ххх
Он не знает, зачем сюда приходит. Как будто тут, да вообще хотя бы где-то, есть кто-то, кто способен пацана вразумить. Но вот он падает в кресло, а вот рычит уже злобно: — Он ебанутый. Точно такой же, я те клянусь. Такой же, мать твою, как ты. Ёбаный шизоид-фанатик, — потому что хватит с него одного уже со всем этим дерьмом разбираться. Если бы Изуку не загремел в больничку на столько времени, никому не пришлось бы носиться с пацаном, как курице с яйцом. Сейчас сраное яйцо дремлет в гостевой комнате, слишком вымотанное. Даже если слышит их разговор — пусть так и будет. Поделом, мать его. Изуку сжимает складки постельного в пальцах. Бинтов больше нет. Единственная перевязь остаётся только у него на голове, по-прежнему прячет глаза. Врачи говорят, он выздоравливает быстро, со зрением тоже всё будет хорошо, скорее всего. Хоть что-то приятное за этот дебильный день. — Когда мы его впервые увидели, я был уверен, что он не такой, — тихо бормочет Изуку. Кацуки цокает в ответ и придвигается чуть ближе, склоняется к нему, понижая голос. — Когда мы его увидели, он был почти дохлый, — напоминает он. — А потом его держали в ёбаной тюрьме. Пытались, блять, выяснить, кто он и что из себя представляет. Хах, и будем честны: он мог оттуда выбраться, чтоб их. На него не действует вся та херня с подавлением причуд. Откровенно говоря: он мог оттуда выбраться не для того, чтобы только сбежать. Он мог перебить их всех до единого, мог сожрать каждого. Кацуки видел отчёты о том, что двое сотрудников пропали почти бесследно, но не уверен, что это дело когтистых рук. И что с ними сделали, чтобы остались только кости. — Я был почти уверен, что он попытается уничтожить нас, — Изуку опускает голову с тихим напряжённым выдохом. Да, он мог бы отомстить им за все страдания, что ему пришлось пережить — не то чтобы герои сознательно на такое пошли, но кто бы стал в этом разбираться? — но не стал этого делать. — Я был уверен в этом наверняка, — Кацуки хмыкает и утыкается носом в ворот толстовки. — А придурок кинулся всем помогать. Ты знаешь, что он не херов альтруист? В отличие от тебя, кстати. Полезный навык, попробуй прокачать. — Я видел, как он водит всех за нос, — Изуку касается кончиками пальцев носа, вздрагивает и сжимает нижнюю губу, как делает всегда, когда думает о чём-то. — Играл с людьми, которые к нему тянулись. Меня это отталкивало. Я не люблю таких. Но сейчас, сколько бы ни смотрел за ним, не вижу этого. — Он поднимает голову и поворачивается к Кацуки так, будто может видеть сквозь бинты. Чувство дежавю пускает по коже мурашки. — Думаешь, он всё ещё..? Кацуки размеренно вдыхает. Он это тоже видел много раз. Он испытывал это на себе. Играется ли Сол с ними и сейчас? Ответить сложно. Кажется, что нет, но это самое параноидальное "кажется" может быть чисто его додумкой. Выдыхает он раздражённо и резко. — Нет. Кого-то, но не нас. Меня это бесит. Я, блять, его вообще не понимаю. Изуку мягко качает головой и легко улыбается. — На тебя он тоже похож, Каччан, — словно видя вопросительно вскинутую бровь, он объясняет: — Сколько раз ты слышал, что тебе самое то быть злодеем, да? А ты стал лучшим из героев, как и хотел. Он наверняка тоже. Уверен, кто-то говорил ему. Кацуки закатывает глаза. Оно, ненавистное и отчасти немного болезненное, обидное, всё ещё преследует его по пятам, как проклятье. Наверное, всегда будет. Как бы он ни старался, прежде всего в нём будут видеть трудного неуправляемого подростка и человека, у которого проблемы с агрессией. Будут видеть обидчика слабого хлюпика Изуку Мидории в средней школе и в первой половине первого курса Академии. Он цокает и упирает ступню в край матраса, раскачиваясь на кресле. — Этого пацана не волнует, чё там о нём говорят, — он ухмыляется. Гордость берётся в нём будто из ниоткуда. — Он делает это не для них, а для тебя. Тц! — резко опустив кресло, он сжимает горловину больничной робы Изуку и слабо сжимает. — Уговори его прекратить! Он себя загробит — вместо, блять, сучьего тебя. Изуку едва заметно улыбается и поднимает руки, будто сдаётся. — Если я что-то и знаю о нём, Каччан, так это то, что он делает то, что ему нужно. Но я попытаюсь ещё разочек. Кацуки отпускает ворот его одежды и небрежно разглаживает складки на крепкой Декувской груди. — Будь, блять, так любезен. Изуку улыбается шире.ххх
