ххх
Он и правда спит много. Дело не в том, что ночь длиннее дня, вообще нет. Как раз ночью он более активен, чем днём, как, наверное, все коты. Но. Спит он постоянно, если его не тормошить, а тормошить сложно. Когда у сопляков начинаются занятия, учителя шёпотом доносят, что он дремлет на своей задней парте. Во время тренировок он держится ближе к героям и прячет нос в высоком вороте кофты — стоит отвести взгляд, он засыпает у стены. За традиционными уже посиделками в гостиной клюёт носом, после сдаётся и кладёт голову кому-нибудь на плечо — обычно Кацуки, а тот ворчит, но попыток действительно его отогнать предпринимает мало. Просыпается мелкий к ужину, вяло ест и снова ложится спать. Кацуки протягивает руку и прижимает ладонь к его лбу. — Ты снова болен? — тут же хмурится. — Не похоже. Мальчишка ловит его ладонь и кладёт её себе под щёку, пока лежит головой у него на коленях. Сидеть так неудобно, но Кацуки не дёргается. Ему уже становится привычным это всё. Он отмечает, что принимает эти прикосновения правда легче, и сопротивляется только для вида. — Просто зима, — бормочет Сол, — не люблю зимы. Холодные. — У тебя лимит на слова? Сдавленное неразборчивое ворчание раздаётся снизу. Котяра неохотно поднимается и откидывается на спинку дивана, трёт глаза. Кончики хвостов раздражённо подёргиваются. И сказать по правде, хах, его гораздо легче читать вот так. — Обычно я зимы провожу в тёплой шкурке, — опустив руки, Сол смотрит на него. Взгляд не злой, не равнодушный, в основном усталый. Совсем немного жжётся. — Мне слишком холодно, пламя изнутри колется. Больно. Кацуки нифига не вдохновляется и не пытается даже проникнуться этими откровениями, хотя должен признать, что отчасти понимает. Вспоминает свои проблемы зимой, как тяжело взрывы ему даются, когда пота мало. Ладно, может, немного всё же он принимает участие в чужой жизни. Хер с ним. Ворча, он прижимает пацана к себе и недовольно ворчит, шмыгая простуженным носом: — Тогда спрячься, как тебе надо, и сиди спокойно на жопе. Видеть твою рожу кислую невозможно уже. Сол хрипло хихикает и хитро заглядывает в глаза. — Но так ты не сможешь со мной говорить. Тогда Кацуки накрывает его лицо ладонью, будто собирается оттолкнуть. Давление его руки не настолько сильное, чтобы завалить придурка, однако тот падает — сам. Слишком легко поддаётся. Такой вялый. — Тупица. Ты просто не сможешь ответить. Сол ничего не говорит. Губы его растягиваются в улыбке теплее, чем светит сожранное солнце. Кацуки чувствует её нежной кожей на внутренней части ладони и спешит убрать подальше, пока острые зубы в неё не впились. Или что там этот недоумок может сотворить. — Так тебя что, всё же надо защищать, а? — Кацуки вскидывает бровь. Мальчишка зевает снова и сгребает подушку, обвивает её конечностями и уютно устраивается в получившемся провале на другом конце дивана. Открыв глаз, щурит его, улыбка становится ленивой. — Да. Уверен, тебе это по силам, мой герой. Он засыпает, пока его не донимают вопросами дальше. А Кацуки сидит в этой уютной тишине, в треске огня, в звуках ровного дыхания, и думает: героем-то как раз он пока не стал. Не для него уж точно.ххх
В половине шестого утра он спускается на первый этаж, только чтобы выйти оттуда на пробежку. Честное слово, не будет же он прыгать из окна, как некоторые. А на кухне находит целого пацана. Поражённый, Кацуки застывает на месте по пути к двери. Сол поворачивает к нему голову, лопатку из рук не выпускает. Вопросительно приподнимает брови. Кисточка в левом ухе задорно покачивается. Кацуки прочищает горло. — Я уж было поверил, что ты жрёшь только шоколадки. Мальчишка растерянно хмурится. — Ты веришь в странные вещи. И видел же, как я ел другую еду. Он звучит слишком чисто для раннего утра. Сказать по правде, Кацуки не думал, что вообще увидит его сегодня. Вроде как тот в основном обитает там, где можно спрятаться и отоспаться. А стоящим за плитой за это время так вообще видит впервые. — Кто мне это говорит. Деку настолько фигово готовит? — он заставляет свой голос звучать почти с ужасом. Мальчишка беззвучно смеётся, покачивает головой. Помешивает курицу, ловко переворачивает сочные кусочки. — Нет, у него вкусно получается. Я просто хочу есть. Не буду же я его будить, чтобы он меня накормил, ну? Или тебя. — Мог попросить. — Зачем? — теперь глаза цвета крови смотрят заинтересованно, улыбка лёгкая и напряжённая в то же время. Кацуки видит уже чуть больше. Видит что-то опасное. Что-то тяжёлое там, за ней. — Я ведь сам могу. Ладно, пробежка откладывается. Кацуки разворачивается к нему всем телом и шагает ближе. Принюхивается к курице и хмурится в недоумении. — Ты её не солишь? — Редко добавляю специи, — звучит в ответ. — От соли огонь становится злым, трещит и плюётся, много копоти. А остальные мне просто не нравятся. Кацуки