Непрощённые

      — Погоди секунду, что ты сделал? — Серёжа смотрит на него не как на идиота, но уж точно с толикой сомнения в адекватности.       Арсений вздыхает, отводя взгляд к окну, за которым светит яркое солнце на уже высохший асфальт, что ещё вчера был покрыт лужами, и на горизонт, за которым будто снова сгущаются тяжёлые тучи. Тучи тяжёлые, а мысли — ещё тяжелее. Они утягивают его куда–то на дно, в пучину воспоминаний о прошлом, о тех днях, когда в этой самой квартире было не так одиноко, когда её наполняли разговоры о планах на будущее, когда вечерами слышался тихий смех на фоне работающего в гостиной телевизора, когда с кухни доносились запахи еды, приготовленной с трепетом для любимого человека, когда по спальне раздавались сладкие стоны, прерываемые тихим шёпотом на самое ухо:       «Я люблю тебя».       Он встряхивает головой, силясь не провалиться в эту бездну ещё глубже, чтобы не утонуть. Знает, что, когда окажется на самом дне, всплыть уже не сможет. Останется только барахтаться в надежде на то, что кто-то снова протянет руку помощи, пока бездна не поглотит. Оттуда уже не вернуться. Это билет в один конец, без возможности на восстановление.       Арсений рассказал лучшему другу о том, что взялся за дело некого Шастуна Антона Андреевича только потому, что больше и поговорить-то не с кем — доверить кому-то ещё он это не может, да и не хочет вовсе. А Серёжа пусть и смотрит сейчас слегка осуждающе, но точно найдёт нужные слова, чтобы разложить по полочкам то, что у самого не выходит.       Серёжа не психолог и даже не врач — он просто друг, настоящий, проверенный годами, тот, кто уже однажды протягивал руку, доставал с той самой бездны, так и не дав коснуться ногами дна.       Прикрыв глаза, Арсений вспоминает те, — большие и зелёные, полные всепоглощающей тоски и недоверия — глаза не монстра, но человека, что лишил его когда-то самого ценного. Он надеялся увидеть в Антоне что-то, что поможет убедиться в собственных догадках, которые сидят внутри годами, царапая грудную клетку, но там нет чудовища, даже убийцы нет — просто парень, у которого отобрали детство.       Арсений эти мысли старательно гонит — не бывает идеальных людей, каждый не без греха, но отнюдь не каждый способен на убийство. На убийство того, кто всю свою жизнь посвятил спасению и помощи другим       — Арс, — зовёт Серёжа.       — Ты же слышал, — Арсений возвращает взгляд на друга. Смотрит прямо и уверенно, борясь с желанием сказать: «Да ладно тебе, братан, я просто пошутил, я же не полный идиот». Но тут есть одна загвоздка, хотя даже две: во-первых, нет, не пошутил. А во-вторых, он и сам сомневается в оценке своих умственных способностей.       — Слышал, слышал, — кивает Серёжа. — Только понять не могу, зачем тебе это, Арс? Куда ты лезешь? Зачем снова копаешься в прошлом? Неужели боли не хватило?       А боли как раз хватило.       Хватило на десять жизней вперёд.       Но что делать, если ответы куда важнее собственных возможных страданий?       Какое-то время царит тишина, пока Серёжа не окликает его снова:       — Арс!       — Потому что это моё прошлое! Оно… оно моё, Серж! — срывается Арсений, вздыхая рвано. — Этот парень… он убил его. Он… Он мне, сука, жизнь разрушил. Восемь лет. Восемь грёбаных лет я ищу ответы, и это мой шанс.       Пока Серёжа обдумывает его слова, Арсений устало трёт глаза, так, что перед ними мутнеет. Каждое слово будто из глубины души срывается, материализуется и давит на него своим неподъёмным весом.       Всё так.       Его прошлое. Его разрушенная жизнь. Его боль, которая, казалось, давно погребена под завалами прошедших лет, но сейчас она снова здесь. Снова перед глазами. Её снова можно физически ощутить. И она снова его уничтожит — в этот раз без остатка.       — Ты понимаешь, что будет, когда об этом узнают в комитете? — вздыхает Серёжа, спустя недолгую паузу.       