ххх
Последние несколько дней мальчишку было не видно и не слышно. Кацуки знает, что тот оставался в комнате, только потому, что повесил на него отслеживающее устройство — к его величайшему сожалению, не без согласия самого пацана. Он мало ел и, скорее всего, в основном спал. Иногда спускался к ним с Изуку, если они сидели на кухне вдвоём, всё так же трётся о плечо Кацуки виском в соответствии с новой, какой-то абсолютно дурной привычкой, и получал по башке. На обратном пути обходил стол и то же самое проделывал с Изуку, получал по башке — не кулаком, вот же ж, а пару поглаживаний. После оставлял их одних. Только так они знали, что он живой. Вроде бы самое то было ворваться в комнату и вытащить этот тощий зад на улицу, но необходимости такой не было. А вот зато какое-то спокойствие появилось. По крайней мере, так он не натворил дел. За ним не нужно было бегать. А сейчас он сидит с ними тут. Чуть более тихий, чем обычно, сдержанный, и дело не совсем в новых знакомствах, которые на него обрушиваются. Он достаточно охотно льнёт к присутствию Денки и Очако, меряется силами с Эйджиро, вьётся вокруг Рикидо, который режет торт и колдует над какао для них всех. С Цую обсуждает погоду и то, как сильно тянет спать во время холодов — вместе, они устраиваются на полу у камина и греются, протянув к нему руки. Кацуки наблюдает, как языки пламени слегка тянутся к его пальцам, а мальчишка играется с ними так легко и естественно. Чуть позже Момо подсаживается к ним, чтобы спросить про интересы. Слишком легко их разговор заходит за чай, Сол смеётся, Момо тоже, прикрывая рот ладонью. Шото сидит на диване, но склоняется к ним и спрашивает про огонь. Мина делает исподтишка фото, а потом, каким-то образом, они переходят к танцевальному, блять, батлу? И Кацуки видит, что пацан, оказывается, умеет двигаться не только на поле брани. Должно ли его удивлять хоть что-то? Эйджиро пихает его под рёбра локтем, а Кацуки пинает его так сильно, что Бунтарь падает на колено со сдавленным смехом. — Воу-воу, бро, полегче, — Эйджиро примирительно поднимает руки и заползает на стул рядом. — Ты так смотришь, будто дырку прожечь хочешь. — Я тебя вообще не вижу, — ворчит Кацуки. — Тебя тут нет, жалкое подобие моего друга. А краем глаза видит, как Эйджиро качает головой. — Не на меня, а на них, — он тоже поворачивается в направлении дивана. Большую часть занимают одноклассники, на второй стороне угла Изуку сидит с ногами Сола, закинутыми на его, а Мина ворошит и перебирает длинные чёрные волосы, пока Денки свешивается к ним через спинку. Сол достаёт телефон Изуку из кармана штанов и передаёт его владельцу, а тот смеётся и говорит что-то, чего не слышно за гамом голосов. Эйджиро поворачивается к Кацуки с чем-то, что можно назвать только лёгкой и очень тёплой улыбкой. Брови его как-то по-тупому изогнуты. Снисходительно как-то, что ли. — Он как будто ваш ребёнок, который любит одного папулю сильнее, — говорит он. Конец ему. Кацуки взрывает его и стол между ними. Ребята бегут разнимать и тушить возможный пожар, но Сол — Сол остаётся на месте с ухмылкой, по которой сразу видно: он всё прекрасно слышал.ххх
— Наши комнаты никто не занял? Кацуки устало вздыхает, растирая шею. Когда ответа так и не следует, поднимает голову. Взгляды почти всех собравшихся направлены на него. Он удивлённо моргает, тут же хмурится. — А от меня вы чё хотите, идиоты? у этого вон спросите, — он кивает на Изуку, который всё так же сидит на диване с мальчишкой, а тот льнёт к его боку. Рука придурка закинута на спинку. Вместе они что-то увлечённо рассматривают в телефоне и иногда синхронно кивают. Так же вместе поднимают головы и оглядываются. Изуку зарывается в волосы пальцами и ворошит их, смущённый. Глаза мелкого насмешливо сверкают, всё так же прикованные к Кацуки. В кухне свет выключен, подрывник сидит там один, как какой-то коршун. Пацан ему ухмыляется. Сволочь. — Нет, насколько я знаю, ваши комнаты свободны, — наконец-то говорит Изуку. — Ох, только… прости, Эйджиро, твою заняли. Можешь взять мою, если хочешь. Все остальные пусты. — Всё хорошо, Изубро! Так и сделаю! — Эйджиро виснет у него на плече, трёт макушку костяшками и сияет клыкастой улыбкой. — Я понимаю, почему вы взяли именно такое расположение! Изуку улыбается в ответ и легонько хлопает Бунтаря по руке. Ребята радостно гудят и поднимаются с мест, но эти двое остаются, где сидят. Кацуки медленно кипит, хотя сам не понимает, почему. Он наблюдает за тем, как пацан легко склоняет голову в порыве обсуждения и незаметно потирается о складки одежды Изуку щекой. Его это бесит. Он не знает причин, но и знать не хочет. Медленно, он тлеет в своём тёмном пространстве. Причуда урчит между костяшек, он сжимает кулаки крепче, сдерживая её. Тихое шипение потухших искр наверняка слышно одному особо ушастому — кому какое, нахрен, дело. — Вы