ухмыляется и облокачивается поясницей на стойку рядом. Чтобы не мешать, складывает руки на груди. Смотрит насмешливо, чуть сверху всё же. — Вчера ты уминал мою лапшу. А она была и с солью, и с перцем. — Вчера мне не нужен был огонь, — Сол пожимает плечом. — А сегодня нужен. Плюс она была твоей. Может, ты не замечал, но твоя еда в основном остро-сладкая. Кацуки ловит себя на том, что смотрит вовсе не на еду. Мальчишка это тоже замечает и слегка поворачивает к нему голову. Избыток сна не прибавляет ему цвета, он всё такой же бледный, лёгкий сероватый оттенок никуда не девается. Как ему удаётся не обгорать на солнце — ещё одна загадка. — А сегодня нахрена? — Планирую вернуться к тренировкам. Хочу уметь больше. Хочу больше узнать. Быть полезным. Чтобы меня не нужно было защищать, а чтобы я тоже мог это делать, — его взгляд меняется, становится теплее, более открытым, когда он добавляет: — Вы с Декиру меня вдохновляете. Гадёныш знает, куда давить, это точно. Умело пользуется тем, что у него есть, Кацуки это за ним давно уже заметил. Подхалим мелкий. — Помощь? — С курицей? — смех в этот раз слышный, тихий. — Нет. С тренировками да, пожалуйста. Мне будет легче, если ты подскажешь, как будет лучше. — Ты сам должен знать, как тебе лучше, потому что это твоя причуда, — резонно замечает Кацуки. — Но я подскажу, как тебе не убиться. И не переломать ног, как… он. Сол мягко трётся о его плечо щекой и возвращается к готовке. Ещё несколько минут спустя он снимает сковородку с огня и перекладывает курицу на тарелку, хотя Кацуки думал, что, может, он будет есть прямо оттуда. Не то чтобы он считает это чем-то недостойным. Он сам так делает, когда готовит дома. Завтракают в тишине. Солнечной погоды не обещают, за окном всё так же серо и уныло. Поэтому Кацуки находит что-то удивительное в том, что Сол проявляет активность. Но об этом он молчит. Вместо этого спрашивает совсем о другом: — Хочешь, чтобы Деку присоединился? А тот мычит в ответ, неторопливо пережёвывая то, что во рту. Кацуки вспоминает свой подростковый возраст, когда целый месяц питался только куриными грудками, а потом смотреть на них не мог много, много, много лет. Как же он рад, что сейчас ему этого делать не надо. — Я знаю его имя, так что тебе нет необходимости его звать так, — Сол улыбается с той самой хитрозадой ноткой, которая всегда заставляет подрывника напрягаться внутренне в ожидании чего угодно вообще. Красные глаза смотрят с цепким весельем. — Если он захочет, я не буду против. Изуку появляется у него за спиной и мягко кладёт руки ему на плечи. С тёплой улыбкой он говорит: — Я с радостью. А Кацуки вдруг задаётся вопросом, чувствует ли котяра что-то такое, чего не чувствуют они? Может, какую-то беду? Может, что-то знает? Он решает, как и всегда, что нужно не сводить с него глаз. Напоминает себе об этом. Слишком за последнее время он расслабился, да? Но упрекнуть мелкого откровенно не в чем и нечем, предъявлять собственную паранойю тоже не вариант. Интуиция просто есть, и она не молчит. Поэтому он кивает и поднимается. — Тогда пойдём. У него всегда есть возможность выяснить это.ххх
Как бы ни был он в предвкушении интересного спарринга, но ничего не получается. Огонь Сола коптит, а когда всё же разгорается, он очень скоро тушит ладони. Выглядит мрачным. Ещё одна новая эмоция, которую Кацуки встречает у него впервые. Изуку тоже озадачен, слегка встревожен. Быстро преодолев расстояние до мальчишки, он осторожно берёт его ладони и покачивает сцепленными руками (Кацуки знает, что он проверяет на повреждения, просто скрывает это). — Давайте тогда просто потренируемся, да? — голос Изуку звенит, слишком напряжённый. — Мышцы тоже важны, особенно для сильных причуд. Кацуки пожимает плечами, молча соглашаясь. В этом они давно уже убедились. У Сола есть возможность отказаться и забуриться в какой-нибудь угол потемнее, но он выбирает остаться с ними и приступает к упражнениям. Слишком очевидно, что что-то его гложет, но понять его сложно. Он не показывает хвосты здесь, где другие могут увидеть. Не то чтобы это влияет на то, как он слышит или ощущает мир. Его слух остаётся таким же острым просто потому, кем он является. А в нём столько всего, что интерес к исследованию его тела со стороны учёных неудивителен. Они занимаются растяжкой, в которой, конечно же, их с Изуку легко обходят. Крошечная улыбка Сола того стоит. Но на силовых он им уступает, хотя невооружённым взглядом понятно, что старается. И видеть его усилия приятно. Видеть рвение приятно тоже. Кацуки искренне наслаждается неспешным темпом тренировки, тем, как они тихо переговариваются между подходами. Он надеется, что это поможет шпенделю хотя бы немного прочистить голову, хотя отмечает, что не особо. Время от времени тот косится на окна и двери, будто что-то идёт к ним оттуда. Когда