ххх
Оба оболтуса попадают в больницу. Изуку с серьёзной травмой головы, Эйджиро с несколькими переломами. Оба конченные идиоты, но только благодаря им все те люди живы. Кацуки остаётся на месте, а пацан с ним. Они продолжают поиски людей, а подрывник глаз с проныры не сводит. Ожидает, может, что тот сейчас вылезет из какого-нибудь провала весь перемазанный кровью, чёрт знает. Каким бы он ни был честным и откровенным, Кацуки предпочитает ставить под сомнение всё, что слышит. Как и всегда. Сол опасен. Он это понимает. Но то, что тот сам об этом так откровенно говорит, обескураживает. Кацуки не очень понимает, как на него реагировать в целом. О таких вещах не принято говорить с той лёгкостью, с которой слова слетают с вечно растянутых улыбкой губ. Несмотря на работу героев, вокруг них всё равно достаточно раненых и истекающих кровью. К ним Сол не подходит, слишком занят поисками оставшихся, которых слышит. Угасающее дыхание, слабое биение сердца, запах пота и крови — его ориентир. Он хорошо справляется, а Кацуки снова на подхвате. Но когда он достаёт маленькую плачущую девочку, Сол прижимает её к себе и относит к остальным сам. Он говорит: "Больше никого нет", — так тихо, будто одними губами, чтобы малышка не услышала. Она к нему жмётся, а он склоняет голову к ней ближе, совсем чуть-чуть, и Кацуки видит, как напрягается его горло. Чёрт возьми, он не знает, ясно? Не знает, чего ждать теперь, откроется ли ещё одна сторона этого извечного балагура. Типа, что? Сейчас мелкий раскроет рот и вцепится девчонке в глотку? Или, может, откусит ухо? Этого не происходит, он просто мурлычет, успокаивая плачущего ребёнка. Кацуки провожает его взглядом, дожидается, пока девчонка окажется в руках спасателей. Только тогда хватает паразита за шкирку и тянет за собой. — Мне надо сделать отчёты, — выплёвывает раздражённо. — Пойдёшь со мной. Сол нагоняет быстро, идёт дальше сам. Его одежда грязная, волосы в пыли и бетонной крошке. Он морщит нос, тихо чихает и отряхивается. Кто-то из гражданских тянет ему влажную салфетку — он складывает ладони вместе в благодарности. Тут же снова шагает с Кацуки вровень, хватает его за руку и стирает кровь с ладони, очищая рану. Кацуки перехватывает его руки, осматривает их, выдирает салфетку из когтистых пальцев и небрежно смывает чистым уголком грязь у мелкого со щеки. Сол улыбается, потом с задумчивым видом оглядывается. — Это и есть работа героя, да? Спасать людей, вытаскивать из обломков, таскать на себе в больницу, потому что скорая слишком медленная? Кацуки косит на него взгляд. — Да. Надирать задницы плохим парням, путешествовать, быть известным на весь мир. — Известность на весь мир создаёт тебе врагов по всему миру, от этого нет никакой пользы, — рассеянно замечает Сол и подпрыгивает, перескакивая через фонарный столб. — О, а общение с журналистами? Разве вас не показывают по тв сразу после всяких таких штук? — И ебля в мозги с этими жуками тоже, да, — Кацуки фыркает. Мальчишка смотрит на него сквозь хитрый прищур. — Ты поэтому идёшь в агентство? Чтобы с ними не общаться? Они тебя бесят. Кацуки скалится в улыбке и грубо ворошит его волосы, затем притягивая шпенделя к боку ближе за затылок. — Пусть Двумордый отдувается. Он в последнее время любитель потрындеть о всякой херне. Нарыл, наверное, пособие для чайников. Сол смеётся, совсем непохожий на того, кто несколько часов назад скалил зубы и уверенно, выверенно находил погребённых под обломками людей. Близость к кому-то вроде Кацуки его не смущает, он наоборот тянется, чётко не переступая граней. Только где его собственные, Кацуки так и не знает, даже не думает. Просто делает то, что хочет. — Его там даже не было. — Это не помешает ему сморозить что-то. Они смотрят назад, на место, где раньше было офисное здание с детским батутом на третьем этаже и стоматологией на четвёртом. Кацуки думает об Изуку. Сол, когда он на него смотрит, кажется, тоже.ххх
— На улицах так неспокойно, — Денки тяжело вздыхает и откидывает голову на спинку дивана. — Вроде только всё устаканили, и опять. Сил нет. — Не скули, ты герой, — хмыкает Кацуки. Руки сложены на груди, будто его всё это не касается, но он понимает. Его тоже всё это бесит. Особенно показания, которые они получили от пострадавших и схваченных. Ужасно раздражает то, что какие-то жалкие мрази считают, будто имеют право отбирать чужие жизни. Денки правда скулит, сворачивается на диване калачиком и льнёт к руке Мины, которая перебирает его волосы. — Никому не говорите, но я почти уверена, что расплавила парочку заморышей, — тихо говорит она. Сложно сказать, шутка или нет. Кацуки предпочитает не думать об этом. В его жизни резко стало так много смертей, что он уже не особо обращает внимание. Один только пацан наверху чего стоит. Тоже, наверное, нехорошо. Но кому какое дело. — Мы никому не скажем, — обещает Денки. Мина слабо ему улыбается. Они выглядят, как котята, свернувшиеся на сидениях в окружении подушек. Тревога за товарищей и события снаружи их съедает, не даёт расслабиться. Денки поднимает голову и смотрит на Кацуки. — Каччан, ты уже слышал, что есть подозреваемые? Подрывник цокает. Утихомирившийся было гнев снова начинает бурлить в нём. Ему приходится сжимать пальцы на бицепсах, держать себя в руках буквально, потому что он устал от этого всего уже. Честно. — Они все называют одно и то же имя. Как думаешь, идиот, сколько подозреваемых у нас есть? — Они могут делать это намеренно, чтобы отвести подозрения от других, нет? Допустим, они его услышали где-то от кого-то, просекли, что чел супер кандидатура, и пакостят, прикрываясь им. — В таком случае мы, скорее всего, не узнаем, что на самом деле было его приказами, да? — Мина вздыхает и соскальзывает по дивану ниже с замученным стоном. — Они пойдут на всё, чтобы избежать наказания. Никто не любит стоять в углу. — В этом случае очень вряд ли, — неожиданно спокойно