Омовение вечности

      Прошел час. Тащить Данковского было вовсе не тяжело, но, когда Гаруспик дошел до середины пути и остановился передохнуть (а это было уже недалеко), то вдруг понял: что-то не так. Он оглянулся назад, осмотрел пространство и заметил какое-то шевеление. Это не было движением звезд — те оставались неподвижны, да и солнце все еще красовалось в небе. Но оно и не походило на движение человека.       Из тени вышел Стах Рубин. В его глазах, несмотря на тусклый свет, не ощущалось даже намека на радость или облегчение — в них было застывшее напряженное ожидание. Он сразу же обратил внимание на словно мертвое тело Данковского и отшатнулся.       — Ну и хуйню ты затеял, Гаруспик, — сказал он холодно и презрительно — И зачем? Слышал я, ты плутаешь в потемках, как слепая свинья. И поделом тебе, будь ты проклят.       — Не вижу причин для твоего гнева, Стах, — Артемий присел на спину Данковского. В ответ что-то коротко хрустнуло, и он захохотал. Судя по звуку, суставы       — Я, может быть, иду не в том направлении, куда ты привык, но точно знаю — тут один-единственный след. Скажи мне, зачем ты преследуешь нас?       — Ты дурак, раз не понимаешь. Почему безвольный Бакалавр под твоей безразмерной жопой? Слушок пошел… За что ты его так? Впрочем, понятно, нахуя я буду великодушничать с последним убийцей.       — Он знает, — отозвался Артем.       — Знает кто? — спросил Стасик. Еще один хруст. Тогда Гаруспик насупился и устроился поудобнее.       — Вот этот, — Артем кивнул на Бакалавра. — Он все знает.       Стах посмотрел на него с удивлением, а потом засмеялся, сразу поняв, о чем речь:       — Ты что-то путаешь…       — А что я путаю? — спросил Артем.       Рубин пожал плечами:       — Ты же знаешь, Гаруспик… Все знают, все молчат. Ему до истины не добраться. Только помни, он никогда не был слепцом.       — Так ты и есть стукач, а? — внезапно озвучил догадку Артемий.       Стах хмыкнул:        — Ну, надо же, меня ты считаешь стукачом.       Артемий вздохнул и запел:       «Я не хочу, чтоб ты знал… Слепой, сам… Я — тот, кто ко мне явился с наказаньем…».       Стах потер свою лысину, чуть не высморкался в рукав от нахлынувших чувств и присел рядом на корточки. Эту песню Артемий сочинил сам, и она была такой пронзительной — как будто он пел о себе. Стаху, с его неуклюже-эротическим комплексом, было ясно, что здесь чего-то не хватает, но он не стал задавать лишних вопросов. Он достаточно знал об Артемии и понимал, как тот относится к прошлому.       Внезапно, ветер вспыхнул над головой, и все вокруг потемнело. В двух шагах от них что-то пронзительно выло и свистело, до них долетали хриплые рыдания. Артемий вздрогнул и замолчал.       — Что это было? — спросил он.       — Не знаю, Бурах… Я не вижу ничего вокруг — только ты и я…       «Ты и я». Внутри все похолодело, и Артемий почувствовал, что его сейчас вырвет. Под мягкой попочкой не было ничего, кроме грязного газона. Бакалавр пропал. Исчез, утопал, ускользнул аки склизкий паразит бля. Как обычно, в черную дыру необратимости. Герой исчез — исчез вообще. Нельзя было больше испытывать чувств, блять, ничего нельзя было вообще никак.       Из лица Бураха торчали несколько жидких волосков, в носу хлюпала тонкая струйка соплей — видимо, она оказалась там во время песни. На душе было гадко и мерзко. И вообще, после всего пережитого, кажется, будет еще хуже. Стали раздаваться гудки по телефону, невнятный голос ругался в трубку, и все стихло. Ему уже казалось, все это было только сном, приснившимся в горчичном бреду, а когда все кончилось , он поглядел вокруг и увидел, хоть и чуть-чуть, но все же все-таки явь.       Последнее, что заприметил Бурах — это быстро ползущий к реке силуэт на фоне городских огней.