С высоты птичьего полёта видно почти всё, что творится в городе. Отсюда, наверное, не так хорошо слышно, но это даже лучше. Им обоим нужна передышка. Внизу достаточно героев и без них, а они даже вдвоём разорваться на части не могут. К тому же, их смена закончилась. Они отдыхают. Небо затянуто тучами, вокруг всё мрачное, замирает в ожидании бури. Кацуки зябко ведёт плечами и раздражённо закатывает глаза. — Прекращай, слышь. Мелкий хихикает позади. Всё это время вместо того, чтобы есть, он то и дело тянет руку к декоративным элементам маски-домино Динамита. Раньше за ним такого особо не наблюдалось. Он носился за бабочками, белками, голубями, летучими тараканами, фантиками на верёвочке и цикадами, но никогда не игрался с другими вещами. — Не могу удержаться. Кацуки коротко взрыкивает и резко разворачивается, перехватывает его за ворот худи и роняет на спину, нависая сверху. Тихий выдох скользит по его губам, а на тех, что напротив, расцветает улыбка. — Мяу, красавчик. — Иди в задницу, — Кацуки слабо его пихает и садится обратно, стягивает маску с головы и кладёт под бедро, чтобы её ветром не унесло. Тут он лютый, даже если на посадочной вертолётной площадке есть некоторые сооружения, за которыми можно спрятаться. Сол тихо смеётся и прижимается к его плечу своим. В поисках тепла, скорее всего. Запрокинув голову, внимательно рассматривает нависшие над ними тяжёлые тучи, тёмно-серые брюшки. — Нам лучше спуститься до того, как дождь начнётся, — рассуждает он, — потом всё станет скользким. Не хочу, чтобы ты шею свернул. — Так и скажи, что ссышь намокнуть, придурок, — бурчит Кацуки, вгрызаясь в яблоко, хотя аппетита у него нет. — Не вали с больной головы на мою. — Разве я это скрывал? — Сол улыбается, наваливается чуть сильнее, затем отстраняется. Не хочет влезать в личное пространство, типа. Кацуки закатывает глаза и притягивает его обратно. Сол сжимает его ладонь и начинает её разминать короткими прикосновениями пальцев. — Вау, я теперь никуда не сбегу, да? Тебя же не тянет на нежности. — Я тебя щас с крыши скину. — Спорим, приземлюсь на лапы? — Сволочь, не испытывай судьбу. — Чем больше высота, тем больше у кота времени на то, чтобы перевернуться со спины на лапы, — мальчишка ухмыляется, продолжая разминать его кисть. Неспешно перебирается выше, на запястье. Тепло от его рук пробирается внутрь мышц, успокаивает гудящие суставы. Кацуки неосознанно расслабляется. — Часто летал? — Не то чтобы. Однажды меня выкинули с 13-ого этажа, — мелкий насмешливо фыркает. — И ещё один раз я спрыгнул с факела Статуи Свободы. Не скажу, что мне хотелось бы повторить этот опыт. Одного раза достаточно. Кацуки прикрывает глаза, устало вздыхает и откладывает недоеденное красное яблоко в сторону. Перед ними город, в котором он родился и вырос. Но почему он ощущается таким чужим? Какое-то странное тоскливое чувство селится в нём, он его не понимает. Откуда вообще оно взялось? Всё ощущается таким ненастоящим и ложным, и с каждым днём ощущение крепнет. Такое, будто их обманывают. То ли всеобщей истерией заразился, то ли ещё что-то. Ему от этого тошно. Он только на мгновение допускает мысль о том, что тот, кто начал всю эту галиматью, прав. И ему становится не по себе. Столько лет дурить такое большое количество человек и ни разу не прозевать? Уму непостижимо. И если это правда, и никто даже не подумал об этом… Начал ли это кто-то, кто не отсюда? Кто наверняка всё знает? Может ли в этом тоже быть замешан Шинья? А если да, то шпендель — тоже? Сол поворачивает голову, смотрит ему в лицо снизу. Не улыбается, выжидает чего-то, будто. Просто изучает. Кацуки накрывает его глаза ладонью и отталкивает слегка. — Хватит пялиться. — Ты, — котяра мягко отстраняет его руку, но не отпускает. Так и продолжает держать, прижимается к боку сильнее. — Ты пахнешь тяжело. О чём думаешь? — О том, что ты мелкий, как сошка. — Мой рост моё большое преимущество. Я много раз пробирался туда, куда никто вроде тебя не мог. — Ну да, как же. Ты также отлично справлялся с тем, чтобы сбежать, когда был в тюрьме. В алых глазах загорается веселье, оно же отражается на лице в целом. Кончики ушей приподнимаются, уголки рта слегка изгибаются, губы совсем чуть-чуть обнажают передние резцы. — О, а ты случайно не видел, какую уютную кроватку мне там придумали? — он откидывается на Кацуки более фривольно, подчёркнуто небрежно. — Оставить её было выше моих сил. Она так меня манила, я не мог этому противиться. До сих пор скучаю по ней. Кацуки усмехается и поворачивает его тупую башку к себе за макушку, только чтобы боднуть в лоб своим. — Тогда тебя лучше туда вернуть. Не