ххх
Находиться с ним наедине после всего произошедшего… Кацуки думал, будет некомфортно. Он помнит, как вели себя Денки и Кьёка после первого секса. Помнит, как Мина и Эйджиро друг от друга шугались, хотя между ними ничего больше не было, только дружба с привилегиями, что-то такое. Как Очако ненадолго закрылась в себе, а Цую вела себя, как всегда. Но у него такого нет. Он спокоен. И это озадачивает. Может, потому, что статус отношений между ним и Солом не меняется. Может, потому, что он к нему не лезет. Они сосуществуют вместе без особого напряга. Пока Кацуки чинит и чистит своё оружие, Сол поглощает книгу одну за другой, раздражающе загибает уголки и пишет что-то на страницах механическим карандашом. Пока Кацуки готовит что-то на кухне, тот вытирает пыль с окон и заводит стирку, моет полы каким-то до нелепого смешным образом, носясь по дому жопой кверху, и в целом наводит порядок. Пока Кацуки объясняет малявкам, что делать, Сол им это показывает. Он действительно помогает. Он действительно оберегает. Они хорошо дополняют друг друга, и Кацуки подумал бы, что между ними есть что-то особенное. Но пацан клеится к Изуку точно так же. Разминает ему плечи, когда тот возвращается в общежитие в ноль вымотанный, в грёбанное отрицательное число. Ворошит волосы, пока Изуку смотрит телевизор, а Сол просто хочет прикосновений и застывает за спинкой дивана. Кладёт голову ему на колени, когда Изуку дремлет или читает. Они много проводят время снаружи, пока Изуку не свалит обратно в город. Так что Кацуки предпочитает просто… забить, да. Очевидно, произошедшее не то, о чём они сожалеют. И пусть ему не нравится мысль, что с Изуку он, может быть, тоже выделывал все те вещи, это его не касается. И ревность эта, она ведь безысходная, какое право на неё он имеет, да? Он пошёл на это сознательно. Но даже при Изуку Сол выбирает его больше. Кацуки по-прежнему его приоритет, и иногда он ловит на себе его долгие взгляды, а когда отвечает на них, мальчишка ухмыляется и смотрит сияющими глазами. Даже не пытается прятаться или прикидываться, что ничего не было. Такой же, как Изуку, да? Нет. Он решительнее и не такой добрый, это правда, но далеко не вся. Он пропитан какими-то своими установками, а вместе с тем умело прогибается и подстраивается, удерживая дистанцию, ощущается монолитом. Он упрямый и добивается целей, а ещё он настоящий. Если его ранить, он не спустит это на тормозах. Он мстительный. Он не прячется за красивой мишурой и разговорами о чести, правильном и всепрощении. Не-а, не его тема, типа. Кацуки это нравится. Да и, на чистоту, хотел бы он сам что-нибудь? Он не знает. Не уверен, что да, но в том, что нет, не уверен ещё больше. Просто опыт. Им было хорошо, так что и сожалеть тут не о чем. Просто что-то с какими-то привилегиями, да? Вот так он решает и оставляет пока эту тему. Они сидят в гостиной, каждый за своим делом, когда Кацуки слышит приглушённое: — Каждый из нас проливает слёзы, не так ли? Но ведь каждому дано и улыбаться... Он задумывается. Слова звучат слишком знакомо, но без характерного напева сложно узнать. Да и к чему они? — Говорю тебе "спокойной ночи", но сможем ли мы завтра увидеться вновь? Приятных тебе снов. — Эй, шпендель, — Кацуки кидает в него один из болтов. Сол поднимает голову и непонимающе хмурится. — Ты же в курсе, что это Сакурай? — Ээ, да? — У тебя с этим всё ок? Тот хмурится сильнее. — Почему ты спрашиваешь? — А потом прозревает, светлеет сразу всем собой. — А, ты об этом. Ну. Пока я его не вижу, всё хорошо. Да и, знаешь, мне надоело бояться. Умный человек сказал, что только преодолевая страхи, мы растём. Кацуки кидает в него ещё один болт. Шпендель посмеивается и убирает их к себе в карман. — Позёр. А Сол смотрит на него и напевает хрипловатым голосом, растягивая гласные: — Что такое любовь? Любовь — это ты. Ты. Кацуки фыркает. — Ты строчки перепутал. А Сол качает головой, не отводя от него глаз. Улыбка у него на лице не мягкая, она ощущается совершенно другой. Искренней, правдивой, практически трепетной. Спокойной, когда он говорит: — Я выбрал правильную.ххх