Кацуки вздыхает и спрашивает его об этом, Сол отвечает только: — Март. Какое-то время они молчат снова. И только спустя несколько повторений про себя — не будет же он вслух бубнить, ну в самом-то деле — он понимает, к чему это. Март + кот = ожидаемый результат. Сол видит его осознание и кособоко ухмыляется, в остальном же никак не показывает эмоций. Кажется, ему некомфортно говорить об этом. Они заканчивают тренировку как раз незадолго до обеда. Изуку делает отжимания, а Сол сидит на усеянном каплями пота полу и пьёт, когда Кацуки снова открывает рот: — Что ты вообще обычно ешь? Из нормальной еды. А тот пожимает плечом и смотрит из-под влажной растрёпанной чёлки. — Людей. Изуку замирает где-то между стартом и финишем отжимания, а Кацуки почему-то тоже — на месте. В мозгу судорожно борются за первенство мысли о том, насколько это шутка и насколько правда. Но Сол молчит, позволяя самому решить, что для него предпочтительнее. Кацуки выбирает блаженное неведение. — Я сказал "нормальная еда", сволочь. Что я могу приготовить. Только тогда мелкий слегка улыбается и падает спиной на пол. Всё ещё худой, хотя ест больше. — Тогда что угодно. Я съем всё, — и добавляет после тихого вздоха, — всё, что ты приготовишь. Кацуки покидает спортзал в смешанных чувствах. И кто его за это осудит. Важная сноска: если Изуку сожрут в этом чёртовом зале, не его это вина, ясно вам? Сам виноват.ххх
Ночью он вскакивает с кровати и кидается к двери. Что бы ни случилось, но за стеной шумно. Он слышит только "Сора!", — в этом столько паники и мольбы, — прежде чем ворваться в комнату мальчишки. Там, на смятых простынях, он извивается и дышит загнанно, а Изуку держит его за плечи. Глаза переполнены ужасом. — Помоги разбудить! — умоляет теперь его. Кацуки медлит всего мгновение, прежде чем метнуться к ним и содрать с ног кошака одеяло. Он хватает узкую когтистую ладонь и прижимает её к своей груди, специально так, чтобы дикий бит сердца смог стать ориентиром. — Эй, шпендель! — вырывается надсадным рыком. — Давай обратно! И чёрт его знает, что именно срабатывает. Но глаза мальчишки распахиваются, а сам он хватает ртом воздух. Сгребает пальцами ткань у Кацуки на груди, вскользь задевает когтями кожу, вторую руку стискивает в кулак и дышит хрипло, быстро. — О боже, слава небесам, — шелестит Изуку и прижимает его голову к своей груди. — Всё хорошо, Сора, мы здесь. Ты в порядке, ты в порядке. Ты нас очень напугал, но мы здесь… Он шепчет что-то ещё, а Кацуки за шумом в ушах не слышит. Как, чёрт возьми, услышал Изуку? Он спит так же, всего лишь через стену, ближе к лестнице. Если мелкий кричал, как это прошло мимо подрывника? Он чувствует, как ладонь Сола выскальзывает из хватки его пальцев. Видит, как тот прячется в сгибе локтя, всё ещё борется с дыханием, постепенно успокаиваясь. Проводит по лицу руками, зарывается в волосы. Вот так, лёжа в развороченной постели, в просторной белой футболке, которую тоже стащил у Кацуки (а он снова не заметил), с разметавшимися по подушке волосами и с локтями, устремлёнными в потолок, будто вынужден защищаться, он такой маленький и уязвимый. Изуку поджимает губы и смотрит на Кацуки, его тревога легко читаема, буквально осязаема в воздухе. — Я вас разбудил, — хрипит Сол. Не спрашивает, и так знает. Его всё ещё слегка потряхивает. Изуку сжимает ладонь у него на боку, касается осторожно. — Это кошмары, ты не виноват. Ты… как? Мальчишка замирает так, будто чего-то выжидает. Затем качает головой и убирает руки. Он выглядит загнанным, застрявшим в ловушке. Столько необъяснимой боли в его глазах, а ещё больше — гнева. Всё это копится в нём, он не выпускает ни капли. — Не думаю, что смогу уснуть, — честно отвечает он. Кацуки сжимает его голень и пихает в бедро. — Двигайся. Красные глаза смотрят вопросительно, зелёные тоже. Кацуки выразительно парирует взгляд сначала одних, потом других. Вскидывает бровь. — Чё пялитесь, придурки? — скалится. Пихает мелкого снова. — Я обещал тебя защищать, разве нет? Двигай задом, лягу рядом. — Ты не должен, — слабо звучит от Сола, но Кацуки уже поднимает его одеяло, швыряет в него скомканным месивом и ставит ногу на кровать. В комнате зябко несмотря на то, что от котяры валит жар. — Нет, поэтому не заставляй меня повторить это когда-нибудь ещё. — А затем смотрит на Изуку. — Ты остаёшься? Если нет, вали нахрен. Изуку подбирается на месте и кивает. — Остаюсь. Сол снова прячет лицо ладонями и стонет, всё ещё звучит хрипло. Но хотя бы не сопротивляется, когда подрывник забирается между ним и стеной. — У меня только одна подушка, — пробует снова. Кацуки забирает её, а под его голову просовывает руку. Ею же обвивает чужие плечи и притягивает к себе ближе. — Да, сегодня это я. Закрой рот и спи. Изуку шепчет: — Принесу воды и вернусь, — и сматывается. Сол несмело прижимается к