Ох, Федора моя, Федора!

      Домой мы вернулись далеко за полночь. Я спросила у Степана, не нашли ли Агафью, но он лишь отрицательно покачал головой. Мой тяжелый вздох засвидетельствовал мою тоску.       Ульяна приготовила мне постель, и я без сил упала в мякоть кровати. Одна. По крайней мере, я на это надеялась. Но в дверь тихо поскреблись.       – Кто там? – раздраженно прозвучал мой вопрос.       На пороге показался Басманов, робко глядя на меня.       – Чего тебе? – фыркнула я, приподнявшись на локтях.       – Я лишь спросить хотел, матушка. Значило ли то, что было на пиру, что больше я не в опале у тебя, – неуверенно заговорил он.       – В опале? – удивилась я. – Ты живешь в моем доме. Тебя никто из него не гонит. Оскорбления твоей персоны я личными воспринимаю. Какая еще опала? То, что в спальню тебя не пускаю? Так, по мне, опала иначе выглядит.       – Ты Вяземскому глотку перерезала, – с жаром выдал он, сделав шаг в мою сторону. – То не жестокость была. Ты осман рубила саблей пополам. И то не жестокость была. Ты боярам рты заткнула, и то это не сравнится с тем, что ты делаешь со мной.       Он опустился на колени возле моей кровати, вынудив меня сесть на ней, чтобы мне удобнее было видеть его.       – И что же я с тобой делаю? – мой голос почему-то мягко спустился вниз, став более утробным.       – Ты приоткрыла двери рая, и захлопнула их передо мной, навсегда лишив меня возможности вновь почувствовать блаженство. Ты дразнишь меня на людях, заставляя поверить, что я еще могу греть надежду. Ты бросаешь меня из жара в холод, заставляешь сгорать и замерзать в один миг. Сжалься надо мной, прошу.       – А что ты чувствуешь сейчас? – томно прозвучал мой вопрос, пока я скользила пальцами ног по его бедру от колена наверх.       – Желание, – простонал он, схватив губами воздух.       – И чего же желает моя Федора? – с двусмысленной улыбкой уточнила я.       – Обладать тобой… – протянул он.       – Фу, что за мужицкие замашки? – возмутилась я, резко отстранившись от него.       – Нет! – воскликнул он, ухватив меня за обнаженные голени. – Чтобы ты обладала мной, – тут же исправился он, с нескрываемой мольбой глядя на меня снизу.       – Другое дело, – ласково отозвалась я, коснувшись пальцами его гладкого подбородка, от чего он закрыл глаза. – Степан! – вдруг крикнула я, развеяв тягучее томление, повисшее в комнате.       В дверях появился слуга.       – Прикажи баню топить, – повелела я.       – Матушка, ночь на дворе, – сонно промычал он.       – Давай, давай. И что, что ночь? На том свете отоспишься. Вина туда снеси и воды из колодца набери.       – Сейчас все сделаем, матушка, – чуть оживился он, осознав неизбежность работы, и выбежал на улицу.       – Хочешь высечь меня? – сладко протянул Басманов.       – Давно пора, – подтвердила я.       Часа через два с небольшим все было готово. Жар в бане повысил градус желания, и я с трудом помню детали происходившего – лишь смутные обрывки прикосновений, стонов и хлесткие удары веников, приготовленных с лета, о разгоряченную плоть. Вино обжигало горло, хмель затуманил голову, и вернулись мы в спальню лишь перед рассветом.       Федор лежал на моей груди, предоставив моим пальцам возможность перебирать его все еще не просохшие после водных процедур волосы.       – Царь снова тебе благоволит, – озвучила я свои мысли. – Видать, опять кравчим назначит.       – Ты его уговорила? – ошибочно предположил он.       – Нет. Сам так решил.       – Из-за того, что породнились мы с ним через тебя?       – Сомневаюсь. Для него это мало что значит. Скорее боярам теперь будет боязно подшучивать над тобой.       Он приподнялся на локте, посмотрев в мои глаза, скользнул чуть ниже, обведя меня покорным взором.       – Пожалуй, им больше боязно будет после твоих слов на пиру минувшим вечером, – напомнил он. – От чего ты вдруг вступилась за меня?       – То, что я сказала им – правда. Оскорбляя тебя, они наносят оскорбление мне, а я их лай безродный не стану терпеть.       – Так и я, почитай, безродный.       Я убрала выбившиеся локоны с его лица, завела их за ухо.       – Тебя обижать могу только я, – прозвучало из моих уст. – А, ежели другой кто посмеет, сабля у меня всегда заточена и готова рубить.       – И на государя управу найдешь? – едва ли не мяукнул он.       – Найду, – вполне серьезно ответила я.       Игривая улыбка исчезла с его губ, он внезапно потерял все напускное тщеславие и бахвальство. Брови сдвинулись к переносице, от чего морщины проступили на его лбу.       – Я не хотел влюбляться в тебя, – признался он. – Я никогда не любил женщин и не желал их так, как желаю тебя. Что бы ты ни сказала, все сделаю. Кого бы не повелела убить, убью. Даже Иван Васильевич не имел надо мной такой власти, хоть я и верно служил ему, а про колдовство, в котором меня обвиняют… Ложь и клевета. Какой из меня колдун, сама посуди?       – Эээ, нет, Федора, ты самая, что ни на есть, ведьма, раз чарами своими сковала меня, – усмехнулась я. – Скажи мне лучше вот, что. Слухи, которые князь Курбский про тебя и дядю моего распускает, правда ли? И те, что глаголют, будто ты – содомит, брешут? Иль истину говорят?       