Тело зверя

      «Обрети свободу».       В голове эхом звучит неизвестный Вэй Усяню голос. Молодой, чем-то — возможно, тенью страха и робости, которую он отчётливо слышит, — напоминает голос Вэнь Нина. На языке — языке?.. — разливается горечь сожаления, пепел Луаньцзан и вязкий привкус железа, какой может быть только у крови. Во всём теле слабость, от которой хочется выть — выть? — и ноги не слушаются его, руки — нагретое солнцем желе, а голова — сдавленная руками мертвецов черепушка, по которой колотят, колотят и колотят.       С уст срывается хрип.       Секунду назад он помнил только бесконечно далёкую тьму и вязкое чувство одиночества, а теперь вопреки всему — собственное дыхание, как тяжело вздымается в такт ему грудь, тепло помещения и шероховатость ткани на нём — одежда, должно быть. Как давно он чувствовал это всё? Даже запахи, витающие вокруг, щекочут его обоняние.       Запахи…       Глубоко вдохнув в следующий раз, он тотчас заходится кашлем и давится слюной и кровью, а после, распахнув глаза широко-широко, смотрит на представшие перед ним добротные, выполненные из тёмного дерева, чистые стены помещения.       Мир плывёт, и он жмурится — и стонет от боли, которую чувствует во всём словно налившемся свинцом теле. Особенно нещадно кричит рука. На миг он думает, будто ту ему отрезали самым беспощадным образом, но, взглянув на неё, вздыхает с облегчением: на месте, пусть и залита кровью… и запах этот отнюдь не самый приятный. И это — странно. Он вдруг ловит эту мысль, цепляется за неё, словно утопающий — и прислушивается к ощущениям. Не двигается.       Запахи ярче, чем он когда-либо помнил себя, зрение — острее, пусть и мутное в конкретный миг, а чувства — чётче и яснее.       Так быть не должно.       Тряхнув головой, он не избавляется от этого странного ощущения неправильности — и, вздохнув, решает разобраться с этим позже. Сейчас всё, что происходит, слишком туманно для него. Он помнит, что умер — и помнит загребущие, серо-голубые руки мертвецов, на которых оставалась капля за каплей его багряная кровь; помнит и лязг мечей заклинателей, пришедших по его душу — иронично, ведь она так никому и не досталась; вспоминает чей-то шепот и тепло рук, однако тот миг — слишком мутный, смазанный болью и горечью потерь отрезок жизни, который почти не удерживается в его памяти.       Проходит минута, другая — и в перерывах между размышлениями он замечает, что тело слушается его охотнее, а мысли не путаются так сильно, как в первые секунды. На негнущихся ногах он приподнимается, садится, срываясь на хрипы и стоны, и обводит незнакомое помещение взглядом. Обустройство комнаты напоминает ему народ Гусу и некоторыми другими деталями — Юньмэн: пурпурно-голубые полотна, светлого дерева мебель, картины причудливых узоров.       Опустив взгляд, Вэй Усянь морщится не то от вида, не то от запаха: под ним нарисован не самой умелой рукой и кровью круг призыва, в котором Вэй Усянь безошибочно узнаёт собственное творение.       Однако вот чего Вэй Усянь не может понять, так это почему его — безобидного призрака, затерявшегося между смертью и жизнью в непроглядной тьме, — призвали, словно самое страшное чудовище. Этот мальчишка — по худым рукам, как он полагает, которому было лет не больше двадцати, — даже предложил ему своё тело в обмен на… Свободу? Вэй Усянь способен понять, если бы его призвали ради мести, чьего-то убийства или чего-то подобного — но ради свободы? Этот мальчик теперь мёртв, а его душа, согласно правилам ритуала, растворилась в мире. Так о какой свободе теперь идёт речь?       Качнув лохматой головой, он смещается — и морщится, по-прежнему чувствуя эту странную боль, — но встаёт.       Позади себя он находит книгу. Подняв ту, он медлит, но всё же вчитывается в текст и не знает, смеяться ему, плакать или ужасаться: это его собственный дневник изобретений, в котором он записывал все удачи и ошибки, расписывал в подробностях принцип каждого талисмана, заклинания или ритуала, вроде того, с помощью которого его вернули в этот мир.       