плечу Кацуки плечом. — Мне снился Свифт, — шепчет тихо. Если бы не эта давящая тишина и не ожидание услышать хотя бы что-то, Кацуки бы точно проворонил. — Шинья говорит, я и есть он. И теперь мне снится его… моя? Прошлая жизнь. Я не… — он тычется в плечо носом, выдыхает шумно и горячо и мычит, качая головой. — Вы правда не должны. Я- — Я же сказал тебе замолчать, — Кацуки обнимает — правда обнимает — его крепче, утыкается в волосы носом. — Мы поговорим об этом завтра. Мальчишка мычит особенно несчастно и обвивает его талию в ответ. Осторожно, будто опасается, что Кацуки передумает. А Кацуки нет. Раздражённо, он хватает его руку и кладёт её себе на противоположный бок, позволяя контакту стать теснее. Сразу после убирает собственную руку себе под голову. Изуку возвращается с бутылкой воды и подушкой, беззвучно прикрывает дверь. Кидает на Кацуки тревожный взгляд, спрашивает без слов, спит ли Сол. Когда он укладывается, мелкий придвигается ближе, давая ему больше места. Кацуки чувствует себя у стены слегка зажатым, но Изуку парень большой, и между ними двумя мальчишка должен чувствовать себя лучше. Защищённее. Сол позволяет Изуку прижаться со спины и выдыхает. Напряжение покидает его тело постепенно, будто недоверчиво. Он шепчет: — Спасибо, — и это всё. Требуется время, но темп его дыхания замедляется, мышцы расслабляются. Кацуки неосознанно водит пальцами по его плечу, помогая успокоиться. Когда через пару минут он осторожно смотрит на Изуку, тот не спит. Даже спустя время им обоим едва это удаётся.ххх
— Мне нужно будет… — мальчишка нерешительно поджимает губы. — Уйти ненадолго. На день, может. На ночь, точнее. Если отпустите. Изуку склоняет голову к плечу, абсолютно недоумённый. Это даже не один из тех редких случаев, когда пацан о чём-то просит. Это случай, ещё более редкий, вроде как и вовсе первый, когда спрашивает разрешение. Если не брать в расчёт тот раз, когда просил о контакте, и другой, когда спрашивал об объятиях. — Уйти? Зачем? Сол задумывается почти по-настоящему. Скорее всего, подбирает слова, потому что даже тупице Минете понятно было бы, что стыд и смущение ему неизвестны, зато наверняка известны ответы. Но тот медлит с одним из них, взвешивает варианты, может, прежде чем ответить: — Март. Мне бы хотелось в этом году всё сделать правильно. В этом, потому что в прошлом он был в ёбанном плену. Изуку хмурится, переводит растерянный взгляд на Кацуки. Тот только закатывает глаза и облокачивается на колени. Смотрит на мальчишку почти в упор. — Мы не можем выпустить тебя из-под надзора, — медленно говорит Изуку. Они видят, как мелкий опускает голову. Понимает он всё прекрасно. Изуку расстроенно приподнимает брови, уголки губ опускаются, но он приподнимает их в лёгкой улыбке. Заставляет себя. — Но кто-то из нас может пойти с тобой. — Ох, нет, — Сол посмеивается, неловко ведёт плечами, — вы же знаете, что делают коты в март? Я не хотел бы, чтобы вы это видели. — Да нахрена нам на тебя смотреть, идиот, — Кацуки фыркает. Изуку кладёт руку ему на плечо и слегка сдавливает. Кацуки эту руку скидывает. Скорее, по привычке. Прямо сейчас он не готов к физическим контактам. — Мы не будем смотреть, — мягко говорит Изуку. Теперь улыбка даётся ему легче, получается естественной. — Мы просто будем неподалёку. На случай… всякого. — Только не надо нам заливать, что тебя нельзя убить, — хмыкает Кацуки. Ему не нравится мысль о том, чтобы позволять этому дураку делать всё, что он захочет. И всё же он откидывается спиной на подушку, делая вид, что контроль до сих пор в его руках. — У меня почти получилось. Он внимательно наблюдает за всеми возможными переменами, но не видит, чтобы мальчишку это хоть как-то задевало. Тот только поднимает на него насмешливый взгляд. — Я думал, вы больше переживаете о том, что я кого-нибудь убью. — Не без этого. — Что будет, если ты не… — Изуку делает неопределённый жест рукой, будто она должна за него закончить. Что-то в духе "ну, ты знаешь", такое нелепое движение. Он всё ещё такой девственник, это так смешно. Сол задумчиво покачивает головой из стороны в сторону. Так, сидя напротив них двоих, он и правда похож больше на их воспитанника, чем на опасное нечто, за чем их приставили к нему — следить. — В общих чертах и простым языком, я буду нервным и злым. Ко мне нельзя будет приблизиться без того, чтобы я на кого-нибудь из вас залез, — он посмеивается, вскидывая брови. — Не думаю, что вы бы хотели иметь такой опыт. Изуку смущённо мычит, а когда Кацуки видит его, у него и правда лицо залито краской. Тихий вредный смех пузырится в груди. Ну лох, правда. Он подпирает голову рукой и всматривается в насмешливые красные глаза, прикованные к Изуку. Мальчишка внешне расслаблен. Но Кацуки спрашивает: — Кто такой Свифт? — И вся эта расслабленность исчезает, рассыпается осколками, не