ххх
Он не переживает о том, что с Солом что-то случится снова. Не потому, что Изуку с ним там. Где-то. На одном из тренировочных полей, скорее всего. Грохот доносит до него лёгкий звон стёкол. Верный признак того, что пацан в норме. Наверное, он тоже под завязку набит ненавистью. Наверное, он переполнен злобой. Наверное, его тошнит от бессилия, которое он испытывает. Он из тех, кто не потеряются в жизни, он из тех, кто потрясающе приживаются везде. Но не потому, что это его хобби или ещё что. Потому, что его вынуждает так то, что с ним происходит. Кацуки остаётся внутри общежития, в котором никто больше, кроме них троих, не живёт. Здесь, в тишине, отдыхая после непрекращающихся допросов и сражений в городе, он занимается обычными делами. Обычными настолько, что даже не верится. Меняет постельное бельё во всех трёх комнатах (в комнате Сола одеяла и подушки как всегда формируют гнездо; Кацуки неосознанно старается положить всё так же, как было, и даже не ворчит, когда находит в гнезде пару своих вещей). Заводит стирку, делает уборку в своей комнате, моет пол на первом этаже. Пока кухня пуста, он готовит для них с Изуку сытный ужин, а для шкета — маленькие мягкие клёцки и коктейль, который тот наверняка выпьет с отвращением. Смешно, как сильно он ненавидит овощи, но обожает при этом фрукты, особенно кукурузу. Ещё смешнее: изменившееся обоняние почему-то совершенно на это не влияет. Он думает о том, как это непривычно, заботиться о ком-то. Что он сам от себя не ожидал, что какой-то левый пацан станет ему важным, что он будет стремиться защищать его по-настоящему, а не только потому, что статус обязывает. Ему приходилось защищать других людей, не самых лучших людей, и это тоже сыграло свою важную роль в его отношении к героике. Он не понимает, с чем это связано, и первое его желание — держаться от мелкого проныры подальше. Разобраться самостоятельно, убедить себя в том, что ему всё кажется. Любопытные глаза мерещатся из углов, порой кажется, что заглядывают в него сквозь кожу, мышцы и кости. Видят всего насквозь, настолько это интенсивное ощущение. Настолько отталкивающее. Но, когда Изуку и Сол вваливаются в общежитие к ночи ближе, один в грязи с головы до ног, второй просто уставший от дня наблюдений и бдений, полного бездействия, Кацуки ставит еду на стол и ждёт их. Он ожидает, что Сол будет избегать их, снова запрётся у себя до раннего утра. Но тот только задерживается в ванной, а к ним выходит в одежде, которую Кацуки ему отдал сам, и с полотенцем на плечах. С длинных волос на пол ещё немного капает, он обещает после вытереть за собой. Кацуки машет рукой и кивает на тарелку. — Ешь. Я со всем разберусь. Сол улыбается ему уголками губ, складывает ладони вместе и приступает к еде, неуверенно, сразу после промедления. А Кацуки переглядывается с Изуку. Наверняка оба они думают об одном и том же. О том, что хотя бы Солу хватает сил не прятаться по углам.ххх
Кацуки совершает ошибку. Не пытается подкрасться, не прячется особо. Но ошибка как раз в том, что он просто приходит. Как именно он это делает. Волна жара чуть не задевает его. Лицо Сола в этот момент собранное настолько, насколько никогда не было, глаза решительные и тёмные. В последнее время он выглядит таким часто, это и понятно. Но, узнав, на кого нападает, он опускает руки и замирает на месте. Его плечи напряжены, руки сжимаются в кулаки. Он не двигается с места только потому, что не хочет испытывать судьбу. Ждёт, что подрывник сделает дальше. Нападёт или наорёт, или, может, схватит за шкирку и утащит куда-нибудь, где выпотрошит заживо. Кацуки отряхивает одежду, морщится от запаха гари и грозит кулаком. В виске отчётливо пульсирует. Он шипит сквозь стиснутые зубы: — Придурок. Я тебя заставлю кишки собственные жрать, если ещё раз… — и хмурится, запрокидывает голову. Небо чистое. Ни силуэта Изуку, наблюдающего с высоты, ни кого бы то ни было ещё. Вокруг тоже тихо. За деревьями никого не видно. — Где этот тупица? Сол разводит руками, пожимает плечами. Выглядит слегка пристыжённым, но и это тоже понятно, оно