ххх
К моменту, когда они заканчивают, поле выжжено. Кацуки валится в остатки травы с хриплым стоном и раскидывает руки. По ним разливается жар и боль, суставы ноют. Ему это нравится. — Чудовище, — выплёвывает всё равно. — Грёбанный демон. Сол смеётся, валяясь рядом. Кончики его пальцев зарываются в землю, там и тухнут окончательно. — Ого. Так странно услышать от тебя комплимент. Кулак Кацуки врезается в его плечо. Он рычит: — Это был не сраный комплимент, засранец! — А тот смеётся только сильнее, совсем не тихо. Этот звук приятен. — Меня это бесит! Какого дьявола ты… — Так быстро учусь? — Сол приподнимается на локте и подпирает голову рукой. Замирает так, расслабленный, разморенный отличным поединком, явно собой довольный. Рассматривает его лицо, медленно скользит взглядом от глаз ниже. Он улыбается, но Кацуки улавливает какую-то странную непонятную тоску, о которой не рискует спрашивать. Вместо этого ворчит: — Всё же стырил моё вращение. Утырок. Въебать бы тебе хорошенько. И несмотря на слова, всё равно где-то глубоко в нём есть восторг. Ему самому оно давалось непросто. Мальчишка осваивает его за две недели, как только берётся серьёзно. Последний бой Динамита явно его подкупил. Вряд ли он планировал использовать этот приём, но был достаточно распалённым, вращение просто пришлось кстати. Сол посмеивается. — Я не смогу повторять его слишком часто. Твоя грубая сила не вписывается в мой стиль. Мне нравится играться и видеть лица тех, кого я отправляю хорошенько вздремнуть. — Выпендрёжник хренов. — У меня тут такой пример, Кацунян. Как я могу сидеть на месте. — Щас внатуре тресну, — Кацуки стискивает кулак, угрожающе приподнимает руку. Между костяшек сверкают искры, но он и сам понимает, что на нормальный удар его уже не хватит. — Забудешь собственное имя. Ещё горячие после пламени пальцы накрывают его кулак, когти слегка вонзаются в кожу на внешней стороне кисти. На них Кацуки и смотрит, немного подвисая. Кажется, так близко видит во второй раз. В первый они чуть не выдрали ему глаза, но он не успел рассмотреть тогда. А они крепкие, чёрные, изогнутые. Действительно опасные и смертоносные. Он даже не сомневается, что с их помощью Сол отобрал немало жизней, и его пугает то, что он не страшится этого факта в целом. Зачем-то, он скользит взглядом выше. По точёному запястью, по немного натянутым мышцам предплечья, по ладному плечу, пока не достигает лица. Его изучает тоже. Блуждает от глаза к глазу, по носу, по линии губ. По лбу, не прикрытому чёлкой. По красным росчеркам линий на щеках и спинке носа, во внешних уголках глаз. Сол понимающе улыбается. Отпустив его руку, перекатывается так, чтобы зажать её между собой и землёй. В сгиб локтя Кацуки бьётся его живое и сильное сердце. Он точно улавливает лёгкую волну урчания, которое пацан издаёт горлом. Сол замирает, будто ждёт чего-то. Кацуки хмурится и затихает тоже. Прислушивается к себе, к своим ощущениям, к звукам вокруг них и между ними. Момент ощущается внезапно таким интимным. Они посреди ночи, на поле, поросшем травой, хорошенько разогретые, вспотевшие и запыхавшиеся. Тела расслаблены после отличного поединка, одежда липнет к ним. И никого больше. Ни одной души, ставшей бы свидетелем. В голове пустота и мириады мыслей, всё сразу. Он улавливает одну, бесформенную. Решается озвучить, сглатывает и только успевает приоткрыть рот. Но мальчишка перебивает: — Хочу тебя поцеловать. Кацуки ошарашенно моргает. — …Ха? — Ты мне позволишь? Первый порыв — взорвать его к чёрту. Но он быстротечный, скоро выветривается. Кацуки отталкивает привычную ему злость, он ведь обещал приберечь её для другого. А там, под ней, оказывается смущение, и к нему он тоже не готов. Так и застревает между первым и вторым. Сол не торопит его. Принюхивается только, облизывается кончиком языка и подаётся вперёд, утыкается носом ему в волосы. Кацуки хочет его оттолкнуть, но зависает, неуверенный в том, что в самом деле это его желание. — Да какого дьявола ты творишь, — шипит вместо этого. Короткий тихий смех подсказывает: дьявола не нужно творить, он и так уже тут. Кацуки замолкает. Сол немного отстраняется, но только для того, чтобы склониться прямо над его лицом. Так и замирает, мягко поглаживая его висок подушечкой большого пальца. Он и раньше часто Кацуки трогал, но никогда вот так. Не было в этом ни трепета, ни нежности. И что-то подсказывает, стоит только присмотреться: оно всегда в нём было, в нём самом. Он сдерживается постоянно. Он ненасытный. — Мне только показалось, или ты действительно пришёл сюда, чтобы что-то мне сказать, Кацунян? — голос его низкий. Кацуки не может сдержать странной дрожи в собственном же теле. Не под взглядом этих глаз. Бешеный стук сердца для мелкого, наверное, и вовсе оглушительный. — Хватит называть меня так, сволочь, — вот и всё, что он выдыхает — слабо. Сол склоняется ближе, улыбается, утыкается кончиком носа в волосы у него на виске. — А как называть? Нянцуки? Мой герой? Кацуки вспыхивает и отталкивает уже ощутимее. — У меня есть чёртово имя! Сучоныш, чтоб тебя… — Хочешь, чтобы я звал тебя им? — мелкий приподнимается, заглядывает в глаза, а у самого искристые и тёмные. Кацуки совершенно не готов к восхищению, которое в них видит. — Кааацуки. Тело прошибает дрожью, а он даже не понимает, в чём дело. Он сжимается, стискивает зубы. Ему почему-то нравится всё это. Какое-то конченное извращение, перешагнутый рубеж в никуда. В самый ад, видимо. Когда-то не так давно Сол сказал ему: "Ты выглядишь, как кто-то, что хочет попробовать, но боится", — потом склонил голову к плечу и улыбнулся глазами. — "А чего ты боишься? Что тебе не понравится? Или что понравится настолько сильно, что больше ни с кем не захочется? Или, может, что ни о чём другом думать не сможешь?". Тогда Кацуки подумал, что пацан, должно быть, слишком сильно ударился головой. Они были в медпункте после того, как он уложил нескольких второкурсников. Денки взахлёб рассказывал о тренировке Мине, Кьёке и Ханте, кажется, прямо за дверью, прекрасно зная, что его слышат. Кацуки тогда оттолкнул пацана и вышел первым, оставив их всех позади. А теперь он думает: да к чёрту. Он выдавливает: — Невыносимый, — и голос дрожит, но к чёрту и его тоже. — Делай ты, что хочешь. — Я много чего хочу, — задумчиво бормочет Сол и прихватывает губами кожу у него на плече. Едва ли ощутимо на самом деле, но Кацуки видит. Он чувствует. — Мне правда можно? Кацуки прячется. Закрывает глаза, отворачивается, накрывает лицо сгибом локтя. Скрывается от себя самого больше, чем от пытливых глаз. Нервно, он сглатывает. — …Не здесь. — А? Кацуки бьёт по земле кулаком, выпуская кубарь эмоций так, смотрит резко и зло. Медленно разжимает пальцы и выдыхает сквозь зубы: — Ты, что ли, оглох? Я сказал, не здесь! Тебе ещё раз въебать?! Слишком много ты с Деку общаешься, чёрт побери! Сучий тормоз! А потом сам же хватает пацана за шкирку, швыряет его на ноги и топает вперёд. Он сутулится, закрывается, пытается спрятаться, а самому от этого тупого недостраха тошно уже. Ему не нужно оборачиваться, чтобы знать, что мелкий идёт за ним.ххх