Сезон дождей наступает в июне. Вкупе с растущей духотой это невыносимо, всё тело мокрое, хотя он не так давно из душа. Кацуки тяжело вздыхает и утыкается носом в подушку. Может, если он просто останется так… Он впадает в дремоту. Мерно покачивается на волнах недосна, позволяя себя баюкать. Голова болит не прекращая уже который день, он очень близко к какому-нибудь нервному срыву, ей-богу. Ещё и в городе постоянно кому-то нужна помощь, как будто все резко забыли, что они не беспричудны. Опять. Он как раз соскальзывает в какой-никакой сон, когда грохот вырывает его оттуда. Он слетает с кровати и кидается в соседнюю комнату, но там — ну япона мать, ну серьёзно — никого нет. Тогда он распахивает окно и прыгает прямо в него. Да пошли они все. Нужное поле находится только благодаря столбу дыма и клубам пыли, которая только-только укладывается. Она же липнет к влажной от пота и влаги коже, фу, неприятно-то как. Кацуки использует взрыв, чтобы подлететь повыше, и ещё один — чтобы ускорить себя. Пикирует между двумя ублюдками, которым дома не сидится, и хватает их за шкирки. — Какого дьявола вы, двое остолопов, в такую срань шумите, а?! — рвётся рыком. Изуку тут же поднимает руки, будто не при делах, на лице появляется чистого страдания выражение. Пальцы мальчишки обвивают его запястье, пока мягко, но он ощущает нажим. — На двенадцать обещали дождь, — улыбка на его лице уже не такая широкая, глаза темнеют. То ли от угрозы, то ли от… чего-то ещё. — Я хотел потренироваться побольше, пока не стало слишком мокро. Кацуки низко рычит сквозь стиснутые зубы. Приближается опасно, почти вжимается в его лицо своим. Тёплое дыхание касается его губ. — И что из этого должно остановить меня от того, чтобы вернуть тебя в камеру, ушлёпок? Изуку отходит чуть в сторону, Кацуки ему это позволяет, но из поля зрения не выпускает. Сол пожимает плечами, склоняет голову к одному из них и смотрит из-под растрёпанной чёлки. Травинки смешно торчат из его волос, уши приподнимаются. — То, что я никого не убил, — даже не предположение. Кацуки фыркает и отталкивает его от себя, но тот, зараза, удерживается на ногах. На него он щурится, угрожая всё так же. Прямо сейчас он готов его запереть, нахрен, в клетке, в подвале, в тюряге — да где угодно, если не прекратит всё это. Он предельно серьёзен. — Ублюдок, комендантский час ещё не закончился, — говорит преувеличенно сдержанно и размеренно. — Твои прихоти спокойно расценят как саботаж. Что будешь делать, а? Готов отправиться в самую зассанную камеру под домашний арест? — Но я не был тут один. — Чё? Стоит, наверное, привыкнуть к постоянным нервным тикам глаза. Задумчивое выражение на лице мальчишки сменяется весёлым, глаза хитро искрятся. Кацуки щурится сильнее, вена пульсирует в виске. — Декиру был со мной. Изуку вытягивается, замирает вот так, как кролик перед мордой волка. Понятно, что пиздёж, не было его тут. У него на лице всё ещё следы от подушки, волосы растрёпаны и примяты, одежда тоже мятая, явно не похожая на ту, что он носит на улице, даже если знает, что никто его не увидит. На ней следы от зубной пасты и пятно от кетчупа на подоле. Кацуки раздражённо выдыхает и накручивает ворот футболки мелкого на кулак, медленно притягивая его к себе ближе. — Слушай, ты… От когтистых пальцев у него на коже остаются разводы грязи, растягиваются до локтя, на котором хватка замирает. Улыбка на лице Сола становится холодной, сдержанной, опасной. Кацуки скалится в ответ на глубокое урчание. — Ты тоже был тут, со мной, Каааацунян. Вы оба были. Какой же это саботаж? — Сходи-ка ты нахрен. Кацуки хочет оттолкнуть его снова, но понимает, что тогда шум не прекратится, а придурок продолжит себя калечить. Мало того, не даст им с Изуку выспаться, потому что, несмотря на всё, в них сидит потребность за ним присматривать. Поэтому тащит за собой на буксире в общежитие. Как же его бесят эти непослушные идиоты, слов таких не существует. Изуку шагает за ними. Дождь настигает их по пути.ххх
Конечно, днём он присутствует на тренировках пацана. Он постоянно где-то рядом, уже не столько потому, что должен. Ему интересно, он в этом признаётся, пусть только себе. Сол вопросов не задаёт — умный мальчик. Да ёшкин кот. Наверняка он и сам в курсе, что происходит. Кацуки бубнит в ворот толстовки и прячется от дождя в цементном зале. Мальчишка скулит, что ему тут не нравится, что у него аллергия на бетонную пыль. Да как будто кому-то не насрать, честное слово. Судя по тому, как легко всё же Сол соглашается, ему тоже особо дела до этого нет. Может, и сам рад, что ничто не будет его тушить. Так что они сидят тут. Если ничего не взрывать, не сжигать дотла, не крушить стены и не ронять потолок, всё будет хорошо. Так Кацуки думает. Он наблюдает за тем, как мелкий поджигает свечи. Как тогда, с камнями, только теперь тренирует точность. Свечи разной длины, какие-то опалены уже сильнее, сгорели почти до конца. Щелчок пальцев — и пламя вспыхивает на фитиле каждый раз рандомной. Сол меняет расстояние, пробует использовать поджог без пальцев, убирая руки за спину. У него получается, даже