***
[Табаки] Меня разбудил грохот посреди ночи. Еле разлепив глаза, я успел заметить лишь фигуру, уходящую в сторону туалета. По пустому месту на краю кровати понятно, что ночным бедокуром оказался Безликий. За окном бушует гроза. Стучит в окна ветками деревьев, шепчет что-то неясным криком. Я люблю грозу. Особенно по ночам. Под нее хорошо спится. Разбуженным оказался не только я. Рядом со мной поднимается заспанная голова Сфинкса. Он вертит лысым черепом по сторонам, явно не до конца понимая происходящее. — Безликий шалит. Своротил с тумбочки пепельницу и ушлепал в туалет, — участливо посвящаю Сфинкса в тайны бытия. Сфинкс выглядит взволнованным. Хотя, в полутьме тяжело правильно читать чужие эмоции, поэтому я не могу утверждать. — Что-то случилось? — спрашивает хрипло и садится. Трет коленом глаза, а потом поворачивается в сторону туалета, откуда начал доноситься шум воды. — Откуда я знаю? — вылезаю из-под одеяла. Все равно уже не засну. Сон легко прогнать резкими звуками. Если еще после просыпания не из-за каких-то звуков, а, например, из-за какого-нибудь сновидения, заснуть можно, то когда тебя будят громкие шумы, сон обижается и больше не приходит. Вытягиваю из-под подушки пакет с орехами. Всегда храню нечто подобное рядом, на случай нападения ночного жора. А после пробуждений он нападает особенно сильно. — Может, кошмар приснился. Сфинкс жует щеку. Непривычное для него состояние. Обычно в такие моменты он просто ложится обратно спать. Разгрызаю орехи с удвоенным усердием. — Не переживай так. Посидит под душем и вернется. Тебе что, ни разу кошмары не снились? — пожимаю плечами. Некоторое время наблюдаю за Сфинксом, перемалывая орехи. Он посидел, потом всё-таки поднялся и выглянул в окно. — Дождь сильный. Как бы не затопило… Согласно мычу, закидываю в рот орешек. — Зажги сигарету… Потом Сфинкс десять минут курит, усевшись на подоконник. Я тоже хочу перебраться к нему, но для этого надо перебраться через Лорда, а это наверняка его разбудит. Со вздохом перелажу до спинки кровати. Сфинкс задумчивый. В свете единственной горящей лампы выглядит хмурым, заженная сигарета тлеет в зубах. Магнитофон безразборно шумит, видимо, из-за грозы. — Уже полчаса прошло, — Сфинкс сплевывает окурок в пепельницу и встает. — Может, пойти проверить? — Человек может один хочет побыть, — вообще, я сторонник свободы действий. Кто что хочет, то и делает. Раз Безликий никого намерено не будил, значит чужое общество ему не очень-то и нужно, а значит и не стоит к нему лезть. Надо же иногда бывать в одиночестве. Я вот, тоже люблю одиночество. Иногда, но все же. Но если мне понадобится чьё-то общество, я, конечно, дам об этом знать. Безликий в этом плане более смахивает на Слепого. Отшельники в своем мире… Они вообще очень похожи. Конечно, Слепой более щуплый, но черты лиц схожи, и прически одинаковые. а вообще, если их поставить рядом, может, неискушенный глаз бы увидел в них братьев. Спохватываюсь, что бормочу все мысли вслух, только когда в голову прилетает подушка от Лорда. — Табаки, мать твою, заткнись и грызи свои орехи молча, — цедит раздраженно и натягивает одеяло повыше. Я, конечно, обижен. Засыпаю остатки орехов в рот и злорадно шуршу пакетом так громко, как могу. Предрассветные часы самые долгие. Можно проговорить хоть всю ночь, и будет казаться, что прошел всего один миг, но перед рассветом мир как будто замирает. Особенно сильно это