Они уже не в первый раз тут, в его комнате. Кацуки знает, Сол был тут раньше и человеком, а про кота в курсе. Но это первый раз, когда всё вот так. Сол прижимает его к стене раньше, чем закрывается дверь. И всё ещё ничего не делает. Кацуки смотрит на него зло, зажато, дыхание обжигает ему губы. Мальчишка улыбается, откровенно любуется. Зрачки в его глазах широкие, почти полностью захватывают винную красноту радужек. Кончики пальцев пробегаются по краю щеки Кацуки, мягко зачёсывают волосы за ухо, щекочут край ушной раковины. Кацуки не выдерживает. — Блять, я не понимаю, тебе что, особое приглашение нужно?! Сол коротко мажет взглядом по пульсу у него на шее, облизывается кончиком языка и — наконец-то, блять! — целует. Так, будто уже чертовски давно хотел этого. Кацуки не отвечает сразу. Ему нужно привыкнуть к ощущениям, распробовать их. Это новый опыт для него, он хочет нырнуть в него с головой. Несносный мальчишка не давит на него. Замирает так, глаза прикрываются. И Кацуки тихо выдыхает, приоткрывает навстречу рот. В него Сол ныряет языком, всё так же неспешно, без какого-либо напора. Даёт ему время и пространство, даёт шанс на побег. А Кацуки — Кацуки не хочет бежать. Немного несмело, на пробу, он двигает языком навстречу. И, будто только этого ждал, Сол действует решительнее, намного более. Обнимает лицо Кацуки ладонями, поглаживает кончиками пальцев за ушами. Он легко находит какие-то до нелепости чувствительные места там, от прикосновений к которым Кацуки вздрагивает и мычит в поцелуй. Он не даёт вести тут. Перехватывает инициативу, а Сол легко ему её отдаёт. Уже более уверенно, Кацуки ныряет языком в его рот глубже, целует напористо, будто это он изглодавшийся неудачник. Штука вот в чём: у Сола достаточно сил, чтобы противиться, чтобы превратить это в очередное состязание, но он уступает. Кацуки прижимает его к стене спиной без особо труда. От резкого удара в рот ему проливается хриплый выдох, он его глотает и целует снова. Сол обнимает его крепче, ладонь находит место у Кацуки на затылке. Теперь между ними почти нет пространства вообще. Они так крепко друг к другу прижаты, а Кацуки неожиданно мало, он хочет больше. Сам подаётся ближе, пока не вырывает ещё один сдавленный звук из чужой груди. Они целуются и целуются, и это так тупо, но как же ему вкусно. Ладони легко устраиваются на точёной талии, сжимают её, большие пальцы упираются в мягкое пространство между тазовыми костями. В ответ на это когти оставляют крошечные царапины у него на плечах, и он впервые издаёт звук, похожий на рык, прямо Солу в рот. — Блять, — шумно выдыхает он, тут же утыкается мальчишке в ключицу лбом. Его колено между чужих коленей, а тот специально толкает бёдра вперёд, прижимается ещё ближе. — Ты… Кто кого целует первым — непонятно. То, что Сол поддаётся — правильно. Кацуки в восторге. Сол подстраивается под его ритм и открывает рот навстречу, пускает язык глубже, позволяет исследовать. Ловит его губами и сосёт, медленно и томно делает головой движения, по которым легко можно догадаться, что именно он показывает. Кацуки низко стонет и сжимает его ладонями сильнее, сильнее сажает на бедро. Оба они твёрдые, вот же чёрт. Они прерываются всего на мгновение, за которым Сол сам подаётся вперёд, снова целует его, на этот раз по-настоящему глубоко и по-настоящему жадно. Пальцы его путаются в светлых волосах, и он притягивает Кацуки ближе, пока они не ощущают биение сердец друг друга кожей. — Чёрт, — от того, каким Сол звучит задушенным, Кацуки хорошо. В паху искрит. Но мальчишка сжимает его волосы крепче и оттягивает его голову от себя. Подрывник рычит, а Сол усмехается, облизываясь, и накрывает свободной ладонью его грудь. Он прислушивается, ловит каждый удар сердца. Пальцы сгибаются, сгребают ткань футболки. Когти почти угрожающе прижимаются острыми кончиками к коже под одеждой. — Нам понадобится смазка. Я знаю, что она у тебя есть. — Нахрена? — Кацуки смотрит на него внимательно. Хватку не ослабляет, но и крепче не сжимает. Сам тычется мальчишке под челюсть носом, глубоко вдыхает, спускается по шее ниже. Сол выгибается, запрокидывает голову, открываясь для него, а затем отталкивает, выигрывая себе пространство. — Ты же хочешь зайти дальше, да? — он ухмыляется. — Можешь не пытаться мне врать, я отлично тебя слышу. — Не хочу, придурок. — Лжееец. Если скажешь так ещё раз, я не буду ничего делать. Скажи, если действительно не хочешь. Кацуки смотрит на него хмуро. Продолжить спорить хочется, соблазн велик. Но он молчит, всё ещё не до конца понимая. Сол выдыхает и поднимает ладонь на уровень лица, складывает три пальца рядом, остальные два сгибает. — Я не буду рвать тебе задницу членом, — поясняет терпеливо, — пока. Может, потом. Сегодня хочу посмотреть, как ты кончишь от одних пальцев. — Твой жалкий член не порвёт мне ничего, — Кацуки самодовольно ухмыляется, скрывая смущение. Только, правда, нервозность его Сол наверняка слышит. Он не торопит. Даёт время обдумать и решить, не давит, просто ставит в известность и даёт выбор. Всё как всегда. Кацуки поджимает губы, рассматривает пальцы, когти, которые исчезают, втягиваются, заменяются кольцами красного на костяшках. Тогда делает шаг назад, медленный. Шаг к кровати. Сол беззлобно усмехается. — Ну, я в любом случае не собираюсь использовать его, — насмешливо замечает он и отлипает от стены каким-то волнообразным движением — сначала бёдрами, затем поясницей, потом лопатками. — Ты не осилишь этого в первый раз. Кацуки воспламеняется изнутри от упрямого желания доказать всем и каждому, что он лучший. — Чё?! Послушай сюда, ты..! Если ТЫ можешь, то и я! Сол посмеивается и ласково целует его. Прикосновение короткое, но неожиданно приятное. Такое естественное. Кацуки хочет углубить поцелуй, но тот уворачивается и зарывается в тумбочку, оставляя подрывника наедине с осознанием о тактильном голоде и помешательстве на поцелуях. Вау. — Мне понадобилось для этого много лет, знаешь. Хотя меня удивляет, что ты хочешь член себе в задницу. Я не хочу сделать тебе больно, — говорит Сол между делом. На пару секунд, он замирает. — У моего тела есть некоторые особенности, которые сильно усложняют процесс. — Ты импотент? Мальчишка смеётся, на мгновение прерывая поиски. Плечи его подрагивают. Глаза сверкают