ххх
Им приходится криво-косо пообещать, что они защитят одного непоседливого, неугомонного, доставляющего проблемы мальчишку, чтобы закончить этот неловкий, почти односторонний разговор. И не то чтобы они много узнают. В основном то, что Никсу за 30, он работает один, реже в команде, занимается добычей информации (не так, как Сол, у него нет ни огня, ни воды, он не ёбанный Аватар) и накрывает вражеские группировки (это он говорит ворчливо, больше в ответ на заявление Сола о том же). И у него всегда есть парочка пушек для особо любопытных и заносчивых. Так, для справки. Этого достаточно, чтобы сна не было ни в одном глазу. Кацуки не удаётся уснуть ни к часу ночи, ни к двум. В три он достаточно раздражён, чтобы оставаться на месте и дальше. Кровать не кажется уютной, как будто удерживает. Он сдаётся. Спускается, чтобы хотя бы чем-то заняться, отвлечься и переварить всё, что проглотил вечером. В половине четвёртого Изуку присоединяется к нему. Вид у него всё ещё напуганный, когда он беззвучно садится за стойку напротив. Кажется, будто вовсе не дышит. Но затем выдыхает и низким голосом признаётся: — Я подумал, что он мафиози. Они жуткие. Кацуки хмыкает. Тесто для блинов уже почти готово. Он делал его миллион раз, и всё равно не хочет прерываться. Никогда не знаешь, что может пойти не так. — Он звучал довольно убедительно. Ему не надо быть мафиози, чтобы надрать нам задницы. Достаточно быть отцовской фигурой. Изуку издаёт тихий смешок и нервно сцепляет пальцы в замок на столе перед собой. Он в этом тоже не сомневается. — Если он и правда растил Сору, тогда неудивительно… У него должен был пример сильного человека, тем более на его стороне, чтобы стать таким. — Думаешь, то, что Змеюга его не угрохал, делает его существование счастливым? — Кацуки поднимает взгляд. Изуку поджимает губы, вонзает зубы в нижнюю изнутри. Пожимает плечами. — Я почти уверен, что он понадобится Змею. Потом. — Руку на отсечение даю, пацан сделает существование самого Змея невыносимым. Тихий смешок в полутьме ночи звучит почти злобно, страшно. Не сразу понятно, кто это из них, но затем в маленький островок света выходит сам Сол и встаёт у края столешницы. Он не выглядит раздосадованным или злым, он выглядит хищным и весёлым. Едва заметный румянец бросается в глаза, но не смущённый. Какой-то лихорадочный, кажется. — Много ты слышал? — Кацуки и так знает, что да. Правильный ответ тут всегда "всё". Он всё равно кидает в него полотенце за то, что подслушивал. Мальчишка ловит его и легко улыбается. — Вы не сказали ничего, чего я обдумывал или не знаю наверняка. Никки неприкосновенен. Шинья пытался его убить и поплатился за это. Недостаточно, но всё же. Пока что ничего больше Никки не грозит, но, если что, мой отец защитит его. Он под защитой мафии, всех стран, входящих в неё, и сотен мета-людей. — Мета? — Изуку озадаченно хмурится. — Да, за границей Японии в основном так называют людей, у которых есть всякие способности. У вас причуды, у нас мета, — Сол огибает стол и садится ближе к Кацуки, протягивает к себе замороженные ягоды. Медленно разогревает, не касаясь руками, и неспешно режет по одной на пополам. — В мафии нет слабаков, я тренировал многих сам. Кого-то моя сводная сестра, а она, знаете, бешеная. — Так у тебя ещё и сестра есть, — бесцветно замечает Кацуки. — Ей тоже звонить будем? — А что, пока ещё не готов к знакомству с семьёй? — мальчишка смеётся. — Нет, Айну я тревожить не хочу. Мы не очень близки, хотя я знаю, что она придёт, если будет нужно. В целом, они все держатся к Никки ближе, чтобы защитить его, пока меня нет рядом. Что случается… чаще, чем мне бы того хотелось. — Потому что ты… в плену? — Изуку смотрит внимательно. Сол пожимает плечами. — Иногда как, случается всякое. Чаще всего нет, просто путешествую. Ищу. Свифт оставил мне кое-что, что я должен найти и что не даёт мне покоя. И это… типа, не моё желание или навязчивая мысль. Это что-то в самих костях, как будто. Просто есть, как есть я. Сводит с ума. — Даже сейчас? — Особенно сейчас. Я чувствую, что ближе, чем когда-либо был, это точно в Японии. Но где именно, не знаю. Здесь всё живое. Много ду́хов, и все говорят. Очередные ному-кошачьи штуки, всё ясно. И щепотка шизы. Изкку подаётся вперёд, подпирает голову сложенными ладонями. — Что это должно быть? Сол хмыкает, забавно щурит глаза. — Тории. Если бы я знал, какие именно и где, мне было бы легче найти. Свифт никогда никому ничего не говорил прямо. Мне такой чести тоже не досталось. — Он сваливает ягоды в тесто и поднимается, чтобы сполоснуть разделочную доску и нож. Изуку продолжает наблюдать за ним, не сводя напряжённого взгляда. — Что будет, когда ты их найдёшь? Какое-то время мелкий проводит в абсолютном молчании. Руки всё ещё под водой, он рассеянно водит ими под струёй, больше у себя в мыслях, чем тут. Он хмурится, забавно выпячивает нижнюю губу и смотрит на них уже широко раскрытыми глазами. — Я не знаю? Скорее всего, что-то вспомню ещё. Или хотя бы пойму, тоже неплохо было бы, — он ухмыляется и прижимается к краю раковины поясницей, заламывает пальцы, размышляя ещё над чем-то. Фыркает, как будто это что-то его раздражает, закатывает глаза и опускает плечи. — Никки говорил, что Свифт, как и я, часто куда-то исчезал. Потом находился на другом конце Земли и не понимал, как там оказался. Он, типа, знает нас обоих, но я, ну, знаете, осознаю, что со мной он намного ближе. Может, потому, что страдает от комплексов брата… Не уверен. Скорее всего, это одна из причин, почему он такой настороженный. Он не может быть уверен в том, что вы не желаете мне зла. Для него каждый сначала враг, пока он не узнает получше. Но если вы защищаете меня от того человека, вы ему уже ближе всех остальных. И это уже намного больше, чем он позволял им узнать раньше. Теперь они как будто ещё глубже в его мире, ещё ближе к нему настоящему. К тому, какой он на самом деле. И ощущается это странно. Как мгновение перед прыжком в бездну.ххх