отзывается Кацуки. — Даже если бы они назвали сотню имён, но среди них было это, можно было бы смело откинуть остальные и схватиться только за него. Мина вытягивает шею, полубоком разворачиваясь к нему. — Почему, Блонди? Знаешь его? Кацуки выдыхает и прижимается к стене плечом. Голос падает в горечь. — Он охотится за шпенделем. В окутавшей их тишине слышно, кажется, даже как бьются сердца двух бывших одногруппников. Глаза их широко раскрываются по мере того, как они осмысляют всё это. Они правда никогда не были тупыми, Кацуки всегда так говорил. Но они упрямо пытались доказать обратное, а теперь посмотрите на них. Он опять оказался прав. — Вы же слышали весь тот бред про то, что мы живём в симуляции? — он ухмыляется уголком рта. — Сейчас все об этом говорят. Очередная утка, чтобы взбаламутить воду. Этот шум ему нужен, чтобы отвлечь внимание и получить то, что он хочет, потому что иначе у него нет шансов. — Он поджимает губы и хмыкает под нос, понижает голос. — Я думаю, нам пора выходить на охоту. Мы должны его схватить. Обнаружить оставшиеся лаборатории, которые он спонсирует, перебить всех, кто к этому причастен. Может, там выйдем на него. Он не может всегда хорошо заметать следы. — Ты этого не сделаешь, — голос Сола звучит холодно. Все три головы поворачиваются к нему, стоящему на второй снизу ступеньке. Лицо его хмурое, но это не та хмурость, которую можно просто проигнорировать. Она дикая, опасная. Кацуки фыркает и разворачивается к нему полностью, всем телом сразу. — Это ещё почему? Ты мне помешаешь? — Потому что он тебя убьёт, — Сол шипит и спускается, застывает прямо напротив. С виду маленький, он впервые, кажется, настолько кажется реальным, материальным. Пространство тянется к нему. — Или сделает так, чтобы ты молил о смерти. Знаешь, кто тогда заберёт твою жизнь? Я. Кацуки усмехается. Он не хочет язвить, но сейчас оно работает против него самого. — Уверен, ты сможешь сбежать, придурок. — Я не буду бежать, если вы будете у него. Как ты не поймёшь?! Я не смогу вас оставить! Смерть будет спасением для вас в любом случае, как только он вас схватит! Он не позволит вам уйти. Он говорит это тише, уже не так злобно, но всё так же надрывно, как и всегда, когда речь идёт за Шинью. Денки с Миной переглядываются, напряжённо замирая. Кацуки раздражённо выдыхает, закатывая глаза. — И что ты нам предлагаешь, сволочь? Ждать, пока ещё кто-то умрёт? Мы не можем этого сделать. Мы не можем только защищаться, нам нужно преимущество. — Я ваше преимущество, — вот теперь Сол скалится. — Я. Обучите меня всему, дайте найти лаборатории, и тогда я смогу помочь больше. Кацуки наступает на него, нависает над ним громадой, неожиданно очень злой. Тычет пальцем ему в грудь так, что самому больно. Тень от него накрывает мелкого полностью, а в ней видно, как ярко его глаза блестят. — Ты никуда не пойдёшь. Пока эта мразь на свободе, ты будешь и дальше находиться под постоянным наблюдением и защитой профессиональных героев, у которых есть лицензия, которой нет у тебя. За то, что ты сегодня туда полез, тебя могут посадить, хочешь этого? Снова пустят на органы. Тебе понравилось? А напомнить, что случилось в прошлый раз, когда ты вышел один? Они тебя схватили и отрезали тебе, нахрен, твой поганый язык. Сол терпит, хотя видно, что закипает. Вся та напускная невозмутимость стирается, как мнётся бумага, обнажает хищную опасность, что он в себе носит. Желваки напрягаются. — Вы не найдёте их без меня, — низко рычит он. — Ни их, ни Шинью. Он сам найдёт вас, если захочет. Если вы ещё живы, это означает только то, что пока вы ему не нужны. Не мёртвыми. Кацуки усмехается ему в лицо. — Ты всё равно ничего не сможешь сделать. Так и будешь дальше под ногами путаться и вставлять палки в колёса? Или хотя бы немного будешь полезным? Денки поднимается с места с приподнятыми руками. — Воу-воу, Каччан, ты палку-то не перегибай, он ведь помог… Кацуки не успевает ответить. От силы удара спиной о стену у него из лёгких вышибает весь кислород, перед глазами на пару секунд становится мутно. Он сначала ощущает жар чужой ладони напротив сердца, затем только видит искажённое злобой, всё ещё красивое лицо мальчишки, прижимающего его к стене рукой. Острые зубы оскалены. Вытянувшись и лишь слегка навалившись всем весом, Сол шипит ему в лицо: — Я тебя, нахрен, сожру. Ты меня понял? Сиди и не высовывайся, хватит играть с огнём. Денки свистит и остаётся на месте. Он бормочет: "Вау, это было горячо", — и… что ж, ладно. Кацуки с ним согласен. Особенно когда злоба в нём замирает, подчиняясь. Сол внимательно смотрит ему в глаза, медленно убирает ладонь и отворачивается. — Мы найдём способ найти его. Можете использовать меня, как наживку, мне всё равно. Если вам так не терпится умереть, я помогу. Он заставит вас сожалеть обо всём на свете, и когда это случится, — он поворачивает голову к Кацуки, смотрит всё так же ярко, но не от обожания, а от злости, — не смейте винить меня.ххх
Кацуки нужно время, чтобы остыть. Много времени и пара десятков кругов по полю, несколько оглушительно громких взрывов до боли в руках и… внезапно это всё. Он выдыхает, обнулённый. Его убивает то, что он не может ничего. Что ушастый проныра прав. И самое болезненное в этом — его готовность пожертвовать собой, чтобы они не убивали себя. Что бы там он ни говорил про Шинью, его страх невозможно подделать. И он отталкивает его, чтобы не дать Кацуки убиться. Для него всё слишком очевидно, чем оно кончится. Именно об этом он кричит. Кто, мать его, об этом просит, а. Он возвращается в общежитие за полночь, уставший и выжатый, но никто его не встречает. Изуку в больнице, почти в коме, а Сол в комнате. В кухонном островке приглушённо горит свет — скорее всего, для него, чтоб не спотыкался во тьме. Как будто не он ходил по этим коридорам столько лет, не знает каждый поворот и ступеньку. Он принимает душ, толкает в глотку еду, которая