двое спать не собираетесь? — выплёвывает только. Изуку смотрит на него, но ответить не успевает. С лестницы раздаются весёлые голоса, а затем Очако спрыгивает со ступеньки и встаёт в какую-то нелепую геройскую позу. — Совместная ночёвка! — Куча мала! — кричит Мина в зеркальной позе. Кацуки почти уверен, что близок к безумию. Опять. Эйджиро присоединяется к ним, Денки падает на пол и делает вид, что так было задумано. Все вместе, придурки шумят и кидают на пол подушки с дивана и своих кроватей, расстилают одеяла. Сол посмеивается, наблюдая за ними. Внезапно начинает вертеть башкой. Красные кончики ушей мелькают среди волос, и отсюда, со своего места, Кацуки видит, что задняя сторона его шеи всё же закрыта. Длинные пряди убраны под одежду, капюшон выступает в целях дополнительной защиты. Защиты от чего? Что он там прячет? Он успевает запрокинуть голову, затем отклониться, когда мягкая обивка дивана сминается под чьим-то весом. Он смеётся: — Ой, да ты же голенькая? — и умело уклоняется, когда в него летит подушка. Тоору ноет. Минору рычит сквозь зубы, будто его шары находятся в тисках. Хотя, может, и правда находятся. С Хагакуре никогда ничего не ясно. Эйджиро снова повторяет тот трюк с локтем в рёбра, в этот раз он весь в броне. — Я захватил твою подушку, бро. А Кацуки хватает его за лицо и шипит в него сквозь зубы: — Тебе прошлого раза мало было? Жизней накопил? Пойдём выйдем, ублюдок, я тебя на куски разнесу. Эйджиро смеётся и отстраняет его руку от себя, но не отпускает. Удерживает, опасаясь, что всё же получит. Кацуки сейчас очень на взводе, так что обещать держать себя в руках не может. А Эйджиро просто слишком хорошо его знает. — Прости-прости. — Я не буду лежать тут с вами, — Кацуки хватает свою подушку и запихивает между колен. — Вы храпите, а Енот и Пикачу всё ещё говорят во сне. — Ты совсем тухлый, — Денки делает обиженную моську и виснет у Эйджиро на плечах. — Ну, ничего, пусть дедуля ложится. Изуку останется с нами, да, Изуку? — Шпендель пойдёт со мной, — опережая ответ Изуку, Кацуки встаёт со стула. Мальчишка хрипло посмеивается и неохотно поднимается с дивана. — У меня вроде как домашний арест, — говорит он, а по лицу вообще не скажешь, что сожалеет. Изуку приподнимается тоже. — Всё в порядке, Каччан. Я присмотрю за ним. Иди отдыхай. Кацуки стоит там, посреди кухни, сжимая край стола так сильно, что ему больно. Скрип зубов наверняка доносится до чутких ушей мелкого, но тот остаётся на месте, только наблюдает за ним более цепко. Выжидает чего-то, как будто мнение подрывника тут играет вообще какое-то значение. В конце концов, Кацуки фыркает. — Если сожрёт вас, придурков, не плачьтесь мне потом. — Их я есть не буду, Кацунян, — летит в спину насмешливое. — Оооу, — Денки хнычет, — Кацунян. Как мило! Кацуки уходит. Его бесит, что он чувствует себя таким жалким идиотом. И что ему, возможно, совсем чуть-чуть, всё же одиноко. Но вернуться туда означает проиграть. Кому только, он не до конца понимает. Себе уже давно продул.ххх
Он был уверен в том, что до конца ночи внизу будет царить полнейшим балаган. Но, к его удивлению, он умудряется выспаться и чувствует себя хорошо. Значит было тихо. Ранним утром в гостиной так же. Холодный рассеянный свет льётся в панорамные окна, а весь пол у камина завален телами спящих героев. Кацуки находит пушистую макушку где-то в мешанине рук Изуку и Денки, Мина прижимается к последнему со спины, Эйджиро — к ней самой. Быстро скорешились. Кто бы мог подумать. В доме прохладно. Поэтому Кацуки подкидывает в затухший камин дров и поджигает с помощью спичек, хотя видит небо, хорошенько жахнуть взрывом ему хочется больше. Но он не готов встретиться со всем этим шумом в такую срань. Поэтому, окинув взглядом спящих товарищей, выходит в морозное утро. Пробежка помогает наконец-то очистить голову. Он повторяет этот маршрут почти каждое утро с той поры, как вообще заселился в общежитие несколько лет назад. Одни и те же виды меняются по законам сезонов, сменяющих друг друга. Он любит каждый. Обратно возвращается в более-менее хорошем настроении. Принимает душ в тишине, и когда спускается на кухню, блаженное беззвучие всё ещё в своих правах. Но так, он вынужден признать, с гостями, к которым он успел привязаться за три года обучения, уютнее. Даже если сейчас кто-то надумает на них напасть, все вместе, они смогут противостоять кому угодно. Он занимается завтраком, когда горячее тело Денки жмётся к нему сбоку. Зевая и прикрывая рот рукой, он закидывает вторую Кацуки на плечи и тяжело виснет. — Твоему сынуле снятся кошмары, ты знал? — бормочет едва различно. Кацуки хмыкает. — Мне от этого что? — Просто подумал, что ты захочешь это знать. Ты даже не отрицаешь своего отношения к нему. — Мне плевать. — Ну, мне так не кажется, — Денки звучит мягко и в висок тычется носом так