если не сразу. Даже если для этого нужно чуть больше времени. Кацуки вновь утыкается в ворот толстовки носом, прячет от сырого холода и ухмыляется. — Людей поджигать легче, а? А Сол кидает на него один короткий, почти равнодушный взгляд, прежде чем вернуться к тренировке. — Да, потому что там нет фитилей. Я кипячу кровь. Ты и сам знаешь. Он переходит к тому, чтобы зажигать одновременно две-три свечи. Кацуки подпирает стену спиной, складывает руки на груди, пряча замёрзшие пальцы в складки одежды. Ничего плохого не случится, да, если он просто немного поспит? У него все шрамы на теле ноют, особенно тот, что на плече. Он ненавидит дожди, правда. Всей своей душой. Он даже не сразу понимает, что происходит. Просто в один момент дремлет, а вот слышит оглушительный взрыв и подрывается с места. Сол оказывается перед ним, хватает за плечи и давит, заставляя оставаться на месте. — Тише-тише, никто не напал, всё хорошо, — шепчет быстро, почти лихорадочно. Кацуки ощущает его ладонь у себя на затылке. Сверху на него же падает камешек. Его Сол смахивает коротким движением руки и тут же выдаёт невинную улыбку. Его волосы присыпаны пылью, нос забавно морщится, а сзади, за его спиной, видно серое, серое, серое небо. Кацуки осторожно выглядывает, просто чтобы увидеть, что стены там больше нет. Почти вся она валяется на полу и земле измазанными в саже и гари глыбами. — Пиздец, — выдыхает он и откидывается обратно, лениво поднимая взгляд. — Цементос тебе жопу в клочья порвёт. Сол посмеивается, вытирает лицо руками, но это не помогает. Они тоже в гари и пыли, и теперь всё это у него на роже. Следы преступления буквально на лице, ха. Он вздыхает и отряхивается, предварительно сделав шаг назад. Тихий чих, который он издаёт, звучит смешно. Совсем по-кошачьи. — Я свалю всё на тебя, — просто заявляет он. Кацуки щурится, но неозвученная угроза, похоже, проходит мимо. Пацан клыкасто ухмыляется. — Никто не поверит, что это сделал я. Я милый котик, а ты- — А тебе лучше бежать. Сол моргает, медлит всего секунду. А потом срывается с места. Кацуки даёт ему ровно две секунды, нужных ему самому, чтобы подняться, и мчится следом. Не его вина, что прилетевший на шум Изуку оказывается на земле, сбитый с ног.ххх
— Я не понимаю, чего ты пытаешься добиться. Кацуки устало выдыхает и падает на кровать. Это не его комната, но он знает, что мелкий не против, чтобы он был тут. По-любому потом эти простыни стирать не будет. Фрик. Сол отрывается от своей тетрадки и поворачивается к нему лицом. Окидывает взглядом, медленно скользит от ног к лицу и ухмыляется. — Я могу поджигать, плавить и взрывать предметы, — говорит он, а подумав, добавляет, — и людей. Хочу научиться действовать более точечно и быстро. Это полезный навык. Это у меня получается, ты видел. Я хочу больше. — Ты же можешь просто жечь, — Кацуки фыркает. Убирает руки за голову, но взгляда с него не сводит. — Как в тех тупых фильмах. Пафосно и зрелищно. Или чё, не можешь? Кишка тонка? Тот качает головой. — Могу, но не хочу. Я хочу, чтобы огонь был моим преимуществом, а не выдавал моё местоположение людям, желающим меня убить. Да и, пока я буду пристраиваться к атаке, меня самого могут атаковать. Но я ценю, как ты подкидываешь мне плохие идеи, Кацунян. Спасибо. Придурок. В его словах есть толк, ладно. Кацуки переводит задумчивый взгляд в потолок. Водянистые разводы на окнах бросают причудливые узоры на побелку, танцуют по стенам. Чувство, будто они сидят в стеклянной коробке, а там, за её пределами, вода, и вода, и вода. И больше ничего. Весь мир где-то там, а они отдельно, в маленьком стеклянно-бетонном кубике. Тут тихо. Странное ощущение. Комната Кацуки крайняя на этаже, Изуку спит с другой стороны, они оба сторожат пацана и лестницу. А здесь он неожиданно проясняет для себя, что, оказывается, всё это время чувствовал себя уязвимым. За стеной, к которой он прижимался спиной, ничего нет. Здесь есть. Сол разворачивается к нему полностью, кладёт подбородок на руку, закинутую на спинку стула. Смотрит знающе, словно для него эти внезапные озарения не в новинку, давно уже о них знает. — Эй, Кацунян. Оставишь мне свой автограф? Кацуки кособоко ухмыляется. — На роже тебе не расписаться? Кулаки чешутся. — Лучше бы губы. Но давай лучше начнём с биты. Кацуки садится. Бита всё ещё не расписана, так и стоит, грустная, чистая, у стола. Мальчишка подхватывает её, перекидывает так, чтобы обхватить за ударную часть, и протягивает Кацуки рукоять с лёгкой улыбкой. — Всё хорошо, если ты не хочешь. Но я был бы рад. — Ты подлизываешься, — Кацуки фыркает, но