ожидаемо. Наблюдение со стороны его тоже, получается, не особо удивляет, может, и вовсе не задевает. Или он искусно не подаёт виду, как обычно. Правда в том, что он теперь всегда в режиме ожидания, вообще. Он не показывает этого, но Кацуки знает, как сильно случившееся его ранит. — Я надеру ему зад, когда вернётся, — обещает он низко, уперев руку в бедро. — А ты не смей мне мешать, усёк? Мелкий ухмыляется, прикрыв глаза в этой раздражающей манере, будто всё на свете знает. Будто сам Кацуки для него максимально понятная личность, которую он разгадал на раз-два, и теперь он видит все его мысли наверняка, может предугадать каждую. В прикрытых глазах всё то же знание, и от этого ещё гаже. У подрывника от него мурашки по хребту, он щерится: — Умолкни! Сол разводит руки в стороны с самым невинным видом. Кацуки стискивает зубы подходит к нему без страха, и больше его не останавливают. Оказавшись напротив, он хватает пацана за рукав и притягивает к себе, рассматривает раскрытые ладони. — Почему ты остался тут один? Кажется, мы вполне понятно тебе объяснили, что так делать больше нельзя. Сдохнуть хочешь? — Сол покачивает головой. Кацуки отпускает его ладони. — А если бы ещё кто напал? Сопляки много на себя берут. Теперь веки с красными росчерками по внешним уголкам изгибаются забавными лунками. Кошак поднимает руку и делает двумя пальцами жест, будто убегает. Кацуки фыркает, вскинув брови. — Неужели. Сол беззвучно посмеивается. Поле за его спиной раскурочено, с прошлого раза его даже не успели привести в порядок. Подрывник глубже вдыхает запах вулкана и хмыкает. — Что ты тут пытаешься сделать? В ответ мальчишка только хитро улыбается. Кацуки уверен, что, даже если бы он мог говорить, всё равно не признался бы так скоро. Отвечать на вопросы? Забудьте. Паразит делает это только тогда, когда сам хочет. Он слышит глубокое урчание сбоку от себя, когда тащит пацана обратно в общежитие, потому что тому пора жрать. И думает: как же сильно ему не хватает его бесконечной болтовни. (Изуку возвращается поздним вечером, уставший и немного помятый, но это не мешает Кацуки ему хорошенько вдарить. Мог бы хотя бы предупредить, что улетел! Придурок! Сол смеётся).ххх
Наконец-то сраные допросы к чему-то приводят. Шинсо устало откидывается на спинку стула, а им становятся известны имена героев, причастных ко всем этим террористическим действиям. Ясно, что это только начало. Что дальше будет больше. Список пополнится, но теперь хотя бы понятно, за кем придётся следить пристальнее. Самое отвратительное, как Кацуки и предполагал: герой, нашедший Сола, был замешан и в его похищении тоже. Чего он не хочет знать, но знать должен, имена знакомых ему людей. Не из класса, к счастью. Но весь второй нынешний курс ставится теперь под гигантский вопрос. А всё виноват тот придурок с причудой вакуума. Если бы не он… Неугомонный урод. Предпоследней каплей становится совершенно безрадостная новость: все эти дебоширы виноваты в смертях некоторых известных героев и убийствах ребят из б-класса. Шиозаки, Шишида, Комори, Тамакири. Каибара и Бондо — совсем недавно. Он помнит каждого, даже если не хочет. Последней — слова о том, что мальчишку никто бы не убил, хотя заказчик уверял, что это не страшно. По всему выходит, будто он даже настаивал на этом. Допрашиваемый говорит: "Он сказал, что это наказание. И подарок Динамиту". И без того накрученный до отказа, он покидает допросную. Вой рвётся из него сам, он зажимает уши руками и жмурится до белых всполохов. Слёзы жгут глаза, он заставляет себя дышать. Он ведь сказал Солу то же самое буквально первым, как только увидел его в сознании. Он так и замирает, поражённый осознанием. Что отличает его от Шиньи или всех тех уродов, которых он отправляет за решётку? Или тех, кто похищал его, пытаясь склонить на свою сторону? А если бы он не был фанатом Всемогущего до мозга костей, у них бы это получилось? А если получилось бы — что дальше? Шум в голове заглушает все прочие звуки. Он пытается справиться с дыханием и искрами, скачущими по рукам, когда чьи-то чужие накрывают