Решив, что ей не место здесь, он порывается её спрятать, и только в этот миг замечает, насколько ужасной и изношенной выглядит его одежда, и находит, что на его руках испещрённые добротными заклинаниями кандалы, а на шее… ошейник.       Дрожь проходит по телу, стоит ему только подумать о том, что его нарядили, словно пса подворотного.        Вдох.       Никакой паники.       Спрятав книгу за пазуху, он ещё раз оглядывается и в этот раз старается быть внимательнее, однако не находит в этом помещение более ни одной зацепки о том, кто он и зачем здесь.       Итого: на его руке шрам проклятия, который будет медленно убивать его, пока он не исполнит желание призвавшего; он — юноша лет двадцати, которого обрядили в тряпьё, ошибочно посчитав это одеждой, и заклинательские кандалы; желание, которое он должен, судя посему, исполнить — даровать этому телу свободу, насколько глупо это не звучало; вопреки прочим странностям, которым он не находит объяснения — наводок самой причины, почему призвали именно его, или всё ещё отсутствующего понимания что это за место, где он сейчас и где был раньше, — он также не может понять, отчего все его чувства обострились в разы…       — Сы Шанвэй.       Моргнув, Вэй Усянь медленно оборачивается на женский голос и замирает, растерявшись в миг.       На пороге, вскинув бровь, стоит женщина почти приятной наружности, в похожих на его собственные кандалах и с копной рыжих волос, аккуратно расчёсанных и собранных в длинную косу.       Картина, представшая ее взгляду: он стоит перед ней, залитый кровью, на полу красуется немалых размеров призывающий круг, а сам по себе его внешний вид… Вэй Усянь слабо надеется, что его лицо, каким бы оно ни было, может скрасить пугающую картину. Такое рисовать, разве что рассказывая страшные истории для детишек: «А вот так, дети, Старейшина Илина поглотил душу бедного ребёнка, обманув его, забрал его тело и…»       …И умер, не прожив вторую жизнь дольше пяти минут. Должно быть, такой конец у этой сказочки.       — Я… Я могу всё объяснить!.. — он вскидывает руки, запоздало вспомнив о шраме — и рукав, скатившись, открывает прекрасный вид на глубокий порез. —Наверное… — неуверенно добавляет он, опустив ту самую руку в другую секунду.       Та, смерив его пронзительным взглядом, разворачивается и молча уходит — и Вэй Усянь против воли дрожит всем телом. Да, возможно, он никогда не был хорошим человеком, но умирать, едва явившись в мир вновь, несмотря на всю ситуацию, не хотелось.       И не успевает он надумать тысячу вариаций собственной смерти, как та же женщина возникает на пороге и резко ставит на пол бадью с водой и тряпку.       — Раз жив — убери здесь всё. У тебя ещё два часа до возвращения хозяев.       И, более не проронив ни слова, она исчезает — а Вэй Усянь глупо смотрит вслед, а затем переводит взгляд на ведро и тряпку, и на пол, украшенный кровавым рисунком.       Картина начинает постепенно вырисовываться: он слуга — это раз, второе… похоже, эта женщина знала, что хотел сделать … Сы Шанвэй.       Потерев лоб, он решает не перечить: у него нет на это прав, и даже сил. Так, схватив тряпку и смочив ту в воде, — спасибо, чистой, — он начинает убирать помещение: чистит до блеска пол, смывает с собственной руки кровь и даже убирает пыль, догадываясь, что ему может прилететь и за такую мелочь.       Управляется он со всем, к счастью, за час. По-прежнему вялыми руками работать сложно, но он пытается, вспоминая и более трудные времена: ходил со сломанными ногами чёрт знает как, сражался с пробитым животом и…       Тряхнув головой, он отгоняет прочь воспоминания и тихонько выходит из помещения, а после замечает в коридоре удобно расположенное зеркало. Пока никого нет, он подходит к нему и ужасается собственному виду, в котором с трудом признаёт двадцатилетнего мужчину: длинные чёрные волосы, ужасно похожие на его собственные — из-за ритуала, должно быть, потому что тело благодаря ему принимает обличие более похожее на прежнее, — растрепанные и выглядят грязными, неухоженными; на лице остались следы ритуального круга, на котором он лежал ничком; лицо бледное, как и вся кожа в целом, а зрачки… серебристые с отливом пурпура, немного вертикальные, но все ещё человеческие; и два передних клыка, неаккуратно подрезанных...       