Он резко сел на краю постели, отвернувшись от меня так, что волосы его прикрыли лицо.       – Ты не хочешь этого знать, матушка, – тяжело вздохнул он.       – Решать за меня удумал? – фыркнула я. – Ты, почитай, все про меня ведаешь. От чего же я про тебя не могу?       – Государевым любовником я не был. Любимцем – да, но ложе с ним не делил. Обратное – клевета. Девки у меня были, но без любви. И парни были. Тоже без любви. Не пущал я никого в сердце свое.       Он обернулся ко мне, дав мне возможность видеть его эмоции, а они, ох, как о многом говорили. Здесь я различила и отчаяние, и тоску, и боль, и ненависть.       – Я видел, что любовь с людьми делает. Отец мой мать любил, а та поперек его воли постриг приняла. Он запил, а после с головой служению царю отдался… Дальше ты сама все ведаешь.       – Но он в опале сейчас, а ты больше нет. Хотя, думается мне, что и с него государь гнев свой снимет в скором времени.       – А коль охладеешь ты ко мне? Снова меня обвинят во всех грехах? Я больше не нужен государю так, как раньше. Другом когда-то его был близким, а теперь вся жизнь моя зависит от твоей воли. Я даже боярам перечить не смею! – в сердцах воскликнул он. – А когда-то бывал первым среди равных, и опричники меня уважали, и знать страшилась.       – Не тем ты гордишься, Федя, – хмыкнула я. – Считай, что из опалы давно ты вышел. Царь тебя снова, почитай, кравчим принял. На княжне женат. Живи, да радуйся. А бояре… Они долго при дяде моем не задерживаются. Старых сменят молодые. Будешь правильно себя вести, слухи о тебе другие будут ходить, и уважение сыщешь заново.       – Складно у тебя все получается.       Я стремительно поравнялась с ним, сев в постели.       – Пока жизнь у тебя имеется, все возможно в ней, – воодушевляюще зазвучали мои слова с каким-то несгибаемым напором. – Это за гробовой доской уже ничего не исправить. А, покуда сердце твое бьется, – я положила раскрытую ладонь на его грудь, – все тебе под силу.       – Возьми меня, – вдруг прошептал он, поддавшись той страсти, с которой я наставляла его на дальнейший путь.       Его губы манили меня – сладкие от вина, идеальной, как по мне, формы, пухлые, мягкие, розовые, слегка приоткрытые, созданные для огненных касаний… Если у меня на душе было достаточно грехов, то пренебречь его губами оказалось бы самым тяжелым из всех моих преступлений.       Взгляд его был слегка затуманен, но молил о моей милости, и в моей груди что-то оборвалось, осыпалось вниз живота крохотными осколками, заставившими меня податься вперед, чтобы наконец заполнить ту черную пустоту внутри себя, с которой я жила до появления Федоры в моей жизни.       Он дерзнул скользнуть рукой под мою, едва скрывавшую наготу, рубаху, и я не возразила ему. Пламя свечи колыхнулось, когда он уложил меня в объятия постели, разводя края невесомой ткани моей сорочки в стороны.       – Позволь теперь я… – прошептал он в мои ключицы, нежно касаясь их губами.       Я почти незаметно улыбнулась, но этого было достаточно, чтобы он продолжил. Его тонкие длинные пальцы заскользили по моей коже, спустились по животу, заставив меня учащенно дышать. Он медленно проник внутрь моего лона, и я выгнулась ему навстречу, впервые потеряв контроль, отдав его полностью в его руки, как в прямом, так и в переносном смысле. Он скользнул языком по моей груди, продолжая двигаться внутри и, кажется, рассудок покинул меня. Запустив свои пальцы в его волосы, я понимала, что он медленно спускается поцелуями вниз. Наконец, он нашел намеченную цель и овладел мной иным способом. Эта ночь была его звездным часом, и он не собирался останавливаться на достигнутом.       Сладкая судорога охватила мою плоть, но, едва я успела перевести дух, он накрыл меня своим телом. Его движения были мучительно томительными, но постепенно ускорялись, заставляя меня хвататься за ткань простыни, сжимая ее до белых костяшек моих рук.       Обрушившийся на нас двоих финал не дал мне возможности сдержать громкие стоны. Пожалуй, весь дом слышал эти звуки. И, лишь, когда мы оба уставшие и счастливые легли рядом, а Федор обнял меня сзади, я подумала о том, что мне стыдно должно быть за то, что я так быстро забыла Агату, мой прекрасный драгоценный камень.       – Сделай мне одолжение, – вдруг произнесла я, усмирив свое сердцебиение.       – Все, что пожелаешь, – прошептал мне Басманов, зарывшись носом в мои волосы.       – Найди мою беглянку, – вполне серьезно прозвучала моя просьба. – Возьми, кого пожелаешь с собой – моих ястребов или опричников. Только найди.       – Она тебе еще нужна? – удивился он моим словам. – Разве я не заменил ее в полной мере?       В его голосе я отчетливо заметила нотки ревности и обиды.       – Я лишь хочу знать, что не стала причиной ее глупого побега, и, не дай Бог, смерти, – объяснила я свою позицию. – В конце концов, ты сам сказал, «Все, что пожелаю». Вот, желаю. Найди.       – Как прикажешь, – несколько расстроенно ответил он, но уходить и изображать негодование не стал, повзрослел, видать.