из-за одного из них. — Нет! Не совсем. Тебе ли не знать, что это не так? Ты же чувствовал, как у меня стоит, Кацуки. Кацуки медленно краснеет. Зря он сказал ему использовать имя, теперь это неловко до ужаса. Настолько обнажает. Сол урчит, довольный, и возвращается к поискам. Подрывник не собирается ему помогать, пусть мучается один. Вместо этого садится на кровать и отводит взгляд в сторону. — Придурок. Сол хмыкает, принюхиваясь. Сидит так какое-то время, расщепляя, наверное, запахи. Сто процентов слышит запах печенья, которое Кацуки прячет в столе, вот же ж. Но теперь хотя бы двигается в верном направлении. — Я не против взять тебя, — звучит нейтрально, — но, боюсь, ты этого просто не вынесешь. Потеряешь сознание от гиперчувствительности или истощения, пока я кончу. В воздухе повисает неозвученное окончание, о котором Кацуки догадывается. Он откидывается назад, на локти, и опускает взгляд на пол. Втягивает немного голову в плечи. — Тогда… — почти рычит, напряжённый, сглатывает и пробует снова, подняв взгляд. — Тогда я могу взять тебя. Сол сладко мычит. Небольшой тюбик со смазкой уже у него в руках, когда он поворачивается к Кацуки лицом. Руки его подрагивают, дыхание чуть сбивается — он его контролирует. — Можешь, — согласно кивает и задвигает ящик обратно, — но не сегодня. — Он подходит к кровати, ставит колено между разведённых ног Кацуки, склоняется ближе и улыбается. — Сегодня я покажу, как тебе может быть хорошо.ххх
Кацуки говорит: — Я тебе, нахрен, лицо взорву, — голос его дрожит. Он прячется в сгибе локтя, потому что прекрасно знает, что весь красный. Взгляд алых глаз жжёт. Ладонь Сола обвита вокруг его члена. Это мягкие, неспешные движения по всей длине, чередующиеся с более резкими, почти грубыми. Стоит кулаку прокрутиться, Кацуки извивается, не в силах контролировать собственное тело. Сейчас оно ему не принадлежит. Он чувствует, как сочится себе на живот. Всё в нём звенит от напряжения. Голос срывается снова. Чужие губы прижимаются к его плечу, их заменяет открытый мокрый рот. Острые зубы отмечают кожу, скоблят по ней, но не кусают по-настоящему. Пока что. Кацуки не может не прокручивать в голове низкое и опасное "так бы тебя и съел", реагирует чутко. Вздрагивает, сжимается, поджимает живот. Стоит отвернуться, рот мальчишки перемещается на открывшуюся шею. Когда горячий шершавый язык с более грубыми, чем у кого бы то ни было, краями вылизывает уязвимое место, он чувствует, как сильно собственный пульс частит. Он задыхается, разводит ноги шире, желая получить больше. Сол спускается по сосцевидной мышце вниз, пятнает укусами и поцелуями грудь и живот, утыкается носом во впадинки, вылизывает пресс. А затем Кацуки чувствует палец. Смазанный, он прижимается к анусу. Кацуки отчасти даже ждёт. Мгновенное давление, жжение растяжения, давление изнутри. Он к этому готовится. Но этого нет. Подушечка пальца просто давит в мышцы, поглаживает, лаская и дразня. Приручает, понимает Кацуки. И задыхается, жадно хватает ртом воздух, когда подушечка большого упирается в упругое место под мошонкой. Сол ухмыляется с пониманием и знанием в тёмных глазах. Он снова наклоняется к лицу, целует подбородок, ведёт приоткрытым ртом по выгнувшейся, выставленной для него шее к ключицам. Чем ниже спускается, тем отчётливее тело Кацуки реагирует на ласки. По разгорячённой коже чёрные волосы скользят щекотно, выкручивают чувствительность на максимум. Кацуки готов натурально с ума сойти. Он толкает бёдра вверх, в кулак, но кончить не может. Ругается сквозь стиснутые зубы, сжимаясь сильнее. Тихий смешок звучит снизу. Горячий язык скользит от центра груди, от невидимого, уже несуществующего шрама вверх, по трахее и подбородку. — Чего ты прячешься? — звучит непринуждённо, так легко и естественно. Кацуки выставляет себя сильнее, неосознанно подставляется, предлагает практически. Укол острыми зубами в мягкое место под подбородком заставляет его вздрогнуть. — Я ведь уже всё видел. — Иди ты, — выдыхает Кацуки скомкано, а Сол в ответ урчит. — Твою мать… Да пошёл ты… — Я уже пришёл. Кончик пальца пробирается внутрь, но не глубоко. Замирает где-то на первой фаланге, покачивается туда-сюда в неспешном темпе. Кулак на члене снова выкручивается, так медленно, подводит к черте сумасшествия слишком уверенно и умело. Кацуки воет от возбуждения, ему так горячо, он не может дышать. — Блять… — только и хрипит сдавленно. — Я дам тебе кончить, когда палец будет внутри, — мягко говорит Сол. — Пока только один. Тебе лучше расслабиться. Я не собираюсь причинять тебе боль, мазохист-сан. — Сволочь… Сол утыкается ему в висок носом с едва слышным смешком. — О да, говори со мной больше, — он хмыкает, а палец толкается глубже на пробу, — твой голос сейчас звучит прекрасно. Кацуки бессильно рычит и напрягается, струи дыма щекочут ноздри. Он понимает, что перевозбуждён, контроль над причудой летит к чёрту. Ему приходится взять себя в руки. Он делает несколько глубоких вдохов, запредельных выдохов, повторяет про себя "расслабиться". И у него получается. Медленно, фаланга за фалангой, неспешно растягивая и тщательно смазывая изнутри, палец входит полностью. Сделав несколько неглубоких движений, Сол тянет его наружу, затем толкает обратно внутрь. Будто специально так, чтобы Кацуки узнал каждую костяшку, каждый узел сустава. Подрывник расслабляется на нём, большее не пытается панически сжать. Это не больно, просто непривычно, он прислушивается. Сол разворачивает ладонь, подушечка пальца давит на стенку в сторону мочевого пузыря. — Готов кончить в свой первый раз, мой герой? — тихо спрашивает он. Кацуки презрительно усмехается и отнимает руку от лица только для того, чтобы показать ему средний палец. — Я уже кончал раньше, придурок. В ответ на это мальчишка мягко улыбается и давит пальцем сильнее, мягко ведёт вверх-вниз, пока не натыкается на… Кацуки напрягается всем телом. Похоже на вспышку тока с позвоночнике, на жар под кожей. На самое яркое возбуждение, какое он только испытывал. Второе прикосновение заставляет его шумно выдохнуть и распахнуться сразу полностью. Глаза широко раскрываются, он хватает ртом воздух. Сол дарит поцелуй в уголок челюсти и давит снова, массирует рядом. Кацуки просто не в состоянии сдерживать те позорные короткие стоны, что из него рвутся. Член сочится только сильнее, он весь в смазке, весь чертовски мокрый, хотя всё ещё зажат в кулаке. Он скрючивается, перегруженный ощущениями. Смотрит на низ своего живота так, будто может увидеть, что происходит внутри. Чужой язык ведёт по краю его щеки, слизывая пот, зубы смыкаются на краю уха. Кацуки стонет сдавленно, сжимается, неосознанно раскачивает бёдра навстречу. Всё его тело пылает