Теперь, взглянув на себя, он понимает кое-что иное. Присмотревшись к кандалам и цепочкам заклинаний на них, он понимает, для какой конкретно цели те предназначены, и от этого становится, кажется, тошно.       Согласно учениям заклинателей, оборотни разделяются на несколько видов: одни питаются людьми, сдирают с них кожу живьём и забирают наиболее подходящий им облик — и эти твари опасны, сильны и неукротимы; другие — более тихие и мирные, просто способны обращаться в животных, но из-за того, что те — порождения тьмы, принято убивать оба вида наряду с другими тварями. Тем не менее, насколько Вэй Усянь знает, некоторым людям нравится ловить таких, приручать, делать своими игрушками или рабами — и это своего рода развлечение для тех, у кого гора слитков за спинами.       Противнее всего осознавать не то, что он оборотень — нет, с этим проблем он не испытывает, поскольку является именно что мирным, способным обращаться в зверя, — а то, что на его руках те самые кандалы, которые были созданы исключительно для опасных тварей. И они медленно убивают его. Секунда за секундой. Отравляют организм, высасывают силы и забирают годы долгой жизни. Они не забирают у него чувства, только силы — и это настолько отвратительно, что он хочет закричать, что есть мочи.       Теперь желание Сы Шанвэя не так туманно, чем некоторое время назад. Это чувство безысходности, которое мальчик испытывал, тоже знакомо ему.       — Закончил?       Развернувшись, Вэй Усянь обращает внимание на всё ту же женщину. Лицо ее остаётся по-прежнему строгим, отчего он против воли сравнивает её с Вэнь Цин — но тотчас даёт себе мысленную оплеуху и ругает.       Никаких сравнений.       Никаких воспоминаний.       Не время для самоистязаний.       — Да, — хрипит он, поражаясь тому, насколько слабым звучит даже для оборотня собственный голос. — Да, — отвечает он более уверенно, качнув головой. — Ах, наверное, день выдался действительно тяжёлым… Может, проводишь в покои, красавица? Не знаю, дойду ли сам…       Та, шагнув мимо него, заглядывает в комнату, стоит там с пару минут и в конце концов, вытащив ведро, закрывает дверь. Развернувшись, она одаривает его пронзительным взглядом, разглядывает с ног до головы и, словно что-то для себя решив, кивает.       — Иди за мной.       Притворяться слабым почти не приходится: это тело столь беспомощно, что всякое притворство становится настоящей болью. Должно быть, то — последствия кандалов. В лучшем случае этот мальчик носил их по меньшей мере десять лет, что маловероятно, в худшем — почти всю сознательную жизнь.       И хорошо если у него есть ещё хотя бы неделя, а то может только… пара дней? Ах, он что, действительно будет вынужден умереть так скоро?..       Нет, решает он. В конце концов, он — Старейшина Илина, и в прошлом его боялись даже бывалые заклинатели, не говоря о тех, кто только начал свой путь. Это — всего лишь навка, которая преградила ему путь своим крошечным извилистым телом.       Коридоры здесь просторные, длинные и совсем немного витиеватые, но он почти успешно запоминает расположение той комнаты, откуда он пришёл, и того крошечного здания, куда его приводит женщина. Здесь всё богато и добротно сделано.       На улице, по которой они проходят к пристройке, уже темень. Он замечает это только сейчас, вдруг задумавшись, сколько на самом деле времени прошло — но не может припомнить даже лучика солнца за окном, когда проснулся, как не помнит и вуали ночи. В тот миг его мысли были сосредоточены на других, более важных моментах. А сейчас, вглядываясь в близко посаженные ряды деревьев за забором, он вдруг думает, что совершенно не узнаёт эти места. Здесь пахнет душистыми цветами, хвоей и землей — и эти чувства, которые по-прежнему слишком ярки для него, вновь щекочут обоняние.       В конце концов, они замирают перед лакированной дверью. Женщина открывает ту и отходит в сторону.       — Можешь быть свободен до следующего утра.       