биту берёт. Набор акриловых маркеров берёт тоже, выбирает чёрный, конечно же. — Я не перестану за тобой ходить. Сол смеётся. — Это я за тобой хожу, — и хитро щурит глаза. — Спасибо, что заметил, кстати. Всего-то почти два года понадобилось, но кто считал. Кацуки смотрит на него тяжело. Соблазн нарисовать придурку несмываемыми чернилами член на бите слишком велик. Он чудом его перебарывает. Взгляд цепляется за небольшие сколы, появившиеся от частых тренировок с теми, кто владеют причудами укрепления тела, и ударов по бетону. — Ты нарываешься на какую-нибудь херню, которую не смоешь, — говорит всё же. А Сол пожимает плечами. — Пиши, что хочешь. Я планирую попросить Декиру и остальных внести свою лепту. Кацуки так и делает. Проныра смеётся при виде острых иероглифов, желающих "СДОХНИ". Мечтательно вздыхая, он кладёт биту на колени и касается чернил кончиками пальцев, повторяет каждый символ. — Идеально. То, что надо, — и смотрит на Кацуки так, будто он чудо ему показал, не меньше. — Спасибо, мой герой. Кацуки падает обратно и накрывает голову чужой подушкой.ххх
Откровенно говоря, Кацуки виноват сам. Он знает, что Сол не выносит, когда трогают его запястья или шею, и ещё больше не терпит, когда его хватают. Именно это Кацуки и делает. Просто потому, что пацан не желает слушаться. Он уже измотан, но отдыхать отказывается. Кацуки закономерно бесится и делает то, что не успевает хорошенько обдумать. Сол внезапно смотрит на него с какой-то искрящейся смесью всего в глазах, а в следующее мгновение взрывается. Волна жара сопровождается грохочущим звуком, рвёт воздух. Кацуки относит на приличное расстояние, огонь опаляет рукава толстовки. Он бесится ещё сильнее и бросается в драку. Изуку прерывает их воздушным зарядом. Обоих разносит по сторонам, а когда пыль укладывается, они висят на кнутах. Кацуки не может даже двинуться, а Сол спокойно повисает, как котёнок, которого держат за шкирку, хотя хвосты ещё тлеют. Яростно, они вьются у его ног. Кацуки мечет в Изуку молнии. — Деку, ты… А Сол перебивает: — Как ты это сделал? — он звучит в равной степени напряжённо, рычаще и восхищённо. Изуку под его взглядом ведёт плечами, смотрит сначала отстранённо, потом вдумчиво. Оттаивает, зараза. Что за слабости у него такие? — Моя причуда… Кнуты исчезают, но на подрывнике задерживаются чуть дольше. Его Изуку присмиряет взглядом, слишком тяжёлым, что даже Кацуки предпочитает слушаться. Ладно, ладно, хер с ним. Не собирается же он убивать тут никого, в самом деле. Сол выпрямляется. Кровь с разбитой губы течёт у него по подбородку, капает на одну из любимых толстовок Кацуки, а ему хоть бы хны. Вот же крысёныш, а. И кому он тут мстить собрался? — Расскажи мне о ней изнутри, — говорит он решительно, от напряжения голос звенит. — Что ты чувствуешь, когда делаешь это? Шаг за шагом. Хочу знать. Изуку нерешительно переминается с ноги на ногу, задумчиво смотрит на Кацуки. А тот вскипает снова, наступая на мелкого угрожающей громадой. — А меня ты не спрашивал, сволочь! Сол кидает на него холодный взгляд. — А тебя бесполезно спрашивать. Ты жадный. — Ах ты! — Кацуки кидается на него снова. Да блин, он не всерьёз, честное слово. Больше на баловство похоже. Но Изуку всё равно снова встревает между ними, снова использует кнуты и снова держит обоих. На Кацуки смотрит теперь с каким-то осознанием. А он только скалит окровавленные зубы, сплёвывает под ноги и показывает ему средний палец. Сол хрипло хохочет и поджигает ему кроссовок. Вот ублюдок.ххх
Кацуки возвращается из города, когда слышит грохот. Уже привычно. Он даже не обращает внимание, спокойно топает в общежитие в обход полей. Когда его нет, здесь есть Изуку. Ночи перед своей сменой Изуку проводит в основном в комнате, но Кацуки не может не думать о том, чем они с котярой занимаются, пока его нет. О чём говорят. Знает ли Изуку то, чего не знает сам Кацуки. Рассказал ли мелкий ему о том, что между ними было. Выстроились ли между ними доверительные отношения, как между ним самим и Солом. Дело не в контроле, хотя, может, отчасти. Кацуки признаётся себе, что немного ревнует. Ему не нравится, что они торчат там так поздно, когда комендантский час уже давно в силе. Не нравится, что после закрываются у Изуку, шушукаются, а утром мелкий недоросток опять ни свет ни заря идёт тренироваться. Одержимый — вот то слово, которое первым приходит в голову. Кацуки со вздохом отвечает — опять же, самому себе, потому что никто его не спрашивает, а говорить вслух с собой он разучился слишком быстро, потому что тут у всего есть уши, — что переживает. Сол такой же, как