Остаток ночи они спят у камина, все вместе. Тут тепло, даже если не жаться друг к другу, но Кацуки ненавязчиво прижимает пацана к себе за плечи, сам не зная, почему. А тот льнёт к его боку всем телом. Изуку зарывается в его волосы пальцами, просто чтобы показать своё присутствие, и ворошит их, даже когда засыпает. А утром наступает первое марта. Кацуки не знает, чего ждёт. Что кошак сбежит с первыми же лучами солнца? Или, может, сразу после обеда? Или к вечеру ближе? Но день проходит, наступает ночь, а Сол всё ещё с ними. Завтракает, обедает и ужинает, тренируется, ленится и читает книгу вслух, калеча слова и хихикая с себя же самого. Наутро следующего дня он никуда не исчезает, даже не пытается. И так длится до середины месяца. Тренировки, совместные и отдельные, на которые Сол никого не зовёт, но на которые он получает разрешение. Айзава даёт ему его. Почти полную свободу действий на территории Академии, где за ним всегда есть кому посмотреть в случае чего. К середине ближе всё ещё холодно, а Сол ходит в майке (Кацуки) и шортах (Изуку), и всё это с него соскальзывает, обнажает старые шрамы от зубов на плечах, которые не оставляют места для додумок, хотя вопросы зарождаются — новые, очередные. Не прячет тех, что на голенях, да вообще никаких, а их много. Он и не пытается ничего скрыть. В доме прохладно, а он небрежно заплетает волосы и откидывает за спину, кисточка болтается у копчика. Когда Изуку спрашивает, в чём дело, болен ли он, Сол вытирает пот с нижней челюсти тыльной стороной кулака и устало вздыхает. — У меня всё тело зудит. В одежде больно, мне постоянно жарко, — а потом улыбается, свободно и ярко. — Огонь возвращается. Больше холодно не будет. Первая же тренировка с причудами взрыв мозга. Кацуки хохочет во всё горло, наслаждаясь этим боем так, как не наслаждается настоящими. Ему очень нравится, как мальчишка комбинирует скорость и огонь с нагреванием: стоит поднести кулак достаточно близко, кровь начинает кипеть, и чем ближе Кацуки оказывается сам, тем ему горячее. Воздух вокруг Сола гудит от жара, хвосты горят, а глаза ликующе светятся. Он тоже наслаждается, наконец-то свободный. Видит плоды своей работы, ведь теперь становится действительно трудно до него достать. Слишком очевидно то, сколько удовольствия он получает от всего происходящего, насколько комфортно теперь чувствует себя в бою, даже будучи безоружным. Кацуки использует вращение. А Сол вовремя отходит в сторону, оказывается у него за спиной и не боится обжечься. Он добавляет огня, и они танцуют вместе. А потом нападает сам, и движения его быстрые, стремительные, чуть более агрессивные, чем нужно. Но этого хватает, чтобы Кацуки не заметил подсечки и оказался на земле лопатками. Мальчишка склоняется к нему с довольной ухмылкой, ярко щурится на пасмурном солнце. — Приятное чувство. Тебе красиво вот так. Кацуки посылает взрыв ему в лицо, просто потому, что может, а тот смеётся, ускользая с помощью переворота и нескольких акробатических прыжков. Выпендрёжник. К концу того же дня он выходит к ним. Гнетущее ожидание наконец лопается. Изуку откладывает тетрадь, которую проверял, а Кацуки даже не делает вид, что ему интересно. Просто сразу смотрит в упор. Сол одет в вещи, которые они ему купили специально для походов в город. Что-то максимально неброское и удобное: массивный верх, обтягивающий низ, то, что мальчишка выбрал сам. Чёрное и нейтральное. На улицах Мусутафу он выделяться не будет, хотя со всеми этими узорами на лице и острыми ушами в Осаке или Токио смотрелся бы уместнее, конечно. — Мне пора идти, — говорит он. Голос слегка подрагивает. Изуку прочищает горло. — Куда пойдёшь? Тебе… есть к кому? А пацан неожиданно кивает, лёгкая улыбка появляется у него на лице. — Я оставлю маячок включённым. Если не вернусь к полудню, дайте мне ещё полчаса. Действуйте по ситуации, и всё такое… — Никаких ситуаций, нахуй. Только попробуй, блять, задержаться, — рык вырывается из Кацуки, гаснет в глотке недовольным клёкотом, как только их с мелким глаза встречаются. Хитрый блеск в алых радужках его раздражает, заставляет чувствовать себя уязвимым и жалким. Приходится стиснуть пальцы в тугие кулаки, лишь бы загасить рвущиеся наружу искры. — Тебе лучше не задерживаться, — напоминает осторожно Изуку, кося взгляд на белые костяшки подрывника, на его напряжённую позу. — Ты всё ещё на испытательном сроке. Сол кивает. Всё он понимает, этот придурок. Наверняка и жажду убийства ощущает, он ведь с ней прекрасно знаком. С чужим гневом, со стремлением его вообще в кладовке запереть. И всё равно бесстрашно подходит и метит их напоследок, вокруг талии Кацуки оборачивает руки и тычется носом в висок. — Я вернусь, — обещает. А Кацуки не нужно его обещание, но что-то в нём всё равно отзывается. Хотя не спасает от того, чтобы он не попытался снова кошака взорвать за то, что распускает руки. Мелкий удирает с ехидным смехом, напоследок посылает воздушный поцелуй. Кинутая в его сторону подушка ударяется о дверь и падает на пол. Кацуки немного расслабляется и с неохотой признаёт: мысль о том, что кто-то там есть у него в городе, отзывается тоже. Только вот — недовольством ли? Что за херня с ним вообще происходит?ххх