Только и кивнув в благодарность, он неловко заходит в помещение. Циновки, тумбочки и другие… оборотни. Эта семья воистину богата, раз смогла раздобыть столько обычных оборотней.       Вслед за этим, задумавшись, он немного теряется: здесь много циновок, и если некоторые заняты, то другие — нет. Как ему найти среди всех… собственную? Ту, которая принадлежала Сы Шанвэю?       — Третья с конца правой стены.       Не сказав ни слова более, женщина захлопывает дверь прежде, чем Вэй Усянь успевает уточнить.       Вздохнув, он тихо на всё тех же негнущихся ногах проходит к той циновке, на которую ему указали, и неловко усаживается на нее. Тело действительно свинцовое.       Рядом есть тумбочка — такая же, как и у всех в этом помещении, довольно хлипкая на вид и совершенно неинтересная, казалось бы, но Вэй Усянь тянется к первому ящику, а после — ко второму.       В его руках оказывается дневник. Страницы потрепаны, исписаны корявым почерком — куда хуже его собственного! — и все в разводах от чернил, но прочесть иероглифы по-прежнему возможно. Сложно, но возможно.       От содержимого на языке разливается горечь, а тошнота подступает к горлу.       Начинается всё сдержанно. Сы Шанвэй пишет, как попал в дом Шан ребёнком, когда его родителей зарубили на ночной охоте, а на него самого решили надеть кандалы — и так он оказался слугой в доме торговцев. Здесь он оказался не единственным особенным: помимо него сначала было десять, после — двенадцать, девять — и так скачками почти каждый год. Одни умирали, других приводили, третьих ловили, четвертые чудом сбегали — но, судя по ощущениям Сы Шанвэя, те умирали бесславной смертью за пределами забора. Поначалу ребёнку поручали простые задачи, а с возрастом — всё сложнее. На спине красуются — то, чего он не замечал раньше, — двадцать шрамов. Никакой регенерации оборотня не будет достаточно — тем более запертой кандалами, — на то, чтобы излечить шрамы от кнута. Сы Шанвэй мог с ними работать, благодаря внутренней силе зверя, данной ему самой природой, и это именно то, за что особенно извращённые люди обожали таких как он: навык приспособленности, скорость, зрение — оборотни гордятся своими особенностями, как заклинатели — золотым ядром.       Тем не менее, от смерти это его не спасло бы. Некоторые могут за верную службу заручиться годом-другим — с их кандалов стирают по паре заклинаний, позволяя довольно мало; однако Сы Шанвэй — обычный мальчишка, нисколько не образованный, немного глуповатый и на деле — самый обычный.       В дневнике нет ни слова о том, откуда у него взялись рукописи, однако Вэй Усянь узнаёт, что тот попросил И Цзянжун помочь — и, он полагает, И Цзянжун — та рыжеволосая женщина-оборотень, которая провела его до покоев. Это объясняет, почему она отреагировала на него столь безучастно.       Перевернув последнюю страницу, Вэй Усянь поникает окончательно.       «Я не хочу умирать… Не хочу умирать… Не хочу….»       «Освободи.»       «Стань свободным!»       Захлопнув потрёпанный дневник, Вэй Усянь горько поджимает губы.       Он по-прежнему не знает зачем этот мальчик призвал именно его, да и почему сделал это в принципе. Сы Шанвэй, совершив ритуал, умер. Добровольно шагнул навстречу той, с которой видеться не хотел.       Этого он… не совсем понимает, но догадывается, что в какой-то момент возникло что-то, что заставило его сделать это — либо Сы Шанвэй понятия не имел, что ритуал уничтожит его душу. Одно из двух.       Выдохнув, Вэй Усянь укладывается на жёсткую циновку. Перед ним словно снова своды пещеры, тихий перезвон капель и мёртвый холод пепла и камня. Под ним нет каменного выступа, который служил ему постелью, а рядом не звучит тонкий детский голосок.       И вместе с тем — он не в бесформенной тьме. Не мёртв.       Пока что.       От воспоминаний, которые омывают его волной, и чувств, что он испытывает, хочется расплакаться и бросить, разбить что угодно.       Развернувшись, он только прикрывает глаза, жмурится и впивается неуклюжими пальцами в тонкий валик, который служит ему подушкой. Пытается не заплакать — и сам не замечает, как проваливается в сон.