и тонет в удовольствии, которое он находит в себе силы признать. Его сковывает дрожью. Он чувствует, что ещё чуть-чуть… Кацуки откидывает голову, вцепляясь пальцами в постельное бельё. Бесконечные прикосновения к тому чувствительному месту внутри него не позволяют ему молчать, а обжигающий взгляд чужих глаз подталкивает к краю сильнее. Он кончает с хриплым разбитым стоном сквозь зубы. Давление на простату прекращается, но палец остаётся. Кулак выдаивает остатки семени из члена, затем останавливается тоже, как только Кацуки становится слишком чувствительным. Это что-то, чего он никогда прежде не испытывал. В подростковом возрасте он даже не думал о том, что задницу можно использовать для чего-то такого, хотя видел достаточно порно. Гетеро, естественно. А став героем, он едва находил времени на сон, о какой дрочке речь. Если и удавалось, он предпочитал делать всё быстро, без изысков. У него не было времени на познание себя и эксперименты. Даже смазка была всего лишь подарком-издёвкой от бывших одноклассников. Приходя в себя, он отмечает, как чужие губы выцеловывают его висок, скулу, уголок рта и сам рот. Поцелуй ненавязчивый, будто Сол не уверен, что Кацуки в порядке. Кацуки кусает его язык и ныряет в рот своим, выпирая прочь. Чужое урчание вот так ощущается странно, щекотной вибрацией в горле. Кацуки целует его ещё глубже, ещё более жадно. Просто потому что. Он всегда делает то, что хочет. Раскрытая ладонь неспешно скользит по его животу, растирает смазку и семя. Это могло бы быть противным, но нет. Кацуки напрягает мышцы, давая ему больше. — Если ты готов, — мурлычет Сол напротив его губ, — дай мне знать. Кацуки тут же скалится ему в ответ, подбираясь на кровати. Голова ещё немного кружится, но ему хорошо. Медленно, он возвращает себе контроль над телом. — Я готов, — рычит сквозь оскаленные зубы. — Не надо со мной сюсюкаться, как с безмозглым щеночком! — Ты прав, — Сол согласно мычит и мягко вынимает палец, но только для того, чтобы добавить смазки и приставить к входу сразу два. — Ты очень даже мозглый. — Уродец! Хватит смеяться надо мной! — На твоём месте я был бы поаккуратнее с выбором слов. Когти всё-таки. — Ты, блять… Ты так не поступишь. — Кто знает. Соблазн велик. Этот гадёныш… Он с ним играет. Наслаждается этим всем, даже не пытаясь скрывать. Сол ухмыляется уголком рта и мягко подталкивает его в бок, заставляя перевернуться. Но даже оказавшись на боку, Кацуки чувствует, что тычки не прекращаются, поэтому переворачивается на живот со злым рычанием. Тут же сгребает подушку, прижимается к ней лицом и, подчиняясь направляющим движениям, разводит ноги. Сол замирает позади, рассматривает его, кажется. Любуется даже, может. Прижимается губами к плечу, а затем мурлычет в ухо: — Я вставляю. Теперь два. Спасибо, блять, за предупреждение.ххх
Кацуки мало что понимает. У него в голове всё ещё мутно, он слишком разморен. Но всё равно тычет за спину средний палец. Пусть заморыш не зазнаётся и не думает, что он слишком покладистый. Сегодня — исключение, а не правило. Чего не ожидает, так это что Сол подастся вперёд и обхватит палец губами, мгновенно затянет в рот. Кацуки весь напрягается от этого, натягивается. Что-то хищное просыпается в нём самом, что-то собственническое, когда он смотрит на это. Когда сгибает палец и вводит его глубже, а горячий язык обволакивает его, прижимает к нёбу. О язык Кацуки трётся подушечкой — ему это позволяют. С лёгкой ухмылкой, Сол втягивает щёки и обводит подушечку, щекочет линии сгибов. Его собственные пальцы медленно входят сзади. Их Кацуки принимает почему-то спокойнее, чем один. Может, потому, что уже знаком отчасти с этим чувством. Теперь, можно сказать, даже предвкушает. Нервы всё же немного сдают. С каждой секундой, что пацан медлит, Кацуки заводится сильнее, и вот уже грубое "давай быстрее, сволочь" срывается с языка. Его он тут же прикусывает. Сол над ухом издаёт тихий довольный звук, но что в нём на самом деле есть, так это гордость. И гордость не за себя. Пальцы оказываются внутри по самые костяшки — только тогда Кацуки и выдыхает. В этот раз он уже не пытается спрятаться, хотя его глаза закрыты. Он старается дышать ровно и не зажиматься, слегка выгибает поясницу. Сол мягко целует его в макушку и делает несколько движений просто так, прежде чем коснуться, наконец, простаты. Кацуки низко стонет в ответ. Тут же толкается навстречу, раскрывается ещё больше. Горячая ладонь скользит ему под живот, ведёт по нему вниз и обвивает мокрый член. Кацуки сдавленно всхлипывает и толкается сильнее. Он не может решить, что ему выбрать, что нравится больше. Он был бы в ужасе от того, как много удовольствия бывает от пальцев в заднице, но прямо сейчас больше всего этого хочет кончить. Кулак встречает его тугим кольцом, а сзади ещё два пальца наполняют его, растягивают и массируют простату круговыми движениями. Судя по всему, Сол не спешит помогать. Он освобождает член, ведёт ладонью вверх и давит на живот, вынуждая сначала поднять выше бёдра, затем и самому подняться на колени. Тут же одобрительно урчит и начинает выводить пальцами по животу и груди спирали и зигзаги, растирая капли пота и то, что осталось с прошлого раза. Боже, это так грязно, но так сладко. У Кацуки от возбуждения аж пальцы на ногах поджимаются. Он откидывает голову на чужое плечо и стонет, тут же закусывает губу, затыкая себя. Вжимаясь в Сола лопатками, отчаянно раскачивает бёдра, насаживаясь на пальцы жадно и бесстыдно. Он весь горит, ему так плохо и так хорошо. Горячий рот снова исследует его плечи, следует по изгибам трапециевидной мышцы, по шее. Нос зарывается в мокрые волосы за ухом, глубоко вдыхает тугой запах. Кацуки содрогается от этого. Острые зубы мажут по перекату шеи, но не кусают. Вместо этого Сол прижимает Кацуки к себе сильнее и ускоряет движения рук, снова возвращая вторую на член. Даёт больше, чем Кацуки может принять, и рычит — низко, раскатисто. Так, как люди не могут, но может он. Кацуки сжимается, сбивается с дыхания и стонет в голос. Кончает во второй раз именно так. Обессиленный, он заваливается вперёд и даже не пытается прикрыться. Он всё ещё ощущает пальцы внутри, давление суставов на пульсирующие стенки. Аккуратно, Сол убирает один из них, оставляет зачем-то второй. Смешно, очень. Раньше Кацуки даже не думал о том, что будет кончать от пальцев в заду, а сейчас уверен: убери Сол их полностью, он умрёт. Ему нравится это чувство. Ему нравится, с каким обжигающим обожанием мелкий недоросток на него смотрит, буквально пожирая глазами. Как чутко следит за ним, склонившись над плечом, заглядывает в лицо. А Кацуки весь зарёванный и сопливый, но ему так плевать на это, кто бы знал. Он сам