его щёки. Прохладные ладони удерживают голову, а он видит только встревоженное лицо Сола, держащего его. Сужающийся мир расширяется вновь. — Что ты… — начинает он, но обрывает себя сам. Изуку появляется в его поле зрения такой же встревоженный, цепляет пояс его костюма, будто от этого чья-то жизнь зависит. — Каччан, что случилось? На тебе лица нет. Кацуки переводит дыхание и отстраняет руки мальчишки от себя, но отпускать не торопится. Всё, что он видит, это полоска почти зажившей кожи там, у него под челюстью, где ему вскрывали горло, чтобы удалить связки. — Я уничтожу их всех, — полухрип-полурык. Мысли проясняются. Кацуки моргает и смотрит яростно, трезво. — Каждого, кто в этом виноват. Всех до единого. — Ты что-то узнал? — Изуку перекладывает руку ему на плечо, а Кацуки лениво скидывает её и кивает. — Достаточно, чтобы нам было о чём подумать, — затем переводит на мелкого взгляд. — Твоего мужика… Хаку. Мы нашли его и допросили. Он чист. Сол пожимает плечами. На лице проскальзывает вереница всего от недовольства недоверием (вполне оправданным, разве нет?) до спокойствия. Никаких сомнений. Как вообще он, кого предавали сотни раз, может быть в ком-то уверенным? Даже если по итогу Хаку оказывается всего лишь типа-того-что-оборотнем, основная задача которого работа на мафию и охрана Никса, Кацуки этого не понимает. Звучит крайне опрометчиво. Как будто пацан настолько отчаянный и не дорожит жизнью, что верит каждому. А в то же время он знает сам, что заслужить это доверие чертовски сложно. Сол осторожен, даже с ними до сих пор держит дистанцию. Изуку согласно мычит, вскидывается с едва слышным оханьем и тычет большим пальцем за плечо, туда, где находится выход из этого места. Несколько человек стоят там с повёрнутыми к ним головами, наблюдают. — Айзава-сенсей сказал, что ждёт нас. Пойдёшь с нами? Мы подумали, что ты захочешь… Ну. Поучаствовать. Кацуки сглатывает и выпускает руки мальчишки из своих, хотя, видит небо, хочет оттолкнуть. Вряд ли тому все эти прикосновения приятны, вряд ли Кацуки единственный, кто винит себя в этом. — К Эри? Изуку кивает. Кацуки делает глубокий вдох и легко подталкивает Сола к выходу, а сам идёт позади. На случай, если кто-то ещё захочет его украсть. Он каждого размажет.ххх
Не то чтобы Кацуки часто её видит, но Эри меняется. Время вытягивает её, делает взрослее. Сейчас ей уже около 11 лет, по его прикидкам, и выглядит она явно увереннее. Больше не похожа на ту забитую девчонку, ради спасения которой многие объединились. Её волосы острижены чуть выше плеч, чёлка прикрывает лицо только с одной стороны аккуратными волнистыми прядями. С другой забраны за ухо, открывая рог. Она в каком-то миленьком платье, которое идёт ей намного больше больничной робы. И разительное изменение: она не прячется. Рядом с ней Айзава, но она только слегка придерживается за низ его водолазки самыми кончиками пальцев. Внимательно рассмотрев Сола, она поднимает глаза и говорит: — Я смогу это сделать. Если… — и смотрит на Айзаву. — Если мне можно. Айзава опускается перед ней на корточки и сжимает её руки чуть выше запястий. Хватка его аккуратная и бережливая, жест пропитан заботой от и до. — Мы многому с тобой научились за это время, правда? Ты вернула Мирио причуду, а Бакуго глаз и руку. Всё будет хорошо. Я буду рядом. Кацуки чувствует, как Сол прислоняется к его руке плечом. Опустив взгляд, он натыкается на его широко раскрытые глаза, на вопросы в них, на сомнения. Пожимает плечом в ответ и грубовато треплет по волосам. — Не трясись. Голову она тебе не откусит. Я больше переживаю, как бы ты ей чего не откусил. Сол хмыкает, встряхивает головой и присаживается на край кровати. Эри садится напротив него на стул, ноги всё ещё не дотягиваются до пола. Она сосредоточена и решительна, уже вся в задаче, что ей предстоит. Изуку мягко накрывает её плечи сзади ладонями. — Он не будет тебя кусать, Эри-чан, — говорит тепло, — Каччан просто так шутит. Как будешь готова… — Всё хорошо, Деку, — с улыбкой отвечает она, её глаза блестят от радости. Да, примерно так он на людей и