Недовольство от того, что они не в курсе о ком-то ещё, или недовольство от того, что он всё же не до конца с ними откровенен — Кацуки не знает, что именно в нём сидит. Как будто всё сразу, а если да, то что-то преобладает. Он не может понять, что. Чем бы оно ни было, не даёт им расслабиться. Всю ночь они спят крошечными, ничтожными урывками. Дают слабину и сидят на кухне в напряжённом молчании, аппетита нет ни у кого из них. После сдаются окончательно и идут в город. Они знают, где искать, это не так далеко от территории Академии, но не вваливаются внутрь — из какого-то чёртова уважения к чужой жизни, наверное. Остаются снаружи, ждут у деревьев. Ушастое недоразумение показывается до начала рабочего дня, небо ещё немного тёмное. Ещё слишком рано, и это напрягает. Если он сказал ждать к полудню, чем бы он занимался всё время до? Озадаченно, он смотрит на них, узнаёт сразу же. Наверное, слышит заранее, поэтому не сильно удивлён. Но огорчение скрыть не может. — Что, я не заработал себе вообще никакого доверия? — иронично ухмыляется. Изуку покачивает головой, устало выдыхает и протягивает ему стаканчик с кофе. Им и говорить не нужно, Кацуки и так наверняка чувствует его смущение и вину, даже если не разделяет. — К тебе оно есть, Сора. Пойми нас правильно, мы не можем позволить чему-то плохому случиться с тобой. Мы должны были убедиться… Сол не спешит брать стаканчик. Глаза прикованы только к двум героям перед ним, к двум парням, которые караулят его тут, как два сталкера или излишне опекающих родителя У дома партнёра для перепихона. Медленно, он щурится. Кацуки от всех этих мыслей тошно. Сложно сказать, что злит его больше. — Что-то плохое со мной всё равно случится, — холодно припечатывает Сол. Он не обращает внимания на то, как Изуку вздрагивает от тона его голоса. — Как только Шинье наскучит играть в прятки, он сразу же придёт. И вы ничего не сделаете, вы просто не сможете. Кацуки делает шаг вперёд и толкает его в плечо, загораживает Изуку собой, скорее, неосознанно и нависает над шпенделем громадой. Сол резко выдыхает, смотрит упрямо, мелкий и решительный, почти смертоносный. Подрывник скалится ему в лицо, глубже пряча кулаки в карманы, чтобы не размазать его прямо здесь. — Сволочь. А тот упырь, к которому ты ходил, — он дёргает головой в направлении частного дома, из которого тот вышел, — он смог бы как-то это предотвратить? — Он не упырь. Он- — Да похуй. Ты сказал, тебе нужна помощь. Что тебя нужно защитить. Так вот, блять, мы здесь как раз для этого. Какие, нахрен, ещё вопросы? Сол так и стоит, ни капли будто бы не убеждённый. Стискивает челюсти так, что напрягаются жевательные мышцы, глухой рык рвётся из глубин грудины. Почему он ерепенится? Если пытается что-то сказать, почему не сделает это нормально, блять, как все люди? Будто чувствуя это, он качает головой и поднимает руки. Делает вид, что отступает, только стоит всё так же на месте, упрямство из глаз никуда не девается. Он не таится под чёлкой, ещё немного влажной, скорее всего, после душа. смотрит прямо, немного зло. А Кацуки проклинает себя за то, что вообще думает о том, чем пацан там занимался. — Только один: что вам непонятно в словах "не перечьте ему"? Изуку кладёт руку подрывнику на плечо и мягко опускает его. Заставляет расслабиться. Стаканчик легонько утыкается Солу в грудь краем донышка. — Ты делаешь то, что для тебя правильно, — говорит он тихо и уверенно, — а мы то, что правильно для нас. Ты для нас важен, я уверен, так же, как важны для тебя мы. Сол тихо выдыхает. Всё же капитулирует, сдаётся перед этим странным и всех делающих паиньками Декувским шармом. Берёт стаканчик и смотрит ему в глаза, затем в глаза Кацуки. Теперь он не выглядит злым. Он выглядит до странного, до непонятного, до невозможного обречённым. — Вы для меня важнее, — шепчет уже за их спинами. Кацуки всё равно слышит.ххх
Этой ночью он не спит снова. Смешно и тупо. Чуть больше суток без сна, и сколько ещё он так протянет? Он понимает, что смысла оставаться в постели нет. Сидение на месте только больше его бесит, кожа зудит, в ней тесно. Поэтому Кацуки выходит на улицу и чуть не вскакивает, когда видит сидящего на перилах крыльца шпенделя. Вроде кот, а выглядит, как горгулья, сутулый, с руками, убранными в карманы тёплой толстовки подрывника (он уже даже не бесится, правда-правда, тоже показатель), и ногами, зацепленными за рейку. Кацуки встаёт рядом. Лёгкий холодный ветер доносит до него ненавязчивый запах дыма. Молчание разливается между ними, напряжённое, звенящее. Сол всё так же смотрит перед собой, будто до сих пор один тут. Кацуки хмыкает. Даже злости в нём нет теперь. — Что ты здесь делаешь, — и это что-то ему напоминает. Мозоль