звенит разве что. Он не скрывает того, как эта тема на него действует. Реагирует молниеносно, напрягается, натягивается. Даже выражение его глаз меняется, становится цепким и закрытым. Он не убегает. Издаёт только тихий вздох и смотрит из-под чёлки: — Хочешь узнать о нём сейчас? Кацуки пожимает плечом, будто ему всё равно. А ему нет. Сол это точно видит, он ведь взгляда не сводит. А даже если бы отвёл, всё равно каким-то своим кошачьим чувством наверняка распознал бы. Ответ тут не нужен, и так понятен. Он покачивает головой и выпрямляется. — Что ж. Если вы верите в реинкарнацию, вам будет легче это понять. Изуку подаётся ближе. Они оба готовы слушать. Ну, или почти. Может, и вовсе не. Спустя несколько минут напряжённого молчания Сол начинает говорить.ххх
— Свифту было чуть за сорок, когда он умер, — голос его спокоен и ровен, легко обмануть напускным безразличием, если только не видеть, что оно напускное. — У него было 3 брата, он был старшим. Сложное детство сделало их теми, кем они стали. Они выросли на улице. Первой им помогла женщина. Приютила их у себя, всех четверых, стала им матерью. Защищала их. Её бывший успел ранить третьего по старшинству брата, а после пристрелил её и себя. Второй человек чуть не убил второго старшего. Третий — последнего. Их постоянно предавали, и они начали брать от мира то, что считали своим. Всё без разбора. Свифт убил в 12. Он часто сбегал, вляпывался в истории и огребал, но младших не впутывал. Он их избегал, хотя, конечно, очень любил. Чувствовал за них ответственность и что не справляется с ней. Первый младший ему помогал, он стал негласным лидером, серым кардиналом. Главой семьи. — И он снится тебе? — тихо спрашивает Изуку. Сол легонько кивает и хмыкает. — Это то, что я понял из снов. И то, что помог мне понять Никки. Он это тоже помнит. Он… был вторым из братьев. — Чего? — Кацуки ошеломлённо моргает. Он же не бредит, нет? Сол вздыхает. — Его звали Рэбел. Насколько я могу судить, он не сильно изменился с тех пор. Может, помягче стал, смерть забавно меняет людей. — А… — Изуку зависает с приоткрытым ртом. Закрывает его, снова открывает. Видно, как подбирает слова, пытаясь осознать услышанные. В их мире правда возможное много, но перерождение? Попахивает фантастикой. — А ты… получается… Свифт? Мальчишка не выглядит довольным этим фактом. Как бы там ни было, он кажется опечаленным, напряжённым, как бы ни пытался это замаскировать. Только пальцы нервно перебирают шнурок капюшона, красные кольца на них привлекают внимание. Когтей нет. Он хочет закрыться и уйти, они это знают. — Они говорят, что да. Я многого не понимаю из того, что мне снится. Я видел, как он убивал, и чувствовал, как ему это нравилось. Я видел, как он попадал в беду и что с ним там делали. Я видел, как он… — он немного хмурится. — Как он насиловал опьянённых наркотиками женщин и занимался сексом с мужчиной… В основном с одним. Его звали Рафаэль. Он звал его Рафи-бой и… бэйст. Это с нидерландского, оно означает "зверь". Ну, вы понимаете. — Не понимаем, — бурчит Кацуки. Сол сдавленно посмеивается и широко разводит руки в стороны. — Он был огромным и ненасытным, очень диким. И в постели тоже. Всегда атаковал в лоб, пёр танком. Очень необузданный. — Как это ощущается? — голос Изуку всё ещё едва слышный, но заставляет мелкого хотя бы криво улыбнуться. Чуть больше раскрыться им, почувствовать себя получше, может. Не таким странно загнанным. Он расслабляется настолько, что позволяет себе короткий вымученный смешок. — Заниматься сексом с мужиком? — Нет, нет, я не… — Изуку смущённо поджимает губы, отчаянно краснея. — Видеть вот эти сны. Ты просто их как-то фиксируешь или проживаешь? Я так понимаю, что ты… ну, чувствуешь то же, что и он? Можешь управлять его действиями? — Я чувствую, будто нахожусь в лютом трипе, самом ужасном из всех. У меня их было достаточно, но я не помню, чтобы хотя бы один из них был такой отвратительный. И управлять не могу, вижу только то, что он видел. Как кино от первого лица смотреть. — Похоже, этот мужик явно не твой любимчик, — хмыкает Кацуки. Мальчишка кивает и откидывается на спинку кресла, забавно соскальзывает ниже и выглядит так, будто дуется. Будто ему 12, а не… чёрт его знает сколько. — Он жил далеко не честную жизнь. Воровал и убивал, подвергал всех вокруг себя опасности. Говорят, он был серьёзно болен, и похоже, что так и есть. Складывается ощущение, что его сознание было вовсе расколото. Он много играл со смертью, она его звала. В конце концов, он к ней пришёл. Изуку пересаживается на другой конец дивана, к нему поближе. Кажется, что хочет прикоснуться, но не делает этого. Пытливо смотрит в глаза. — Как это случилось? — Его брат, тот, которого чуть не пристрелили в первый раз, — Сол ухмыляется, почему-то очень зло, глаза темнеют, — третий, его звали