Изуку, и вот в такие моменты это сильнее заметно. Если честно, и такой же, как Кацуки, тоже. Такой же запойный, фанатичный и упёртый. Какую бы цель он ни преследовал, понятно, что она плохо ему даётся. Кацуки знает, что рано или поздно пацан добьётся желаемого, так он устроен. Даже если потеряет интерес, чисто азарт узнать о самом себе больше ему не позволит сдаться. А в погоне за желаемым он забывает о важных вещах. О еде и сне, об отдыхе, о ранах, которые наносит ему огонь. Кацуки даже не знал о них, пока Изуку не показал ему их. А сколько ещё всего они о нём до сих пор не знают? Сколько всего ещё он от них прячет? Это заставляет Кацуки думать о том, что не такие уж отношения между ним и мелким доверительные. И это жалит его постоянно, как только мысли заходят на проклятый виток. Он занимается готовкой, когда слышит, как те двое прокрадываются мимо него. Он не оборачивается. Если Сол не хочет его посвящать, ладно, это его выбор. Кацуки тоже не говорит ему многого, пацан сам как-то узнаёт то, что ему нужно. Он наблюдательный, это правда. Да и трескучка Деку вряд ли сдержит язык за зубами, если спросить его. Он готовит на всех троих с расчётом на то, что завтра им будет чем позавтракать. Если повезёт, останется на обед. Но ест один, не дожидаясь их. если честно, он не думает, что вообще кого-то ещё из них увидит сегодня. Только вот руки с красными кольцами узоров обвиваются вокруг его талии. Подбородок накрывает плечо. Кацуки умеет уже не пугаться, когда к нему подкрадываются вот так, хотя удержаться от лёгкого шлепка по лбу не может. — Я говорил тебе не делать так. Сол утыкается ему в висок носом, мягко потирается и нежно мурлычет. Пахнет собой и чистотой, только лёгкая отдушина гари и крови щекочет ноздри. — Ты пахнешь странно, — тихо говорит он. — Как… как будто ты разочарован. Ты разочарован? Почему? Кацуки вздыхает и качает головой. Накрывает его запястье пальцами и легонько удерживает. Извиняется за тот случай, когда схватил его. Сол не вырывается. Только жмётся чуть ближе. Он злопамятный, но вряд ли совершённое тогда его сильно волнует. Он знает, что зла тут ему не желают. — Потому что в этом доме только у меня мозги на месте, — иронично отвечает Кацуки и поворачивает голову, чтобы посмотреть на него. Мелкий улыбается, зарывается в его волосы пальцами и ворошит их. Это приятно. — Для меня тело не имеет значения. Я пришёл посидеть с тобой. — Есть не будешь? — Буду, конечно. Ты правда вкусно готовишь. — А как же человечина? Пацан насмешливо фыркает и отстраняется, забирает с собой тепло. Садится напротив и придвигает к себе одну из двух накрытых тарелок. Глаза его хитро щурятся. — Может быть, если ты будешь готовить вечно, лет через 100 я смогу от неё отказаться.ххх
В этот раз он снова злодей. Кацуки тоже, вообще-то. Но он здесь больше для того, чтобы удержать пацана, если того занесёт. В последнее время Сол постоянно на взводе, поэтому… Да, только поэтому. — Эй, придурок. Насчёт человечины, — и это он тоже только поэтому говорит. Просто чтобы быть в курсе, мало ли что. — Как много ты ешь? Мальчишка прячет руки глубже в карманы, но утяжелители ему не дают слишком глубоко их убрать. Он морщит нос, раздосадованный либо этим, либо вопросом. Несмотря на его открытость, в нём всё ещё есть темы, которые даются ему болезненно и кроваво. Он говорит о них с преувеличенной пренебрежительностью, жёстко высмеивает. Но скрыть истинного отношения у него не получается. — В основном не много, — отвечает он — нехотя. Кацуки искренне не понимает, зачем отвечать, если не хочется. Но, наверное, в мире Сола лучше ответить, если это не идёт в противовес его установкам, чем тянуть интригу дальше. — Бывает, что съедаю всё. Прежде чем ты спросишь, я никогда не ел тех, кто этого не заслуживал. И мертвечину тоже не ем. — Ты ешь их живыми? — подрывник косится на него. Сол пожимает плечами. Даже не пытается улыбнуться. — Я ем то, что сам убил. Не оставляю на потом. У тухлого мяса вкус, ну, тухлого мяса. Ты же знаешь, как это? — он смотрит на Кацуки широко раскрытыми глазами. — Оно ещё и воняет. Я ненавижу саму мысль о том, что буду есть что-то, в чём уже кто-то копошится. Его всего передёргивает — Кацуки впервые видит его таким. Нервным, дёргающимся от отвращения. Он немного замедляется. Мелких они всегда успеют найти. — Как часто ты… Сол вздыхает, опуская голову так, чтобы прикрыть рот воротом. — Не так уж часто. У меня есть, ну, что-то вроде циклов? Сам я не вижу необходимости делать это раз, там, в два месяца, например. Но мой инстинкт видит. Если что-то случится, я должен