на языке в форме этих слов, например. Сол пожимает плечами. Лицо как будто безэмоционально, если только какое-то лёгкое сожаление под закрытым безразличием не считать эмоцией. — Ты ворочался и злобно вздыхал. Я подумал, что ты не будешь сидеть там. А если вы не отпускаете меня одного, я вас тоже не буду. Кацуки выгибает бровь. Фигассе. — Деку же ты оставил. — Декиру, при всём моём уважении к тебе, намного разумнее тебя. Кацуки пихает его без страха уронить. Коты приземляются на 4 лапы, в конце концов, а если бы этот не смог, так ему и надо. Сол удерживается на ногах, выпрямляется, наконец-то перестаёт сильно сутулиться. Из-под прикрытых век глаза смотрят тоже как-то холодно, он всё ещё разочарован. Кацуки понимает, ладно. Его бы это тоже жёстко бесило. Он тоже прячет руки в карманы. Оборонительно практически, но показывать больше ему не хочется. Даже если он куксится, кому вообще какая разница. — Я собираюсь обойти территорию. Мне жаловались на тупых пекусов, что они выбираются наружу и курят за складами. Со мной? — Зачем? — Разве не ты говорил, что не собираешься куда-то отпускать меня одного? Мальчишка вздыхает и полностью разворачивается к нему лицом, смотрит насмешливо. — Ещё раз, что мешает мне просто тебя вплавить в крыльцо и оставить тут до утра? Кацуки вскидывает брови. — То, что я тебе жопу порву за такое. А тот вдруг ухмыляется. — Звучит заманчиво. Пойдём. Я всё равно услышу их раньше тебя. Спорим, поймаю тоже раньше? Кацуки пинает его под зад. Слышать смех ему нравится больше рычащих нот, от которых всё у него внутри дрожит, даже если он этого не хочет. Сол уходит немного вперёд, а Кацуки… сам не знает, что делает, когда хватает его под мышки и сажает к себе на плечи. Только за лодыжки держит подальше, чтобы не пачкаться. Сверху слышит странный размытый смешок. — Я не заказывал экспресс-доставку. — Молча сиди, пока не скинул нахрен. Я просто рад, что тебя не нужно ниоткуда спасать. Ты в норме. — Кацуки не ожидает таких слов от себя сам, но, когда они срываются, он не пытается забрать их назад. Это то, что он чувствует. Сол напряжённо молчит несколько мгновений, никто и не ждёт от него ответа. Но он копошится, вертится, в конце концов тычется в макушку и трётся. — Извинения приняты. Спасибо, Нянкацу. Кацуки фыркает и слегка подпрыгивает, подбрасывая пацана выше, чтобы тот сел удобнее. Делает это для себя, конечно же. Ещё чего — заботиться о ком-то вроде него. — Это, блять, ещё что такое?! И я не просил прощения, придурок. — Убеждай себя дальше. Я слышу твоё сердце, дурачок, — и Сол начинает повторять кончиками пальцев один и тот же ритм. Кацуки узнаёт в нём ритм своего сердца.ххх
На Ханами идут вдвоём, едут в Фукуоку. Сложно сказать, когда в последний раз они вот так спокойно проводили время в городе, не в погоне за кем-то, не выслеживая кого-то. Просто любовались. Порой кажется, что все эти прелести в прошлой жизни, так далеко позади. А ведь они в напряжённом графике всего… Сколько, лет пять? С ума сойти можно. Место выбирают отдалённое. Любование сакурой не повод для гражданских, чтобы дать героям отдых. Поэтому, да, они замирают в отдалении, пока основная толпа клубится под цветущими деревьями. Кацуки нервно передёргивает плечами, сжимает кулаки в карманах тёплого бомбера и опускается на тонкий плед, который Изуку только расстелил поверх синего тарпаулина. — Я взял ещё одеяло, — говорит зачем-то тот и улыбается, засранец, так светло и легко. Смущённо отводит взгляд, чешет щёку кончиком пальца. — Подумал, что ты замёрзнешь. А у самого кончик носа красный и капюшон затылок закрывает, ну-ну. Кацуки хмыкает, вытягивает ноги и скрещивает лодыжки. Земля правда холодная, даже тёплое мартовское солнце не в силах её прогреть. Ветер доносит эфемерные звуки голосов издалека, тихий шелест чужого смеха, музыку уличных музыкантов. Он прикрывает глаза. — Нахрен мне не сдалась твоя забота. О себе бы лучше так пёкся, придурок. Изуку посмеивается и садится рядом. Придвигается ещё ближе и жмётся к плечу своим. Выдыхает тихо, расслабленно, как будто свобода — она вот тут, прямо вокруг них, в них самих. А её ведь нет, Кацуки совершенно с ней не знаком сейчас. Преданность героике ощущается тугими путами, и он признаётся себе, что порой задыхается под её тяжестью. Ему интересно, чувствует ли что-то похожее Изуку, когда снова и снова поднимается с земли, чтобы продолжить бой. Чувствует ли он это, когда раны без конца кровоточат, а старые шрамы лопаются и сочатся. Ноют ли они ночами и во время дождей. Как часто ему снятся кошмары. Но он молчит. Сладковато-травянистый запах щекочет ноздри, путается в волосах, кажется розовым. Кацуки поднимает голову, глубоко вдыхает холодный воздух с лёгкими металлическими отзвуками ушедшей зимы. Безрассудно сидеть на земле, когда местами в густой тени ещё есть остатки снега. Но ему комфортно, и он жмётся к придурку в ответ. Наваливается на него небрежно, под тяжестью его тела Изуку слегка отклоняется вбок и смеётся. — Что ещё ты взял? — без особого интереса спрашивает Кацуки. Потому что помнит, как тот старательно прятал содержимое рюкзака, но не пытался прятать пакеты. Он встал ни свет ни заря, копошился на первом этаже, пока подрывник не спустился. И тогда, не давая даже слова сказать, выдал свои — предложением. Принять