Гоуст. Типа, Призрак, поняли, да? После смерти приёмной матери он стал молчалив и отчуждён, а после того, как чуть не убили Рэба и младшего, закрылся в себе полностью. Он был их оружейником и следовал за Свифтом вообще куда угодно. Потом уже поняли, что его привязанность не была нормальной, она была патологически больной. Гоуст был буквально одержим им. Он несколько раз пытался убрать Рафа с пути, но Свифт не позволял ему этого сделать. Для Свифта Раф был важен, он… наверное, действительно его любил. Насколько может такой, как он, любить. В какой-то момент он устал причинять всем боль. Он создавал слишком много проблем и слишком долго боролся со своими демонами, и в конце концов пришёл к Гоусту сам. Но вместо того, чтобы пристрелить, Гоуст запер его в подвале и держал под наркотой. Знакомая история, да? Он улыбается, а улыбка эта жуткая. Она злая и отчаянная, она мрачная, она насквозь пропитана кровью, что мальчишка уже пролил. Она обнажает все его сколы и раны, все шрамы, что он носит не на себе, а внутри. Те, которых не видно обычно, а сейчас они все на виду. Острые зубы выглядят в ней особенно устрашающе. Особенно кровожадно. Он подаётся вперёд, облокачивается на колени и вонзает в них же когти, которые выпускает слишком быстро. Голос становится больше шипящим: — Свифт находился у него там несколько недель, пока все его искали. Никто и подумать не мог. Когда наконец нашли — его сын, к слову, любимчик Гоуста, мир так тесен, с ума сойти можно — Свифт уже был мёртв. Он умер за несколько часов до этого. Что ж… — Думаешь, ты и правда его перерождение? — Изуку выглядит встревоженным, звучит тихо. — Ты же об этом говорил? О реинкарнации? Думаешь, Свифт переродился тобой? — Надеюсь, что нет, — Сол выпрямляется, неохотно, но позволяет себя коснуться. А пока Изуку держит их указательные пальцы сцепленными, он смотрит на Кацуки. — Даже если все говорят, что да. Я надеюсь, что он просто показывает мне всё это. Зачем-то. Он постоянно меня куда-то зовёт. — Даже если ты его реинкарнация, это не значит, что ты в ответе за то, что он делал в той жизни, Сора, — яростно шепчет Изуку. А Кацуки пытается пробиться сквозь пустоту в голове, чтобы хотя бы что-то сказать. У него не получается. Сол понимающе улыбается уголками губ и покачивает их с Изуку сцепленными руками. — Нет, — согласно хмыкает, — но что, если это повлияет на то, что я буду делать в этой? Вот этого я боюсь. Я не хочу быть таким, как он. Он убивал, чтобы повеселиться, а я — чтобы выжить. Я родился демоном, но он намного хуже. И тут Кацуки наконец-то улавливает крошечную нить, в то же время чувствует кожей буквально, каждым пульсирующим органом, что упускает другую. — Если верить твоему рассказу в жанре фантастики, тот мужик, который за тобой охотится, это Гоуст? Мальчишка пожимает плечами, затем кивает. — По крайней мере, он ждёт Свифта и постоянно зовёт меня им. А Никки говорит, что это всё правда. — Ты, кажется, называл его имя. — Сейчас его зовут Шинья. Имя… я не могу назвать. Не потому, что не хочу, — очевидно, потому, что у него запрет намного глубже, чем просто на словах или пытках. — Вы должны мне кое-что пообещать, — он снова подаётся вперёд и смотрит серьёзно, так, что Кацуки уже знает, что ему не понравится. — Когда он придёт, а он обязательно придёт, он не сможет не прийти, ни за что не мешайте ему. Дайте ему то, что он хочет. — Н-но мы не… — "Мы не сможем", — хочет сказать Изуку, но мальчишка ему не даёт: — Я вернусь к вам, если… если вы этого захотите. Я не хочу, чтобы он вас убил. Мне плевать, что он сделает со мной, но к вам я не позволю даже прикоснуться. Кацуки с Изуку переглядываются. Даже без слов они знают, что не сдержат этого обещания.ххх
Остаток февраля проходит за редкими разговорами о прошлых жизнях и частыми — о тренировках. О способах, которыми можно использовать огонь. Изуку разрабатывает для мальчишки комплекс физических упражнений, а тот ныряет в занятия с головой. Кацуки старается не думать о том, что пацан к чему-то готовится. В конце февраля тупица Деку отправляется в город на несложное задание, а возвращается с отмороженными пальцами. Идиот. Кацуки ворчит и готовит грелку, но, когда приходит к нему в комнату, тот не один. Сол тоже там. Сидит перед смущённым Изуку на коленях и держит его руки в своих, но в остальном ничего не происходит. — У вас тут что, какая-то прелюдия? Выглядит стрёмно, — Кацуки фыркает. Изуку смотрит на него так, будто сам не понимает. Выглядит неуклюжим, едва ли дышит даже. — Каччан, ты же знаешь, что это не… Ох, — он резко поворачивается к кошаку, а тот сидит всё так же неподвижно, — вау. Это ты? Сол сдавленно кивает. — Я. Не дёргайся, если не хочешь, чтобы я тебя спалил. Кацуки заинтересованно проходит внутрь, но, как бы ни всматривался, ничего не видит. Только лицо Изуку становится