туда не лезет, и заваливается в постель. Сон не идёт к нему, хотя он чертовски вымотан. Он вслушивается в звуки, которые царят вокруг. Цикады за окном, птицы, шелест листьев по лёгкому ветру. И больше ничего. Это нервирует. Тот дурацкий разговор на первом этаже всё ещё звучит в ушах отголосками рыков и сдавленным шипением, треском причуды в кулаках. Жжением между пальцев, отпечатком чужой ладони у него на груди. Кацуки поднимается с кровати и идёт в соседнюю комнату. Он ожидает, что там будет пусто. Что мелкий с психу отправился на улицу, вершить правосудие или что там ещё. Но нет. Он сидит за столом, читает дневники Изуку об использовании и изучении причуд. На вошедшего кидает только один короткий взгляд и отворачивается вновь. Кацуки облокачивается о косяк плечом, сложив руки на груди. — Я уж было подумал, ты свалил, — он хочет, чтобы это звучало насмешливо. Но этого не происходит. Получается хрипло. — Зачем мне это делать, — Сол обезличенно хмыкает. — У нас вроде как появился план, разве нет? Кацуки моментально скалится. — Блять, мы не будем использовать тебя, как приманку, завали нахрен. Красные глаза смотрят спокойно и холодно, но Кацуки внезапно отмечает про себя, что мальчишка ни разу — ни разу — не наказывал его игнором. Как бы ни был он зол, он всегда идёт на контакт. Речь не о готовности простить, Кацуки уверен, что он правда не всепрощающий и достаточно злопамятный. Но речь о том, что он готов жить в мире и обсуждать вопросы, приходить к каким-то решениям вместе. — А ты не будешь кидаться в бездну, — Сол пожимает плечами. — Тогда у нас нет плана. Я не знаю, чего ты ждёшь. Что он придёт сюда и протянет тебе руки, мол, я с миром, пожалуйста, арестуйте меня? Так не будет. — Ну а как будет? — Я уже много раз говорил. Когда он придёт, он не оставит камня на камне. Все, кто тут есть, ему будут не интересны, но ты и Изуку — будете, потому что вы мне важны. Он это поймёт, змеи так делают. Думаю, он уже это знает, иначе тот ному не нападал бы на тебя. Шинья смотрит, на что я готов ради вас, а я не могу стоять в стороне и смотреть, как они вас убивают. Как только он будет готов, он придёт. И всё, что мы сможем, это отбиваться. Он разворачивается к Кацуки полностью, поднимается с места и беззвучно встаёт напротив, всего в одном шаге. Больше на его лице нет ни злости, ни страха, только печаль, которую Кацуки хочет стереть. Когда чужие прохладные руки накрывают его щёки, обнимая лицо, подрывник не против. Только склоняется немного ближе, позволяя их лбам столкнуться. Сол поджимает губы. Молчит какое-то время, затем качает головой. — С момента, как вы попадёте к нему в руки, вы больше не будете жить. Вы об этом забудете. Он уничтожит всё, что является вами, сотрёт вас, вы будете от него зависимы. А я — от вас, значит он сможет привязать меня, потому что я не смогу вас оставить. Даже если я вас выкраду… — тихий выдох похож на шелест. — Кацуки, это не поможет. Он всегда находит то, что ему нужно. Не нужно лезть на рожон, прошу тебя. И ты, и Изуку… вы сильны, очень, я восхищаюсь вами так же сильно, как вы восхищались своими кумирами. Но он сильнее. Он ненормальный, для него не существует ни правил, ни тормозов. Я не… — он мычит, прикусывая губу изнутри. — Я не могу вас потерять или позволить чему-то случиться с вами. Чему-то такому же, как со мной. Кацуки тянется к нему в ответ, сжимает его запястья и закрывает глаза. Когда открывает, проводит по красным узорам на щеке пальцем и зарывается в волосы. Сол смотрит на него так же, доверчиво склоняет голову навстречу прикосновению и замирает. Кацуки снова прижимается к его лбу своим. — А мы не можем позволить чему-то такому случиться с тобой снова. Мы готовы убивать, чтобы тебя защитить, ты понимаешь? — Герои не убивают, — мелкий ухмыляется уголком рта, — не крушат и не калечат. Скучные вы. Кацуки пожимает плечами. — Работа есть работа. А Сол неожиданно сжимает его запястья, так крепко, что даже непривычно, и тянется ближе. Замирает в паре сантиметров, дыхание греет губы Кацуки. Взгляд его решительный, почти отчаянный, ещё больше — твёрдый. Он готов на всё, буквально на всё ради них с Изуку. Он шепчет: — Я буду твоим солнцем. Используй меня, чтобы победить. Я дотла сожгу каждого, оставлю пустоши, если только ты мне скажешь так сделать. Кацуки шепчет в ответ: — Покажи мне. Сол принимает его поцелуй и тянет за собой.ххх
Чисто из вредности, Кацуки отбивает его руку и хватает за шкирку, утаскивая к себе. На знакомой территории ему спокойнее. Поэтому он ловит чужой рот на полпути, сминает губами ухмылку, в которую тот одет, грубо и без какой бы то ни было ласковости. Поэтому зарывается руками в чёрные волосы, сжимает в кулаки на затылке, получая дрожащий вздох на язык. Поэтому позволяет чужим рукам исследовать его под одеждой и стискивает бёдра сильнее. Дико. Падает на кровать он уже распалённый, растрёпанный и покрасневший, а Сол — мелкий, ладно сложенный, с торчащими в стороны волосами и с каплями крови на губе — возвышается над ним, устроившись коленом между его разведённых бёдер. Его пальцы всё так же хорошо чувствуются внутри. Шершавые подушечки давят болезненно, но Кацуки эта боль, как адреналин по венам. Идеальное сочетание всего, что может быть. Он честно пытается держать стоны в себе, но у него не получается. В этот раз они используют шнурок, которым Сол связывает волосы, если не прячет их. Им он оборачивает основание члена Кацуки и украшает миловидным бантом, на который подрывник рычит, а сам Сол посмеивается и умильно тычется губами во взмокший висок. — Он не даст тебе кончить так быстро. Как раз почувствуешь себя немного на моём месте, — поясняет, а вместе с тем бесит нещадно. Откуда он знает так много? Кацуки скрипит зубами, пока мальчишка ласково урчит ему в ухо: — Я хочу касаться тебя обеими руками. От его откровений по коже бегут мурашки каждый раз, как в первый, но Кацуки