же. Кацуки не хочется его отталкивать. За это время, что они не однокурсники, он успевает истосковаться по внезапным приступам тактильности этого чертилы. Поэтому в тайне даже наслаждается ими. И всё равно пихается локтем в бок, будто тот и правда мешает ему готовить. Денки зевает снова и отстраняется, но недалеко. Занимает место рядом с ним, прижимается задом к столешнице и пьёт утреннюю воду. — А ещё у него голос, как у Диоса. Слышал его песни? Красивые. Кацуки вздыхает. Свободной рукой зарывается в волосы и треплет на затылке. Денки смотрит на кучу конечностей у камина, мерно трещащего. На лице у него лёгкая улыбка. Гением быть не нужно, чтобы знать: он тоже скучает. Взрослая жизнь не даёт им встречаться так часто. Даже сейчас с ними нет нескольких человек, но то, что они собрали больше половины класса, уже настоящее чудо. — Мне показалось, больше Singyeo. Денки склоняет голову и прислоняется виском к его плечу. Улыбка становится шире, всё ещё тёплая. — А лицо как… у Такахаши Фумии, скажи? Такие милые щёчки и глаза большие. Мина говорит, он напоминает ей Момоту Харады, понял? Только никому не говори, что она такое читает, а то я буду вынужден убивать, чтобы сохранить её секрет. О! Я кинул его фотки Кьёке. Она сказала, что он похож на Сон Хёнджуна. Ханта ничего не сказал. Вредина. Не уверен, что он прочитал сообщение. — Он тебя слышит, — понизив голос, на всякий случай уточняет Кацуки. Денки посмеивается. — Так тебя тоже, — золотистые глаза смотрят весело, сверкают, кажется. — Или для вас стало привычно на такие темы говорить? Уже обсуждаете мальчиков? Кацуки пинает его, но, если честно — если честно, даже не в половину так сильно, как досталось Эйджиро вечером. Денки запрыгивает на столешницу, Кацуки его оттуда смахивает. — Не порочь священное место своим срущим местом, идиот, — шипит он. Денки давит смех и отпрыгивает на безопасное расстояние. — Хорошо, мам! И кстати, легли в два, если тебе интересно! Сделай блинчики, пожалуйста! Кацуки кидает в его сторону прихватку и, к собственному удовольствию, попадает в цель. Денки уносится вверх по лестнице с низким гоготом. Сдавленно ругаясь сквозь зубы, Кацуки переводит взгляд на спящих ребят. Но этот незначительный шум, кажется, никого из них не будит.ххх
— А как выглядит Такахаши Фумия? И остальные? — Сол прижимается сзади. Что за прикол у них такой, у этих сраных фетишистов? Кацуки медленно вдыхает и так же медленно выдыхает. Руку предусмотрительно не убирает от сковородки. Мальчишка трётся о его плечо щекой и выглядывает из-за него. — Ты мне покажешь? — Попроси у тупицы Деку. — Ты же не дуешься, — мальчишка обходит его сбоку и замирает рядом. Еда его особо не волнует, но вот выражение лица ему, кажется, важно увидеть. — Ревнуешь? Тоже хочешь обнимашек? Кацуки вжимает ладонь в его лицо и отталкивает прочь. Даже если тот напарывается поясницей на стол, это только его вина. Кацуки достаёт тарелки и вручает их ему, чтобы раскладывал. — Я хочу, чтобы ты не создавал мне проблем, — говорит низко и тихо. — Чтобы мне не приходилось за тобой бегать. И чтобы ты перестал ко мне лезть. — Я даже не начинал, — Сол склоняет голову к плечу, озадаченный, будто бы. — Или ты злишься как раз поэтому? Кацуки запрокидывает голову. Прямо сейчас он не прочь снять фартук, свернуть его жгутом и на практике убедиться в том, что пацан неубиваем. Но он этого не делает. И сам не может понять, что именно его во всём этом так задевает. — Я злюсь потому, что ты до сих пор не расставил чёртовы тарелки и не свалил к остальным. Не беси меня. Я утоплю тебя в луже. Пацан хмыкает за спиной. Тихо звенит посуда, когда он начинает расставлять её напротив стульев, по семь в ряд. Пятнадцатую убирает на место, а Кацуки только вскидывает бровь. Мальчишка пожимает плечами, мол, не голоден, и правда уходит. На диване его встречает Денки, который распахивает для него объятия. Тот вряд ли видит, но Кацуки замечает, что пацан мешкает, прежде чем принять приглашение. И проклинает себя за это. Зачем ему это знать? За завтраком оживлённо и спокойно, несмотря на болтовню. Рикидо снова варит им какао, и они выглядят умиротворёнными. Изуку разговаривает с Очако, Шото и Цую, как и обычно. Момо присоединяется к ним. Денки, Эйджиро и Мина показывают Солу, очевидно, Фумию и Хёнджуна, наперебой рассказывают о каждом. Он только удивлённо вскидывает брови, посмеиваясь иногда. Его голос звучит хрипловато, ниже, чем обычно. Кацуки думает, что чем-то пацан всё-таки расстроен. По тому, как тот не встречает больше его взгляда, он в этом только сильнее убеждается. В какой-то момент болтовня смазывается в единый тихий гул. Но затем погрузившийся было в мысли Кацуки чувствует, как что-то неотвратимо и весомо меняется. Лицо мелкого бледное, в глазах ни капли веселья. Кацуки видит, как подрагивают его губы. — О, — говорит Денки, — это