иметь запасы, чтобы справиться с этим. Сейчас я правда голоден, и мне очень неспокойно. Но если кого-то съем и это вскроется… — он мычит. — Не хочу вас подставлять. — А ному? — Они мертвы, — мальчишка склоняет голову сначала в одну сторону, потом в другую, размышляя, — но подходят. Хотя невкусные. Наверное, на данный момент это лучшая альтернатива. Только как их после этого хоронить будут. Кацуки пожимает плечами. — Там в любом случае хоронить некого. Их хоронят в братских могилах, если кто-то вообще за это берётся. И если от них что-то остаётся. Сол ухмыляется и смотрит на него хитро сощуренными глазами. — Поймаешь мне одного маленького ному? Какой ты сладенький. Так бы тебя и съел. Кацуки рычит, напрягаясь сразу всем телом и стискивая занесённый кулак: — Только, блять, вздумай. — Еле держусь. — Держись подальше. — Ну всего кусочек. — Вы на свидании, что ли? — Пацан с причудой костяных наростов, которым он может придавать вообще любую форму, возникает перед ними. Ухмылка у него на лице красноречива, хотя вряд ли он слышал разговор — Сол бы не стал говорить о таком, зная, что есть посторонние уши. Кацуки знает, что партнёр у этого студента сегодня точно не такой простой и прямолинейный, а значит он где-то… Сол толкает его в грудь прочь с линии огня, а сам использует инерцию взрыва для сальто и наносит удар ногой сверху студенту по скрещённым рукам, прикрывающим голову. От силы этого выпада бетон крошится под учеником, но тот скалится в торжествующей улыбке и резко выкидывает руку в броне вперёд, пытаясь схватить противника. Сол позволяет ему, но только потому, что так ему легче его атаковать. Костяной нарост становится хвостом со змеиной головой на конце — его он нещадно жжёт. Ладно, думает Кацуки, наблюдая за его адской пламенной пляской и ускользая от атаки второго студента. Пусть повеселится немного.ххх
Тренировки Сола ни в какое сравнение не идут с тем, что делают мелкие. Даже собственные тренировки на первом или втором курсах Кацуки не мог бы назвать адскими. Но это — подходящее слово. В погоне за целью Сол не останавливается ни перед чем. Каким бы ни был его мотив, он действует на опережение, использует всё, что имеет, чтобы получить ещё больше. Кацуки наблюдает за тем, как он разносит арену, от которой уже несколько раз ничего не оставалось его стараниями. Он говорит о том, что может сделать так, чтобы его причуда была похожа на искру. Пожар всегда начинается с этого. Говорит, что может воздействовать на что-то снаружи, чтобы расплавить или поджечь, а может изнутри — это похоже на то, как сажаешь семечко в землю. Вот второе он и делает. В его руках огонь пляшет, ластится послушным котёночком. Ни в какое сравнение с тем, что было год назад. Но этого Солу мало. Он снова и снова пытается сделать… что-то, а оно снова и снова у него не получается. И так уже несколько часов. Кацуки складывает руки на груди. Ему бы спать пойти после тяжёлой смены, но он не может. Он знает, что Изуку много говорит с мелким о воздушных силах, но тому, похоже, это не особо помогает. Поэтому он ищет своё и бесится. — Меня раздражает, как быстро он растёт, — ворчит Кацуки в ворот толстовки. Изуку бесформенно хмыкает рядом, внимательно и цепко наблюдая за чужой тренировкой, больше похожей на фанатичную гонку за призраком. Пальцы сжимают нижнюю губу. — Он напоминает мне и тебя, и меня, — говорит задумчиво. — На первом курсе мы были такие же. Будто нас торопили. Кацуки фыркает. Как будто, ну конечно, как же. — Идиотина. Нам нужно было спешить. Слишком многое случилось, когда мы стали первокурсниками. Никто бы не стал нас ждать. — Я понимаю. Но он торопится так же. Как будто кто-то гонит его. Они оба понимают. Понимают, кто. В постоянных замираниях Сола, в том, как он подолгу смотрит на небо, не греясь в солнечных лучах, а будто высматривая, в его ночных хождениях по дому, пока все спят, в том, что к нему стало действительно невозможно подкрасться, есть вот это вот. Ожидание чего-то. Выискивание беды. Кацуки вздыхает и проводит по волосам рукой. — Почему тебя это волнует? Изуку выглядит немного пристыжённым, когда прячется за воротом своей ветровки. Взгляда с мелкого не сводит, продолжает наблюдать из-под упавшей на глаза чёлки. — Он вредит себе. Это никогда не приводит ни к чему хорошему. Кацуки хмыкает и выпрямляется. — Этот сучоныш крепче, чем мы. Ты поразишься, когда присмотришься, — как бы ни было неприятно, но, нехотя, он всё же признаёт: — Паразит уже лучше, чем были мы. Огонь разносит каменную глыбу нахрен. Раздражённый рык прошибает до костей, громкий и низкий, обнажающий всё