влияет. Кацуки морщится и хочет сделать шаг назад, но что-то подсказывает ему, что нужно остаться. Что-то о недоверии, которое мальчишка испытывает ко всем, кого не знает или знает недостаточно. Может, ему так будет легче. Эри поворачивается к Солу и протягивает ему раскрытые ладони. — Я готова начать. Больно не будет. С этим Кацуки готов поспорить, потому что его боль в тот день была поистине ужасающей. Но это, он знает, мелкому точно по силам. Каждое её мгновение того стоит. Он наблюдает за тем, как Сол незаметно принюхивается, затем слегка улыбается. Тихий пустой звук, который он издаёт, похож на одобрительное мурлыканье. В нём недостаточно телесности, он получается больше выдохом, не чем-то конкретным. Но это лучше, чем вообще ничего. Котяра сжимает ладони Эри в ответ и придвигается ближе. Она завороженно приоткрывает рот, а потом начинает смеяться. — Сделаешь так ещё, когда закончим? По-настоящему. Ты же можешь? — Слишком умная. Точно далеко пойдёт. Сол улыбается ей шире и мурлычет согласно. Девчонка хихикает снова и принимается за дело.ххх
Он прекрасно видит момент боли. Глаза Сола плотно закрываются, между бровями пролегают маленькие морщинки. В остальном он сидит расслабленно и сдержанно, но Кацуки видит. Он знает, как это выглядит. Эри не торопится, хотя понятно, что хочет закончить как можно скорее. Она знает, что с людьми делает её причуда. Знает о боли, но что она может с этим сделать, да? Кацуки шепчет: "Не забывай дышать", — потому что знает, что мальчишка услышит. В следующее же мгновение грудная клетка Сола раскрывается, он медленно выдыхает через рот и… Только сейчас Кацуки замечает, что у него нет когтей. Несмотря на то, что колец на пальцах нет тоже. Вот что с ним случилось в том числе. Медленно, красный узор снова появляется у него на руках, опоясывает костяшки, обводит запястья. Глубокие шрамы втягиваются, поверхностные исчезают первыми. Сол сжимает маленькие ладони Эри всё такими же безоружными пальцами, мягко поглаживает подушечками больших, подбадривая. А может, концентрируясь. Может, отвлекаясь. Так или иначе, когда они заканчивают, он опускает руки и голову, хватает ртом воздух. Это единственное проявление боли, которое он себе позволяет. Эри смотрит на него встревоженно, неуверенно жуёт губу и продолжает тянуть к нему руки. Но не касается. Наконец, Сол поднимает голову. Горло напрягается, он сглатывает, а потом сдавленно хрипит: — Ты восхитительная. Боже, наконец-то. Эри громко смеётся и хлопает в ладоши, а Кацуки оказывается рядом с мальчишкой, опускается на корточки перед ним и смотрит в глаза. — В порядке? — хотя и сам видит, что да. Сол улыбается, слушает бешеный бит его сердца, чуть склонив голову. Ладони Кацуки сжимаются у него на коленях, а когда он это замечает, хочет убрать. Сол накрывает их своими раньше и слабо стискивает. — Да, я… в порядке. Наконец-то не придётся пить ту фигню, которую ты делаешь. Кацуки шлёпает его по бедру, бурчит "неблагодарный" и хочет добавить "ублюдок", но вовремя прикусывает язык. Сол хитро сверкает глазами. Шрама у него на горле больше нет. Он выглядит хорошо. Кацуки отходит к Изуку, который сияет, радостный настолько, что даже не думает сдерживаться. Айзава наблюдает за ними всеми с едва заметной улыбкой, делающей его взгляд чуть более мягким. Обычно сдержанная и тихая, Эри сама обнимает Сола. Обнимает крепко, прижимается к его груди щекой, не пряча счастливой улыбки. А он обвивает её плечи руками, шепчет что-то. Его урчание — настоящее, размеренное, наполненное — журчит между ними. Наконец-то можно выдыхать.ххх