его было не сложно. А сейчас Кацуки не жалеет, он наслаждается. Изуку смотрит искрящимися глазами, весь светится и улыбается так, как солнце пока не может. Притягивает к себе рюкзак и открывает его, неуверенно жуёт губу, косится на Кацуки и решается. — Я приготовил нам немного поесть, — слегка растягивая гласные, признаётся он. — Ничего замысловатого, но здесь то, что мы оба любим, и… Ханами. Пикник. — Гони сюда, жалкое ты недоразумение. Должно быть, то, что Кацуки пытается выдать за небрежность, выходит снисходительностью. Ну и чёрт со всем этим. Изуку улыбается, снова уверенно и непринуждённо. Небольшая коробка бенто ложится им на колени, нарезанные зайчиками — кроликами? — красные яблоки смотрят сквозь целлофан пакета из недр рюкзака. Оттуда же выглядывает горлышко сливового вина. Кацуки открывает коробку замёрзшими пальцами и ухмыляется. — Ты же не собираешься нас травить, а? — Я тоже это буду есть, — резонно замечает Изуку, но руку всё равно запускает в волосы и треплет их. — Н-не то чтобы… Не думай, что я… Я не очень голоден, так что можешь есть. Ничего, если… Кацуки смотрит на него спокойно, только немного раздражается на этот неловкий смущённый бубнёж. Он сам виноват, что Изуку так себя ощущает с ним. Сам виноват, что Изуку постоянно чувствует себя неуверенно, когда на нём нет зелёного костюма. Обыденные вещи как-то обходили его стороной все эти годы, и только пару лет назад он начал учиться им сам. — Меня такое не смущает, идиот, — фыркает Кацуки и подцепляет кусок мяса палочками. Второй набор остаётся нетронутым, Изуку сияет в ответ и тянется к нему. — Не сомневаюсь, Каччан. Тогда… Приятного нам аппетита. Они смотрят на розовые кроны, только чуда в этом нет. Есть спокойствие, есть чувство какого-то единения, которое правильное. Приятное. Кацуки расслабляется почти бездумно, хотя отделаться от того, чтобы контролировать окружение, не может. Профессиональная привычка, своеобразная деформация. День тихий, уже не первый в праздновании, но верить в эту тишину нельзя, когда она о трагедии. Неизбежное случится, а им придётся в него нырнуть и разгребать последствия. Но это потом. Всё потом. Сейчас они просто живут жизнь, сидят в парке, наблюдая за сакурой, и время течёт сквозь них, баюкая, обнимая. Изуку горячий даже сквозь все те тряпки, что на них надеты. Он крепкий, в каждом даже простом движении прослеживается сила и ум. Он увлечённо жуёт и о чём-то бубнит с набитым ртом, посмеивается, наблюдая за котятами, пытающимися угнаться за лепестками, трепетно вздыхает и застывает порой. Такой живой. Кацуки греется теплом его тела. Он искренне ненавидит холод, он слишком чувствительный. Ему хорошо. И это странно, это непривычно, это так чужеродно. Но вот они едят из одной пёстрой коробочки, стукаются палочками в шутливой борьбе за последний кусочек тушёных овощей, Изуку уступает ему, а Кацуки половинит чёртов кусок и пихает придурку в рот своими палочками. И это тоже по-своему здорово. Изуку растягивается на пледе и закидывает руки за голову. Тепла становится меньше, хотя не пропадает полностью. Кацуки остаётся сидеть. Сакуры ему не интересны больше, он обращает внимание теперь за нежащегося в удовольствии Изуку, а тот жмурится и сыто улыбается. Вряд ли той еды, что он съел, ему хватает. Но он выглядит радостнее некуда. — Я сейчас так счастлив, — шепчет внезапно, и Кацуки встречается со взглядом его зелёных глаз, моргает сам, осознавая, что не просто смотрит — пялится. Хмурится тут же, куксится, отстраняется. Изуку улыбается ярче. — Спасибо, что пошёл со мной, Каччан. Впору бы ему в бочину дать, ткнуть пальцем меж рёбер или в поджелудку. Хотя бы как-то стать прежним собой, какого давно, оказывается, уже нет. Ни злости внутри, ни избегания. Он отпускает это всё и прикрывает глаза. — Должен будешь. Изуку смеётся, ёжится от холода и снова садится. И всё равно сидит расслабленно, щурится в своём открытом и ярком наслаждении каждым мгновением. Сакур рядом с ними нет, но лепестки откуда-то берутся, они путаются в его волосах. Кацуки наблюдает за ними. — Надеюсь, когда мы вернёмся, общежитие ещё будет на месте, — Изуку хитро сверкает глазами, не получая ответа тут же. Кацуки фыркает и толкает его прочь, потому что ему внезапно кажется, что тот слишком близко. — Куда оно денется, чтоб тебя, — ворчит сквозь зубы. Изуку хихикает. — Я знаю одного парнишку, ну, ты в курсе, неугомонного поджигателя, темпераментного и отказывающегося сидеть на месте, пока не добьётся желаемого, а ещё он не следит за языком порой, и его называют проблемным ребёнком, — низким голосом говорит он. Кацуки вцепляется в его голову, стискивает пальцами череп, а Изуку смеётся и сжимает его бедро горячей ладонью. — Не ты! Не ты, Каччан! Я не о тебе! — Завали! — Честное-честное слово! Кацуки пихает его, смеющегося, посильнее и подальше, вовремя убирает руку от тёмных волос. Горбится, убирает руки в карманы, втягивает голову в плечи. Холод касается задней стороны шеи, струится по позвоночнику. Изуку накрывает его вторым пледом со всё той же улыбкой. Какой-то странной, нежной, что ли. Слишком трепетной. От этого Кацуки не по себе. — Возьмём якинику домой? — голосом Изуку, вот таким вот, самое то успокаивать диких животных. Кацуки успокаивается тоже. Одеяло не скидывает, руки