чувствует, что уже привыкает. Это уже не второй, даже не пятый раз, когда он подставляет кошаку горло. Где-то там, внутри, сидит раздражение на то, что он не сможет трахнуть его снова, не сможет выполнить обещание. Но Сол — тот, кто пляшет на лезвии ножа, дразня его с хитрым блеском в томных глазах. На вкус он как вишнёвый ликёр с привкусом крови. Сплошное извращение. Другого сравнения Кацуки, от природы не слишком романтичный, не может себе придумать. Даже когда он шипит это за мгновение до того, как почти кончает в первый раз за ночь, Сол издаёт полный удовольствия звук, прерывает оргазм и ластится, забираясь руками под одежду. Находит его отчаянную, сдавленную ругань очаровательной и кусает до крови. Шпендель, мать его. Кацуки не понимает, почему в этих руках так легко распадается. Магия ли какая-то или он просто сумасшедший, не знает. Это грузит его, а Сол мягко прижимается к его плечу щекой и ни к чему не обязывает. Он не прорывает оборону Кацуки, не маячит перед глазами и не заявляет на него права. Он всегда где-то рядом, но незаметно: лёгким запахом на коже, почти фантомными следами от губ и зубов там, где никто не видит; шёпотом, звучащим в ночной тишине, потому что Кацуки одиноко, и он представляет его себе. Ни разу не романтичный. Всё так. Сол уважает его личное пространство, предпочтения и гордость — всего его, самого Кацуки. Улыбается всяко: и нежные, и хитрые, и вызывающие, и дразнящие, и переполненные гордостью — все эти улыбки он дарит Кацуки легко, как будто срывает цветы. Непонятно почему, но его лёгкость так же легко и закономерно подстёгивает самого Кацуки. И, лёжа с разведёнными ногами и бантом на члене, он внезапно приходит к мысли, что что-то чувствует. Это так тупо. Он рычит и притягивает мелкого к себе, грубо сжимает заднюю сторону шеи, игнорируя то, как сильно натягивается в ответ на это тело Сола. Как сбивается его дыхание и застывает взгляд. Кацуки целует его властно и отчаянно, но это, кажется, волнует только его одного. Этой ночью он кончает со слезами и приглушёнными рыданиями в тыльную сторону ладони. Сол награждает его мягким поцелуем в лоб, забрав чёлку назад. Его пальцы касаются перегружённого и выгоревшего изнутри Кацуки легко и нежно, только вот в глазах у него, несмотря на тёплую улыбку, боль. Такое тупое выражение лица. И почему-то Кацуки не может выкинуть его из головы ещё очень долго.ххх
Неудивительно, что работы прибавляется. Теперь, помимо постоянных поисков всего и всякого, они вынуждены иметь дела с восстановлением города. Опять. Кацуки занят как раз этим, когда знакомый зелёный костюм проносится где-то на периферии. Подрывник удивлённо раскрывает глаза. — Де-! — и тут же себя обрывает. Кем бы ни был этот чертила, он явно не Деку. Деку в больнице, он без сознания уже который день, поэтому его работу на себя берёт Динамит. Проигнорировать такое нельзя, да? Было бы неправильно. Кацуки взлетает следом и наблюдает. Кто-то в костюме Деку — ниже ростом, у́же в плечах, слишком вёрткий, каким Изуку никогда не был — петляет, уверенно ныряет в тень и… есть в этом что-то знакомое. Кацуки наблюдал за ним слишком долго, чтобы быть наверняка уверенным. В пару рывков он настигает бегуна и только собирается напасть, как тот прыгает между домов. Кацуки успевает услышать звуки борьбы — короткой и быстрой, — прежде чем наконец-то хватает концы зелёного капюшона и дёргает на себя. Глаза на него смотрят зелёные, но разрез не тот. Кацуки прижимает пацана к стене спиной. — Какого хера, шпендель, — рычит. Мальчишка ухмыляется сквозь респиратор, забавно прикрывает глаза. Чёртовы линзы сбивают с толку. — Помогаю, — только и говорит он. — Изуку ещё не скоро сможет. — Город знает, что он в больнице, — Кацуки склоняется к чужому лицу, опасно щурится. — А вот что ты делаешь здесь, мне очень интересно узнать. — Как думаешь, будет ли спокойнее на улицах, пока символ мира отдыхает на больничной койке? — Сол складывает руки на груди и хмыкает. — Я думаю, что хотя бы такой он сможет немного удержать плохих мальчиков и девочек в узде. Пожалуйста, можешь не благодарить. Кацуки раздражённо цокает, отталкивает его, позволяя удариться о стену спиной. — Тебя здесь быть не должно. — Да, я в курсе. Но ещё я слышу голоса, сердца и запахи лучше вас всех, — Сол звучит ровно и спокойно, будто его совершенно не задевает настолько пренебрежительное отношение. Кацуки в равной степени как переживает за него, так и переживает о том, что тот может набедокурить. И чем ему самому аукнется вся эта деятельность. — Я быстрый и умею нападать исподтишка, чтобы не заметили. Кстати, те парни, которых я только что уложил, не смертельно, если что, пытались ограбить магазин. А примерно через квартал отсюда кто-то пытается договориться с похитителем машин, вооружённым, судя по звукам, но ты лучше и дальше продолжай меня тут задерживать. Кацуки устало выдыхает, зарывается в волосы рукой и наконец отворачивается. Тяжесть с плеч никуда не девается, а с приходом мелкого усиливается в разы. У него нет времени тут с ним возиться, а посадить Деку на поводок не получится. Не так ведь поймут, ну. Ему и так проблем хватает. Мигрень снова пульсирует в черепе. Он сжимает переносицу двумя пальцами, пытаясь её хотя бы как-то унять. — Возвращайся. Мы разберёмся сами. — Ага, верь в это дальше, — Сол ухмыляется и срывается с места быстрее, чем Кацуки успевает его схватить. Динамит злобно рычит и кидается следом, потому что нельзя допускать, чтобы выряженный в костюм Деку с первого курса придурок носился по городу и чинил практически самосуд. Он сообщает местоположение вырубленных грабителей помощнику и бежит за зелёной спиной. Только поздним числом до него доходит, что Сол прячет лицо, глаза и голову, чтобы выдать себя максимально за другого.ххх
