В городе дождь

      Ризли знал, когда нужно упереться всеми четырьмя конечностями (а под час отрастить ещё парочку для надёжности), чтобы вытащить месье У-меня-много-работы из дворца Мермония куда-нибудь за город. Нёвиллет практически всегда с завидным упрямством и насупленными пепельными бровями отнекивался, как мог, на что тюремщику приходилось выхватывать его жутко важные документы из рук и держать высоко над головой. Как с дитём малым, ей богу. Если после такой выходки на него бросали тяжёлый устало-раздраженный взгляд и тихо, низким голосом с нажимом повелевали вернуть бумаги, Ризли закатывал глаза, но слушался. При этом он и не думал покидать судейский архив, а принимал позу неподвижнее каменной статуи на стуле за спиной Нёвиллета, скрещивал руки и удобно вытягивал ноги перед собой. Через какое-то время тот неизменно откладывал перо и со вздохом оборачивался, сдаваясь. Бывало и так, что сидеть и пилить его спину взглядом не приходилось. Нёвиллет лишь проводил тыльной стороной кисти по глазам и вставал, готовый следовать на прогулку. Сегодня как раз был такой день. Когда душные городские стены остались позади, Ризли с удовлетворением увидел, как спало мрачное выражение с лица верховного судьи и мягко засветились в вечерних сумерках концы драконьих отростков на голове.              В уютном молчании, преодолев небольшой слегка подтопленный песчаный перешеек, они оказались на крохотном островке. Городские стены и старый заброшенный прибрежный сад скрывали это место от вездесущих любопытных глаз. Сам остров порос высокими можжевеловыми кустами, надёжно прятавшими всё, что происходило на восточной его половине, обращенной к неподвижной глади воды. Ризли расстелил свою потрёпанную казённую куртку и сел подле, привалившись спиной к единственному уцелевшему на этом куске суши дереву, а Нёвиллет, оставивший свой судейский фрак в кабинете, лёг на грубую ткань, заранее педантично проверив, чтобы идеально белой рубашки не касалась сочная трава. Голова его покоилась на бёдрах тюремщика, тут же закопавшегося пальцами в белоснежные выбившиеся из причёски волосы.       Такие прогулки были частью их личной жизни, поддерживающей балкой проблематичных по сути своей отношений. Нёвиллет ревностно оберегал дела сердечные от посторонних, в то время как Ризли готов был петь об этом всему свету. Он принял волю возлюбленного и держал рот на замке, при посторонних обращался к нему по всем правилам этикета, а Нёвиллет, в свою очередь, вознаграждал его за терпение таким собой, каким мог быть в присутствии лишь одного человека во всём мире.       Влажный воздух оседал на коже и проникал в лёгкие, принося с собой запах тины и переспевших, но ещё не испорченных пузыринов. Нёвиллет неотрывно смотрел на сияющие в недостижимой вышине россыпи звёзд, пока где-то в душе его умиротворение перетекало в раздумья. Как так получилось, что человеческими судьбами управляют звёзды, которые сами же люди собирают в созвездия? Не акт ли это самообмана, что всё в этой жизни предопределено за них? Драконы не занимаются подобной чушью. Весь мир сходит с ума, стараясь разгадать тайны глаз бога, но могут ли элементальные существа когда-то получить признание свыше? Нёвиллет предпочитал думать, что уж в его-то жизни нужды в этом точно нет. И уж тем более ему не нужно признание от такого вздорного божества, как Фокалорс. Правила существуют, чтобы поддерживать порядок. Отсутствие порядка ведёт к хаосу и человеческим жертвам. Сколько раз сам он чувствовал потребность возражать против решений гидро Архонта и всё равно следовал заведенным ею законам? Всё во благо, всё ради этого самого пресловутого порядка. — Mon amour, nous avons un problème.       