то, чего обычно Сол не показывает. Пламя вспыхивает вокруг его ладоней, яростное, шипящее. Кацуки скалится. — Твою мать, стоп машина! — рычит в ответ и идёт к придурку, стоящему в центре каких-то катакомб. Взгляд у того дикий, когда он смотрит на него. — Сволочь, ты не видишь?! Ты вымотан! Чего пытаешься добиться?! Подохнуть хочешь?! Сол поджимает губы, немного сжимается. Наверное, чувствует себя уязвимым, особенно сейчас, когда у него что-то не получается. Он из тех, кто предпочитают учиться в одиночестве, компания наверняка его смущает. Но он, кажется, был полностью погружён до этого момента. Он вообще в курсе, что они тут были? Слушал, о чём они говорили? — Но я ещё… Кацуки смотрит сверху, мелкий снизу. Но даже так подрывник ощущает, какой силой тот обладает. Это не мешает ему его подавить. Он притягивает пацана к себе за ворот и шипит в лицо: — Заканчивай эту херню, иначе я тебя прикончу сам. Сдурел? Топай, бля, в душ и отдыхай, — и отталкивает прочь. Сол едва стоит на ногах, но от падения удерживается. Смотрит всё так же загнанно. — Завтра посмотрим, к чему привели тебя твои тренировки. Изуку вытягивает шею, напряжённо наблюдая за этой недоперепалкой со своего места. Кацуки знает, как сильно он хочет подойти и убедиться, что всё хорошо или плохо. Его он смиряет тяжёлым взглядом и уходит, не дожидаясь ответа. Тишина за спиной красноречивее слов, а он слишком устал, чтобы разбираться с чем-то, с чем обычно помогают ему самому.ххх
Завтра наступает далеко не так скоро, как он ожидает. С утра его вызывают в город и говорят взять с собой двоих студентов, лучших на третьем курсе. да как будто он в душе гребёт, кто там лучший, он почти не занимается с третьегодками. Несколько ребят идут с ним по рекомендации Айзавы. Так они и оказываются на улице, наводнённой людьми. В таком потоке не ясно, кто друг, а кто враг, но, когда причуда внезапно перестаёт ощущаться второй кожей, Кацуки понимает — дрянь дело. Пиздец. Он успевает оттолкнуть учеников подальше, когда сверху на него самого нападает какое-то сраное чудовище. То ли ному, то ли ещё не совсем, там не поймёшь. Оно чёрное и зубастое, с длинными конечностями и расколотым черепом. Скрюченные когтистые пальцы пытаются выдрать Кацуки глаза, оплести горло, влезть в рот. Динамит скалится, рычит и использует всё, что у него есть. Может, причуда и молчит, но наручи и какие-никакие знания рукопашного боя не подводят. Студенты пытаются помочь, даже несмотря на запрет вмешиваться. Кацуки стыдно перед ними просто ужас как. Он про-герой, один из лучших с момента поступления до момента выпуска, и так лажает. Быть беспрочудным в таком мире полнейший отстой. Сразу чувствуешь себя жалким и хрупким. Фу. Он слышит свою причуду, ощущает бескрайний океан мощи, с которым его тело не справляется и в лучшие дни. Он взывает к ней, к силе, и она отзывается, но бьётся о невидимый барьер и отскакивает обратно. Что Динамит без своих взрывов? Ребята пытаются защитить его, только опыта у них недостаточно, и это тоже косяк Академии. Им нужно больше взаимодействий со злодеями, больше ролевых событий, чтобы они знали, как и что делать. Тоже показательно. Если они выживут, Кацуки сделает всё, чтобы всех его выпускников нельзя было так легко убить. Если враг думает, что без причуды он ничтожен, ну, он прав только отчасти. Кацуки использует нож, который носит за голенищем, хотя уже понимает, что бесполезно. Последние партии ному все с регенерацией или непробиваемой кожей, их хера с два так просто убьёшь. Значит нужно найти того придурка, который блокирует причуду… Он отдаёт приказ остальным искать и устранить, поднимает голову, и в этот момент что-то тяжёлое прилетает ему по затылку. Кацуки слепнет на несколько мгновений, в ушах шум, ультразвук переходит в дикий вопль. Кровь струится у него по лицу, капает с кончика носа и подбородка, он задыхается. Ному заносит над ним длинные руки, под ними вылезают ещё одни. Кацуки слишком медлителен, он не успевает… Яркий сильный взрыв сносит ному нахрен, так, что его тело пробивает несколько стен сразу. Пламя жжёт, пламя не Кацуки вовсе, пламя злое и дикое. Неистовое. Он резко вскидывает голову, только чтобы сквозь помутнение в глазах увидеть своего пацана, который загораживает его собой. Оба хвоста яростно горят, развеваясь, он стоит абсолютно непоколебимый. Ному воет, вылезает из огня, регенерирует тут же, кожа снова слезает, он снова её наращивает. Сол резко срывается с места и кидается в бой. Он неистов, по-настоящему. Скорость, сила и дикость компенсируют размеры тела, он впервые пускает при Кацуки в ход