***

      По утру его будят толчками, и он, едва разлепив глаза, смотрит мутным взглядом на рыжеволосую женщину — И Цзыжун, кажется?       — Проснулся, — хмуро говорит она, — отлично. Нас всех ждут в общей зале. Но сначала — умойся.       Проведя рукой по лицу, он замечает на той следы крови и вспоминает, что так вчера и лег, не умывшись и нисколько не позаботившись о своём внешнем виде.       Вчера…       Воспоминания захлестывают его, и он с горечью думает, что хотел бы назвать то — сном.       — Да.. Да. Сейчас. Где?..       — Как был идиотом, так и остался, — беззлобно — кажется?.. — бросает женщина. — Поднимайся.       Вздохнув, он насилу заставляет себя встать. Тело ломит, кажется, только сильнее и он запоздало думает, что очень зря уснул. Обычно сон должен помогать, восстановить силы и придать новых на следующий день, но Вэй Усянь чувствует себя в этот миг не иначе как разбитым корытом, из которого почти полностью вылилась вся вода. К такому ощущению ему не привыкать, конечно, — после того, как он отдал золотое ядро — о чём вспоминает с ещё большей горечью и сожалением, — он чувствовал себя половой тряпкой, по которой прошлись десяток другой раз. Сейчас его состояние в сравнении с тем можно назвать почти блаженством. Тёмная ци питала в те времена его тело, насыщала силой, равной заклинателю светлого пути, но ощущения после этого оставались поганые.       Поднявшись, он шатается на месте — и хватается за стену.        Вдох. Выдох.       Качнувшись вбок, ему удаётся найти равновесие.       И Цзыжун стоит и терпеливо ждёт его с тем же безразличным взглядом. Не пустым, но просто лишённым выразительности.       Вэй Усянь тенью следует за ней за пристройку, где она указывает ему на ведро, осколок когда-то целого зеркала и тряпьё.       — Даю две минуты.       Повторять Вэй Усяню дважды не надо.       Да, он никогда не был слугой на деле, хотя на словах его кличили так много-много раз. А-Юй, по началу злившаяся на его появление, лишь раз заставила его оттирать полы ребёнком, а после он получал такие наказания за прогулы тренировок. Заслуженно. Тем не менее, несмотря на это, он понимает, что лучше поторопиться.       Шрамы на его спине, по крайней мере, возникли явно не из-за глупости ума.       Он умывается: тщательно трёт лицо, споласкивает удивительно ровные и даже целые — за исключением клыков — зубы, даже мочит и пытается пальцами расчесать волосы, что выходит скверно. По крайней мере, за две минуты те становятся менее чудными.       — Идем.       Послушно кивнув, он идёт за ней следом.       Они заходят в коридоры главного дома, и тогда Вэй Усянь не выдерживает.       И Цзыжун — странная женщина. Он не видит никакой причины, по которой та явно помогает ему, словно новорожденному. Женщина она не глупая, понимает, что теперь это тело не принадлежит Сы Шанвэю — даже не зовёт его по имени.       — Почему ты мне помогаешь? — говорит он на ходу, нахмурившись. — Я не понимаю твоих мотивов.       Сначала он получает в ответ тишину, однако уже через минуту та останавливается и, глянув в другой конец коридора, поворачивается к нему.       — А ты прямолинеен, — хмыкает она, взглянув на него словно под другим углом. — Мы все умрем. Сможешь спасти не только себя, но и нас — будет неплохо, нет… Что могу сказать: мы смирились.       И, качнув длинной косой, она разворачивается и идёт дальше.       А Вэй Усянь, на миг опустив взгляд, понимает её как никто другой. Ведь тогда — сколько же лет прошло?.. — и он, и беженцы — все они понимали, что умрут, но боролись до последнего.       К горлу подступает ком, и он беспомощно сжимает кулаки.        Вдох.       Вэй Усянь идёт вслед за И Цзыжун до залы уже молча и не спрашивает ни о чем лишний раз.       