ощущается в Самую Длинную. Давно у нас их не было, кстати. Сфинкс сидит за столом, уперев подбородок в колено, и качает голой ступней. Погружен в какое-то сонное небытие, из которого очень легко выходит, стоит мне пересесть поудобнее. Смотрит по совиному, одним глазом. — То есть, Безликий — Ходок? — спрашивает. Как-то нас обминул этот разговор как только Безликий пришел из Леса. Тогда говорить об этом не хотелось никому. Слишком быстро все произошло, что даже не верилось. — Скорее всего. Хотя, может, и Прыгун. Но вряд-ли у Прыгуна так просто получилось бы войти в Лес. И беспрепятственно выйти обратно. Сфинкс кивает. Что-то его гложет, это видно по нахмуренным бровям и поджатым губам. Да и в целом выражение его лица кажется слишком стоическим для ночного времени суток. О таком не спрашивают, но я не могу удержаться, ночь развязывает язык. — Тебя это беспокоит? Сфинкс вздыхает и откидывается на спинку стула. — Нет, — неуверенно, потом, помолчав: — Не знаю. Выжидающе молчу, потому что у Сфинкса не бывает таких образных ответов. Сфинкс закрывает глаза. — Скорее да, чем нет… Да. — Думаю, не стоит так переживать. Раз Дом его принял так быстро, значит все будет нормально, — я не уверен в своих словах, но это и правда редкий случай. Ходоками становятся через год, два, три, и то не все. Некоторые остаются Прыгунами, или вообще не могут попасть на ту сторону Дома. Сфинкс несогласно молчит, и переубедить его нельзя. Я и не пытаюсь. — Просто не хочу, чтобы что-то произошло, — добавляет уже тише. Я понимаю. Конечно, понимаю, но объяснить Сфинксу, что это неподвластно никому, даже Слепому, не могу. Но он и так все понимает. Сфинксу не надо объяснять. Безликий не выходит еще долго. Сфинкс уже скурил третью сигарету и наконец встал со стула. — Пойду проверю, что случилось, — говорит он и ушлепывает в туалет. Когда он входит, из туалета вырываются клубы пара, и за ним захлопывается дверь. Я еще недолго сижу в раздумьях. После чего ложусь и пытаюсь еще немного подремать.***
— А почему вы вообще не общаетесь с девушками? Дирекция запрещает? На лестнице прохладно, с крыльца очень сильно дует, но мы не собираемся уходить. Я посильнее укутываюсь в худи и смотрю на Рыжего, легко одетого даже для раннего мая — рубашка, расстегнутая почти до пупка, галстук на шее, под рубашкой, и короткие джинсовые шорты, с рваными дырками на бедрах. Очень стильно, но очень холодно. — Если бы дирекция, то запрет бы нарушался, — Рыжий усмехается. В зелёных очках играет свет. — После прошлого выпуска так повелось. По тону понимаю, что затронул нечто, что затрагивать не стоило. Поэтому понятливо киваю и ничего не спрашиваю. — Но если хочешь, могу тебя кое с кем познакомить. Поднимаю брови и смотрю на Рыжего, чей рот загадочно изгибается в улыбке. — Ну давай. — Тогда подожди здесь пару минут. И улепетывает наверх. Я сижу на ступеньках дальше. Мимо пробегает кошка. Вроде бы, Мона. Трется о мой бок, мявкает и бежит за Рыжим наверх. А потом Рыжий приводит ее. Тоже рыжую, смахивающую на лису, с темными глазами. — Привет, — слабо улыбается и протягивает руку. В безразмерной рубашке, явно из гардероба Рыжего, потому что я часто видел ее на нем, и в брюках, которые стянуты шнурком на талии. — Я — Рыжая. — Я вижу, — жму руку в ответ. Ее узкое лицо обрамлено пушистой рамкой огненных волос, и глаза на их фоне выглядят чужеродными. — Нет, это кличка, Рыжая, — поясняет она