всё более светлым и расслабленным, в глазах появляется какой-то особенный блеск. Так он смотрит на тех, кто его восхищают, о, Кацуки знает этот взгляд. — Что ты делаешь? — подрывник легонько пихает мальчишку в бедро ступнёй. Тот резко качает головой, мол, уйди и не мешай. Кацуки выразительно выгибает бровь. — Де- Изуку? — Мне становится теплее, — слегка дрожащим от волнения голосом говорит Изуку. — Изнутри. Как будто мои кости теперь сами генерируют тепло. Сол отстраняется и смотрит на них почти обиженно. В Кацуки тычет пальцем. — Ты мне мешаешь. Я изо всех сил сдерживаюсь, чтобы не расплавить ему руки. Зачем ты отвлекаешь? — Ты офигел?! — Кацуки пихает его снова, сильнее. Когтистая ладонь сжимается вокруг его голени, острые когти легонько вонзаются в обнажённую кожу. Подрывник скалится в ответ. — Я должен убедиться, что ты, кретин, его не угрохаешь, понял? Мир сойдёт с ума, если он превратится в кучку пепла или ещё чего. — Он не станет пеплом, если я его расправлю, что гораздо более вероятно, — мелкий фыркает и отталкивает его ногу. Нахал. — Я пытался его согреть. Это лучше, чем грелка, и сложнее, чем пытка. Никогда не использовал огонь так. — Ха, так значит тогда, в участке, это всё-таки сделал ты, — Кацуки усмехается, наблюдая за тем, как Изуку разминает пальцы. — С тем мужиком, который сказал, что узнал тебя. Пацан устало вздыхает и откидывается назад, на руки. Пристыженным не выглядит совершенно. — Да. Так я и добываю информацию. Чаще всего. — Он мог остаться без руки, — замечает Изуку. Пацан ухмыляется. — Мог. И ты тоже, но вы оба с руками. Поздравляю! К счастью для вас, я знаю, когда нужно остановиться, просто никогда не… — он обводит Изуку ладонью. — Никогда не использовал огонь, чтобы греть. Ты в порядке? — О, да, — Изуку улыбается ярче солнца, вытягивает руки и показательно сгибает-разгибает пальцы. — Наконец-то их чувствую. Спасибо. — Он мог вызвать гипотермию, — замечает Кацуки ворчливо. — И тогда плоть сошла бы с твоих костей. Ходил бы, как те, в Хиросиме. А мальчишка смеётся, расслабленный. Небрежный немного, как будто. — Но этого не случилось. Считай, повезло. — Ты мог бы добавить это в список своих навыков, — бубнит Изуку. Пальцы уже сжимают нижнюю губу, он продолжает что-то бормотать, уже не слышно. Прикидывает варианты, наверное. Кацуки закатывает глаза. — Ага, обязательно. Только если не будешь застывать посреди поля, как идиот, чтобы кого-то согреть, — ворчит он. Сол ухмыляется. — Отточу этот навык на тебе.ххх
Наверное, слова Кацуки действительно возымели какой-то смысл. Потому что в один из дней он находит мальчишку на том самом проклятом полигоне. Перед ним в ряд несколько камней, он наводит на них палец на манер пистолета. Когда Кацуки подходит ближе, камень начинает плавиться. Это что-то новенькое, красивое и опасное, но мелкий спиногрыз ворчит: — Не хватает мне скорости. Как же раздражает. — Не думал, что услышу такое от тебя. Он уже не удивляется тому, что мелкий не дёргается, не шугается и не застывает как вкопанный. Как Изуку, например, если застукать его в абсолютно рандомный момент жизни. Он всегда слышит, всегда чувствует и всегда готов. Сол поворачивается к нему лицом и выглядит при этом забавно надутым. — Сложно. — Но возможно? Проходит всего мгновение заминки, нужной для раздумий, хотя что-то подсказывает, что ответ и так обоим известен. И теперь на лице, испещрённом красными метками, появляется ухмылка. — Конееечно. Мне просто нужно продолжать над этим работать. "Я могу всё, что может огонь", да? Кацуки усмехается. — Как насчёт спарринга? Сол пожимает плечами. — Почему бы нет? Только не злись, если я случайно тебя расплавлю.ххх
Спарринг заканчивается очередной победой Кацуки, но он должен отметить, что котяра двигается намного лучше. Видно, что зря времени не терял. Победить его в этот раз уже сложнее. Разморенный хорошим боем, который всё равно немного разносит поле в пыль, Кацуки вытягивает ноги и — ладно, он бы тоже замурлыкал, если бы мог. Сол рядом как раз это и делает. Прерывают его только едва слышные чихи. Он фыркает — "чёртова аллергия" — и сам себе усмехается, снова начинает урчать. Факт проигрыша его не заботит, он больше думает о том, что ему предстоит сделать. Эти мысли не столько тяготят его, сколько воодушевляют. Кацуки пихает его в плечо своим. — На что это похоже? То, что ты делал с Деку. — Мы многое делали, не помешает конкретика, — мальчишка ухмыляется, понижая голос. Многозначительно дёргает бровями и пихает в ответ. Кацуки его отталкивает. — Ты понял, о чём я. Сол хмыкает. Откинувшись на локти, покачивает ступнями и смотрит на камни, затем переводит взгляд обратно на подрывника и садится прямо, скрещивает ноги. Вокруг ещё зима, хотя и последние дни, ветер пробирается под кофту, трогает мокрую от пота кожу. Кацуки зябко ведёт плечами, а