на своих плечах тоже терпит. — Изменяешь кацудону? — Хочу чего-нибудь другого. — Тц. Как скажешь, Высочество. Изуку бархатисто смеётся и приваливается к нему снова, мечтательно вздыхает, прикрывает глаза. Смотрит теперь вперёд, на аллею вишнёвых деревьев на другом берегу. — Посидим ещё чуть-чуть и пойдём, ладно? Так хорошо тут. Он имеет в виду больше, чем говорит, но Кацуки не знает, что именно он умалчивает. Что оставляет себе, а что показывает. Он не хочет об этом думать, не хочет додумывать то, чего нет. Потому что к нему со всех сторон подкрадывается ощущение ожидания. Вот сейчас этот красивый момент закончится, начнётся новая глава, и они снова вернутся в мир, где нужно кого-то спасать, кого-то защищать, кого-то ловить. Без конца будут трезвонить телефоны, пиликать коммуникаторы. Оживится чат бывших одногруппников, переименованный в "мама, я в телике! #я буду первым!". Снова потянется вереница занятий со студентами, снова нужно будет присматривать за одним проблемным оболтусом, оставшимся со Стёркой и Миком в этот день. Но сейчас — сейчас всего этого нет. Всей этой хаотичной жизни, в которой он тонет, в которой всего слишком много, а порой чертовски мало, буквально пусто. И сейчас он не чувствует эту пустоту внутри, он наполняется чем-то, что Изуку льёт щедро и готово. Кацуки делится с ним пледом, ворчит на карту болезней придурка, которая и без того пухлая. Не хватает ещё, чтобы заболел, ну. Изуку беззаботно хихикает и жмётся к нему уже совсем бесстыдно, сжимает руку в своей. Греет. Кацуки стискивает в кулаке розовые лепестки.ххх
Об этом они тоже узнают случайно. Просто Никс говорит: — С днём рождения, котёнок. А Сол, до этого сплошной вызов и знакомая язва, выкрученная на какой-то извращённый максимум, мягко посмеивается и отвечает: — Не стоило ради этого вставать так рано, Никки, — и это так нежно и трепетно, так много всего вложено, что Кацуки невольно смущается. Они с Изуку слышат их не намеренно, просто стены тут тонкие. Он прикидывает что-то в голове и фыркает. Во-первых, в Нью-Йорке сейчас ещё пара часов до полуночи. А во-вторых, 4 апреля. Ушастый проныра тоже овен. Они не тянут резины. Конечно, праздновать дни рождения уже не так прикольно, как раньше, нет никакого ожидания и заготовленных в ящике стола самодельных приглашений в конвертах. Нет порывов обшарить все шкафы в поисках подарков и предвкушения шумного празднования с родственниками, потом с друзьями. Всё очарование этого ритуала остаётся в детстве. Но Изуку говорит: — Давай, может, позовём ребят? Посидим вместе, — и добавляет чуть нерешительно: — В прошлый раз было весело, да же? Кацуки просто пожимает плечами. Ему без разницы, на самом-то деле. Но так они и делают. Приходят всего несколько человек, но всё же они здесь. Он не удивляется, когда Денки влетает в числе первых буквально шумно-пёстрым смерчем и с порога налетает на мальчишку. Фанючка номер один. Мина и Эйджиро за ним, будто у них соревнование какое-то, тяжесть их тел образовывает кучу малу на полу. Идиоты. Ханта посмеивается над ними в своей исключительной сардонической манере из дверей. Никто даже не знал, что он придёт. Кацуки всё равно рад их видеть. Даже не глядя на пацана, он знает, что тот тоже. Он легко и быстро знакомится с Хантой, смеётся и позволяет остальным себя обнимать. В следующее мгновение он уже у Эйджиро на спине, и они носятся по гостиной. Настоящий балаган. Очако и Цую приходят чуть позже, за ними, неожиданно, Минору. Шото приносит два торта. На недоумённые взгляды он говорит: — Этот от Сато. Он не сможет прийти, — а затем тон его голоса меняется, становится чуть тише, ощутимо трепетнее. — А этот от Фуюми и мамы. Момо приносит лучший чай из своей коллекции и очередной свёрток, который вручает мелкому с порога. Вместе с тем треплет его волосы и улыбается так ласково, как, наверное, могут только самые любящие матери. Кацуки слегка щурится. Изуку легонько пихает его в бок локтем, этот грёбанный самоубийца, и погоня начинается теперь между ними двумя. Уже когда становится темно, приходит Фумикаге. В прошлый раз его с ними не было, но в этот он тут. Стоит в дверях зажатый и настороженный, а внимание Сола сразу же фокусируется на нём. Он принюхивается к новому запаху, вытягивается, весь навостряется, а тот держится на месте, не сводит глаз. Денки прочищает горло: — Его есть не надо. Давай не будем. Сол улыбается, показывая зубы. Перекатывается с пятки на носок и обратно, совершенно не скрывая воодушевления. Хищности скрыть у него не получается тоже. — Я не ем птичек, я птичек люблю. Всех, кроме стрижей. Привет, меня зовут Сол. Можешь звать меня Сора, как тебе удобнее. Обещаю, я тебя не трону. Если сам не захочешь, — и уже тише добавляет: — Я чувствую его в тебе. Жду-не дождусь увидеть. Фумикаге не выглядит так, будто верит. Но всё равно идёт к остальным. Они знакомятся. Тень вылезает наружу и болтает с мелким без умолку. И через время Кацуки видит, как Фумикаге расслабляется.ххх