поворачивается к нему и… Сол неожиданно стонет, будто ничего красивее в жизни не видел. Аккуратно, он ложится сверху. Так не очень удобно, они лучше вписались бы друг в друга лицом к лицу, но это не мешает поцелую случиться. Кацуки целует его в ответ лениво, едва ворочает языком. Он чувствует себя уставшим, выжатым до последней капли. Но запах вулканов будоражит его, запах пепла, пламени и карамели. И он вдыхает его глубже. — Ты тоже от такого кончаешь? — хрипло и слабо выдыхает. Голова бессильно опускается на матрас, утыкается лбом. Сол трётся о его макушку носом, зарывается в волосы пальцами и ласково перебирает, обнажает лицо. — Могу. Но это очень сложно для меня. — Почему? — Кацуки собирает себя в кучу, чтобы перевернуться. Чтобы оказаться с ним лицом к лицу. Чтобы видеть его в этот момент. Сол вынимает палец и пристраивается рядом, вытирая руку о салфетку. Кажется, он всё понимает. Наверняка понимает, он ведь… был в принимающей роли. Но было ли ему в ней хотя бы раз хорошо так, как Кацуки сейчас? — Из-за того, что я провёл на наркоте несколько лет. Тебе это, наверное, неизвестно, такому ведь в школе не учат, но наркоманы со стажем имеют некоторые проблемы. Целую кучу, на самом деле, — несмотря на слова, Сол улыбается, нежно и мягко. Он возвращает ладонь в волосы Кацуки, снова гладит его и выглядит при этом таким спокойным, почти умиротворённым. Если только не брать во внимание взгляд. Взгляд, в котором боль. Несмотря даже на неё, под бережными прикосновениями Кацуки расслабляется, опускает плечи, но слушает внимательно, а Сол продолжает. — Многие из нас даже возбудиться не могут, женщины практически не могут забеременеть. Нулевое сексуальное желание почти у всех. У меня оно есть, я могу возбудиться, но мне, чтобы финишировать, нужно гораздо больше времени и чтобы планеты определённым рядом стояли. Тишина разливается на некоторое время. Кажется даже уютной. Палец Сола водит по спинке носа Кацуки, от кончика идёт вверх, через особенное какое-то местечко между бровей. Он обводит их разлёт, гладит лоб, будто пытается стереть все морщины оттуда. Кацуки ловит его руку и тихо вздыхает. — Это того мужика рук дело, так ведь? Сол замирает ненадолго, короткая пауза. Быстро проходит. Он кивает. — Я был его игрушкой много лет. Он отдал меня в бордель почти сразу после того, как нашёл тут, в Японии. Я был бесхозным ребёнком, а в то время все дети становились разменной валютой в торговле. Можно сказать, мне повезло, что на органы не пустили. Но знаешь, я не самый лучший кандидат в шлюхи. Единственный способ сделать меня послушным и удержать, особенно рядом с ним, это наркотики. А он, ну, их создаёт. Для Свифта. Для меня, получается? Это так горько. Кацуки шипит: — Больной ублюдок. — Да, — Сол улыбается, в этот раз получается по-настоящему. А Кацуки чувствует это. Чувствует, как они теперь вдвоём. Что у них желания схожи и цели плюс-минус те же самые. Что они правда союзники. Он видит, что Сол чувствует то же самое. — Пусть не от него, но ты защитил меня в прошлый раз, мой геро, — он тихо урчит, и это забавное прозвище не звучит издёвкой — оно никогда так не звучало, — оно звучит нежно и трепетно. — Я знаю, что защитишь снова. — Блять, ещё как, — Кацуки рычит. Кулак стискивается так сильно, будто он прямо сейчас встанет и пойдёт надирать задницы (а он не). — Убью его нахрен, размажу в ноль. Ни косточки не оставлю — всё подорву, мать его. Мы все это сделаем. Сол смеётся и прижимается к его носу кончиком своего. В его глазах есть что-то, что-то мрачное, что-то о сожалении, но он всё равно говорит: — Спасибо, Кацуки, — а затем неожиданно пробегается языком поперёк его рта и ухмыляется. — Готов к третьему раунду? Пальцы Кацуки сжимают его нижнюю челюсть. Он притягивает пацана к себе ближе, чтобы прорычать прямо в губы: — Давай, сучонок, заставь меня кончить ещё один раз. Сол в ответ обнажает в хищной улыбке зубы.ххх
В третий раз Кацуки чувствительный до ужаса. Он вздрагивает от всего подряд, от любого прикосновения. Спокойно принимает один палец, два. На третьем ему уже ощутимо тяжело, но он справляется и с этим тоже. Ему кажется, Сол действует немного более отчаянно, чем раньше, но думать об этом у него не получается. Он слишком занят тем, что бесконечно стонет и скулит, не может даже нормально вздохнуть. Голова кружится, тело кажется ватным, тяжёлым, непослушным. В этот раз снова появляются слёзы — он их не прячет. Чёрт с ними. Вместо этого хватается за Сола, теряет контроль над причудой всего на мгновение и подпаливает футболку у него на плече и талии, когда пытается добраться до горячей кожи. Пацан оставляет царапины у него на спине, стоит только сжать его член сквозь штаны, и ощутимо больно кусает за ключицу. Это первый раз, когда Сол кусает в принципе, ещё и почти по-настоящему. Следы от зубов зудят, капли крови набухают алым во влажных лунках. Кацуки в восторге. В своём удовольствии, он задыхается, выставляет на обозрение горло и низко стонет Солу в рот. Толкается бёдрами навстречу пальцам, растягивающим не менее приятно, чем дразнящим, и хнычет. Нетерпеливый, гонится за освобождением, а Сол не двигается больше. Даёт ему самому всё сделать. Кацуки рычит и вонзается пальцами в его бицепсы, пятнает синяками и рваными царапинами рёбра и изгибы талии, жёстко сжимает бёдра. Когда тянется к горлу Сола, тот выставляет его для него и мурлычет, принимая грубую ласку, чередующуюся с болезненными укусами. Зубы у Кацуки тупые, хотя очень крепкие, и вполне могут проткнуть кожу. Но не делают этого. Сол меняет позицию. Они остаются на боку, но теперь Кацуки опять прижимается к его груди спиной. Сол тут же уделяет внимание его члену, грудным мышцам, животу, всему и сразу. Он тоже ненасытный, ему тоже мало, он тоже хочет больше. Прижимается открытым ртом к задней стороне шеи и плеч Кацуки, целует горячую мокрую кожу и ощутимо кусает. И при этом продолжает накачивать его пальцами. Кацуки сжимает в кулаке одеяло, на котором и так уже полно следов от поджогов. — В следующий раз, — задушено выдыхает он, отчаянно толкаясь навстречу и поскуливая от давления на простату, — я-я… Б-лять! Доведу тебя… сволочь… Будешь кон-чать и умо-ах!