Видео попадает к нему в руки после того, как Айзава про него узнаёт. Запись с камер в операционной, где мальчишку оперировали, пока весь город его искал. Хотя операционной это место назвать сложно, даже с натяжкой не получается. Камера пыток — и то звучит лучше, чем на самом деле кажется. Это небольшое мрачноватое помещение с влажным полом, старым металлическим столом и кожаными креплениями, которыми фиксируют самых проблемных и буйных пациентов в психбольницах. Будто попало туда прямиком из 18-ого века, не позже. Ремни эти не способны удержать Сола. Он вырывает руку из креплений сразу же, как только санитары приступают ко второй. Ещё несколько держат его ноги. Он ускользает от них без особого применения грубой силы, использует только нечеловеческую гибкость и скорость, полосует металл когтями. На видео не слышно ни слова, ни звука, но Кацуки видит опасно оскаленные зубы, видит напряжение мышц под бледной кожей. Цепочка позвонков уходит вниз, острые лопатки похожи на обрубленные крылья, топорщатся, а бока ходуном. Красное кольцо вокруг груди — зловещий всполох. Яркий указатель, мол, режь здесь. Люди жмутся к стенам, но, стоит одному из санитаров сделать к нему шаг, он на него в это же мгновение набрасывается. Это должно быть жутко — то, как легко он вонзает зубы в горло, как просто выдирает кусок мяса. Кровь хлещет из раны, а Сол выплёвывает то, что у него во рту — предположительно трахея. Тут же вгрызается в плечо, но в этот раз не выплёвывает ничего, только крови становится больше. После третьего укуса его наконец оттаскивают от санитара. Тот сползает на пол и держится за горло, но из раны хлещет артериальной, дикий пульс выплёвывает кровавые брызги, пачкая пол. Никто на него больше не обращает внимания. Один из пленителей бьёт Сола по лицу наотмашь, а тот использует это, чтобы вонзить зубы в руку, держащую его за горло. Ещё один кусок плоти исчезает у него во рту, он снова скалится и раскрывает челюсти — в эту секунду между ними суют кольцо, удерживающее рот открытым. Его фиксируют вновь, в этот раз он двигается уже медленнее, не так агрессивно, с каждым рывком отчаяннее. Кацуки приходится отмотать ужасную запись немного назад, чтобы уловить момент, когда игла вонзается в шею Сола. Операция начинается, ещё когда он в сознании. Скальпель вскрывает горло, он выкашливает кровь — порез задевает гортань, не артерии. Чей-то другой нож лезет в раскрытый рот, делает надрез внутри, небрежный рывок. Кацуки почти слышит этот крик. Считывает по напряжению выгнувшегося в путах тела, по стиснутым кулакам и крови, бегущей между пальцев. Это тяжело. Видеть такое. Вся та война, через которую они прошли, его собственная смерть, все последствия, все предпосылки — всё это как будто ничто в сравнении с этим. Неоправданная жестокость, чья-то больная прихоть, и вот круг замыкается. Круг бесконечных страданий, из-за которых Сол молчит даже тогда, когда у него есть возможность говорить. Кацуки знает, что оно будет ему сниться. Знает, что будет видеть каждый раз, как и высматривать шрам у пацана под челюстью. Злость окутывает его всего изнутри, как второй слой кожи. Он решает усмирить её пока, но не забывать никогда. Никогда, пока Шинья не будет уничтожен.ххх
В третьем часу ночи он не спит, опять. Слишком много мыслей в голове, слишком много всего происходит за день. Он валяется в кровати часов с 11 вечера, а толку в этом никакого нет. Поэтому он спускается вниз. С верхней ступеньки последнего оставшегося пролёта замечает приглушённый свет на кухонном островке и замирает. Стоит ли ему там быть? Он беззвучно ступает вниз, хотя, может, в этом смысла ещё меньше. Сол уже смотрит в его направлении. В абсолютной тишине его присутствия тихо тикает таймер духовки, пахнет чем-то ненавязчиво сладким. Мальчишка поворачивается всем телом, отстраняя немного планшет, в котором что-то читает. Кацуки хмурится чисто для виду, хотя узнать, что мелкий делает тут в это время, интересно не меньше. Сол выдерживает его взгляд, затем делает медленный шаг в сторону и указывает на духовку. Будто это должно что-то объяснить, чёрт побери. — Почему не спишь? — вместо всего прочего всё равно спрашивает Кацуки. Шпендель только пожимает плечами, такой спокойный и немного настороженный. Кадры проклятой видеозаписи проносятся перед глазами. Будто зная это, Сол слегка склоняет голову, всматривается в лицо подрывника особенно внимательно. Выжидает чего-то. Хвосты лениво покачиваются у его ног, волосы выпущены из-за воротника бесформенной футболки с дебильной надписью — в стиле Деку, естественно. Кацуки хмыкает, неприязненно морща нос. — По какому случаю торт? Сол вскидывает бровь, очень выразительно у него это получается. Конечно, Кацуки предпочёл бы услышать ответ прямо, даже если и так понимает. Окольцованный красным узором палец тычет в экран. 