В городе дождь

      Нёвиллет стоял спиной ко входу в свой кабинет и невидяще бегал взглядом по строчкам в деле Чайльда Тартальи. В воображении он всё ещё был в зале суда, но мысли не задерживались на подсудимом: всё внимание привлекали лишь слёзы счастья на миловидном личике светловолосой девушки в кружевах. Пустота в душе разъедала чувства, оставляя только сожаление. Фонтейн – страна справедливости, а он – верховный судья Фонтейна и её олицетворение вот уже многие годы. Можно ли ставить заботу о родном человеке на один уровень с ней? И что бы он сделал тогда, попади ему в руки дело Калласа?       Дождь тарабанил по высокому витражному окну. За его шумом господин верховный судья не сразу расслышал стук в дверь и очнулся только когда полуоголенные руки в перчатках обняли его за талию. Ярко-синие отростки на голове Нёвиллета опасно вспыхнули, он шумно вздохнул, задержал дыхание и медленно выдохнул, ощущая готовность капель дождя на улице встать на защиту своего хозяина. Благо, он вовремя сдержался, чтобы не отдать им разрушительный приказ. — Сделай ты так пару сотен лет назад, я бы заставил тебя захлебнуться кровью. — И вам добрый вечер, Ваша честь, — почти серьёзно поздоровался первый тюремщик крепости Меропид.       Ризли клюнулся носом в шею под краешком накрахмаленного воротника, прикрыв глаза. Он мог бы поклясться, что под его тёплым дыханием сейчас ощущалась не гладкая кожа, а орнамент из набегающих друг на друга мелких чешуек, пахнувших дождём. Это само по себе напрягало, учитывая, что обычно от Нёвиллета исходил аромат морского прибоя, чернил и его любимого чая с чабрецом. Дождём он пах только в минуты глубокой печали, что, впрочем, вполне объясняло погоду за окном. Ризли втиснулся между Нёвиллетом и судейским столом, совершенно не церемонясь с разложенными на нём бумагами, которые тут же оказались под его пятой точкой. — Я принес отчёт о заключении особо опасного преступника, известного как Одиннадцатый предвестник Фатуи, в отсек первой категории, — тюремщик небрежно бросил несколько сшитых документов себе за спину и решил заняться более важным делом: спасением ливнёвки Кур-де-Фонтейна от неминуемого затопления дождевой водой. Он завел руку за спину Нёвиллета и очень осторожно стянул с кончика собранных невероятно длинных волос вычурный бант, — расслабься, ничего не случится от того, что ты полчаса не будешь беспокоиться о нарушителях закона.       Тот на удивление послушно отложил папку и устало потёр глаза. Ризли поймал его ладонь и пробежался серией лёгких поцелуев по костяшкам, на что Нёвиллет, наконец, улыбнулся, как и всегда – лишь правым краешком рта. — Ты решил доставить лично? Мог бы прислать мелюзину. — Подумал, тебе нужно выговориться после сегодняшнего, mon amour, — тюремщик стащил с руки перчатку из грубой кожи с железными кастетами, и мягко повел пальцами вдоль белесого виска собеседника. Он зацепил несколько довольно тяжёлых прядей и потянул их вперёд, заставляя рассыпаться на груди водопадом. Волосы Нёвиллета гипнотизировали, они были мягче самой лёгкой ткани, чисты словно морская пена, ложились в руку идеально и никогда не путались. Ризли собрал их, взвесил, и, разделив на три равные части, принялся заплетать косу. Нёвиллет не препятствовал, тем более, что получалось всегда красиво. Ризли много тренировался, благо, бездомных детей обоих полов и всех возрастов в крепости Меропид привечали чуть ли не каждый день. Их кормили, купали и в целом заботились о них в той мере, в какой это было возможно в тех суровых условиях. Волей-неволей, Ризли помогал нескольким тюремщицам и слугам с разными мелочами, так и научился делать вполне сносные причёски. Он любил детей и они платили ему тем же. В голове простого обывателя вряд ли совместились бы два таких диаметрально противоположных аспекта как чисто отеческие чувства к сиротам и жестокая профессия тюремщика. — Мне нечего сказать, — ровно ответил Нёвиллет, наблюдая за манипуляциями Ризли. — Конечно, вот только я вымок до нитки ещё на подъезде к городу. Попробуй докажи мне, что этот ливень – не твоих рук дело. Эта ваша бандура впервые с тобой не согласилась при вынесении приговора, — Ризли бросил на него многозначительный взгляд исподлобья и принялся аккуратно вытягивать волоски из переплетений прядей, тем самым расплющивая косу и делая её более изящной, — думаю, это шокировало не только тебя, хотя меня больше беспокоит то, что вытворил этот bâtard . Ты ведь мог пострадать.       Нёвиллет снисходительно усмехнулся и положил ладонь на чужие напрягшиеся кисти: — Ты иногда забываешь, кто я такой. — В любом случае, будь я там, я бы убил его. — Тогда я бы тебя засудил за превышение должностных полномочий.       