-умолять меня, ах! А-ах! Нгг! Дать тебе! К-кончить! Ещё раз! Блять! Сол посмеивается ему в шею и проводит языком горячую влажную полоску. Сгребает грудную мышцу Кацуки ладонью и стискивает сосок между костяшек, вырывая из его горла ещё больше стонов, ещё больше вскриков. Ему больно, но совсем чуть-чуть, и он принимает эту боль, наслаждаясь ей. — Раз ты так говоришь, Кацуки, — выдыхает пацан томно, перемещая руку по животу ниже, пока не обвивает член и не начинает быстро двигать кулаком по нему. От резких движений смазка разбрызгивается вокруг маленькими каплями. Сол прижимается к месту под ухом губами и жарко шепчет: — Позаботься обо мне, мой герой номер один. Кацуки всхлипывает, откидывает голову назад, поскуливает и рассыпается. В другой ситуации он бы воспринял это собственным поражением, но в этой мирится с ним, выдыхая дрожащее: — Сильнее! Сол сладко мурлычет. Стискивает пальцы крепче, ускоряется, вырывает из него ещё больше звуков, вскриков, рыков и влажных хлюпов. Теперь Кацуки не нужно много, чтобы кончить в третий раз. Но за мгновение до оргазма Сол убирает руку с его члена. Кацуки слишком заведён. Пусть с задержкой, он всё равно кончает. Спина выгибается, мышцы натягиваются, хаотично сжимаются. В полнейшей прострации, он хватает ртом воздух, постепенно затихая, пока судорожно вдыхает и выдыхает. Он дрожит всем телом, которым прижимается к Солу, и Сол обнимает его, опять оставляя один палец внутри. Так всё это и заканчивается. Их маленькая игра завершается в тот момент, когда Кацуки затихает совсем. Теперь они снова — преступник, временно и по-своему поддерживающий хороших парней, и герой, присматривающий за ним. Кацуки ловит себя на том, что не хочет, чтобы всё было так. Он поговорит об этом с Изуку и Айзавой позже, но для себя — для себя решает, что преступников среди них нет. Сол мягко разворачивает его голову к себе, прижимается ко лбу своим и закрывает глаза.ххх
То, что они лежат в одной кровати, в какой-то мере даже привычно. Пацан и правда видел его уже голым, спал с ним, только не в этом виде. Они просыпались лицом к лицу, практически нос к носу, столько чёртовых раз. Сейчас, может быть, это уже не так уютно. Для Кацуки. А Сол таким вещам просто не придаёт никакого значения. Спустя какое-то время мелкий поднимается. Видно, что ему не хочется, и, честно, Кацуки не думал, что ему нужно разрешение или приглашение остаться. Он наблюдает за тем, как мальчишка выскальзывает в коридор, ведущий к ванной, а возвращается уже с мокрым полотенцем. Кацуки слишком лень двигаться, поэтому он позволяет ему все эти вещи. Обтереть себя, почистить. Даже не морщится практически, пока смущение топит грудь и жжёт плечи. Сол ухмыляется, наклоняясь к нему чуть ближе. Кацуки думает, что для поцелуя, но тот этого не делает. Будто место для поцелуев осталось там, в закончившейся игре. — Мяу, Кааацуки, — пацан ухмыляется, как только замечает, что подрывник прислушивается, — научишь меня делать те маленькие выстрелы? Кацуки коротко скалится и отворачивается. — Пошёл нахер. Его голос хрипит и обрывается, сорванный, ну кто бы мог подумать. Сол смеётся, кладёт бутылку с водой рядом и облокачивается на его бок спиной, подтягивая к себе колени. — В следующий раз. Мы так договаривались. Ты дал мне столько обещаний, я помню каждое. А затем Кацуки открывает глаза. Он резко смещается, хищно и опасно кидается вперёд, однако его тело оказывается слабее, чем он ожидает. Будь на его месте кто другой, наверняка впал бы в ступор, но Кацуки ориентируется быстро. В считанные мгновения он опрокидывает Сола на кровать и закидывает ногу ему на бёдра. Властно притягивает к себе, сгребая в кулак волосы на затылке, и тут же оттягивает голову назад, чтобы грубо атаковать рот и горло. Сол забывает, как дышать, слишком откровенно. Он стонет в ответ на эти действия — открыто, голодно, так, будто нуждается в этом сильнее, чем в чём-либо ещё. — Боже, — он крепко сжимает талию подрывника ладонями и замирает с широко раскрытыми глазами. Кацуки смотрит на него с ухмылкой, сверху вниз, изучает пытливым взглядом. — Тебе нравится, когда тебя контролируют, хах. Сол насмешливо фыркает и выводит пальцами круги на его пояснице. — В этот раз ты не прочь был отдать контроль мне. Очень горячо было, кстати. Кацуки упирает костяшки кулака ему в нижнюю челюсть. — Ублюдок, если не закроешь рот, я с превеликим удовольствием отправлю тебе пару взрывов прямо в него. — Всего пару?! В шуточной возне они переворачивают постель сильнее, чем во время более активных действий. В конце концов, оба они оказываются на полу, на скомканном одеяле, но не торопятся встать. Голова Кацуки находит хорошее, удобное положение на чужом плече, а сам Сол и вовсе, кажется, чувствует себя вполне уютно везде. Вообще. Он закидывает ноги на край постели и мурлычет, покачивая хвостами, которые наконец-то выпускает. Кончики когтей выводят у Кацуки на плече восьмёрки. — Но ты подумай, — он забавно щурится, понижая голос. Кацуки косится в его сторону. — Ха? — Насчёт выстрелов. Кацуки вздыхает и накрывает его лицо ладонью, как всегда, когда собирается взорвать. Но вместо этого прижимается к губам в коротком, почти смущённом поцелуе и тут же отворачивается. — Пошёл на хер.ххх
Изуку возвращается к ним под вечер следующего дня. С порога говорит: — Я ненадолго. это тебе, — и протягивает мальчишке длинную коробку. Сол забавно вытягивает шею, зачем-то смотрит на Кацуки, будто спрашивает разрешения, и подходит ближе. К коробке принюхивается, весь вытягивается. Изуку улыбается. — Ох, о, — когтистые руки аккуратно берут коробку, будто там что-то бесконечно важное и ценное, — это то, о чём я думаю? Пахнет вкууусненько. Металлом. — А о чём ты думаешь? — Изуку посмеивается, вытягивает руку и мягко ворошит его волосы. Смотрит с такой нежностью, от которой даже Кацуки становится немного не по себе. Почти смущает. — Бита? — практически затаив дыхание уточняет Сол. Изуку улыбается шире, намного, и показывает два больших пальца. — Да. Каччан рассказал мне, как ты бился ножкой от стула, — теперь он смеётся. — А потом кинул запись с тренировки. Мы вспомнили про биту, о которой ты рассказывал, когда… ну, ты понял. Сол открывает коробку, а не рвёт её. Будто он тут самый адекватный вообще, и вовсе не его хвосты выдают с головой волнение. Он вынимает биту и тихо выдыхает, перехватывает поудобнее. Стоит признать, ему это идёт. Смотрится красиво вкупе с маленьким телом, которое он носит. — Вау… — У Каччана есть маркеры и стикеры, — Изуку смотрит на Кацуки, а тот закатывает глаза и оттягивает худи вниз, спрятав руки глубже в карман на животе. — Мы не хотели, чтобы ты раньше об этом узнал. — Вы хотите, чтобы я всех перебил? — мальчишка смеётся. Бита ложится ему на плечо. Он опускает её, затем поднимает снова. Подкидывает так, чтобы она прокрутилась в воздухе, как цирковая булава, ловко ловит за рукоять и замахивается. Хватка у него уверенная, ему знакомо это оружие. Они поняли всё правильно. Кацуки хватает его за шкирку и приподнимает. Смешно, как этот дохляк теряется в толстовке, которая велика даже самому подрывнику. На мелком же она болтается, даже несмотря на то, что он уже оброс немного мышцами. Сол