терпеливо. Волосы колышатся на плечах. Я в извинении свожу брови. Можно было и догадаться. Она с Рыжим точно как брат и сестра. — Безликий. Рыжая шныряет глазами по моему лицу. Радужка почти сливается со зрачком. — Шакал окрестил? — спрашивает, чуть наклонив голову. Киваю. Рыжая хмыкает. — В его стиле. Тебе идет. Благодарю ее. Мы выходим на крыльцо. Рыжая садится на перила и болтает ногами. — А нам не влетит за нарушение запрета? Рыжий похлопывает меня по плечу. — Не переживай, ты ведь со мной — значит если и влетит, то мне. Но вряд-ли. Рыжая мне как сестра, а кто мне запретит общаться со своей семьей? Правильно, никто. Солнечные блики на ступеньках. Размокшая после дождей земля. Совсем скоро все позеленеет. Рыжий беспечно болтает, перекатываясь с носков на пятки. Рыжая утопает в рубашке. На ногах кеды, разрисованные маркером. — Ты новенький, да? — Два месяца уже здесь. Рыжая с пониманием кивает. — А еще ходят слухи, что ты Ходок. Рыжий недовольно цыкает, но ничего не говорит. Засовываю руки в карманы джинс. — Ты про ту сторону Дома? Изнанку, что-ли? — Ага, — тянет, не смотря на меня. Ее взгляд мелькает где-то за моей спиной. — Не знаю. Наверное, — после того раза, когда я встретил в Лесу Слепого, я туда больше не попадал. Не хотелось. Но ведь и в те разы мне никуда не хотелось. Может, если вспомнить слова Слепого, я всё-таки Прыгун? Как будто это что-то для меня меняет. — Мне на самом деле все равно. Мне там не очень нравится. Даже несмотря на то, что там у меня нет шрамов на лице. Перед глазами вновь появляется мое отражение в озере. Я часто о нем вспоминаю. Особенно перед сном. Но, насколько бы сильно я не хотел всегда так выглядеть, что-то отталкивает. «Изнанка — плохое место», всплывают в мыслях слова Сфинкса. Я ежусь. У Рыжей дергаются брови. Она закусывает губу и становится очень задумчивой. Мы болтаем с Рыжим о клубе картежников. Я там бывал пару раз вместе с Лордом. После очередного проигрыша возвращаться не захотелось. Потом переходим на обсуждение алкоголя. Точнее, настоек Стервятника. Здесь именно это и называется алкоголем. Бог пойми из чего сделанная бурда. Где они вообще берут спирт? Рыжий смеется: — Пауки — пьющие люди, знаешь ли. У них много такого добра. Меня после одной попойки из Паучьих спиртовых запасов не могли из постели вытянуть целые сутки. Говорю Рыжему о своем сомнении в безопастности таких настоек. — Это просто растения. Стервятник у нас спец в таких делах. — Даже наши пьют настойки Стервятника, — откликается Рыжая, до этого момента сидящая молча. — Не все, но многие. Например, «Медовый путь». Она у нас самая популярная. — Она просто самая адекватная и безвредная, — предполагаю я. — Медовый и мне нравится. Спирт и мед. Может, еще немножко специй, но они слабо ощущаются. Самая приятная из настоек Стервятника, и самая безопасная. Чего я не могу утверждать про все остальные. — Ты просто пока не рискнул пить настойки Табаки, — Рыжий смеется. — О, нет, спасибо! Настойки Табаки — кот в мешке. Там иногда даже этикеток нет. А вдруг какой-то яд, просто Шакал забыл наклеить предупреждение? За Табаки станется… Смеёмся все вместе. А потом скрипит дверь и из проема доносится девичий голос: — Рыжая, ну ты чего так долго? Ты же говорила, что на пятнадцать минут отойдешь, — выглядывает белобрысая голова. — Ой. Рыжая соскакивает с перил. В дверном проеме становятся видны два больших синих глаза в обрамлении