Очень быстро им приходится сочинить ложь про то, что Деку находится под действием причуды, которая его молодит. Айзава выступает с заявлением, конечно же, кто ещё. Кацуки ужасно это нервирует, безумно злит, но он вынужден согласиться на правила навязанной игры и подтверждает версию. Айзава говорит ему присматривать за пацаном, потому что тот слишком очевидно не собирается сидеть на месте. Тц, как будто Кацуки и так этого не сделал бы! Он так и отвечает. Сенсей ворчит про проблемных детей и возвращается к бумагам. В городе от него теперь пользы тоже не особо много. Поэтому Кацуки наблюдает. Они объединяют территории Динамита и Деку, чтобы было удобнее. Он держится всегда поблизости, но должен признать, что темп перемещений шпенделя слишком высокий. Он чутко реагирует на всё подряд, на малейшую просьбу о помощи, даже если она сказана шёпотом, буквально на последнем издыхании. Так, несколько раз они предотвращают домашнее насилие, находят потерявшегося ребёнка, находят украденных детей, спасают женщину и молодую девочку от насильников. Город тонет в преступности. Очевидно, никто не воспринимает такого юного Деку всерьёз, хотя стоило бы. Даже шкетом Деку надирал всем зады. Странно, как быстро это забылось, учитывая то, как голодно смакуют его с Кацуки прошлое, вплоть до детского сада. Все грехи как на ладони, все сказанные слова и прочие взаимодействия, как будто кто-то постоянно ходил за ними по пятам с камерами и диктофонами наготове. Сол справляется по мере сил. У него нет ни кнутов, ни парения, поэтому он использует своё тело и рефлексы больше, чем обычно, но недостаточно, чтобы это бросалось в глаза. Сейчас он как никогда раньше похож на хищника, молчаливый и собранный. Атакует быстро, точечно и уверенно. Кацуки не представляет, каково это, справляться без причуды, поэтому использует свою на полную. За двоих. Когда кому-то удаётся схватить фальшивого Деку за капюшон, он взрывает злодею руку. Когда кто-то подкрадывается к занятому особо тяжёлым боем кошаку, Кацуки заслоняет собой и бьёт преступника кулаком в нос. Когда Сол спешит на помощь очередному нуждающемуся, который оказывается самозванцем, Кацуки врывается в последний момент и разносит всё, что есть вокруг, а шпендель хрипло дышит ему в спину, сцепив на ткани пальцы в перчатках. Он выносливый, этот пацан. Чудовищно. Быстро учится, особенно в таких условиях. Ему тяжело определять, кто хороший, а кто плохой, он спешит ко всем, как и должен герой, которым он не является. То ли хорошо прикидывается Деку, то ли в нём самом эти понятия сильно размыты. Вряд ли он правда настолько наивный. Он настороже постоянно, даже когда спасает годовалых младенцев, ждёт удара в спину и держит ухо востро. Кацуки не знает, как объяснить ему разницу. Он просто находится рядом, чтобы помочь и подстраховать, хотя иногда всё наоборот. У Сола есть эта черта: он со всеми хорошо срабатывается. Когда ему нужно работать с Шото, им удаётся найти общий язык. Даже если это только для дела. Тенья быстро понимает, что перед ним не его друг, но Сол говорит ему: "Декиру скоро вернётся, давайте быстро закончим", — и следует плану. Когда выясняется, что план не работает, он предлагает другой — у него постоянно есть что-то в запасе, а даже если нет, он легко проворачивает всё так, чтобы было. Ориентирование по ситуации у него хорошее, а это только лишний раз подчёркивает, насколько несладкой его жизнь была. Да и вряд ли сейчас она слаще. Это тяжело. Быть кем-то вроде Деку, когда ты совсем не он. Сол не тянет на конченного добряка, он проявляет жестокость, но только там, где это необходимо. В основном молчит, а если нет, это всегда что-то колкое и точное. Есть в этом что-то очаровательное. Кацуки удобно работать с ним. Они не пререкаются и не спорят, делают то, что считают правильным. Сол чутко чувствует его настроение и намерения, может вовремя уклониться, а может добавить. Постоянные наблюдения за боями Динамита и Деку и изучение стиля помогают ему точно знать, что Кацуки будет делать дальше. Он умело это предугадывает и ловко занимает правильное положение, чтобы по нему самому не прилетело. И — Кацуки видит плоды тренировок, которыми они с Изуку занимались всё свободное время последнего. Это не воздушные силы, что-то другое. Занимает больше времени, чем у Изуку, и Кацуки приходится быть его щитом, но. Оно того стоит. У них получается. Они в порядке. Они обсуждают план захвата с другими героями, когда Кацуки чувствует, как мальчишка смотрит на него. Он отводит его немного в сторону и спрашивает, в чём дело. Сол качает головой и говорит только: — Это не сработает. Дайте мне войти первому, я расчищу дорогу. — Ты не пойдёшь туда один, — рычит Кацуки, хватая его за грудки. Паническая мысль о самоубийстве долбится в виски, он имеет в виду только это и то, что не нужно подставлять Деку. Деку крайне редко бывает настолько обезумевшим танком. А Сол отстраняет его руку и смотрит холодно и цепко, так, как смотрел Изуку незадолго до войны. — Замечательно. Тогда ты пойдёшь со мной. Остальные за нами. И это, честно, очень похоже на то, что они с Изуку делают, когда соглашаются на совместную работу. Они врываются в здание, Сол ищет преступников без попыток себя убить, Кацуки идёт точно по его следам. Они справляются быстро и чисто, выходят живыми и невредимыми и тут же спешат дальше. Вопреки всему, вопреки собственному недоверию, которое закономерно тает под натиском определённых доказательств и выводов, Кацуки думает о том, что героем Сол был бы хорошим. Им и правда повезло, что он не выбрал сторону злодеев.ххх