В конце концов они появляются в просторном помещении, которое, как он полагает, используют для таких служебных собраний. Здесь уже стоят прочие слуги: и обычные люди, и оборотни.       Запахи в помещении почти сводят Вэй Усяня с ума, но он держится. Должен держаться.       В самом центре, поодаль от них всех, стоит статный мужчина в тёмном ханьфу. Лицо его не молодо, а некогда смоляные волосы утратили свой блеск и цвет, почти наполовину окрасившись серебром.       — И Цзыжун, — произносит мужчина, слегка прищурившись, — ты опоздала.       Женщина почтительно кланяется, нисколько не изменившись в лице.       — Прошу прощения. Пришлось поторопить некоторых слуг.       Тот смотрит на неё долго и пронзительно, пока в конце концов не отводит взгляд, словно эта женщина для него — сорняк на грядке.       — Надеюсь, их наказание будет достойным.       — Конечно, господин.       Некоторые слуги, рядом с которыми встал Вэй Усянь, мелко вздрагивают — особенно те, которые выглядят подростками. Сердце его сжимается от боли за них.       И Цзыжун занимает своё место впереди всех и стоит прямо, выпятив грудь и вскинув голову. Гордая, думает Вэй Усянь, и властная.       — Этим вечером к нам прибудут господа из клана заклинателей, — произносит мужчина, ни на кого особенно не глядя. — Те из вас твари, которые носят кандалы, не должны и носа казать перед ними. Надеюсь, это предельно ясно?       Все оборотни, кроме него самого, низко склоняют головы и хором произносят:       — Поняли, господин!       Тот даже не кивает.       — Остальные, — произносит он, обратив взор на тех, кто не является зверем, — должны вести себя в их присутствии покорно. Ошибки недопустимы. Вам запрещено говорить с ними. Даже предлагать что-либо. Это ясно?       И вновь — хор голосов и склоненные почти к полу головы.       Махнув тёмным рукавом, мужчина уходит из помещения, более не проронив и слова. Звуки шагов растворяются только через пару минут. Только тогда, когда это понимают все без исключения, слуги позволяют себе судорожные вздохи и тихие разговоры. Вэй Усянь теряется, но прислушивается к словам. К счастью, острый слух оборотня позволяет ему уловить отрывки из хора голосов:       — Господа заклинатели? Что им тут делать?       — Помнишь, как девушки говорили о духе, который их беспокоит?       — Теперь кто-то беспокоит госпожу, и она думает, что это чья-то неупокоенная душа.       — Ах… Так… Это Цзю Ванлин?.. — тихо спрашивает первая слуга. — Он… он же был таким милым…       — Но умер из-за госпожи, — фыркает другой.       Обернувшись, Вэй Усянь безошибочно находит среди прочих этих троих.       — Но месть…       — Мы бы все отомстили, — говорит третий, пожав плечами. — Госпожа безжалостна. Хуже господина…       — Тише, — шикает второй. — За такие слова тебя…       — Меня что? Убьют? — он хмыкает. — Пускай. Это, — он трясёт рукой, на которой блестит в приглушённом свете солнца металл кандалов, — всё равно меня убьёт.       В помещение заходит пожилая женщина с седыми волосами, но гордой осанкой и в добротной одежде:       — По местам! Господин приказал оборотням не показываться, поэтому вы можете уйти в дальние коридоры, остальные, — она указывает на группу тех, кто без кандалов, — шустро выполнять свои задачи. Быстро!       Слуги, засуетившись, один за другим торопятся покинуть помещение. В конце концов, Вэй Усянь остаётся последним, но, едва заметив строгий взгляд, спешит туда, куда ушли все оборотни.       Найти их не составляет труда.       Слуги не смотрят на него и продолжают вести свои тихие разговоры. Среди прочих разговоров, тем не менее, нет более ни слова о Цзю Ванлине. Он слушает беседы про заклинателей и страх оборотней — и надежду, которая появляется вместе с этим. Некоторые считают, что если вдруг появятся перед заклинателями, то пусть те убьют их — главное, что они наконец-то получат свободу; другие боятся смерти и сжимаются, начинают говорить тише и невнятнее, а третьи остаются безучастны, словно лишённые чувств куклы.       