светлых ресниц. — Извини, разговорились, — Рыжая бросает на меня взгляд и идет к двери. Открывает ее. Теперь незнакомую девушку видно лучше. Длинноволосая, в длинной горчичной юбке и красной блузке, с тонкой шеей, увешанной разномастными бусами. — Безликий, это Солнце. Девушка поднимает на меня глаза, но тут же отводит. — Нельзя же, — мотает головой и жмурится. Пятится назад, и, бросив на меня еще один взгляд, скрывается за дверью. Рыжая вздыхает. — Ладно, мне пора. Рыжий подходит к ней. — Крысе привет. — Конечно, — Рыжая слабо улыбается и берется за ручку двери. — Приятно познакомиться, Безликий. Еще увидимся. И скрывается за дверью.***
А потом Акула приводит его. Худого парня с опущенной головой, в маленьком свитере и большой куртке. Он прячет руки в рукава, и, пока Акула распинается о дружном коллективе, ни на кого не смотрит. Не только я любопытно разглядываю его. Все лицо в веснушках. Даже глаза. Кажется, даже Черный, до этого обособленно сидящий на своей кровати, поднял глаза от книги. А возможно Акула просто мешает ему читать. Проболтав еще пять минут, Акула уходит. — Эпилептик, — ворчит Лорд, листая журнал. — Только этого нам не хватало для полного счастья. — Не утрируй, — говорит ему Волк. Гитара в руках, пальцы на струнах. — Вспомни себя в первый день. Куда там трем эпилептикам. Шакал тихо хихикает, за что получает от Лорда подушкой в лицо. — Спокойный ребенок, — отмечает Горбач. — Даже, можно сказать, симпатичный. Я бы взял. Я перевожу взгляд с Горбача на новенького и делаю затяжку. Очень спокойный. Даже немного пугающе. Лицо, завешенное волосами, выглядит чересчур абстагированным от реальности. И от него веет чем-то странным. Я пытаюсь распробовать это чувство. Пока я разглядываю его, Сфинкс встает со своего насеста на кровати и подходит к нему. — Ты останешься здесь, только если мы этого захотим, — говорит он. — Получишь кличку и станешь одним из нас. Но только если мы этого захотим. Я нахмуриваюсь. Не припомню, чтобы такое было сказано мне. Парень поднимает на него глаза. Зеленые в крапинку под темными, в рыжину, волосами. — Тогда захоти, пожалуйста. Я очень устал. Правда, очень устал. Я отряхиваю сигарету в пепельницу. Белый снег по стеклу. И поудобнее сажусь на подоконнике. — Хорошо, — соглашается Сфинкс. — Мы примем тебя. Только поклянись, что не будешь взрывать аппаратуру, вызывать грозу, летать на метле и превращаться в зверей. Все захихикали. Я улыбнулся с сигаретой в зубах. — Я ничего из этого не умею, — серьезно сказал новичок. — Но я понял тебя, и если так надо, то я клянусь.***
— Как насчёт Македонского? Я задумчиво жую фильтр сигареты, а когда дожевываю до табака, морщусь и откладываю сигарету. — Македонский? — заинтересовенно тянет Табаки, поднимая голову. Волосы в беспорядке, он копается в своих коробках уже второй час. Совсем скоро меняльный вторник, и он уже запасается новыми менялками. — А что, очень даже! Новичок сидит на кровати Волка, теперь принадлежащей ему — Волк перебрался на общую кровать, и спать здесь стало труднее. — Ну что, Македонский, как тебе твоя кличка? Нравится? — Табаки вертит головой в его сторону и выжидающе смотрит. Тот неуверенно кивает. — А ты, — Табаки вновь поворачивается ко мне, — тебя я поздравляю с первым крестником! Теперь с нами жил Македонский. Еще более молчаливый и тихий, чем Толстый — неразумный обитатель четвертой. Медленно, но верно время тянулось к лету.