Ацуши Сакурай. Крутой мужик, люблю его музыку. Кьёке он тоже нравится, вы бы видели, как она отжигает. Она все песни умеет играть! Чума! Эйджиро отбивает ему кулак, он смеётся. — Да, чел! "Но я по-прежнему живу и пою!". Я знаю, что Кацубро нравится Эмбрион, — и забавно ломает голос, пародируя хриплые надрывные интонации Ацуши: — "Я люблю тебя, я не проиграю дождю и ветру"! — Точно, точно! Он же её пел на втором году, — Денки широко улыбается. Кацуки бы рыкнул на него, но… Сол — Сол напряжён всем телом, экран чужого телефона отражается в широко раскрытых кроваво-красных глазах. Кацуки подбирается ближе и сжимает его плечо, отпихивая Эйджиро. Склоняется ближе. — Что, — звучит едва слышно, почти одними губами. Мальчишка поднимает на него взгляд, и ладно, таким он и правда видит его впервые. — Кто-то с очень похожим лицом мне снится, — тихо говорит он. — Его зовут Свифт. Тот человек… Тот человек ищет его. Для ребят это звучит непонятно. Денки неловко шутит, что Ацуши снится всем, кто себя хоть немного уважает. Эйджиро поддакивает, потому что — что ещё он может сделать. Мина пытается разрядить обстановку, но у неё не получается. Они трое выглядят встревоженными, хотя сами не знают причины, неуверенно переглядываются. Декусквад тоже включается. Становится тихо. Кацуки знает. Есть вещи, с которыми даже такой лоботряс, как Сол, шутить не станет. Его страх ему совсем не по вкусу.ххх
К обеду начинает идти снег. Мина раздосадовано стонет, что не взяла шарф — шарф оказывается у неё на плечах тут же. Момо тепло улыбается и протягивает рукавицы. Маширао кутается в свой и показывает большие пальцы. Мезо прячет Цую в кокон своих бесконечных рук и ступает наружу. Один за другим, ребята покидают общежитие и всё равно радуются снегу. В Японии это не то чтобы редкость, но предыдущие две зимы были бесснежные. Даже Кацуки не может удержаться от взгляда на окно. Так, в отражении, он и видит, как его глупый мальчишка зябко ведёт плечами. Денки повисает у Кацуки на плечах. — Продолжай и дальше пускать на него слюни, и тогда он точно заметит, — мурлычет он, но успевает улизнуть раньше, чем локоть достигает его рёбер. Он всё равно показывает Кацуки язык и бежит попрощаться с Солом, трётся о его щёку своей и улепётывает наружу. Мудрое решение. Эйджиро пихает Кацуки в плечо кулаком. — Рад был тебя повидать, мужик. Надо как-то ещё собраться, не обязательно всем вместе. Он подмигивает. Кацуки закатывает глаза и отбивает ему кулак. Уходя, Эйджиро машет мальчишке рукой. Сол улыбается в ответ. Постепенно гостиная пустеет, дом снова наполняется тишиной, вязнет в ней. Отголоски разговоров тухнут по мере того, как ребята уходят. Очако широко машет рукой уже за дверями, знает, что сквозь окна на неё смотрят. Кацуки провожает её взглядом. В глубине души он рад, что девчонка понимает, что больше ей ничего с тупицей Деку не светит. Момо задерживается. Из кармана пальто она достаёт маленький свёрток и протягивает Солу. Тот удивлённо распахивает глаза, кончики его ушей комично опускаются чуть вниз. Немного несмело, он принимает подарок и забавно принюхивается. Момо наблюдает с поощрительной улыбкой, мягкие лучики раскидываются в уголках её глаз. — Изуку показал мне то, о чём вы с ним вчера говорили. Прости, я не могу многого создать в рамках политики использования причуд, но об этом мы просто ничего никому не скажем, — она поворачивается к подрывнику и повышает голос. — Хорошо, Кацуки? Он пожимает плечами. Изуку с любопытством смотрит на то, как мелкий ушастый проныра аккуратно раскрывает упаковку. Тёплая улыбка смягчает черты его лица, а глаза у него горят — тоже теплом. В обёртке оказываются заботливо сложенные тёплые носки с силиконовыми вставками в виде кошачьих лап на подошве. Сол издаёт странный звук и тихо смеётся, буквально сияет. — Вау, это… очень приятно! Спасибо, Яойрозу. Момо улыбается шире и слегка протягивает руку. Тоже несмело. Сол делает крошечный шаг навстречу ей и склоняет немного голову. Ладонь девушки зарывается ему в волосы, она осторожно их поглаживает. — Носи с удовольствием, Сора. Пусть тебя греют. Даже когда она выходит, а холодный ветер остаётся бушевать снаружи, он улыбается. Не так широко, но странная тоска появляется в этом выражении. Что-то такое оседает у него в глазах, что-то тяжёлое и печальное. Изуку легко обвивает его плечи рукой и ведёт к дивану. — Наши подарки ещё в пути, но ты их непременно получишь, — обещает он. Кацуки цыкает, а мальчишка резко поворачивает к нему голову. — Даже от тебя? — удивление творит с его голосом забавные штуки. Делает его выше и громче. Он выглядит искренне поражённым. — Вау… вот почему снег пошёл… Кацуки скалится и показывает ему средний палец. — Иди ты в задницу! Никакого подарка, ублюдок. А пацан тихо посмеивается и склоняет голову, чтобы потереться о плечо Изуку виском. — Для меня уже это подарок.ххх