3 часа как 20 апреля. Кацуки выдыхает и треплет собственные волосы, косится на мальчишку и фыркает. — Ты же в курсе, что твой голос не пропадёт, если ты будешь его использовать? Пацан насмешливо фыркает и облокачивается на стойку поясницей, скрещивает ступни. Принимает расслабленное, непринуждённое положение, но по нему только лучше видно, что оно обманчивое. — Разве ты не говорил, что тебе больше нравится, когда я молчу? Дважды, кажется, — он смотрит с хитрым прищуром, звучит всё ещё хрипло. Чувствует тут же перемену в запахе Кацуки, наверное, кисло для него. Так, должно быть, пахнет разочарование. Его лицо меняется тоже, становится более сдержанным. Он делает шаг навстречу и кладёт ладонь Кацуки на грудь, успокаивающе заземляет простым прикосновением. — Я не сержусь на тебя за это. Ты не первый мне говоришь подобное, так что меня уже не задевают эти слова. — Мне должно стать от этого легче? — тускло отзывается Кацуки. Даже не пытается убрать это прикосновение, почему-то терпит. Ладонь тёплая, он на этом фокусируется. Мальчишка улыбается чуть смелее и склоняет голову к плечу. — Тебе не в чем себя винить. Я не сержусь, и тебе не стоит. Если бы цеплялся за всё, что люди говорят, давно бы впал в депрессию. — У тебя её ещё нет? — Думаю, всё же нет. Из вас двоих я наиболее здоровый. Кацуки издаёт короткое низкое "ха" и отстраняет его ладонь. Но не отпускает. Удерживает за запястье, вжав подушечку большого пальца в пульс вен. — Пиздишь складно. Сол улыбается, ненавязчиво прислоняется виском к его плечу и замирает так. Оба они молчат, слушая окружающие звуки, зажатые звуки между ними. Внутри себя самих. Сол прикрывает глаза, опускает взгляд и улыбается уголком губ. Успокаивается полностью, больше не для виду. — Ты ходишь во сне, — говорит неожиданно, — а я нет. Твоя психика не выдерживает. Кацуки беззвучно вздыхает и обвивает его плечи одной рукой, другой зарывается в мягкие пушистые волосы и поглаживает за ухом немного грубовато. Тихое мурлыканье ему намного приятнее молчания. Всё это ощущается таким правильным, что шокирует. Кацуки погружается в это чувство. Ему нужно его разобрать и узнать получше, да, только поэтому. — А тебе снятся кошмары, — парирует тише, — и мертвецы. Мне нет. Тёплые руки обвиваются вокруг его талии, едва слышный смех мелко сотрясает расслабленные плечи. — Туше, мой герой.ххх
Собираются в этот раз на улице — ради исключения. Вообще-то Кацуки этого не планирует, он бы предпочёл остаться дома и позаниматься чем-то там, но Изуку оказался на редкость упрям, и не к месту, к тому же, а Сол поддержал. Предатели. И не то чтобы он против как-то уступить им в этом вопросе, хер бы с ними. Он принимает их как людей, которые ему действительно важны. По какой-то причине — на причины срать ему, он подсознательно понимает каждую. Он не видит ничего плохого в том, чтобы провести время с ними, когда оно есть у них троих. Дома или на улице, не суть важно. Они бы и так торчали сросшейся троицей. И это, честно, приятное чувство. Чувство не_одиночества, чувство, что он важен. Для него 20 апреля обычный день, ничего в нём особенного. Кацуки уже не помнит, когда в последний раз праздновал вообще хотя бы что-то. Но для них — для них эта дата особенная. Потому что он особенный. Они делают это для него. Поэтому он позволяет и даже расслабляется немного. А вот что остальные тут делают, он не представляет. Они просто появляются из ниоткуда, начинают шуметь, распускать руки, создают хаос и привлекают внимание, за что получают по репе. И вот за небольшим столиком их уже несколько человек. Тесно, но, стоит признаться хотя бы самому себе, весело тоже. — Мы жесть пересрали, чувак, — Эйджиро пихает мелкого в плечо своим, а тот не особо сопротивляется. Кацуки чуть не слетает со скамьи. Подзатыльник Бунтарь получает