Он замечает это быстро: мелкий измотан. его смена немного затягивается, несмотря на то, что Кацуки был с ним там с самого начала до конца. Он задерживается на пути к Академии, а когда наконец появляется, игнорирует двери. Взбирается прямо в окно и заваливается в комнату через него. Кацуки открывает дверь и наблюдает за ним. Ему видно, как тяжело вздымается чужая грудь, как подрагивают пальцы со сбитыми костяшками. Сол стягивает респиратор и напряжённо выдыхает. — Всё ещё хочешь продолжать? — Кацуки гнусавит. У него лёгкий насморк, как и всегда в это время года. Сол мычит в ответ, остаётся лежать на месте без движения. Подрывник подходит к нему ближе и садится на корточки рядом с головой, смотрит в уставшее лицо. Видит сажу по контуру респиратора, растрёпанную чёлку. Знакомые красные метки, рассыпавшиеся по щекам, спинке носа и внешних уголках глаз. Запускает в чёрные волосы пальцы и морщится — грязные. — Это тяжело, — хрипло звучит в ответ, — но я не из тех, кто сдаются быстро, ты сам знаешь. Даже с таким Деку там творится всякое. Без него станет ещё хуже. Кацуки вынужден признать: так и есть. Но не вслух. Это и так понятно. Он подхватывает Сола под руку и тянет на себя, помогая встать, ведёт в ванную. Чуть примятые капюшоном волосы лезут в нос, его он морщит в недовольстве. — Воняет от тебя. — Ага, меня — или Декиру? — пытались сжечь, — мальчишка смеётся, подрагивая всем телом едва-едва. — Совсем бешеные. А ещё меня — его — поблагодарили за спасение. Не знаю, как Изуку отвечал, но я на всякий случай поклонился раз пятьсот и удрал. Кацуки смеётся, прижимая его к себе за талию чуть крепче. Позволяет сильнее на себя навалиться. Мелкий всё равно спотыкается дважды по пути, ноги его плохо слушаются. Он впервые видит его в таком состоянии. — Примерно так он и отвечал. Нелепый задрот. Сол смешливо фыркает и трётся о его плечо щекой. — Я слышал, Изуку пришёл в себя. Это так? Кацуки пожимает свободным плечом, открывая дверь в ванную и помогая ему войти. — Если верить Денки. А он и в муху говорящую поверит. Он молчит о том, что был там в тот момент. Что Изуку выглядит, как побитое дерьмо — настолько знакомая картина. Что бинты у него на голове — тоже привычное, хоть от того и не менее болезненное и напрягающее, всё же явление. Сол низко посмеивается и вытягивает волосы из-за ворота костюма, вздыхает и стягивает плетёный шнурок. Растрепавшуюся косу осторожно прочёсывает пальцами, пока не вздыхает с облегчением. —Хочу сходить к нему. Пойдёшь со мной? Кацуки приваливается к стене плечом и кривится, наблюдая, как медленно и чуть покачиваясь мелкий стягивает ботинки. — Не похоже, что у меня есть выбор. Чужие глаза — всё ещё зелёные — смотрят насмешливо, на миг оттесняя усталость. Так, в костюме Деку, без перчаток, кроссовок и поясных сумок, с длинными распущенными волосами, он выглядит не так, как всегда. Даже по ощущениям. Сплошной диссонанс. Он так легко меняет образы, от этого голова кругом. Кацуки хочет изучить каждый. Хочет знать, чего ждать, с чем он имеет и с чем придётся иметь дела. — Выбор есть всегда, ты ведь человек, — Сол садится на борт ванны, вытягивает ноги. — Но мы знаем, в чью пользу ты его сделаешь. А Кацуки сокращает расстояние между ними, расталкивает его ноги ступнёй и наклоняется ближе к уязвимо открытому лицу. Не трогает, только выдыхает тихое и ровное: — Мой костюм тебе будет больше к лицу. Зелёный не твой цвет. Наверняка там, в глазах цвета крови, вспыхивает что-то, что-то голодное и дикое, что-то древнее. Так чувствуется, вряд ли неправдиво. Уголки губ Сола приподнимаются в улыбке, которую нельзя назвать милой. Она опасная, она собственническая. Глубокое урчание льётся из его груди. Кацуки выпрямляется, удовлетворённый такой реакцией. Заводит руку мелкому за спину, цепляет собачку и тянет вниз. — Сочту за "да". Не задерживайся, тебе пора жрать и спать. Пока не отдохнёшь как следует, никуда не пойдёшь. И про линзы не забудь. Он уходит, не обернувшись. Ему и не нужно: он и так знает, что жуткие хищные глаза его провожают до самого конца.ххх
Если бы всё всегда было так, как запланировано, наверное, жить было бы легче. С самого утра Сол врывается в его комнату с хриплым: — Надо идти. Большая авария в центре, — и на нём белая майка, которую он стащил у Кацуки, опять, зараза, волосы в бардаке, но он уже наполовину в костюме. Тряпка даже не до конца ещё высохла, ну какого дьявола. Кацуки не спит, боже, которую уже ночь? Но ему нужно время — захватить сумку с вещами и всё такое. Поэтому он рычит, чтобы мелкий подождал, но тот, конечно же, бежит вперёд. Дерьмовый получается день. Очередной. Они проводят первую половину на мосту, который в любое мгновение может обрушиться, он уже местами покрошенный. Понятно, что опоры подорваны. Сол проскальзывает в машину, которая частично висит над обрывом с бурлящим потоком воды. Там, внутри, женщина без сознания и двое её перепуганных детей. Тело взрослого человека наверняка спровоцировало падение автомобиля, но тело Сола — лёгкое и гибкое, действует быстро. Кацуки вцепляется в задний бампер и матерится сквозь зубы, чтобы поторопился. Этот самоубийца недоделанный точно услышит, он всегда слышит. Среди сотен голосов и шумов города находит его голос подсознательно, всегда. Никто не погибает, это настоящее чудо. У Деку появляются новые фанаты, а Кацуки впервые думает, что не очень-то справедливо. Сол мастерски играет в зажатого и неуклюжего Деку, каменеет перед камерами, дожидается, пока они будут достаточно далеко, и только тогда панически вцепляется в его перчатку. Кацуки придерживает его за плечи, пока мелкий судорожно шепчет: — Так много воды, о, всесильные, так много… Что-то подсказывает Кацуки, что речь о смертях от утопления. О пытках. О границе между жизнью и смертью, когда твоя голова под водой, а ты не можешь её поднять, потому что её там удерживают. Что-то подсказывает также, что все эти варианты правильные. Он не задаёт вопросы. — Как ты себя чувствуешь? — спрашивает вместо этого. Сол выпрямляется, восстанавливает дыхание и нервно хихикает, убирая руки прочь, пока никто не засвидетельствовал их взаимоотношения и не наплодил ещё больше компромата в пользу отношений между героями. Если в обычное время это даже смешно, сейчас оно не лучшее. — Как будто мы все сегодня чудом не погибли. Вау, мы везунчики! Идём, нам