когти. Бьётся по-настоящему, как хищник, которым на самом деле является. И это красиво. Как бы ни было пугающе видеть такое, быть свидетелем боя между… двумя ному, всё равно, да, красиво. Завораживающе. Кацуки садится, покачиваясь, не в силах отвести взгляд. Руки студентов сжимают его плечи, поддерживают и помогают отойти подальше. — Вы нашли придурка с подавлением причуд? — хрипло выдыхает он, вытирая кровь небрежными движениями рук, случайно царапая кожу креплениями для наручей, которых больше нет. Один из студентов напряжённо поднимает палец. — Почти… Почтиии… Иии… — Нужно помочь, — шелестит другой, тревожно покусывая ноготь на большом пальце. — Он один против ному, а где-то там чел, который подавляет причуды. Его расколотет, как орешек. — Не расколотет, — фыркает Кацуки. И понимает их: он не может сидеть здесь, пока его пацан дерётся там, защищая их всех. Дерьмо, что без причуды он сам будет только мешаться, он слишком хорошо это осознаёт. — Он крепче, чем ты думаешь. — Я нашла! — Девчонка подскакивает, Кацуки дёргает её за руку, заставляя пригнуться, и вовремя. Прямо над головами у них проносится огненный залп, от которого стена позади них раскалывается, не выдерживая напора и температуры. Очередной взрыв отправляет ному в полёт. Пламя Сола трещит оглушительно, выжигает кислород настолько, что дышать нечем. Он кидает на них короткий взгляд, фиксирует положение и перемещается подальше, убирая их с линии огня. Девчонка будто всего этого не замечает. — Он на третьем этаже, здание на западе! Угловое помещение! Пламя вырывается оттуда в эту же секунду. Кацуки чертыхается и бежит из своего укрытия, веля оставаться остальным на месте или спрятаться получше. Чем бы ни был этот взрыв, он возвращает ему причуду, она буквально вспыхивает внутри него, ладони искрят. Он точно знает, что делать. Он готов, только… мешкает немного, потому что… Сол выглядит, как ангел мщения, во всём этом диком огненном мареве. От силы пламени одежда на нём развевается, натягивается, убранные за ворот волосы рассыпаются по плечам и спине чёрными крыльями. И эта смертельная решительность, непоколебимость, широко разведённые плечи и туго стиснутые кулаки — Кацуки никогда не думал, что его это заденет, но оно задевает. Всё внутри сжимается, а он не совсем понимает, от чего именно. Восторг? Или всё же ужас? Сол сам ранен, кровь бежит по лицу, одна рука почти недвижна, футболка пропиталась ею сбоку. Он нещадно прижигает раны, встряхивает головой и резко подпрыгивает. Цепляется за пожарную лестницу и подтягивает себя — это сильное, крепкое, гибкое тело, оно позволяет ему такое. В несколько стремительных рывков Сол добирается до крыши и прыгает оттуда на следующую, а там ному уже его настигает стремительным прыжком. Кацуки использует взрыв, спешит туда к ним. Он должен защитить, помочь, в конце концов, хотя бы что-то сделать… В последний момент он замечает стрелка. На него Сол смотрит, а сразу следом стрелок кричит и извивается, кровь бежит из глаз, носа и ушей, винтовка выпадает ослабевших рук. Ному готовит когти, собирается нападать… и начинает корчиться. Шото и Мируко прибывают чертовски вовремя! Кацуки оставляет ному на них пока что. Меняет траекторию полёта, резко ускоряет его и оказывается перед мальчишкой лицом к лицу. Время расщепляется в частицы: он фиксирует широко раскрытые глаза, стиснутые челюсти, собранную отстранённость на лице, ледяную ярость в алых радужках. Используя скорость и силу полёта, он вклинивается между чужих ног, обхватывает рукой талию и прижимает к себе, а инерция рывка относит их вперёд, прочь от ному и его атак. Они продолжают лететь к ближайшей стене. Он концентрируется на плотности тела, что держит в своих руках. На напряжении мышц под ладонью, на гудении пламени под горячей кожей, на дрожи. Он выдыхает над острым ухом шумное и рычащее: — Ша! Все живы! — и чувствует, как Сол стискивает его талию бёдрами, как обхватывает руками спину, вцепляясь в лопатки. Кацуки приземляется на серии небольших взрывов, не очень аккуратно, голова кружится, но он придерживает мелкого второй рукой под затылок. Тот только жмётся сильнее, сцепляя ноги у него на пояснице, наконец-то выходя из режима хищника. Ладонь касается лица Кацуки, стирает всё ещё бегущую кровь. — Никогда так больше не делай, — горячим шёпотом доносится до него. — Ещё хоть раз… Я перебью каждого в этом городе, если кто-то посмеет к тебе прикоснуться. Кацуки слышит за этим намного больше, чем Сол на самом деле позволяет себе сказать. Но ему и этого хватает. Он прижимает его к себе крепче и спускается к студентам.