смачный, смеётся так же. Сидящий между ними, Сол ухмыляется, прижимается к боку подрывника ближе. — Доставил вам проблем, да? Гул возражений проносится над столом, заваленном едой навынос, которую бывшие одноклассники приносят с собой. Кацуки чувствует удовлетворение. Ему нравится, что мальчишка не просит прощения, ведь очевидно, что его вины в этом никакой. Может, он её чувствует, но пока ни одного "прости" из его рта так и не выползло. А вот Эйджиро своё чувство не прячет. Тень сожаления проносится у него по лицу, делает темнее глаза. Уголки губ опускаются, нижняя поджимается. Упрямо выдвигается подбородок. Кацуки пихает придурка в ответ так же, как тот его — через пацана, который начинает ворчать. — Ты виноват только в том, что раскидываешь вещи, чёртов неряха. По-твоему, мы тут твои мамки, что ли? В следующий раз будешь искать свой телефон в мусорке. Эйджиро посмеивается, неловко трёт затылок. Напряжение стекает с него хотя бы частично. Изуку прячет лёгкую улыбку за горлышком бутылки с лимонадом, потому что пить сегодня никто не в настроении. Денки пинается под столом, смешно пучит глаза. Сол не даёт Кацуки пинаться в ответ, переплетя их ноги и сжав бедро ладонью. Кацуки его руку скидывает шлепком. — Это в любом случае не вина Эйджиро, — пацан звучит спокойно и уверенно, с лёгкой улыбкой, хотя скрыть горечь от Кацуки у него не получается. — Только моя. Я был слишком беспечен. — Да о чём ты?! — Мина вскакивает с места, громко ударяя ладонями по столу. — В этом виноваты тупицы, которые сделали это с тобой! Боже, что за неугомонные люди! — она яростно вцепляется в волосы пальцами и стонет. — Поверить не могу, что среди учеников есть такие отморозки! Я бы их расплавила! — Ты бы отправилась в тюрьму за такое, — Кацуки хмыкает и отпивает из своего стакана уже остывший кофе. — Никакой геройской карьеры. — Всё равно бы сделала! Ууух, я бы так их отделала, что мокрого места не осталось бы! Тема не лучшая для обсуждений. Это явно не то, что котяра хочет разжёвывать. Он сидит с ними, в их шумной компании, но закрывается. Уходит в мысли, которые не отражаются на лице никак, кроме слегка прикрывшихся глаз. Улыбка исчезает с губ, он замирает. Изуку легонько тычет его носком кроссовка в голень, но промахивается, попадает по Кацуки. Тот тут же пинает в ответ и рычит. Сол поднимает голову и выставляет руку, удерживая подрывника поперёк груди, чтобы не кинулся в драку. — Боже, да почему вы такие глупыши, — он смеётся. Эйджиро наваливается на него, а Кацуки упирается ногой в землю сбоку от скамьи и давит в ответ. Мальчишка смеётся громче. — Тяжело же! Тяжело! Полегче, крепыши! Раздавите! — Будь сильным, мужик! — Эйджиро скалит зубы в широкой улыбке. — Кацубро правда набрал за последнее время! Кацуки взрывается тут же, вскакивает и хватает Бунтаря за воротник. — Чё сказал?! А ну иди сюда, волосы в дерьме! — Нет, вернись! — Сол хватает его за низ толстовки и тянет обратно. — Обнимай меня дальше! Кацуки выпучивает на него глаза. Так и замирает с занесённым для удара кулаком, Эйджиро комично застывает в его руках тоже. Виснет над скамьёй, вообще неудобно. Он весит чёртову тонну. — Я тебя не обнимал, сволочь, придержи придурь от меня подальше, — фыркает Кацуки. Эйджиро прочищает горло. — Вообще-то, бро, твоя рука была у него на спине с того момента, как мы вас вообще увидели. — На нём ёбаный поводок, если ты не видишь! — Кацуки отпихивает его прочь, позволяя Бунтарю упасть на землю. — Потому что этот придурок сбежит за белкой или ещё какой дрянью, а нам потом его искать! Сол низко посмеивается и тянет его снова. Кацуки отбивает его руку с коротким рыком, но на место всё равно садится. Денки ухмыляется, а Мина сидит, подперев лицо руками, смотрит с хитрой улыбкой. — На самом деле ты правда к нему липнешь, Блонди, — говорит она. Кацуки взрывает стол, потому что хватит с него этого. — Наша еда! — воет Денки. Да кому он вообще нужен, чёрт побери! — Жри говно. Ты, — Кацуки тычет пальцем в Изуку и швыряет ему в лицо поводок, — держи его возле себя. — И тут же вскакивает с места, но Изуку хватает его за руку, растягиваясь по столу. Хватка сильная, крепкая. Почти паническая. — Каччан, ты куда? Кацуки вырывается из кольца пальцев, показывает ему средний и обводит всех тяжёлым взглядом. — Сегодня мой сраный день рождения, а не день "выведи его из себя". Жрите, бля, чё дают. Он должен быть благодарным за таких друзей, правда. Они терпели его долгое время и до сих пор достаточно с ним близки. Но прямо сейчас ему нужно побыть от них как можно дальше. Всей этой кучки жалких неудачников вполне хватит, чтобы с пацаном ничего не случилось.ххх