нужно переодеться. Сегодня не наша смена. Они переодеваются в раздевалке агентства и выходят через запасной выход, потому что главный оккупирован журналистами. Что им вообще здесь надо? Сола защищает кепка, капюшон и злобный Кацуки. Так что всё в порядке, никто к ним не лезет. Они добираются до больницы, а там даже регистратура им не нужна. Сол не спрашивает, куда идти, просто идёт — знает, куда. По запаху находит, наверное. Хотя нельзя исключать, что Изуку тоже в нём уже глубоко и давно, он может его просто чувствовать. Изуку спит. Выглядит всё так же фигово. Все эти капельницы, бинты на голове и глазах, потому что тупица временно ослеп. Больничная одежда, слабое тело, безвольные конечности и лёгкий поворот головы. Сол склоняется к нему, рассматривает почти пытливо. Касается волос, морщит нос и тяжело вздыхает. Он не может скрыть усталость, она шатает его тело и трясёт ему руки. И Кацуки, как какая-то бешеная курица наседка, которой всё осточертело, ругается: — Иди ляг. Он будет спать ещё сотню лет. Посмотри на капельницу, её только поставили. Но шпендель упрям. Он качает головой и выпрямляется, не сводит с Изуку глаз. — Я в порядке. Хотя видеть его таким… — он мычит, а Кацуки видит, как напрягаются жевательные мышцы. — Никогда не прощу тех, кто в этом замешан. Хочу превратить их жизнь в ад. Изуку должен быть там, есть мороженое или, не знаю, рубиться в приставку, читать книжки, учить детей уму-разуму, а не вот это вот. Кацуки согласен на все сто, но такова жизнь героя. С этим ничего не поделаешь. Все они готовы поставить всё, что имеют, на кон, они делают это каждый день, и травмы — такая же рутина, как позавтракать или сходить в туалет. Легче от этого не становится всё равно, оттого только гаже внутри. Он всё равно рычит: — Я серьёзно, сволочь, либо сам ляжешь, либо я тебя уложу! — Да я в норме, говорю же, — Сол отмахивается, ворчит под нос. Замирает на пару секунд и касается ладони Изуку подушечками пальцев. Склоняется ещё чуть ниже, делает тон мягче. — Я знаю, что ты проснулся. хочешь воды? Кацуки чувствует облегчение просто от этого. Но его недостаточно, чтобы он не попробовал ещё раз: — Он хочет, чтобы ты упиздовал спать, чтоб тебя! Изуку неразборчиво что-то мычит, поворачивает голову в направлении голоса Сола и несмело накрывает его ладонь своей. Мелкий улыбается, его плечи опускаются. Он обращает лицо к Кацуки — глаза блестят от радости, кажутся такими живыми. Сам он будто бы светлеет. — Я лягу. Дай поговорить, Кацунян. Кацуки скалится, угрожающе поднимая кулак с натянутыми жилами. — Не называй меня так, сволочь. Сол ухмыляется. Повернувшись к Изуку, почти касается его виска носом, но всё же не. Подушечка большого пальца ведёт по бинтам на усеянной шрамами кисти. Это осторожное прикосновение, в котором слишком много о том, как он был все эти дни напуган. Много о тревоге. Что-то Кацуки задевает в этом. Что-то, но не ревность, больше нет. Уязвимое понимание. В его мире такие чувства нельзя подделать, нельзя их правдоподобно сыграть. Он видит, что мелкий действительно о них переживает. Или это тоже только кажется ему? — Как ты? — голос Сола звучит тихо и легко. Как будто он впервые за это время дышит нормально, чувствует себя свободным. Его надежда легко читаема, мышцы расслабляются. Изуку улыбается и сжимает его руку в ответ. — В порядке. Уже лучше. Слышал, ты теперь герой. Кацуки напряжённо выдыхает и сдаётся. Он сделал всё, что мог, хер с ним. Это не значит, что не попытается ещё пару десятков раз позже, а если до пацана не дойдёт, он его нахрен вырубит. А пока сам он падает в кресло по левую сторону от кровати Изуку и упирается в край матраса ногой, покачиваясь на задних ножках. — Как же, играет в тебя, — фыркает с отвращением. — Вырядился в твою зелень и скачет по крышам, как бешеный кролик. Бесит, зараза. Сол весело сверкает глазами из-под лохматой чёлки. Там всё ещё линзы, от этого выглядит незнакомо, ещё больше сюрреалистично. Кацуки морщится. Изуку хмыкает, сдерживая улыбку. — Значит справляется отлично. — Кацуки цокает, а Сол хихикает. Изуку всё же улыбается, поворачиваясь к последнему. Веселится, ублюдок. — Освоил тот свой приём? — О, да! — Сол придвигается ближе, звучит ещё энергичнее, а по факту в нём этого нет. Обманывать незрячего Изуку легко, но от Кацуки его усталость не скрывается. Он просто не может её не видеть. — Ещё не совсем, но я адаптировал взрывы. Кацунян сказал, что дарит мне этот уродливый взрыв, — он смеётся, кажется, искренне. — Чтобы его создать, приходится копить пламя, удерживать его в руке, а потом выпускать всё за раз. Я так и сделал, но вместе с тем как бы припрятал огонь. Это не очень похоже на взрывную волну, но похоже на твои воздушные силы. Если делать взрывы маленькими — особенно. Изуку слушает с улыбкой, которая постепенно становится не такой искренней и беззаботной. Линия плеч обращается в более жёсткую, более напряжённую. Кацуки задумчиво щурится, наблюдая. Медленно склоняет голову вбок. — Кстати об этом, — губы Изуку поджимаются, — тебе не нужно этого делать. Я не против, если ты хочешь, просто… Кацуки раздражённо фыркает и откидывается на спинку кресла сильнее, упирается в неё лопатками. Досада клокочет внутри. Его бесит, что он не может повлиять на единственного недоумка, а тот, похоже, заразился от них и теперь стремится себя угробить. — Я говорил ему. Он меня не слушает. Сучоныш весь в тебя. — Я хочу, — говорит Сол низко и твёрдо, уверенный в своих словах и мотивах. Это не то, о чём они с Кацуки говорили хотя бы сколько-нибудь. Это то, что и так понятно, но он продолжает. — Люди были напуганы после того, что случилось. Пусть не в полную силу, но Деку всё ещё с ними. О том, что ты здесь, знают только некоторые герои и студенты. Из гражданских женщина с перебитым позвоночником, но мы уговорили её не рассказывать. Для остальных ты просто стал моложе и слабее. — Ты… — Изуку склоняет голову, не скрывая озадаченности, брови скользят вверх, — хочешь поддержать их боевой дух? Мелкий кивает. — И веру в тебя. Она им нужна. — Прости, — Изуку как-то странно улыбается и треплет волосы. Движение нелепое и неловкое, вряд ли будучи слепым он может двигаться уверенно и так же естественно, как обычно, но он всегда был упрямцем. — Я даже не думал, что тебя волнуют такие вещи. Сол хмыкает и сжимает его ладонь. Немного выпрямляется на своём месте. На губах всё ещё та полуулыбка, а Кацуки видит в ней ещё что-то. что-то прохладное, расчётливое. — Да, я тоже, — мелкий морщит нос, тянет Изуку за руку, страхует под неё же. — Пойдём, я помогу тебе помыть голову. А то от тебя, прости, пожалуйста, слегка пованивает. Кацуки усмехается. Пусть так, он чувствует себя хотя бы немного отомщённым.ххх