— Вы не должны были это делать, — говорит Сол и покачивает головой. Улыбка у него на лице всё равно довольная, хоть и есть в ней что-то немного тоскливое. Там, в гостиной, возле камина, остальные ребята очень шумно обсуждают, что посмотреть. Завтра им всем на работу, но они тут, чтобы отметить праздник человека, про которого мало что знают. Они считают: он важен Изуку и Кацуки, значит к нему нужно присмотреться. Всё просто. Сол немного пригибает голову, как будто ему слишком шумно. Наверное, даже закрытые двери его не спасли бы. — Извини, Сора, — Изуку мягко обнимает его за плечи и сам склоняет голову, сам легонько трётся о пушистые волосы щекой, — мы бы позвали и Никса тоже, но… Котяра жмётся к его боку ближе и ласково обхватывает запястье пальцами. — Он бы всё равно не пришёл. У них там много важных дел, а я уговорил его оставаться на месте. Да и… мы не праздновали почти ни разу. Как только наша жизнь устаканилась, я стал сбегать на каждое 4 апреля и прятался ещё неделю. — Ты говорил, что понятия не имеешь, когда родился, — замечает Кацуки. Красные глаза вспыхивают, в них зарождается веселье и в то же время опасность. Сол улыбается шире. — Мы решили, что это будет примерная дата. Тот человек нашёл меня где-то в начале апреля, земля так пахнет только в то время, поэтому я уверен. А 4 — ну, мне нравятся четвёрки. Красивое число. Острое, твёрдое. А ещё моя руна на него похожа, ха! — Тебе подходит, — мягко говорит Изуку и ворошит его волосы. — Жаль, что ты не любишь эту дату. В ответ ему мальчишка урчит и льнёт к руке ближе, трётся о крепкое плечо. — Поэтому я и говорю, вам не обязательно было делать это. Но я благодарен. Нам весело. Кацуки трёт лицо и небрежно растрёпывает волосы на затылке. — Мы друг друга забодаем, — ворчит он. А несносный котяра смеётся. — Предпочитаю считать это прелюдией.ххх
Денки задумчиво мычит. Кацуки внутренне готовится ко всему, потому что от идиота можно ожидать именно этого. — А вы довольно близки, ага? …даже немного разочаровывает. Мальчишка лениво приподнимает голову в его направлении. Кацуки не видно его лица, потому что башка эта лежала у него на плече, пока сам он сидит вразвалочку с закинутой на спинку дивана рукой. Ему эта тактильность уже привычна, он даже не парится. Но Денки замечает, конечно же. Он глуповатый, это правда, но не тупой — что тоже правда. Денки указывает рукой на Сола. — Обнимаетесь у всех на виду, одеждой делитесь, — он щурит глаза, затем вздыхает. — Каччан, а с нами ты даже едой не делился. И тебя не то что обнять, даже рядом встать нельзя было. Дикарь. Я ревную. Кацуки цокает, но шевелиться ему не хочется. Его хватает только на закатывание глаз. Пацан низко посмеивается и кладёт голову обратно, вес его черепа приятен. Он тёплый, а когда немного сползает ниже, укладывается удобнее для них обоих. — Я бы хотел, чтобы мы были близки, — неожиданно говорит Сол. И это напрягает сильнее. — Но боюсь, что Кацунян испугается и убежит. — Чё сказал, — Кацуки рычит. Шевелиться всё же приходится: под звуки смешков он хватает мелкого за волосы и тянет голову так, чтобы тот её запрокинул. — Ну-ка повтори, крысёныш. Сол легко встряхивает головой и перехватывает его запястье, делает это так ненавязчиво и естественно, как будто ему не неприятно. Смотрит большими глазами, но не страх в них, а веселье. Он улыбается, спокойный настолько, насколько Кацуки себя не чувствует. — Хочешь со мной поспорить? — звучит уже тише, вряд ли для всех ушей, но ребята прислушиваются, ловят глубокие урчащие звуки. — Я уверен, что, если поцелую тебя, ты меня взорвёшь. Изуку прочищает горло первым. Он сидит напротив, но если ему было слышно каждое слово, то и остальным тоже. — А ты бы хотел? — спрашивает он. Идиот, ей-богу. Сол переводит взгляд на него, слегка поворачивает голову, которую Кацуки больше не удерживает. — Почему нет? Я имею в виду, разве он не горяч? Эйджиро хохочет, запрокинув голову. Мина понимающе кивает, её щёки комично круглые от того, сколько торта она пихнула в рот за один раз. — Мы были влюблены в этого невыносимого дурака весь первый год, — размыто говорит она и указывает на Эйджиро. — И я, и он. Уверена, что не только мы. Почку готова отдать: если бы Шото волновали такие дела, он бы тоже влюбился. Шото моргает. — Мы друзья. — Мы не друзья! — протестует Кацуки. Разноцветные глаза щурятся. — Отдай торт. — Нет! Смех заливает гостиную: Кацуки правда защищает свой кусок, к которому пока так и не притронулся. Десерт он впихивает в руки Сола, а тот радостно урчит и трётся о его плечо затылком в благодарность. Только тогда Шото и садится на место, снова утыкаясь в тарелку. Затем Кацуки видит его. Минору задумчиво мнёт подбородок, его глаза сужены. На него Кацуки скалится и тычет пальцем. — Молчи. Но Минору не остановить. — Если ты кот, значит в марте орал и лез на стены? И-ди-от. Сол весело фыркает. Красный язык пробегает по губам, а Кацуки это видит, но только потому, что тот поворачивает голову, чтобы теперь говорить с озабоченным придурком. — Да. Меня отпустили погулять. — Так ты что, ходил трахаться?! — Минору вскакивает с места и подлетает к ним, вцепляется в ворот кофты Сола — Кацуки — и трясёт. Подрывник отчётливо чувствует, как напрягается тело, прижатое к его собственному. Как натягиваются мышцы. Минета этого не знает, никто не знает, кроме них с Изуку. — И скольких горячих цыпочек ты отымел, скотина?! Кацуки отвешивает ему подзатыльник такой крепкий, что у самого в ушах звенит. Цепкие маленькие ручонки разжимаются, хватаются за пострадавший затылок. В тугой тишине рык Кацуки звучит особенно устрашающе: — Не смей так с ним говорить. Сол не показывает этого всем, но Кацуки ощущает, как слегка сжимаются пальцы в знак благодарности вокруг его кисти. — К девочкам я не хожу, — позабавленно отвечает он, — но тот парень был очень даже… Что ж. Это намного лучше подзатыльника. Изуку ошарашено распахивает глаза, заливается румянцем и отводит взгляд. Брови немного сходятся к переносице, когда он зажимает подбородок пальцами, погружаясь в мысли. Кацуки ухмыляется, мастерски пряча бурю внутри. Сол запрокидывает голову и смотрит на него знающе. Сдержанная улыбка и расслабленно прикрытые глаза — оно всё об этом.ххх