ярко улыбается в ответ. — Обойдёмся без этого. Я всё ещё могу отдать тебя обратно в любой момент. — Ты этого не сделаешь, — резонно замечает тот и упирает конец биты Кацуки в голень. — Я ваших малявок берегу и помогаю тренировать. — Это так, — Изуку кивает, перекатывается с пятки на носок и сплетает пальцы. — Спасибо, что делаешь нашу работу. — Я делаю это, чтобы у вас работы было меньше, — Сол ухмыляется, стреляя в него глазами. — Тогда мы сможем почаще выбираться погулять и поесть корн-догов. Я ещё не все попробовал. — Придурок, — ворчит Кацуки. Изуку смеётся, вновь ворошит его волосы и поворачивается к двери. — Мне пора. — Стоять, — его за шкирку Кацуки хватает тоже. — Ты у нас редкостный скорострел. Останешься на ужин. Потом вали куда хочешь. Изуку неловко улыбается, зарывается в волосы пальцами. — Не то чтобы я хотел… — У нас свиные котлетки, — низким голосом говорит Сол. Изуку замирает на месте, медленно опускает взгляд и смотрит коршуном. Мальчишка усмехается и ставит биту в подставку для зонтов. — И коктейли. Я помогал готовить, так что будет вкусно. — Оно и так было бы вкусно, ты! — Кацуки пинает его, но не сильно. Ладно. Изуку стонет, но разворачивается и послушно плетётся с ними на кухню. Ну, или не плетётся, если пружинящую от предвкушения походку можно назвать вообще хоть как-то. — Чёрт, вы играете грязно. Кацуки ухмыляется. Сол делает то же самое ему в ответ.ххх
Даже Деку не может справляться со всем. Кацуки находит его в темноте. Квартира вся в ней, тишина тоже здесь. Сбитое дыхание из глубин — единственный ориентир. Кацуки шагает на звук вслепую, что-то большее ведёт его, и он незряче вытягивает руки, пока не натыкается на стену. А возле неё, под ней, того, к кому пришёл. Изуку капельку выше него, шире в плечах, зараза, и дальше по списку. Но прямо сейчас от его силы ничего нет. Он маленький и слабый, он дрожит и всхлипывает, и не справляется с дыханием. Вообще ни с чем не справляется. Кацуки медленно опускается на корточки и нащупывает сначала его плечи. По ним уже скользит вниз, едва касается кончиками пальцев складок одежды на скрюченных руках. А найдя ладони, цепко хватает их своими и тянет на себя. — Эй, — шуршит почти неслышно, даже так грубо, царапает горло, — незачем прятаться. Слышишь меня? Изуку сопротивляется, его руки ледяные и жёсткие. Упрямый, он отказывается идти на контакт, и Кацуки понимает почему. Таким бы Деку ни был сильным, он не всемогущий. Он не может всего, вот что это значит. Когда люди умирают — это просто случается. Неудивительно, что он пытается это всеми силами предотвратить, никто не осуждает его за попытки. Но там, за стенами дома, его поносят на все лады за то, что он не смог. И это несправедливо. Изуку старается, Кацуки знает это лучше всех остальных на всём ёбанном свете. Изуку из кожи вон лезет, чтобы на улицах города было спокойно и свободно. Он кости себе ломает до сих пор, рвёт мясо, только бы спасти кого-то, облегчить кому-нибудь жизнь. А сам он? Не боится, что ничего от него не останется, и Кацуки от этого горько. Они оба видят, какой становится система, какой она давно стала, но Изуку всё равно цепляется за хорошее. Хочет, чтобы этого было больше. Он не может сделать этого в одиночку, а Кацуки из тех, кто никогда не лгут и прикидываться не умеют. Вот такие они бракованные. Он хватает Изуку крепче, тянет на себя так, что сопротивление оказывается бесполезным. Вместе, они заваливаются на пол, и даже компрометирующее положение под напряжённым телом одного из лучших героев современности Кацуки не бесит. Он обхватывает плечи Изуку, накрывает заднюю сторону шеи ладонью, прикрывает затылок — он важен, он чертовски важен. Его нельзя терять. Тут уже больше личный эгоизм, система может смачно соснуть хуйца. С ней делить его он больше не намерен, но только как сказать об этом, он не знает. Изуку и сам понимает, судя по судорожному выдоху. — Пусти меня, — шепчет на выдохе. Кацуки хватает крепче. — Нет. — Каччан, пус- — Не пущу, ты не понял? Изуку вырывается, но у него ничего не выходит. Даже если бьётся в путах сильно, почти по-настоящему, это ничего, физически Кацуки всегда был сильнее него. Морально никто из них не вывозит. Он обвивает чужие плечи туже, утыкает сопротивляющегося Деку себе в плечо и зарывается в его волосы пальцами. — Я тебя не отпущу, придурок. И тогда Изуку ломается. Воет, дрожит всем телом, жмётся в ответ. Едва ли дышит, а то, что вдыхает, превращается в болезненные стоны, хрипы и судорожные всхлипы. Он переживает чужую трагедию, как свою. Ему больно настолько, насколько, наверное, Кацуки не будет никогда. Не может понять его в полной мере. Сам он со смертью гражданских научился мириться, но Изуку — он другой. — Ты не виноват, — шепчет снова. — Изуку, ты не- — Я не удержал, — шипят ему в ответ, и боже, сколько ненависти там к себе, — я её не удержал, Каччан. Она была лёгкой, всего-то лет 6, совсем кроха. И я… н-не смог… Кацуки медленно садится, не разжимая рук. Изуку безвольно следует за ним, прижимается к нему и сворачивается в его руках, плотно прижимает ладони к лицу. Он плачет навзрыд, не скрывая эмоций — так, как не может никто. Кацуки прячет его в себе, на полу холодно, но он надеется, что сможет согреть. — Мне не нужно тебе напоминать, что ты тоже человек, придурок, — он фыркает и начинает неосознанно перебирать тёмные влажные волосы. Звучит спокойно, выверенно. Это то, что он озвучивал сам с собой в разбитой тишине собственного дома, поэтому слова идут легко. Их нужно всего лишь повторить вслух. — Ты делаешь достаточно. Это они нифига не стараются. У неё была причуда, у её родителей и знакомых они тоже есть, но никто не попытался помочь. Не твоя вина, что они возложили эту обязанность на тебя. — У н-нас… закон… — Это прошло бы исключением, сам знаешь. Прямая опасность жизни. Теперь их засудят за оставление в опасности, и что из этого лучше? Ты не виноват ни в чём. Ты бился против серьёзных противников, им вообще не нужно было туда соваться, особенно после того, как ты оповестил их об этом. Девчонка хотела забрать куклу, всего лишь. Стоила ли эта прихоть её жизни? Стоила ли она того, чтобы Изуку сейчас так убивался? Чтобы нёс на себе этот груз вечно? Кацуки знает ответы. Он хочет, чтобы Изуку нашёл их для себя сам. Изуку жмётся в его шею носом, обжигает кожу дыханием. Дрожит всё ещё, и виной тому не холод вовсе. Кацуки проводит по его позвоночнику ладонью, согревая всё равно, вверх и вниз, неспешно и легко. Медленно, мышцы у него под руками расслабляются. Он прикрывает глаза и склоняет немного голову. Прижимается к лохматой макушке щекой. — Мне жаль. Тебя, а не их. Никто из них не стоит твоих слёз. — Ты жесток, Каччан, — слабо