Сердце Вэй Усяня всё равно, что обливается кровью, и он бросает взгляд на старшую из оборотней. Та, украдкой посмотрев на него, тотчас возвращает внимание на других слуг — тех, которые продолжают молчаливо драить полы.       Должно быть, это разрешение.       Тихонько скользнув за угол, он выдыхает, а после идёт в направлении той залы, вспоминает расположение комнат и сменяет направление. Звуки становятся его главным помощником, и спустя некоторое время — минут десять, наверное? — он находит прочих слуг. Те, испуганно глянув на него, пытаются знаками отослать его прочь, а он качает головой и показывает им вести себя тихо и так, словно ничего на самом деле не происходит. И те слушаются, потому что иного варианта у них нет, да и дело это не их.       Вэй Усянь же, спрятавшись среди них, помогает с уборкой одной девушке — хрупкой, очень худой и бледной. Он замечает, что другие слуги выглядят не лучше, и единственная здесь прислуга, чей цвет лица выглядит здоровым, — та пожилая женщина и И Цзычжун.       Вздохнув, Вэй Усянь пытается прислушаться к разговорам тут — и улавливает разве что похожие обсуждения. Между слов мелькает информация о том, что заклинатели эти прибудут к ним издалека и родом из именитого клана.       «Надеюсь, — думает Вэй Усянь, — не кто-то из моих заклятых друзей..»       Впрочем, даже если так, его план всё равно включает в себя заклинателей. У него нет иного выхода. Либо он попросит тех как угодно о помощи, либо… смерть.       Выдохнув, он всё же приступает к уборке — и особенно тщательно старается, когда мимо проходит та седовласая служанка. К счастью, он остаётся незамеченным.       А спустя час прибывают заклинатели — и он, натянув ханьфу как можно выше и спрятав рукавами кандалы на руках, проходит вместе с другими слугами в зал, по пути перехватив у одно из слуг поднос с чайным сервизом на одного, — и замирает на пороге, вдруг растеряв дар речи. Слуги позади него копошатся и неловко подталкивают, и он идёт, медленно и неуверенно проходит в помещение вслед за другими и ставит поднос на низкий столик возле одного из адептов.       Эти бело-голубые одеяния и белоснежные ленты с узором облаков он узнает даже с, наверное, закрытыми глазами. Однако то, чего он никогда не забудет и узнает, когда забудет всё-всё — лицо Лань Чжаня. Перед ним теперь не тот юноша, а взрослый мужчина, однако Лань Ванцзи сохранил холодность лица и свою неотразимую красоту — и у Вэй Усяня невольно замирает сердце, когда он вновь видит перед собой этого человека.       Других адептов он не узнаёт: эти дети молодые, ещё зелёные — удивительно, как им позволили преодолеть столь дальний от Гусу путь до здешних мест. Даже с учётом, что за ними присматривает сам Ханьгуан-цзюнь.       — К сожалению, мы даже представить себе не можем, откуда взялся этот призрак, — горестно вздыхает хозяйка дома Шан. — Ах, я так надеюсь, что вы сможете помочь нам, господа заклинатели.       Поднимаясь, Вэй Усянь замечает, как кивает, прикрыв глаза, хозяин дома — и тогда он, пока никто не видит, решает воспользоваться кратким мигом промедления, пока остальные слуги заканчивают расставлять принесённые закуски и сервизы.       Адепт, заметив его задержку, смотрит на него, не изменившись в лице так, как полагается правилами, а Вэй Усянь натягивает рукав, позволяя тому разглядеть край кандалов на его запястье. Тот, моргнув раз, поднимает на его лицо взгляд.       Слуги начинают уходить, и он идёт вслед за ними, не оборачиваясь ни на миг и надеясь, что этот мальчик всё поймёт и без слов.