Вдвоём и всюду

      У танто лезвие длиной в две ладони. Достаточное расстояние, на котором можно держать окружающих подальше от себя. Достаточное, чтобы держать окружающих в страхе.       Вот только Кирю — не окружающие. Его Маджима хочет держать как можно ближе к себе. И он не боится.       Он не боялся тогда, на заднем дворе «Серены», когда острие танто едва ли не упиралось ему в переносицу, замерев в дюйме от его лица. Он не боялся, когда сталь рассекала воздух с каждым яростным выпадом. И он не боится, когда Маджима медленно обводит самым кончиком кинжала его обнажённую грудь. По крайней мере, не показывает этого.       У них был… не самый приятный опыт. Маджима помнит — Кирю, наверно, хотел бы забыть. Но сейчас они сделают всё правильно. Сейчас у Кирю руки свободны. Сейчас он больше не считает, что стоп-слово — для слабых и неуверенных. Сейчас Маджима внимательно следит за выражением его лица — не хочет упустить момент, когда воспоминания, оставленные грязными руками Триады, вернутся. Не хочет, чтобы им опять кто-то помешал, пусть даже этот «кто-то» остался лишь в голове Кирю.       — Порядок, — выдыхает тот, когда лезвие останавливается, острием упираясь ему в грудину. Маджима усмехается. Кто бы ещё сказал «порядок», когда ему в самое сердце направлен кинжал?       Кто бы ещё мог быть так спокоен, когда этот кинжал держал в руках Бешеный пёс?       Кирю поднимает глаза от танто к лицу Маджимы, смотрит так открыто, так спокойно, так доверительно, что по коже бегут приятные мурашки, а пальцы сжимаются на рукояти сильнее. Лезвие перемещается левее и замирает снова. Маджима облизывает губы. Он хотел бы вырезать первый иероглиф своего имени прямо здесь, напротив его сердца. Как метку, как фамильный знак — кровавую подпись. Свидетельство его исключительного права — не только на тело Кирю, но и на его мысли, на его чувства и душу. От одной этой мысли член наливается тяжестью, острие танцует над кожей, не касаясь, но намечая иероглиф.       И всё-таки это будет, пожалуй, слишком — по крайней мере, сейчас. Сейчас Маджима двумя лёгкими росчерками ставит крестик — и видит, как Кирю прикусывает губу. Как тот опускает взгляд и смотрит на свежие царапины.       — Это мишень? — иногда он бывает на удивление догадливым.       — И я никогда не промахиваюсь, — Маджима тихо смеётся и опускается, чтобы поцеловать рану, стереть языком начавшую сочиться кровь. Слышит вздох Кирю и довольно хмыкает, оставляя поцелуи и на нетронутых его частях.       Лезвие танто снова ласкает кожу Кирю плоской стороной. Спускается к рельефному прессу, к чувствительной коже внизу живота. Кирю невольно стискивает зубы — но даже под слоем нижнего белья видно, что приближающаяся опасность, пускай и держит в напряжении, тем не менее заводит его не на шутку. Свободной рукой Маджима проводит по его крепнущему члену сквозь ткань — получает в ответ ещё один судорожный вздох.       Он мог бы продолжать — но вдруг его осеняет внезапной мыслью. Маджима перехватывает одну из рук Кирю. И вкладывает в неё рукоять танто.       — Теперь твоя очередь.       Кирю не сразу понимает, что ему предлагают. Переводит недоуменный взгляд с кинжала на Маджиму и обратно. Пытается считать, не прячется ли за чужой улыбкой очередная уловка. Когда понимает, что не прячется, берёт танто и приподнимается с подушек — теперь они сидят друг напротив друга на равных. Вертит кинжал в руках — всё ещё не верит, что Маджима отдал ему любимую игрушку. Что Маджима отдал ему контроль.       — Насколько… насколько далеко я могу зайти? — спрашивает он.       Маджима скалится шире, в здоровом глазу блестит сумасшедший огонёк. Берёт его руку с зажатым танто и поднимает так, что лезвие оказывается у самого его лица.       — Настолько.       Острие смотрит прямо в неснятую повязку. Кирю смотрит на Маджиму, как на безумца. Маджима смотрит на Кирю — и видит лишь его одного. Не выблядка Шибаты, не палачей из Ямы, никого из тех, кто причинял или хотел причинить ему боль. Только того, кому он мог бы доверить и своё тело, и свои чувства и душу.       Губы Кирю приоткрываются, он хочет что-то сказать — наверняка какую-нибудь банальщину, вроде «я не хочу навредить тебе» — но он не говорит. Когда Маджима отпускает его руку, осторожно проводит тупой стороной лезвия ниже — холод металла будоражит кровь. Гладит шею затаившейся опасностью, от которой с губ срывается невольный стон, совсем негромкий, но явно дающий понять Кирю, что он всё делает правильно. Даже когда смелеет настолько, что на коже выступает несколько капель крови.       Кровь за кровь и боль за боль — так ведь они устроены, правда? Всегда платят друг другу той же монетой.       Кирю наклоняется к нему, целует мягко — а сталь у горла всё ещё твёрдая, согревшаяся от тепла их тел. Рукой Маджима нащупывает, как твёрдо и горячо в чужой промежности, освобождает Кирю от последних оков. Блаженно прикрывает глаз и проводит по чужому члену раз за разом, пока к его шее приставлен его же клинок. Он не чувствует, что его загнали в угол, что его используют — он ощущает лишь безграничное доверие, которое возбуждает, пожалуй, не хуже обладания. И он ощущает чужое доверие в ответ, потому что Кирю, не прекращая поцелуй, свободной рукой тянется и к его члену.       — Управляешься… с двумя клинками сразу? — хихикает Маджима между вздохами и поцелуями. Затем стонет, когда Кирю нажимает лезвием танто чуть сильнее и большим пальцем проводит по его чувствительной головке. — И где ты только научился этому, Кирю-чан?       — У тебя чему только не научишься, — рокочет тот, дыша глубоко и своими губами едва касаясь чужих; под рукой Маджимы он напряжён до предела, невольно двигая бёдрами и подаваясь навстречу чужим ласкам, но при этом не выпуская танто из рук.       Когда они доводят друг друга до пика и стонут в очередной отчаянный поцелуй, лезвие вновь ранит неглубоко — и это лишь приправляет удовольствие.