Нет ничего удивительного в том, что инста Денки вся теперь завалена фотками с ночёвки. Мина от него не отстаёт. Словно у них какое-то соревнование, которое Кацуки совершенно не понимает. Он смотрит на мальчишку, удобно устроившегося в кресле с очередной книгой, теперь на японском. Медленно, но очень усердно, он учится читать иероглифы и выписывает их в блокнот, который Изуку ему приносит из личных архивов. Видеть его старания приятно, хотя объяснить себе это сложно. Кацуки думает, что это лишь потому, что пацан наконец-то молчит. Нигде не шатается, никуда не ныкается. Никаких проблем. Он тихий, только едва слышно шелестит бумагой и бормочет под нос, произнося слова вслух. Учёба даётся ему легко, особенно когда он так старается. Кацуки подходит ближе и наблюдает. Знает, что мальчишка слышит, видит по наклону его головы, как прислушивается. Но никто из них ничего с этим не делает. Кацуки пробегается глазами по написанному и понимает, что тот читает книгу про русалку. Одна из старых страшных сказок, которые дети читают в детских садах, когда только знакомятся с языком. — Ты перепутал "на" и "та", — он звучит тихо. Склоняется и показывает на острые и слегка наклоненные вправо иероглифы. — Вот здесь. Сол гудит, перечёркивает строчку и начинает заново. Его усердие да в другое русло, вот честно. Но так за ним и правда легче следить. Кажется, близкое присутствие Кацуки его совершенно не стесняет. Он спокойно себя чувствует так, с героем, склонившимся к нему, с человеком, достаточно сильным, чтобы разнести его кишки по асфальту одним взрывом. Может, он не думает о том, что Кацуки это по силам. Может, он думает о том, что Кацуки не убийца. А может, в его голове вообще никаких мыслей о крови нет. Штука в том, что есть ещё один вариант, о котором думать вовсе не хочется. Вариант о том, что он к этому готов. Что он не будет противиться, если до этого дойдёт. И оно пугает. Кацуки наблюдает за его сосредоточенным лицом краем глаза, за тем, как странно он держит ручку. Только тогда замечает вдруг, что пальцы у него без красных колец. Чёрные ногти похожи больше на когти, но, кажется, не мешают. Это так странно. — На кой тебе они? — Кацуки указывает на его руки, а Сол сначала вопросительно хмыкает, затем смотрит на свою ладонь и моргает. Хмурится сам. Смотрит на Кацуки. Они достаточно близки, чтобы он мог потереться о него, как пристрастился делать. Но не трётся, даже если Кацуки уже привычно. Даже если он до странного спокойно начал принимать эти прикосновения. — Я так выживаю, — говорит в ответ, голос хриплый. Без привычных игривых ноток звучит излишне спокойно, сразу таким взрослым. — Мне нужно как-то защищаться. У всех котов есть когти, если только их не вырвать. — Раньше же не было. А Сол улыбается уголками рта и возвращается к записям. — Они всегда были. Просто я их не показывал. Тогда же Кацуки замечает ещё кое-что. Он редко бывает к пацану настолько близко, да и без этого обычно тот довольно сдержан. А сейчас от него жар исходит волнами, удушливо, почти испепеляюще. Даже камин кажется не таким горячим. Кацуки хмурится. Прижимает ладонь к чужому лбу, к щеке, к шее — раньше, чем успевает задуматься. И понимает: блять, пиздец, пацан заболел. Докатились. — Кацу… нян? — тот смотрит на него вопросительно, глаза широко раскрыты. Зрачки в них не такие широкие, как всегда, больше острые. Кацуки вздыхает и слабо сгребает его волосы в кулак. Так же слабо голова стряхивает эту его ладонь. — Грёбанное недоразумение. Дуй в постель. Я принесу тебе воды и таблетки. И не заставляй меня нести тебя, тебе это не понравится. Сол дует губы, медленно откладывая блокнот и ручку к книге, уложенной станицами вниз. — Блин, — тянет он, — а я ведь так хотел покататься у тебя на ручках… Кацуки фыркает. Хватает придурка за руку и подсекает, перекидывает через плечи, как шарф, и несёт наверх. Под хриплый смех он только сильнее концентрируется, хотя рык рвётся из него достаточно предупреждающий. Запах его окутывает огненный и пепельный. Запах дремлющих вулканов. Запах выгоревших пустошей. Запах смерти.ххх
В комнате Сола… ад на земле, честное слово. Душно настолько, что голова кружится. Как он там дышит и чем, загадка века, Кацуки даже не берётся её разгадать. Едва переступив порог, он покрывается липкой плёнкой пота. Он вполне может сдетонировать здесь, если не будет осторожен. Но всё равно заходит и сразу же закрывает дверь. По какой-то причине пацан очень не хочет, чтобы хотя бы йота его бешеного тепла выходила наружу. Как будто так он быстрее поправится, ну. — Вода, — сдавленно выдыхает Кацуки и ставит бутылку на край тумбочки. Рядом кладёт блистер. — Таблетки. Сол зарывается в подушку носом, замирает так, после поднимает голову и протягивает руку. Когтистые пальцы дрожат. Забавно, что до этого болезнь его вовсе