бормочет Изуку. Он прав. Кацуки пожимает свободным плечом, беззвучно хмыкает. — Слабаки не выживают. Такой мир. Изуку сдавленно фыркает и вытирает лицо ладонями, хлюпает носом. На короткий миг наваливается ещё сильнее, трётся кончиком носа о шею, затем поднимается и идёт в ванную. Свет оттуда слепит, глаза болят, но Кацуки не отворачивается. Изуку умывается, сморкается и приводит себя в порядок. Он будет в нём, в спокойствии, позже. А сейчас он не будет один. Кацуки останется с ним до тех пор, пока Изуку не сможет чувствовать себя увереннее. — Что там с Сорой? — хрипло бормочет Изуку, опускаясь перед ним на пол. Почему вообще они продолжают сидеть на полу? Тут холодно и пыльно, вообще не круто. Кацуки фыркает и поворачивает к нему свой телефон. — Ханта кинул мне видео. Шпендель ловит паука. Изуку вытягивается в лице. — Что он делает? Зачем? Кацуки ухмыляется и откидывается спиной на стену. — Он же хренов кот, ну. Коты ловят пауков. И тараканов. Изуку глухо посмеивается, треплет волосы и опускает голову. Мешки под глазами и синяки там же, следы от зубов на нижней губе. С мокрых ресниц срываются капли, но теперь сложно сказать, слёз или воды. Кацуки откидывает назад голову, не сводя с него глаз. Изуку смотрит на него почти робко. Закусывает губу, пробует улыбнуться самыми уголками. — С ним всё будет хорошо? — А с тобой? — Кацуки вскидывает бровь. — От таких пауков никто не умирал. Тихий смешок звучит скомкано и пережёвано. Его приходится принять, потому что оттолкнуть не получается. Изуку неслышно выдыхает, опускаются напряжённые плечи. — Угостить тебя чем-нибудь? Я могу… сварить тебе кофе, если хочешь. Или… Закажем что-нибудь сюда. Кацуки не ждёт от него "спасибо", нахрен оно ему не сдалось. Но ждёт, что Изуку вернётся и будет в порядке. И видит, что всё так и будет. Поэтому он остаётся с ним.ххх
Он знает, что нужно возвращаться. У него есть обязанности, которые нельзя игнорировать. Но всё равно пишет товарищам, которые прямо сейчас в общежитии, и Айзаве, что задержится на ночь. Потому что тупица Деку болен. Он не сомневается в том, что Изуку в силах справиться самостоятельно. Но тот выглядит разбитым, жалким и опустошённым, у него глаза опухшие и капилляры полопались. Он кутается в одеяло, как воробей, греет ладони дыханием и растирает. И что-то Кацуки всё же подкупает. Нежелание оставлять его наедине с кошмарами, возможно. Потребность в том, чтобы защитить — она у них одна на двоих. Они делят её пополам, почти поровну. Ворча, он притягивает идиота к себе ближе, запирает между коленей и прижимает спиной к груди. Обвивает одеяльный кокон руками и пихает Изуку в руки телефон с готовым к старту фильмом. Изуку смотрит вовсе не на экран — широко раскрытые глаза полностью обращены к подрывнику. Но сказать хоть что-то Кацуки ему не позволяет, рычит коротко и хлёстко: — Заткнись и смотри. И Изуку слушается. В молчании, они смотрят фильм про зомби и пацана, который так чертовски рад концу света, ведь теперь ему не нужно идти на работу. Фильм длинный, но лёгкий, приятный. В середине Кацуки приходится встать, чтобы заварить крепкий зелёный чай сразу в термосе. Изуку выглядит крайне несчастным, возвращая термос, кутается в одеяло сильнее и бесформенно ворчит. Такой дурак. Кацуки презрительно фыркает, а отвернувшись, ухмыляется. Ему не по душе факт температуры, но он сможет с ней справиться. В конце концов, для этого он тут и остаётся. Досматривают уже в тишине, в горизонтальном положении. Изуку сворачивается калачиком у него под боком, его всего потряхивает. Кацуки даёт ему пару таблеток на всякий случай и накрывает сверху вторым одеялом, прежде чем присесть рядом. — С тобой было теплее, — судорожно шепчет Изуку, хватаясь за его руку ледяными пальцами. Кацуки хмыкает и трогает его лоб, румяные щёки. — Я тебе не грелка, придурок. — Но всё же… — Мне за такое не платят. Изуку хрипло посмеивается, странно, урывками, будто толкает сам себя. Каждый звук вымученный и глухой, трубчатый. Укрытая грубыми шрамами ладонь сжимается вокруг пальцев Кацуки крепче, держит бережно. Изуку осторожно подкладываете её под щёку и выдыхает так, будто только теперь может нормально дышать. Будто это последний пазл его спокойствия. Кацуки замирает в одном положении. Ждёт, но больше ничего не происходит. Изуку так и лежит, смотря на него из-под ресниц, подрагивает, шумно вздыхает время от времени. Кацуки находит в нём что-то, чего раньше не было, а может, просто не видел раньше. Чувство уюта, чувство дома. Чувство надёжности, которого ему так чертовски не хватает, если задуматься всерьёз. Он склоняется чуть ниже и говорит тише: — Хочешь чего-нибудь? Изуку мягко улыбается, глаза его светятся почти лихорадочно. Он сплетает их пальцы и трётся о его костяшки щекой, едва слышно выдыхает — горячий воздух струится по коже вверх, посылая мурашки. — Спать. — Спи. — А ты? — Сам как думаешь? — Кацуки фыркает и заносит вторую руку, чтобы треснуть по башке, но вместо этого треплет тёмные волосы. — Тут буду. — Ты заболеешь, — даже если Изуку и звучит встревоженно, не похоже, что готов отпустить. И не похоже, что сам Кацуки этого хочет. Он хмыкает и пихает придурка в бок, просто чтобы не расслаблялся, и забирает руку из чужой хватки. — Сам разберусь. В стену уткнись. Из-под складок одеял раздаётся смазанное ворчание, сдавленный бубнёж и попытки во вразумление, да только кто его слушает. Кацуки устраивается позади, прижимается к чужой спине и, несмело, неуверенно, кладёт руку под голову Изуку. Тот замирает, перестаёт копошиться. Выжидает несколько минут в абсолютной тишине полумрака, затем осторожно выглядывает из-за плеча. — Каччан? Кацуки коротко рычит и отворачивает его лицо обратно. — Я сказал тебе спать, ты одурел? — Хорошо, хорошо, — звучит легко, беззлобно, насыщенно. Чужие пальцы едва ли ощутимо касаются внутренней стороны его запястья, пробегают по венам и сухожилиям. — Я просто хотел… Спасибо. — Должен будешь. — Я уже много тебе должен. — Сводишь шпенделя в парк. И, блять, попробуй только его упустить, усёк? Изуку слабо посмеивается и расслабляется, накрывает его ладонь своей и легко сжимает. Ничего не говорит, но это тоже ответ, вполне понятный. Дыхание его выравнивается, становится более свободным и спокойным. Он засыпает. Кацуки не замечает, когда делает то же самое. А спустя время всё равно просыпается, потому что кошмары — вот они. Сначала его собственные, за ними следом — кошмары Изуку. Кацуки держит его, давая выплакаться, успокаивающе водит ладонью по руке сквозь одеяла и прижимает к себе. Он молчит, ему и не нужно ничего говорить. Это просто то, что случается. Очередная побочка героики. И с этим, он знает, они справятся тоже.