Нёвиллет моргнул, когда вместо сени млечного пути перед глазами возникла растрёпанная мышиного цвета чёлка. Он повернул голову и сразу сел, виновато ведя рукой: только что вздымавшаяся вода, уже образовавшая вокруг острова кружащийся водоворот, мгновенно опала с плеском. — Мне пора брать с собой дождевик при каждом выходе на поверхность, — шутливо цокнул языком Ризли, мягко укладывая голову Нёвиллета обратно себе на колени. — Прости, я задумался. — О чём же?              Нёвиллет поднял руку и сделал плавное движение кистью. С поверхности озера сорвалось несколько капель и перекочевало в пространство над его пальцами. Дракон задумчиво сжал и разжал их, заставляя капли хороводом закружиться вокруг его ладони. — Скучные темы, не думаю, что тебе будет интересно выслушивать мои размышления о сути человеческих судеб. — Если ты размышляешь о людях, — Ризли взглянул ему в глаза на редкость серьезно, — возможно, у тебя есть соображения и на мой счёт? — Ты особенный, я разделяю тебя и других, — отозвался Нёвиллет, загадочно улыбаясь. Тот хмыкнул, понимая, что нет смысла продолжать настаивать. Он наклонился, оставляя на губах Нёвиллета почти целомудренный поцелуй и откинулся снова, намереваясь продолжать чтение взятой с собой книги.       Нёвиллет лёг на бок, глядя на Ризли поверх книжного корешка с хитринкой в глазах, потом еле слышно щелкнул пальцами, отправляя в лицо ему несколько брызг. Тот от неожиданности издал какой-то неопределённый шипящий звук и принялся отфыркиваться от попавшей в нос воды. Заметив, как бегают в глазах напротив игривые огоньки, тюремщик тут же понял, чьих рук это дело. — Ma vengeance sera cruelle, — рыкнул он и заграбастал Нёвиллета в охапку, мгновенно оказываясь сверху и не особо заботясь о чистоте судейской рубашки. Она ему в любом случае в ближайшие часа три точно не пригодится.       Нёвиллет закусил губу, затем смешливо-вызывающе облизнулся, глядя как смягчаются черты мрачного лица тюремщика. Тот проводил взглядом чужой язык с мыслью, что хочет его видеть снова. Ризли не привык отказываться от своих желаний, поэтому сразу впился в губы Нёвиллета, толкнулся ему в рот, заполняя своей слюной. Затем он демонстративно отстранился, приоткрыв рот и наблюдая, как прозрачные тягучие нити спускаются к губам и языку возлюбленного. Как же он любил видеть смущение на лице этого волевого не человека. Это возбуждало мгновенно, осознание, что ему позволено так обращаться не с кем-нибудь, а с настоящим драконом. — Изволите нарушать субординацию, Ваша светлость? — продолжал своим крышесносным низким голосом измываться Нёвиллет. Лицо его оставалось бесстрастным, но в глазах разверзлись омуты, переполненные чертями всех форм и размеров. С каждым его словом Ризли чувствовал, как его опасно ведёт прямо к ним в лапы. Вечер сразу перешёл из разряда томных в категорию интимных. — А вы рискуете играть с огнём, Ваша честь? — Ризли опёрся одной рукой о податливую траву, второй провёл по чётко очерченной бледной скуле и скользнул под слегка замявшееся жабо. Ему не составило труда расстегнуть несколько пуговиц и, наконец, добраться до во истину лебединой шеи Нёвиллета. Тюремщик считал за преступление прятать за всеми этими тряпками подобное произведение искусства. И уж тем более делать это, когда они наедине. — Фонтейнский этикет не поощряет ответ вопросом на вопрос. — В этикете ничего не написано о ситуациях, когда кто-то был бы готов трахнуть верховного судью.              С низким рыком Ризли избавился полностью от вычурной рубашки и буквально вгрызся в кожу над ключицей Нёвиллета. Тот застонал тихо, полностью проваливаясь в ощущения. Такие ночи перемалывали его, уничтожали властную натуру, чтобы наутро он смог возродиться вновь тем же беспристрастным и порой жестким и жестоким распорядителем человеческих судеб. — Как грубо, — тяжело дыша выдавил Нёвиллет, путаясь пальцами в копне торчащих во все стороны волос над собой. Второй рукой он проник под живот Ризли, спустился ниже и обхватил его член, пока что только через грубую ткань штанов. Тот же просунул руки нижнему за спину, где по-хозяйски сминал чужие мышцы. — Всё, как вы