Он ведь понимает, как всё это устроено, знает, что людям профессии Арсения нельзя смешивать личное и рабочее. Всё это приведёт к последствиям, которые не сможет разгрести даже он, не сможет лучшего друга вытащить из этого дерьма, потому что Арсений сам себя топит, потому что слишком привык делать так, как велит сердце, часто игнорируя голос разума.       — Понимаю, но…       — Нет! Нет, ни черта ты не понимаешь, Арс! — перебивает Серёжа, повышая голос. — Ты башкой своей подумай. Тебя лишат лицензии!       «Значит займусь саморазвитием в другой сфере», — хочется ответить желчно, но это выходит удержать в себе. Кто он без своей работы? Обычный потерявшийся в прошлом человек, который не видит перспектив в будущем — оно слишком туманно, слишком пугает своей неизвестностью и слишком бессмысленно, без того, чего уже никогда не вернуть.       — Не узнают они ничего, Серёж, и не лишат, — вздыхает Арсений, надеясь, что звучит достаточно уверенно. — Про нас с Андреем почти никто не знал. Если ты не будешь болтать, то всё будет нормально.       — Считаешь, что я способен на такое? — Серёжа вскидывает кустистые чёрные брови вверх, а карими глазами прожигает в других дыру.       Арсений мотает головой:       — Нет, конечно, нет. Я совсем не это хотел сказать, — он трёт переносицу. — Извини.       Серёжа машет рукой:       — Да ладно, я понял. Ты так и не ответил, что тебе от этого парня нужно? Месть?       — Что? Нет. Я не собираюсь ему… — он давиться воздухом. — Боже мой, Серёж, серьёзно? Думаешь, я собираюсь мстить ему?       Действительно ведь не собирается, пусть ещё вчера думал иначе. Сейчас же сам не может себе ответить, для чего вся эта игра и стоит ли она вообще того, чтобы в итоге потерять всё.       — Я просто понять тебя пытаюсь, Арс, — Серёжа не осуждает, вообще никогда и сейчас в частности. Он, кажется, просто надеется, что его услышат и поймут. — Чего ты хочешь добиться этим?       — Да не знаю я, — Арсений бы рад ответить, только нечего совсем. Он с собственной совестью договориться не может, что уж там говорить о Серёже, который смотрит куда-то глубже, чем просто в душу. — Просто понять хочу, что он за человек.       — Дальше что?       Серёжа встаёт с места, отходит к одному из подвесных шкафов над кухонным гарнитуром, где у Арсения хранятся запасы «презентов» от пациентов, достаёт уже початую бутылку коньяка, в другом шкафу находит два гранёных стакана и возвращается за стол, за которым они сидят. Он наливает выпивку по стаканам и протягивает один из них Арсению, кивая, без слов предлагая выпить.       Арсений коньяк не любит, Серёжа — вообще почти не пьёт за редкими исключениями, но сейчас его горечь помогает одному подготовиться к фазе наступления, а второму — протолкнуть ком в горле, чтобы вернуть способность нормально отвечать на вопросы.       — Мне из тебя насильно ответы вытаскивать? — уточняет Серёжа, когда стаканы обоих пустеют.       — Нет. Нет, потому что я и сам не понимаю, что мне от него нужно, — Арсений сам наливает добавки. — Не знаю. Я просто хотел на него посмотреть. В глаза ему заглянуть хотел.       — Заглянул?       — Да.       — И что увидел?       Арсений делает глоток коньяка, закусывая кусочком горького шоколада, который покоился в вазе с конфетами.       — Глаза обычного человека со сломанной судьбой.       — А чего ты ожидал? — Серёжа всегда знал, какие вопросы нужно задавать. — Он мальчишкой тогда был, Арс. Ему всего восемнадцать лет было. Что ты хотел там разглядеть? Глаза монстра? Чудовища? Он ведь не серийный маньяк и даже не хладнокровный убийца.       — Он воткнул нож в спину человеку, — возражает Арсений. — Хорошему человеку.       Серёжа выпивает коньяк и снова наполняет стаканы.       — Не думал, что это была самозащита? — спрашивает осторожно, но твёрдо.       — От чего? От кого? — Арсений встаёт с места и отходит к окну. — От чего он, блять, защищался? Андрей в жизни мухи не обидел, он хороший был. Так почему Антон решил лишить его жизни? Какие на это могут быть причины и оправдания, Серёж?       — Мне-то откуда знать? — тот всплёскивает руками. — Может, стоило посетить хоть одно судебное заседание, когда была возможность? Тогда бы смог послушать всё из уст самого Антона.       — Может и стоило, но я не мог.       Когда Андрея не стало, было тяжело даже подниматься с кровати и верить в то, что новый день начнётся не с его улыбки, а с пустоты и тишины, в которые погрузилась квартира. А ходить в суд и видеть там убийцу, казалось чем-то немыслимым. Арсений думал, что стоит ему увидеть Антона, и они поселятся в соседних камерах — настолько сильны были гнев и отчаяние. Он слышал, что происходило в зале суда только из уст матери Андрея.       Сейчас Инны Витальевны нет в живых — она просто не смогла перенести всего этого. Потеря единственного сына, в котором она не чаяла души, свела её в могилу. Теперь даже спросить не у кого, что происходило на заседаниях, как вёл себя Антон и почему он просто признал тогда свою вину, если всё могло быть не так. Могло ли всё быть иначе? Что должен был сделать Андрей, чтобы спровоцировать восемнадцатилетнего парня взяться за нож?       — Господи, Арсений, ты же психолог, специалист своего дела, профессионал, мать твою! — Серёжа подходит к нему. — А тебе самому нужно за помощью обращаться, потому что это ненормально. Ты зациклился на всём этом, восемь лет живёшь прошлым. Восемь лет оглядываешься назад, каждый день как предыдущий — и вперёд по новой. Восемь лет не можешь забыть и жить дальше. А теперь ты ещё и Антона этого нашёл, за восстановление его взялся. И я спрошу снова: для чего?       — Тебе честно сказать?       — Будь добр.       — Я запутался. Понимаешь? Просто запутался. Сначала, когда Эд прислал мне это дело, я думал, что увижу Антона и почувствую то, старое, почти забытое желание убить его, разрушить его жизнь так же, как он поступил когда-то с моей, но мы оба с тобой знаем, что я на такое не способен. На ненависть, злость, излишнюю эмоциональность в моменте, быть может, но не на убийство, — Арсений сглатывает очередной ком, который подбирается слишком высоко застревая в глотке и мешая полноценно вдохнуть. — Сейчас я просто хочу узнать правду. Хочу понять, почему он на самом деле это сделал, потому что на суде Антон, по словам Инны Витальевны, ни словом об этом не обмолвился. Он просто признал свою вину и молчал. До последнего молчал, Серёж. Я хочу знать, была ли какая-то причина. Знать, что случилось в тот день на самом деле. Чем Андрей, — мой Андрей — пусть не идеальный, но точно не плохой, это заслужил.       — И?       — Что «и»?       — Ну, что дальше? — Серёжа снова смотрит в глаза и снова прожигает насквозь. — Я всё ещё пытаюсь понять тебя. Думаешь, что когда узнаешь правду, тебе сразу легче станет? Не думал, что только хуже сделаешь?       — Хуже уже некуда. А легче мне никогда не станет.       — Ты сам не позволяешь этому случиться, — возражает Серёжа. — Тебе не становится легче, потому что ты не можешь отпустить. Вот и всё. Что ты вообще собираешься делать, когда узнаешь всё? Не думал, что такое может всплыть наружу, что не отмоешься уже никогда?       — Я просто хочу узнать правду, — упорно стоит на своём Арсений, потому что сказать больше нечего.       — Знаешь, повторение одного и того же действия в надежде на иной результат — первый признак сумасшествия, — в голосе Серёжи по прежнему нет ни толики осуждения — только неприкрытая забота. — Смотри, чтобы эта правда тебе поперёк горла не встала.       — Спасибо за заботу, но я с этим разберусь.       — Конечно разберёшься, никто и не сомневается.       Больше Серёжа ничего не спрашивает и не говорит. А Арсений ему за это благодарен.       Ему нужна правда, какой бы она не была.