в следующее мгновение чувствует, как начинает расти тепло. И правда странное чувство, будто он выпил чего-то горячего, но сразу всем телом. Прямо изнутри, температура начинает расти, конечности постепенно согреваются от плеч и бёдер до самых кончиков пальцев. Это приятно. — Я тебя нагрел, — поясняет Сол, но тепло на этом не заканчивается. Медленно, оно переходит в лёгкий зуд, затем в покалывание в кончиках пальцев и выше, выше, выше. — А теперь твоя кровь разгоняется сильнее. Следующим этапом я бы просто вскипятил её, — он кособоко улыбается, и постепенно всё прекращается, — но не буду. Это только для плохих парней. Они сидят так, в тишине и запахе дыма и карамели, а Кацуки думает, что это правда хороший навык. Даже если в основном пацан использует его для пыток, он может применяться — и уже применяется — для хороших дел. В зимнюю пору он мог бы спасать жизни. Никакой гипотермии, никаких отваливающихся кусков плоти, расплавленной кожи. Никакой инвалидности. Ему всё ещё тепло, хотя он чувствует, как неспешно, будто бы лениво остывает. Ускорившийся пульс приходит в норму. — Ты научился этому, чтобы поднасрать тому мудаку? Сол весело фыркает. Его поведение привычно меняется на хищно-пренебрежительное, как и всегда, когда речь заходит за Змея. И кто бы мог подумать: напряжение тоже тут. Напряжение, которое намекает на то, что он в любой момент сорвётся с места, если будет нужно. — Когда был у него в руках, — отвечает он. Голос ниже, чем обычно, он правда зол на этого человека. — Он отправил меня на задание, я должен был добыть для него ответы и наказать. Мысль пришла в голову, я решил попробовать. Первый взорвался. Со вторым я уже знал, что спешить нельзя. Тому человеку тоже досталось. Я расплавил ему ноги, когда сбегал. — Отомстил за свои? Безумный пацан смеётся, смех злобный, торжествующий. Настоящий демон смотрит на Кацуки прямо сейчас, с этими сияющими глазами и растянутыми в хищной улыбке губами, с острыми зубами, которые она не прячет, а только подчёркивает. — О да, моё любимое воспоминание. Он переломал мне ноги моей же битой, мне поставили спицы. Не прошло и недели, как он потащил меня на встречу с каким-то там очередным плохим парнем, типа магнатом, я не знаю. Доктором зло. Он насиловал своего сына. С ним я тоже знаком, кстати, — он ухмыляется, почему-то довольный. — Хороший мальчик. Как только я смог, подпалил его папулю. Жаль, что не убил. А Шинье переломал ноги в ответ и. Да. Немного поджёг изнутри. — Зачем ему было тебя тащить туда, — Кацуки втягивает голову в плечи, прячась то ли от ветра, то ли от нехороших мыслей. Чем больше он слышит о Змее, тем больше хочет его стереть в порошок. И Зейлер? Им с Изуку, похоже, предстоит немало работы. Всё больше и больше новых имён, им следует проверить каждое. — Он просто от меня без ума. Меня многие знали, я же сын мафиози, — Сол закатывает глаза, — хоть и приёмный. К тому же, мы с Никки с детства вертелись не в лучших компаниях, а потом я связался с копом, помогал полиции. Шинья взял меня, чтобы похвастаться, мол, у него в руках такое оружие, ценный экземпляр. Плюс хотел насолить мне, сделать побольнее. Предложил Зейлеру в качестве платы за хороший разговор и удачную сделку. У богатых, знаешь, свои причуды, — он мрачно улыбается, склоняет голову к плечу. — Он как раз тестировал на мне какую-то игрушку, которая подавляла мой огонь. Я не мог им пользоваться. Зейлер был в восторге. Самое то для его сынишки, типа. Он согласился на такой подарок, а Шинья получил, что хотел. Финансирование и хорошего союзника. Ему не было жаль отдать одну из своих шлюх на ночь, даже если эта шлюха для него особенная. Я всё равно не смог бы сбежать с такими ранами. — Он тебя насиловал? — тише, чем нужно, чем хотел, спрашивает Кацуки. Вопросов у него намного больше, но этот кажется пока самым важным. На него мелкий только безразлично пожимает плечами. — Он многое со мной делал. Я вырос в борделе, Кацунян, мне ничего из этого не страшно. Может, некоторые позы и захваты, а остальное меня не трогает. Что ж, это… объясняет многое. Его нелюбовь к прикосновениям и напряжение каждый раз, когда Кацуки хватал его за плечо, локоть или запястье. Или когда удерживал за ворот футболки, пока шипел или кричал ему в лицо. Но если контакт был инициирован самим Солом, или если он был к нему готов, он был спокоен. Он имел контроль. У него было право на отказ. Кацуки не знает, что им движет, но всё равно накрывает голову мальчишки рукой и притягивает к себе. В следующее мгновение он уже немного небрежно прижимается к его макушке виском, а Сол не вырывается. Маленький момент напряжения проходит, он расслабляется. Он и правда пережил достаточно дерьма. Понятно, почему жизнь свою совершенно не ценит. Кацуки хрипит: — Как-то же ты всё-таки удрал. А Сол отвечает: — Ты знаешь, как.