любите, — Ризли оторвался на мгновение, выгнулся дугой, подставляясь под осмелевшие пальцы Нёвиллета, норовившие уже полностью избавить его от собственного гардероба. Тюремщик не выдержал, спустил штаны и сам прижался стояком к чужому животу. Взгляд его завороженно замер на асбестовой коже: от нижних рёбер, с боков, она менялась на глазах. Да, весь мир его был как чёрно-белое кино, но цветовая слепота не мешала видеть, как из ниоткуда рождаются на теле Нёвиллета узоры из блестящей чешуи, как светятся его глаза, сужаются драконьи зрачки и средь разметавшихся по траве белоснежных волос угадываются всё новые фосфоресцирующие отростки, которых доселе не было.       Нёвиллет прижал член Ризли к себе, слегка двинулся, размазывая по животу предсемя. Тюремщик готов был взвыть от потрясающего ощущения прохладных пластинок, обнимающих его головку и двигающих кожу по ней. Такой Нёвиллет для него не был в новинку, но каждый раз баню сносило как по щелчку пальцев. И что бы сказала его бедная mère, когда узнала бы, что её покладистый сын стандартно раз в неделю вытрахивает душу из, мать его, настоящего гидро дракона?       Избавив Нёвиллета от остатков одежды, Ризли приспустился и обнял своими ладонями их члены, соединяя и переминая в руках. Несмотря на всё более пробивающийся сквозь человечью личину драконий шарм, Нёвиллет предпочитал в этой области оставлять свои органы практически нетронутыми. Как-то раз Ризли поинтересовался, почему его форма не меняется, несмотря на прочие трансформации под влиянием возбуждения, на что тот уклончиво ответил, что организм в такие моменты умнее его самого и сам прекрасно знает, как и чем ему быть. Единственное, что менялось – это всё те же чешуйки у основания, опоясывающие ствол и убегающие по краю подвздошных ямочек выше, к рёбрам.       Ризли чувствовал, как близок Нёвиллет к срыву. Тюремщик знал этот жар во всегда прохладных пальцах, сжимающих сейчас его плечи. Он потёр две головки друг о друга, смешивая смазку и ощущая нежной кожей каждую неровность, спустился ниже, перемазал в густой жидкости переполненные яички, ещё ниже и приник к тугим мышцам. Вдруг его голову мягко приподняли за подбородок. Ризли поднял взгляд и встретился глазами с возлюбленным. — Je veux te voir.              Так бывало иногда. Иногда всепоглощающая страсть в душе Ризли переходила в душераздирающую нежность. Сейчас, когда они оба находились на пике, он снова задался вопросом: а что видели на своём веку эти глаза, которые сейчас смотрели так ласково, будто в мире не оставалось другой радости помимо него? Это трогало закостеневшие струны в глубине души, заставляло припасть к телу того, кого он так любил. Будто бы он мог вырвать Нёвиллета из этого порочного фарса бесконечных фонтейнских театральных постановок, от чего-то зовущихся "судом", и увести туда, где перед ним будет лишь родное солёное море, где он будет самим собой – существом свободным от тесной пресной воды и оков человеческой природы. — Tout pour toi, ma mer, — ответил хрипло и поцеловал, ощущая, как руки смыкаются на его талии и утягивают выше, заставляя его снова соприкоснуться своим членом с членом Нёвиллета.       Несколько совместных движений друг о друга, кожа о кожу, возбуждение о возбуждение, неотрывная зрительная связь и совместный стон, задушенный в глубоком поцелуе. Затем объятия, долгие, наполненные почти что болезненной нежностью. Ризли зацеловывал повлажневшие уголки глаз, шептал утешения и слова любви. Ему никогда не говорили о глубокой внутренней боли, оставляя эмоции на откуп дождям, но именно в такие моменты он чувствовал всю давившую тяжесть, груз неприподъемной ответственности, которую не скинешь так просто на бездушную машину. Тюремщик забирал всё это, оставляя истощенному эмоциями дракону забытие без снов. Уже проваливаясь в дремоту, Ризли краем сознания понял, что тело его обнимает свернувшийся кольцами длинный чешуйчатый хвост.