Когда наконец-то заговаривает Цую, это приятно. Она никогда не несёт ерунды и говорит в основном по делу. В этот раз тоже. — У тебя фиксированный размер, когда ты кот? Если бы Минору не попытался всё опошлить, они бы всерьёз забеспокоились, что Кацуки врезал ему слишком сильно. Но вот он надувает щёки, чтобы что-то сказать, а вот широкая ладонь Изуку закрывает ему рот. Возможно, нос тоже. Возможно. Сол покачивает головой, помогая убирать посуду со стола. — Нет, я могу выбирать любой, какой захочу. В городе легче всего вписываются обычные. — А два хвоста тебя не сильно беспокоят? — Цую приставляет палец ко рту, склоняет немного голову. Большие глаза неотрывно следят за кошаком, а тот возвращается из кухонной зоны обратно в гостиную с лёгкой улыбкой. То, что Цую не повышает голоса, говорит о том, что она в курсе о его слухе. Может, он сам ей рассказал. — А кстати, почему их вообще два? — это уже Эйджиро. — Это какая-то мутация или что-то типа того? — Два потому, что я живу за двоих сразу, — говорит Сол, но при этом у него на лице появляется ухмылка, по которой Кацуки сразу понимает, что это брехня. — Не беспокоят. Мутация ответ на всё. Люди в наше время не ищут объяснений таким вещам, они просто случаются. Да и что может сказать обычный кот. Ну. Мяу? Денки обвивает его плечи и прижимается к виску лбом. — Мяу, милашка. Покажешь нам? Ну, как будешь готов. Я бы хотел с тобой заново познакомиться. Это… не то, чего кто-либо вообще ожидает услышать. Но Денки говорит это, а они слышат. Сол растерянно сжимает пальцами его бока, отвечая на ненавязчивые и бережные объятия. Такой же взгляд переводит на Кацуки, будто спрашивает разрешения. Но что ему на это сказать, никто не знает, Кацуки тем более — он легко пожимает плечами. Денки отстраняется с яркой улыбкой. — Всё хорошо, Китти. Если захочешь, покажешь. Никто на тебя не давит. — Не то чтобы проблема в этом. Но вот у Сола снова есть выбор, и он снова его делает. Ребята уже направляются к выходу, когда он выходит к ним. Теперь это не обычный домашний или уличный кот, это что-то размеров хорошо подросшего львёнка или молоденькой пумы. Больше кота, но недостаточно, чтобы как-то навредить дому. Кацуки сразу вспоминает дымчатых леопардов. Длинные хвосты вьются за спиной, на чёрной шерсти свет почти не отражается, и она мягкая, она густая. Сол слегка клонит голову к полу, будто подкрадывается, большие лапы ступают беззвучно. Только лёгкий скрип половиц выдаёт его. Когда остальные видят, сначала замирают, а потом, конечно же, окружают и просят разрешения погладить. Он сам подставляет голову и мурлычет, звук низкий и громкий, раскатистый. Настоящий. Кацуки остаётся в стороне, Изуку — с ним. Оба они начинают двигаться только тогда, когда Минору пытается на кота залезть. Очако использует гравитацию на нём и держит за шары, которые на голове, а тот орёт: "Должен же быть от моего роста хоть какой-то приятный бонус!". Кацуки хватает его за лицо и шипит: — Приятный бонус от твоего роста — это если ты вдруг потеряешься где-то и забудешь дорогу назад. Кот бодает его в бедро головой и трётся. Кацуки неосознанно просто опускает свободную руку и треплет его между ушей, прижимая к себе ближе. Эйджиро клыкасто улыбается из-за двери, перехватывает Минору за кофту и отпускает улетать. Очако выключает причуду и посылает остающимся воздушный поцелуй. — Была очень рада вас снова увидеть, — она машет рукой. — Не знаю, когда в следующий раз сможем, но я постараюсь прийти! Цую ласково гладит кота по лбу, Фумикаге сдержанно кивает. Шото чешет под подбородком и дарит крошечную улыбку. Сол остается сидеть у ног Кацуки, а Изуку — стоять по другую сторону. Оба, они защищают его. Чувствуется именно так. Через две минуты Сол перед ними уже в одежде, соскакивает с последней ступеньки лестницы, на ходу поправляя толстовку, и покачивает телефоном, который находит на диване. — Это Эйджиро. Я догоню и вернусь. Изуку рассеянно кивает, сгружая посуду в раковину, где Кацуки ждёт с включенной водой. Мелкий стремительно ныряет за дверь в домашней кофте, штанах, которые носит забавно закатив штанины, и не зашнурованных кедах. Намыливая тарелки и лениво переговариваясь с Изуку, Кацуки думает о том, как далеко на самом деле друзья успели уже уйти. Сколько времени понадобится мальчишке, чтобы до них добежать, и сколько, чтобы вернуться обратно, даже если он отвлечётся на разговор, очередную порцию обнимашек, мышь или голубя. Ветер на улице заставляет стёкла в окнах слегка дребезжать. Это значит, что пацан не будет задерживаться. Он постарается сделать всё быстро. Но ни через пять минут, ни через десять, ни через двадцать, его нет. Телефон Эйджиро не отвечает.