не волновала, а теперь расклеился. — Побудь со мной, пожалуйста. — Может, ещё и сказочку прочитать? — Если хочешь. Это что-то новое. Кацуки ошарашенно моргает, удивлённый взаправду. Это первый раз, когда пацан действительно чего-то просит. Не материального, как, блин, хот-дог или новая тетрадка, а вот такого. Присутствие. Обычно он тот, кто сбегает или приходит сам, когда захочет. Обычно он тот, кто игнорирует концепцию личного пространства и трётся лицом о плечи, или прижимается к боку, или закидывает ноги. Хватает за руки. Слабо откидывается, когда смеётся. Он тот, кто не любит, когда нарушают его пространство, избегает, ускользает, прерывает. Иногда терпит, но легко видно, как он начинает потихоньку раздражаться. Поэтому Кацуки замирает на месте. Прислушивается к себе, но там такая мешанина, что быстро не разобраться. Он решает, что не испытывает отвращения. Более того, хочет помочь. Вся его чёртова ершистость куда-то девается, и он опускается на край чужой постели. — Мм, — Сол приподнимается на второй руке и замирает тоже. — Можно я лягу тебе на колени? — Что дальше? На шею сядешь? Замуж позовёшь? Сразу говорю: нет, — голос Кацуки хрипит. Мальчишка устало вздыхает. Он такой горячий, жаркий просто, от него весь этот дикий жар и исходит. — Мне всего лишь нужен контакт. Всё хорошо, если не хочешь. Кацуки в ожидании чего-то, хотя сам не знает, чего. Что стены рухнут и окна вылетят? Может, второе солнце взойдёт? Или никогда не взойдёт снова. Ничего такого не происходит. Сол всё так же терпит, едва заметно пошатываясь и цепко смотря тёмными глазами, волосы липнут к его влажному лицу. Он не торопит и не давит, даёт сделать выбор. Не подталкивает к тому, чтобы сам он стал выбором. Наверное, это Кацуки и подстёгивает. Поэтому он нерешительно делает приглашающий жест рукой. Не убудет же от него, в самом деле. Мальчишка ласково улыбается и кладёт голову ему на колени, а руки держит при себе. Прячет их между коленей, хотя видит небо, да и Кацуки тоже видит, он хочет прикоснуться. Ворча, он хватает чужие руки и оборачивает их вокруг своей талии. Ниже уже некуда. Несмело, мелкий обнимает его, а не встретив сопротивления и возражений, сцепляет кольцо рук крепче. Вздыхает с облегчением. — Знаешь, — звучит приглушённо, но поворачиваться к Кацуки лицом не хочет, почему-то, — моё имя от руны "Соулу", "Совулу" по-другому. Оно означает "солнце". Я… где-то восемь лет вообще не имел никакого имени. А потом меня назвали этим, — он улыбается, это слышно по тому, каким расслабленным становится голос. — Никки нарёк меня Солом, но для него оно имеет значение "душа". Поэтому он называет меня Соул. Кацуки не знает, что с этой информацией делать. Зачем шкет ему рассказывает, как на это реагировать. Но тело действует само, хах, блять, по себе. Рука накрывает пушистую макушку, зарывается в волосы. Тихий звук, который Сол издаёт, мягкий и довольный. — Ну и, — несмело пробует Кацуки, — кто такой Никки? — Когда я спустился к людям, меня украли, — вместо ответа говорит Сол. Звучит немного расплывчато, а Кацуки внезапно кажется, что это первый раз, когда он настолько откровенный. — Мы думаем, мне было 6. Я выглядел на такой возраст, так Никки говорит. Он был там, когда меня привели. Он сын кухарки, работал в том месте с детства, убирался и кормил работников, разносил заказы в пабе. Меня кормить нельзя было, но он таскал мне еду. Всё, что мог. Его за это так наказывали… — он мягко трётся о бедро Кацуки, горячий выдох обжигает даже сквозь одежду. — Он дал мне имя, научил говорить. И забрал меня оттуда. Украл, получается, у воров. Заботился обо мне, защищал. Я до сих пор ему не отплатил. Кацуки склоняется немного ближе. Разводит чуть ноги, чтобы было удобнее сидеть, а чужие пальцы вцепляются в ткань сильнее. Кацуки неосознанно прижимает его ближе, придерживает голову и продолжает перебирать влажные волосы. — Он твой друг? — шепчет почти. Сол едва слышно мычит в отрицании. — Он моё всё. Я имею в виду это. Он мой дом. А я — его. Т-тот человек, он чуть не убил его. Я сжёг его дотла, но он не сдох. Мне жаль. Очень. Его слова превращаются в бубнёж, который становится очень сложно разобрать. Кацуки прекращает эти попытки, ведь у него есть о чём подумать. Например, о некоторых жутких деталях, которые становятся ему известны. Он должен будет поговорить о них с Изуку и, возможно, с Айзавой тоже. Они должны знать, чтобы иметь представление о нём и о том, с чем им, кто знает, придётся иметь дело в дальнейшем. Случайно задев кончик чужого уха, он осторожно гладит за ним. И сам от себя такого не ожидает. Ему кажется, что мальчишка похож на кота всё больше и больше. А тот чуть выгибает шею, подставляясь, издаёт тихий урчащий звук. — Скучаешь по нему? — зачем-то спрашивает Кацуки. А Сол хрипло посмеивается. — Безумно. Но ему лучше без меня. У тебя ведь