***

      Антон с самого утра уходит из дома, потому что сидеть в четырёх стенах просто невыносимо — он столько времени провёл в клетке, что сейчас, прогулка по разрешённым ему маршрутам кажется спасением. К работе на заводе, на котором трудится Эд, он приступит только со следующего понедельника, а пока есть время подумать над собственной жизнью и тем, что вообще делать дальше.       Раньше он чётко знал свои обязанности: ходить в школу, после забирать сестру и топать домой, где всегда ждала мама. Когда ему исполнилось шестнадцать лет, мама заболела, а через два года бесконечно долгого и не приносящего плодов лечения её не стало. Он взял опеку над сестрой и воспитывал её до тех пор, пока не попал за решётку. Сейчас у него нет обязанности о ком-то заботиться, и от этого так необычно много времени на самокопание, что хочется выть. В тюрьме было некогда об этом думать, там бы очередной день прожить и с ума не сойти окончательно.       Эд сегодня на работе, поэтому приходится коротать день одному. Вчера они всё-таки выпили по паре банок пива, но легче, если честно, не стало. Да и вряд ли алкоголь способен залечить раны в душе — быть может, только на время помочь забыть о проблемах.       Эд весь вечер уговаривал Антона пойти сегодня на приём к Арсению, поговорить с ним, вот только какой в этом смысл? Чем ему помогут эти бесполезные разговоры? Всё ведь уже случилось, всё самое страшное с ним уже произошло. Чего теперь в себе ковыряться?       Арсений звонил уже несколько раз, но Антон его звонки упорно игнорирует, хотя номер в контакты всё же добавил, но только для того, чтобы и дальше не брать трубку, когда звонит «Прихотрёп». Он так же игнорирует сообщения Эда о том, что как только тот вернётся со смены, устроит ему такую взбучку, что мало не покажется. В том, что Эд на такое способен, он не сомневается ни капли — друг всегда умел прописать промеж глаз так, что все вокруг удивлялись, откуда в тощем пацане столько силы и агрессии. Но сейчас он совсем другой. С годами Эд будто спокойнее стал, и Антон ему даже завидует — у него поймать этот заветный «дзен», кажется, не выйдет уже никогда. У него теперь два состояния: всепоглощающее отчаяние и страх, который хочется спрятать от окружающих, только бы никто не понял, что за маской безразличия скрывается всё тот же испуганный до чёртиков мальчишка, который совершил ошибку ценой во всю свою жизнь.       Разумно рассудив, что никакая психология ему не нужна, Антон решает и дальше делать вид, что глухой и вообще не понимает, чего от него хотят. Правда и так ясно, что ему назначат другого психолога на принудительной основе, если он не пойдёт к Арсению, но уж лучше так. Что-то в этом человеке, который смотрел на него так пристально в первую встречу, пускает по телу мурашки. Подозрительный он какой-то — или Антон уже в край скатился в паранойю и видит подвох в каждом, кто просто появляется рядом. Так или иначе, он на всё это не согласен. Однажды он уже допустил ошибку, пустив в свою жизнь того, кто её по итогу и разрушил. Доверие — это роскошь, недопустимая и глупая.       Антон себе такого больше не позволит.       Он идёт дальше по не слишком людной улице, что находится в минутах десяти от его дома, когда вдруг замирает, точно в землю вкопанный. По спине проходит холод, а пальцы начинают дрожать в мелком треморе. На другой стороне дороги стоит девочка, лет шестнадцати со светлыми волосами, одетая в розовую толстовку и синие джинсы, она что-то печатает в телефоне, до тех пор, пока к ней не подъезжает чёрная иномарка.       Антон зажмуривается, пытаясь понять, не кажется ли ему. Быть может, это просто фантазия воспалённого мозга — иллюзия, созданная воспоминаниями. Но когда он открывает глаза, иллюзия не исчезает, она стоит на том же месте, улыбается водителю, который, выйдя из машины, открывает ей заднюю пассажирскую дверь.       Это Кира.       Это его Кира.       Антон делает было шаг вперёд, собираясь её окликнуть, но вовремя вспоминает о браслете на собственной ноге, который не предусматривает ту сторону дороги, и о словах своего адвоката:       «И ни при каких обстоятельствах, даже на пушечный выстрел не подходи к Кире…».       