Ризли закатил глаза, но спорить не пожелал. Внутри все трепетало, когда это величественное существо, бывшее некогда настоящим драконом, так нежно смотрело на него сверху вниз. Он чувствовал себя жалким оборванцем, стоило приблизиться к верховному судье Фонтейна. Не удивительно, что девяносто девять и девять десятых процентов населения страны не обращались к нему иначе как "Ваша честь".       Нёвиллет взял руку Ризли в свою и сплёл с ним пальцы. Тот прищурился, только заметив на его щеке длинный неглубокий разрез. Позволив косе выпасть из рук, он осторожно провел пальцами по фарфоровой коже под ранкой. — Это он сделал? — Не волнуйся, ему от меня досталось сильнее, — Нёвиллет умиротворяюще накрыл щёку тюремщика своей ладонью, предварительно сняв перчатки. Руки его будто принадлежали искусно вырезанной статуе – ни одного повреждения, сыпи или покраснения. Ткань лишь скрывала россыпь чешуек на тыльной стороне, тянущуюся от костяшки среднего пальца до запястья и дальше, под идеально-чистые выглаженные манжеты рубашки.       Лицо Ризли потемнело. Ему по должности полагалось держать себя в руках при любых обстоятельствах. Конечно, он знал о способностях Нёвиллета, но всё равно почувствовал укол беспокойства, когда слухи о побоище в оперном театре дошли до него. Увидев бессознательное пришибленное тело осужденного, Ризли сразу узнал исходящий от него запах. То был запах шторма. — Опять нервничаешь? — с лёгкой укоризной произнес дракон, характерно царственно для себя пробегая подушечкой большого пальца по едва зажившим ранкам на губах Ризли. Последний неопределённо мотнул головой. Мелодичный низкий голос развеял его мрачные мысли, а последующее движение и вовсе заставило практически полностью расслабиться. Да, он кусал губы на работе. Нужно было как-то снимать накапливающийся стресс, а сливать добрую четверть дохода замка на перетёртые в мелкую крошку перьевые ручки ему порядком надоело. Ризли взлохматил черные волосы на макушке и отмахнулся небрежно: — Не обращай внимание, сложная неделя.       Нёвиллет отошёл к шкафу позади стола и вскоре вернулся с крошечной резной шкатулкой. Стоило ему немного приоткрыть ее, как по кабинету разлился лёгкий запах лаванды. Ризли удобно уселся на столе, подставляя лицо заботливым ловким пальцам Нёвиллета. Тот зачерпнул немного душистой очень густой бесцветной мази и принялся смягчать ороговевшую кожу на губах Ризли.       Тюремщик помнил то время, когда только начал ухаживать за Нёвиллетом. Тогда эта затея казалась едва ли не самоубийством, настолько разными были их статус и положение в обществе, но он твердым шагом, быстро, наверное слишком быстро шёл к своей цели. Его неумолимо тянуло к той нечеловеческой мощи, которую излучало всё существо верховного судьи. Кажется, сама Фокалорс не могла тягаться с ним в искусстве покорения воды. Ни один обладатель глаза бога не мог так, не могла даже сама гидро Архонт. А Нёвиллет одной мыслью заставлял небеса над Фонтейном плакать сутками или улыбаться сквозь облака. Едва приняв титул герцога Меропид, Ризли получил право посещать дворец Мермония намного чаще. Нёвиллет, видя исключительные прямоту и настойчивость молодого человека, отчего-то решил не препятствовать ему, и вскоре после назначения главой тюрьмы Ризли пришёл к нему и прямо признался в личном интересе. Каково же было его изумление, когда Нёвиллет ответил взаимностью.       Сейчас, всматриваясь в его глаза и сосредоточенно сведенные к переносице брови, Ризли невольно вспоминал цвет этих глаз. С самого рождения мир его жил в сотнях оттенков серого. Цветовая слепота не сильно его беспокоила, ровно до того момента, пока не захотелось страшно, до зуда под ногтями увидеть всего Нёвиллета таким, как его видели все эти незначительные люди вокруг. Казался несправедливым тот факт, что даже подсудимым доступна та его часть, которой сам Ризли был лишён. На следующую ночь после признания, они вместе вернулись в Меропид, где хозяин крепости почувствовал себя уже более уверенно.       При одном воспоминании о том, как он в своём же кабинете разложил не кого-нибудь, а самого месье верховного судью на рабочем столе, Ризли почувствовал дрожь на загривке. Кто бы мог подумать, как же приятно доминировать над истинным божеством этой страны. В ту ночь Ризли впервые обратился в молитвах не к своему Архонту. Кажется, он вообще впервые молился, прося малую властительницу Кусанали показать ему любимого таким, какой он есть хотя бы во сне. И она услышала. Тогда Ризли впервые увидел цветной сон, в котором на него с бесконечной любовью смотрели пронзительные аквамариновые глаза. — Постарайся сдерживаться, — наставительно произнес Нёвиллет, закрывая баночку. — Буду просто приходить чаще, — лающе усмехнулся Ризли, завлекая того в объятия и целуя по обычаю их страны: долго и невозможно мокро.