И всё равно не может уйти далеко. Ему хватает нескольких агрессивных кругов по парку и одного чая с шариками, чтобы успокоиться. Обратно идти не хочется — он выбирает место неподалёку, усаживается под деревом и подставляет лицо солнечным лучам. Тут довольно тихо. Неприметный закуток, густые заросли деревьев. Никто его не трогает. По крайней мере, какое-то время это и правда так. Ровно до того момента, как сверху на него не приземляется чьё-то тело. Он вспыхивает сразу же, вонзает пальцы в чужое горло и нависает сверху. Сол довольно (и в то же время его напряжение никуда не успевает скрыться) ухмыляется. Первая его реакция вцепиться в руку. Он это и делает, но затем сжимает пальцами колени Кацуки. Подрывник рычит ему в лицо, опасно к нему склонившись. — С дуба рухнул?! — С сакуры, — звучит в ответ, улыбка растягивает губы так широко, что совсем не прячет зубов. Кацуки автоматически, на каком-то грёбанном извращённом рефлексе вспоминает залитые кровью рот, шею, грудь. Куски плоти, проваливающиеся в желудок. Умершего на полу санитара со вспоротым горлом и зловещей раной на плече, с торчащим наружу мясом. — И я не падал, я прыгнул. Наваждение разбивается стёклами внутрь, наружу пробирается реальность, обдувающая лицо прохладным апрельским ветром. Кацуки отстраняется рывком. Возможно, мог бы сломать эту шею, но не ломает, на этом и успокаивается. Садится на место и трёт лицо ладонями. — Не говори мне, что ты улизнул, — почти стонет. Сол садится напротив и задумчиво мычит. — Ну, мы начали играть в прятки. Думаю, Декиру знает, что первым делом я побежал бы к тебе. — Твой любимый Декиру не может нихрена осознать, что игры кончились, — Кацуки устало выдыхает. Но пацан выглядит нормально. Лепестки путаются в растрёпанных волосах, глаза блестят. — Я надеру ему жопу, а ты не смей мешать. Мальчишка смеётся, всё ещё неслышно. — Не могу обещать. Всё же он мне нравится. Возможно, аж настолько, чтобы убить за него. Он смотрит с намёком, прикрыв глаза и изогнув рот какой-то загадочной улыбкой. У Кацуки по спине и рукам мчится жар, ладони зудят от искр под кожей в готовности это лицо взорвать к чертям. Он только делает вдох, чтобы выпустить наружу шквал всего, но чужая ладонь закрывает ему рот. Сол пригибается, слегка приваливается всем телом, вжимая в ствол вишни спиной. Ещё через несколько ударов сердца совсем рядом кто-то проходит, топчется на месте, бесформенно ворчит знакомым голосом и идёт дальше. Кацуки устало смотрит на конченного кошака со своего места, только сжимает его рукав, не рискуя касаться кожи. Ладонь исчезает, осторожно отстраняется, мажет напоследок по щеке. Что-то новенькое. Сол улыбается уголками губ, отстраняется и понижает голос до шёпота: — Как думаешь, насколько хорошая идея отсюда сбежать? Кацуки хватает его за шкирку. Ну кто бы мог подумать, а. Придурок Деку снял с него поводок. Идиот. На что только он надеется? На здравомыслие, которого в пацане совсем нет? — Ты никуда не побежишь. — Не я, — тот качает головой. — Мы. Срочно хочу проверить кое-что. Кацуки моментально переключается. И внезапно ухмыляется. — Спарринг? Мальчишка кивает, какой же он довольный. Подрывник поворачивает голову, но сам он, конечно, ничего не слышит. Не видит. Сол берёт его за руку и тянет за собой. — Очень срочно, мой герой. Очень. Смертельно важно. В жизни Кацуки есть несколько не самых достойных моментов, когда он сбегал. Этот в их число не входит точно. Этот — первый, когда он сбегает с кем-то. Первый, когда сбегает не от себя.