Он останавливается, так и не сделав шаг, смотрит, как сестрёнка садится в машину, а четырёхкамерный орган пытается сломать рёбра, пробить грудную клетку и покинуть тело. Антон прикладывает руку к груди и чувствует удары:       «Бам-бам-бам».       Больно.       Почему так больно?       Он снова зажмуривает глаза, стараясь дышать ровнее, а когда открывает, понимает, что ни Киры, ни машины уже нет.       — Молодой человек, у Вас всё в порядке? — рядом оказывается миловидная девушка с большими карими глазами. Она смотрит взволнованно и несмело касается его плеча. — Вам плохо? Помощь нужна?       — Что? — Антон фокусирует взгляд на ней и растерянно мотает головой. — Нет… не нужна, всё хорошо. Спасибо.       — Уверены? Вы бледный весь.       — Уверен. Извините, — он скидывает с плеча чужую руку, улыбается слегка виновато и уходит в сторону ближайшего магазина.       Нужно выпить. Нет, не так. Ему нужно напиться до беспамятства, чтобы перестало быть так больно и страшно.       Зайдя в небольшой супермаркет, Антон целенаправленно идёт в отдел с алкоголем, выбирает самый дешёвый коньяк и берёт две бутылки. Расплачивается на кассе деньгами, которые одолжил до первой зарплаты у Эда, отвечает на стандартные вопросы кассирши о пакетах и картах лояльности, отказывается от товаров с кассы и чуть не сбивает с ног мужчину, идущего навстречу. Выходит из магазина и тут же открывает одну из бутылок трясущимися руками, делает пару больших глотков и кашляет.       Господи, ну и дерьмовое же пойло.       Антон и не замечает, как, минуя прохожих, доходит до собственного дома, а половины первой бутылки уже нет. С непривычки алкоголь сильно бьёт в голову, и его накрывает сильнее, чем когда либо прежде — хотя он так давно не напивался, что вряд ли может вспомнить каково это вообще. Ноги становятся ватными, а в голове только вакуум, состоящий из мыслей, над которыми думать совсем не хочется. Нужно пить до тех пор, пока вакуум не растворится, пока мысли не рассеются.       — Антон? — он не сразу понимает, что зовут именно его, а когда оборачивается, видит Арсения. Тот уверенно идёт в его сторону, сканируя своими этими почти синими глазами, от которых не по себе снова.       — Что Вы тут делаете?       — Ты не явился сегодня на приём, — Арсений останавливается в метре, складывая руки на груди и осматривая его с ног до головы. Он задерживает взгляд на бутылке и качает головой. — Я уж думал что-то случилось, Эда на уши поднял. Он тоже там на нервах весь из-за твоего игнора, попросил приехать проверить жив ли ты вообще, думал, что ты руки на себя наложил. А ты просто бухаешь. Молодец. Отличное начало новой жизни, ничего не скажешь…       — Вам-то какое дело до того, чем я занимаюсь? — грубо перебивает Антон. — Я же уже сказал, что не буду к Вам ходить. Какие ещё ко мне вопросы? — как ему удаётся складывать такие связные предложения — непонятно, да и думать об этом сейчас нет желания. Нужно быстрее отшить этого придурка и пойти домой.       — Что значит «не буду»? — Арсений закатывает глаза. — Ты не понял, что я тебе говорил в прошлый раз? Это не просьба, Антон. Твоё мнение не учитывается, как и твои желания. Ты должен ходить на терапию. И я тебе не мамочка, чтобы бегать за тобой, потому будь добр, в следующий раз приходи ко мне сам и вовремя…       — Да пошёл ты! — Антон подходит ближе и толкает его в грудь. — Пошёл ты, слышал? Пошли вы все к чёртовой матери! Меня уже заебал ваш контроль! Я, блять, восемь лет сидел в ёбаной клетке! Я… я… Я, сука, не животное — я живой человек! Хватит смотреть на меня как на кусок дерьма! Хватит приказывать мне! Я… — он и не замечает, как глаза застилает пелена слёз. — Пошли вы все к чёрту! Оставьте меня, просто оставьте…       — Антон… — Арсений делает шаг ближе.       — Иди нахуй! Понял? — он отступает назад. — Не буду я ходить на твои приёмы! Не буду тебе душу изливать!       Арсений замирает. Смотрит на него неотрывно, наверняка видит, как его колотит, видит как бутылка выскальзывает из ослабевших рук и разбивается об асфальт, видит как по щекам градом текут слёзы, которые Антон не в силах контролировать.       — Антон, успокойся, — он оказывается рядом в пару шагов, хватает его за плечи, чуть сжимая, чтобы привлечь внимание, и заглядывает в глаза. — Слушай мой голос. Дыши. Всё хорошо. Ты не один, не бойся, — стандартными фразами, пытаясь внушить то, чего нет, но только ради помощи, ради успокоения — Антон это прекрасно осознаёт. — Тише. Всё в порядке.       — Я устал, — с громким всхлипом, эхом отлетая от стен панелек. — Устал…       — Я знаю. Знаю, — Арсений ловит его взгляд. — Просто дыши и слушай мой голос, хорошо?       Антон кивает смазано и подчиняется, выравнивая дыхание.       — Отлично. Ты молодец. Давай, я отведу тебя домой. Пойдём, — перехватив его поудобнее за плечи, ведёт в сторону подъезда.       Они поднимаются на нужный этаж и заходят в квартиру в тишине, под неровное дыхание Антона. Арсений доводит его до спальни, усаживает на кровать и уходит куда-то в сторону кухни, возвращаясь через пару минут.       — Уходите, Арсений, — шёпотом просит Антон.       — Как только пойму, что тебя можно оставить одного, — обещает тот, протягивая ему стакан. — Держи, попей. Хочешь поговорить о том, что произошло? — спрашивает осторожно, явно не особо надеясь на ответ.       Антон делает несколько глотков, ставит стакан прямо на пол у своих ног и смотрит на собственные всё ещё дрожащие руки.       — Издеваетесь?       — Нет, вполне серьёзно спрашиваю.       — Может лучше всё-таки свалите из моей квартиры?       — Если пообещаешь, что больше не будешь пить сегодня.       — С чего бы это? — Антон резко поднимает на него взгляд. — Вам-то какое дело?       — Вообще-то никакого, — Арсений выплёвывает раздражённо, — но ты обязан ходить на терапию. Проспись и приходи завтра.       — Нет.       Арсений упирается плечом в стену, похоже, демонстрируя, что пока не победит в этом глупом споре, даже с места не сдвинется.       — Антон, ты должен пройти реабилитацию, чтобы жить нормально…       Антон усмехается невесело:       — Вы сами-то в это верите?       — Во что?       — В то, что я смогу жить нормально, после… всего этого? — Антон встаёт с кровати и разводит руками. — Как думаете, каково это каждую ночь видеть кошмары, вспоминать то, что ты натворил, а потом просыпаться и молиться, чтобы никакой извращенец не решил выебать тебя где-нибудь в душе? Каково это, каждый божий день быть готовым драться до последнего, только бы не стать чьей-то шлюхой? Думаете, что это всё просто байки? Страшилки, чтобы пугать других? Так вот, нет. Я на собственной шкуре всё это прошёл. После такого не живут нормальную жизнь, Арсений. Это невозможно. Вы не сможете мне ничем, блять, помочь.       — А каково было родным того человека, чью жизнь ты отнял? — резко спрашивает Арсений. — Ты думал об этом перед сном? Думал о том, как уничтожил жизнь не одного человека, а целой семьи?       — Я уже говорил, что Вы дерьмовый психолог?       — Зато из тебя вышел бы отличный психопат, — в этот раз усмехается Арсений. — Если ты думаешь, что после твоей тирады, мне стало тебя жаль, то ты ошибаешься. Моя работа не в том, чтобы кого-то жалеть, а в том, чтобы помочь разобраться в ваших проблемах. И, хочешь ты этого или нет, тебе придётся ходить ко мне на приёмы и разговаривать со мной. Так что возьми себя в руки и перестань жалеть себя, бедного-несчастного. То что случилось тогда уже в прошлом, но будущее зависит только от тебя. Не проеби свой шанс вернуться, пусть не к прежней жизни, но к нормальной. Проработай то, что сделал, прими это, и живи дальше. Ты убийца, этого уже ничто не изменит, но помочь самому себе можешь только ты, и только если захочешь этого.       — Убирайтесь отсюда, — рычит Антон. — Проваливайте. Прочь. Из. Моей. Квартиры, — чеканит он, сжимая руки в кулаки.       Арсений окидывает его ещё одним взглядом, всё же отлипает от стены и идёт в сторону выхода из квартиры.       — Жду тебя завтра в десять, Антон, — бросает он, прежде чем закрыть за собой двери.       Антон сползает по холодной стене на пол.       «Ты убийца, этого уже ничто не изменит».