тоже есть кое-кто, по кому ты скучаешь, да? — один красный глаз приоткрывается, щурится, хитро изгибается. — По коту, например. Кацуки сглатывает. Он никогда не видел пацана и кота вместе одновременно, их взаимодействий. Но да, он признаётся себе, что давно не видел своё животное. Признаётся, что скучает. Он хочет знать, в порядке ли кот и откуда Солу о нём известно. И что тот хочет этим вопросом добиться. Он не знает, что ответить. Сол улыбается шире, будто знает что-то, чего не знает Кацуки. Какой-то секрет. А затем слегка склоняет голову, понижает гнусавый голос: — Он всегда тут. Метки медленно стекают с его лица, будто стираются к бокам, исчезают вместе с отмеченными красным вытянутыми ушами. Кацуки видит два чёрных хвоста, раскрывающихся за чужой спиной веером. Видит в красноватом полумраке комнаты кошачьи уши, затерявшиеся среди торчащих волос. Их он задевает дрожащими пальцами, замирает сразу после. Сол опускает голову и закрывает глаза. Больше ничего не говорит.ххх
— Не смей мне говорить про спокойствие, я не могу быть спокойным! — Кацуки шипит, яростно скалится. — Как я могу быть спокойным, к-когда мой кот!.. К-когда он!.. Изуку сдавленно охает и оказывается рядом, чтобы поддержать. Кацуки не нужна его поддержка, Кацуки нужно сформировать весь этот бардак внутри и взорвать к чёртовой матери. Но если он сделает это тут, общежитию конец. Он его нахрен разнесёт. — Каччан, сядь, — голос Изуку мягкий, но это лишь листья, под которыми острые камни. Кацуки устало вздыхает и садится. Хрен бы с ним. рука Изуку сжимает его плечо. — Я понимаю твоё состояние. Я тоже очень удивлён, но не могу представить, что чувствовал ты. — Я подумал о тех разах, когда этот… ублюдок был там, за стеклом, а кот ночевал со мной. — Кацуки поднимает взгляд, только чтобы увидеть, что смысл слов доходит не только до него одного. Что он не сходит с ума тут уже окончательно с этим всем. С бесконечной вереницей небылиц, с выдумками, с полуправдой и правдой, умело замаскированной под нескончаемую болтовню ни о чём. Самое ценное всегда прячут на видном месте. — Насколько близко ко мне он был всё это время. К нам! А там прикидывался таким невинным! Он выбирался оттуда, Изуку. Ты понимаешь это? Он сбегал. Он мог быть где угодно. Изуку поджимает губы. Хмурится так сильно, что даже спинка носа покрывается морщинками. Что бы там ни было, его это тоже касается, тоже задевает. Он тоже пытается лихорадочно соображать, хотя никто их вроде бы не торопит. — Подавление причуд на него не действует, — бормочет он. — Он рассказывал что-то о том, что его огонь не причуда, они одно целое. Думаешь, он говорил об этом? Кацуки качает головой. — Я уже не знаю, что думать. Крысёныш водит нас за нос, но понять не могу, что ему от нас надо. — Если он только прячется от того человека, тогда ему было бы выгоднее оставаться там… Изуку хмыкает. Кацуки впивается взглядом в его лицо, потому что сейчас это единственное, что кажется ему настоящим. Внезапно он сам оказывается вообще не готов разбираться с этим дерьмом, а оно прям непроходимое. Так ему ощущается. — Он оттуда уходил, а потом возвращался обратно, — медленно, почти по слогам произносит он. Просто рассуждает вслух, а Изуку всё равно внимательно слушает. — Зарабатывал себе очки на доверии, чтобы мы взяли его… — Ох, Каччан, я понимаю, что ты в смятении. Но вряд ли он знал наверняка, что мы возьмём. Думаю, он был готов к тому, чтобы остаться там навечно. — Навечно, хах, ну как же. Сам себя слышишь? Он бы оттуда сбежал. У него это отлично получается. Изуку мягко качает головой и сжимает его плечи, никакого принуждения, прикосновение осторожное, почти трепетное. Тепло его рук струится под кожу, под ней, рассеивая чувство отчаянного одиночества у самой границы чего-то злого и запредельного. Как будто сил терпеть в нём больше нет, а Изуку делится ими с ним. — Я боюсь, нам придётся спросить это у него самого, потому что мы можем гадать бесконечно. Человек и так сложно устроен, а такой, как он, в сотню раз сложнее. Кацуки опускает взгляд на собственные руки, вцепившиеся в колени. Странная паника, упрямая, как он сам, никуда не девается. Зудит под кожей, стучится наружу жалящими искрами. Он чувствует на себе запах вулканической пыли, запах злой грозы. Его от этого тошнит. Изуку берёт его лицо в ладони и внимательно смотрит в глаза. Он так близко, знакомый запах окутывает, успокаивает. Кацуки нервно сглатывает, зависая вот так, внимательно смотря в зелень глаз, концентрируясь на огромных зрачках. — Что бы там ни было, он ещё ни разу нам не вредил, Каччан, — надрывно шепчет Изуку. — Он даёт младшим советы, когда они тренируются вместе. Рассказывает нам всё, что знает, о всей той херне, что творится снаружи. Предупредил нас о Змее и попросил о помощи — открыто. Попросил не мешать, если Змей придёт за ним. И моё