Айзава расслабленно откидывается на спинку офисного стула. В учительской, кроме них с Кацуки, Мик, как обычно, как же иначе. Мелкий дремлет на одной из крыш — по крайней мере, в последний раз он был там. Когда Кацуки проверял. Умиротворяющая обстановка, но почему-то расслабиться в ней не удаётся. Сенсей предлагает присесть. Кацуки хмурится, он вообще ничего не понимает. Зачем его сюда позвали? Он пытается вспомнить хотя бы один проёб, но в голове только самоволка мелкого, которая легко может аукнуться им всем, даже если до этого проносило. Нервный, напряжённый, он остаётся стоять. Айзава раздражённо выдыхает и облокачивается на край стола, прячет нижнюю половину лица за сцепленными вместе ладонями. — Мы думаем допустить его до экзамена на временную лицензию, — говорит он. Кацуки вскидывает брови. Внутри у него обрывается всё, что только можно, и то, о чём он не подозревал. Он качает головой. Ну уж нет. — Нахрена? — Это было почти единогласное решение учителей. Мы все с ним знакомы, а также знакомы с тем, что он может, — Мик расслабленно откидывает голову на спинку стула и начинает кружиться. От его мельтешения голова делает то же самое, Кацуки покачивает ею. — Слишком опасно. — Это так, — Айзава вздыхает и переводит взгляд куда-то в сторону, размышляя вслух. — И ты, и я, мы все знаем, что он продолжит сбегать, если вздумает. Наши системы его не остановят. Все об этом знают. Если сейчас его поймают за геройством, мы снова будем вынуждены отчитываться и лгать. — Ты не можешь быть уверенным в том, что он святой. — Разумеется. Мы проверили его на детекторах. Шинсо тоже участвовал. Понятно, что это перестраховка, больше вынужденная мера, чем искренние намерения и признание каких-то заслуг. Хотя последнее тоже наверняка играет важную роль, всё же отрицать участие мелкого в судьбе будущих героев и в жизни города не получится, как ни крути. Сейчас его все покрывают, но что, если обман и в самом деле раскроется? По законам страны, его быстренько спишут со счетов, отправят в Тартар или ещё куда похуже, да и остальных туда же сошлют — за соучастие. Поступить с ним так, когда он не делает ничего плохого, даже если взамен этому порой творит сомнительные вещи? Слишком тупо. Герои, выходит, просто хотят постелить как можно больше травы на случай падения. Играют на опережение. Сейчас они могут надеяться только на то, что мелкому хватит мозгов не палиться и не выдавать херню. Но как долго это может продолжаться, да? Да и быть уверенными в том, что Сол не психанёт, каким бы чудовищным ни было его терпение, нельзя. У всего есть предел, а у человечества — соответствующий фактор. Кацуки хмурится сильнее, сжимается на своём месте под взглядом единственного уцелевшего чёрного глаза. Мик ободрительно улыбается, демонстрирует белоснежные зубы и оттопыренные большие пальцы. Без своего безумного хаера и в вырвиглазной рубашке-гавайке он выглядит домашним и непривычным, не очень комфортно его таким видеть. — Я за ним присматриваю, — ниже говорит Кацуки, тише. — Он выйдет туда не в костюме Деку, и что тогда? Дай ему зелёный свет, он с катушек слетит. Айзава ухмыляется уголком рта. — Он настаивает на поисках Шиньи. Кацуки едва прикусывает язык, чтобы не взорваться матами, и вовремя останавливается, чтобы вовсе его не откусить. Он думал, они этот вопрос решили, хотя да, тема так и осталась в подвешенном состоянии. Но то, что Сол не оставляет попыток что-то сделать, сам лезет на рожон, объясняет многое. Может, он и прикрывается благими намерениями, но прямо сейчас Кацуки уверен в том, что он просто ищет. Он раздражённо цокает и падает на стул напротив. Рук из карманов не убирает всё равно, только глубже пихает. Горбится сильнее, невербально выражая недовольство. — Думаешь, если дать ему лицензию, его будет легче сдержать? — Мы не сможем его сдержать, — сенсей согласно мычит. — Но так у него самого будет больше возможностей для действий. Он сможет быть более защищённым, когда ему не нужно будет сдерживаться. Зачислить его на факультет не проблема, он и так его часть. Он показал себя больше, чем хорошо. Это снимет с него статус ному, а у нас будут новые лазейки для его защиты. Это не значит, что с него можно будет сводить глаза. Кацуки откидывается на спинку стула, напряжённый, натянутый. В словах сенсея, как бы ему ни не нравилось, есть вес. Он знает, что пацан воспримет идею положительно. Тц, как будто он когда-то отказывался от веселья, ну правда. Эта мысль заставляет его самого усмехнуться. — Он всех уложит на первом этапе в составе пятёрки, — говорит не без гордости, с яркой иронией. Айзава не улыбается, но в радужке вспыхивает что-то весёлое, что-то озорное. — Тогда нам придётся сказать ему быть посдержаннее. Меньше внимания не помешает. — Как будто его и так не будет много, — ворчит Кацуки. Сенсей фыркает. — Я подам заявку. До сентября постарайтесь сочинить ему приемлемый костюм. Я не выпущу его туда в спортивной одежде. Кацуки ухмыляется. Пацан точно будет в восторге. Да и Изуку тоже. Может, если постарается, не загремит в больницу к тому времени снова.