предчувствие, Каччан. Оно молчит. Я чувствовал опасность, когда мы его нашли, и когда в первый раз пришли к нему. Но больше его не было. Оно молчит рядом с ним. — Что ты, — Кацуки сжимает его руки своими и быстро пробегает по губам языком, подбирая слова. В голове у него непроходимая, вязкая бурда. — Что ты предлагаешь, а, Изуку? Держать его и дальше тут, зная, что он всё это время обводил нас вокруг пальца? А если он собирает информацию, чтобы слить её этому проклятому Змею? А завтра он что, пойдёт в город всех убивать? И мы будем виноваты в этом, потому что не уследили за ним. — Значит будем следить более усиленно. Каччан, я предлагаю спросить напрямик. Он собрал о нас информации достаточно, но не использует против. Я уверен, у него есть причины так поступать. И какими бы они ни были, я хочу их знать. Для них обоих очевидно, что мальчишка ведёт какую-то свою игру. Игру, похожую на партию в шахматы или что-то ещё, где окружающие его люди — пешки, которые он играючи переставляет с клетки на клетку. Из клетки. В клетку. Наверное, он их слышит. Наверное, он прекрасно осведомлён о том, что они тут обсуждают. Тем лучше. Кацуки хочет, чтобы он знал, как легко можно потерять чьё-то доверие.ххх
Болезнь затягивается. это настоящий вынос мозга, по всем фронтам. Кацуки не заходит в камеру пыток температурой сам, но Изуку — Изуку делает это за двоих. И выглядит он измученным. — Он такой капризный, — выдыхает устало, запрокинув голову на спинку дивана. — Заставить его пить таблетки целый квест, а ты знаешь, я люблю квесты… Но это уже слишком. Мальчишка впадает в бред, но не позволяет открывать окон. Изуку говорит, что иногда он спит так крепко, не разбудить и криком. Иногда бормочет под нос во сне, но почти всегда это имя Никки. Иногда какое-то иностранное слово, похожее на английское, но искажённое какое-то, не "бэст", а "бэйст". Иногда кричит, а когда Изуку его будит, неожиданно, неожиданно, плачет. Он ни разу не вредит Изуку, даже если полностью теряется в своих кошмарах. Ни разу не хватает, не прогоняет. Не пытается сделать вообще ничего. Сворачивается в калачик только. Изуку выглядит озадаченным и хмурым. Упрямо, он поднимается наверх три раза в день, как по расписанию, в одни и те же часы, сидит там какое-то время, а выходит уставшим. — Хуже ребёнка, — ворчит порой. — Невкусно ему. И ладно, это смешно. Наблюдая за ним, Кацуки благодарен, что тот берёт на себя ответственность. Даёт ему самому время на принятие, на осознание, на сочинения той модели поведения, которая будет ему удобна. Но это не мешает ему подтрунивать, а Изуку пользуется возможностью отвлечься. Впрочем, в шутках этих нет злобы. Какой бы ни была болезнь, она заканчивается. Едва спадает жар, мелкий спускается к ним. По пространству крадётся, ожидает, наверное, что на него нападут. Кацуки смотрит со своего насеста на кухне, их взгляды пересекаются. Он фиксирует два длинных хвоста у пацана за спиной, и это правда хвосты, это правда кошачьи уши. Не причудилось. Без меток на лице он такой чужеродный, хотя, казалось бы, должен казаться правильным. Кацуки от обуревающих его ощущений тошно и дурно. Он отворачивается, бросая короткое, на грани рычащее: — Убери это. Он не может представить, что тогда, в кровати, с ним лежал не кот вовсе. Что все те разы, когда он нежил своё животное, это был убийца, которого он спас. Это был кто-то, о ком они фактически ничего не знают. Всё, что Сол говорит им, под большим вопросом, они могут проверить лишь некоторые факты самостоятельно. Остальное только с помощью каких-нибудь манипуляторов сознания. Проверить детектор лжи на детекторе лжи, типа того. В голове у него не укладывается, как это может быть реальным, но… Если свести мысль к короткому и ёмкому "ному", становится как-то легче. Сол хмыкает. Голос его низкий и хриплый, когда он говорит: — Почему? Это то, кто я есть. Я и так сдерживаюсь. Кацуки цокает, гнев моментально вспыхивает в нём, искрит между пальцами. Наверняка и в глазах тоже. Он вскакивает с места, нависает над всем пространством, кажется. Его враждебность совсем не скрыта ничем, ощущается более чем чутко. Ему так на это насрать. — Сдерживаешься от чего, а? Чтобы всех тут нахрен не перебить? Ты же для этого тут? Мальчишка хмурится, но стоит прямо. Без намёка на улыбку его не узнать вовсе. Как будто совершенно другой человек, который всё это время прикидывался кем-то. А может, и без "как будто". Как ему можно верить? Чего вообще от него ждать? Сейчас, вновь думая об этом, Кацуки чувствует себя уязвимо, потому что не представляет, что в этом чертиле есть, а чего нет. Кто он вообще такой? Что из себя представляет? Какой он на самом деле? Сол смотрит ему прямо в глаза. Между ними расстояние, но для Кацуки оно неощутимо. Ему кажется, красные глаза смотрят на него в упор, когда тот говорит: — Я черрртовски голоден.