хочу разлучать влюблённых. — К твоей кровати я испытываю куда более тёплые чувства, — Сол улыбается шире, это почти нежная, больше искристая улыбка, которая заставляет его веки изогнуться, а глаза светиться. — Хотя даже они не сравнятся с тем, что со мной творится при виде твоих и Изуку плеч и коленей. Кацуки пихает его и резко поднимается, позволяя мелкому упасть на бетонную поверхность крыши. Тот смеётся, распластавшись по площадке. Ветер чуть не сносит их обоих отсюда, и они, не сговариваясь, спешат к лестнице. Уже спускаясь по бесконечным ступенькам, Кацуки хватает Сола за край ворота сзади и тянет к себе, пока они не оказываются плюс-минус лицом к лицу. — Сбежишь опять, я тебя из-под земли достану. Понял? А Сол только улыбается ему, не собираясь ничего таить. — От вас я не хочу сбегать. Вы для меня особенные.ххх
Сражение кружит голову, даже когда заканчивается. Сложное, болезненное, долгое, не без травм и со вкусом крови на языке, но какое же срывающее крышу! Адреналин ещё пьянит, бурлит в крови. Кацуки толкает утирающего нос тыльной стороной кулака мальчишку в переулок и зажимает у стены. Он едва успевает снять с него респиратор нервным движением, прежде чем вцепиться в его рот своим. Язык ныряет сразу глубоко, в жар и влагу, встречается с чужим и сцепляется. Кацуки толкает бёдра вперёд. Хриплые вздохи смешиваются, превращаются в короткие сдавленные стоны. Он ныряет ладонью под капюшон и зарывается в чёрные волосы, притягивает голову пацана к себе ближе, а тот поддаётся. Целовать его так дико и глубоко так же вышибает мозги, как бой, отголоски которого ещё затихают. Сол толкается навстречу, сжимает его бёдра пальцами, но сквозь перчатки Деку когти не чувствуются. Кацуки перехватывает его руки и зажимает над головой, вновь и вновь берёт языком болтливый рот, а тот открывается для него с готовностью и жаждой. Смакует каждое мгновение и насыщенный вкус крови, как будто бы. Рык рвётся из горла Кацуки — не злой, голодный. Сол отвечает ему тем же и запрокидывает голову, подставляет горло. Стоит сжать пульсирующую жилу зубами, он хватает ртом воздух. Всё его тело гнётся навстречу. Второй ладонью Кацуки сжимает его задницу, наслаждается упругостью под пальцами и надеется оставить хотя бы пару синяков. Но Сол отстраняется. Облизывает мокрые губы кончиком языка и шумно выдыхает. — Так вкусно ты пахнешь, — мурлычет, но получается так низко, так хорошо. Кацуки от этих звуков прошибает дрожью. Сол усмехается шире, наслаждается реакцией. Сцепив зубы на одном из пальцев, снимает перчатку, тут же ведёт по обнажённой ладони языком — широко и мокро. От этого вида, грязного и порочного, у Кацуки в мозгах короткое замыкание. Он уже предвкушает, как будет прокручивать этот момент снова и снова, пока будет толкаться в кулак в своей комнате, чтобы чудовище за стеной непременно всё слышало. Второй ладонью мальчишка уверенно разбирается с застёжками костюма Динамита, и вот влажная рука забирается в нижнее бельё и сжимает туго стоящий член. Кацуки хрипло стонет, вжавшись в обтянутую зелёной тканью ключицу лбом. Сол шипяще посмеивается над ухом, мажет по виску губами и целует туда же, зарывается во влажные волоски носом. Ладонь оборачивается вокруг члена, движения у него быстрые и резкие, грубоватые. Кацуки толкается навстречу, хотя больше всего ему сейчас хочется оказаться у пацана внутри. Хочется взять его или отдаться ему, чёрт его разберёт. Он атакует его рот снова и снова, а Сол пьёт его стоны, вырывая ещё. Ему не нужно делать много, чтобы Кацуки кончил. Оргазм делает ноги слабыми, но мелкий подставляет плечо и вытирает ладонь о стену. Кацуки не знает, что с ним стало бы, если бы он облизал её сейчас. — Нам нужно идти, пока не увидели, — с тёплой улыбкой шепчет Сол, перебирая его волосы чистой ладонью. Динамит неохотно отлипает от него и позволяет когтистым пальцам поправить маску, сам застёгивает костюм, только после этого выныривает из перекрёстка. По ним и так видно, чем они там занимались, наверняка. Да, пожалуй. Он всегда был тем ещё больным ублюдком.ххх
От досады он рычит. Встряхивается нервно, почти злобно, но это не помогает, перед глазами всё ещё немного мутно. Цепкие пальцы сжимают его подбородок, фиксируют голову. Сол наклеивает на рану пластырь, а Кацуки может разобрать только его недобро прищуренные глаза. — Оставайся тут, — голос Сола звучит напряжённо. Подрывник фыркает и отбивает его руку. — Почему они всегда бьют по лицу, — выплёвывает он, слишком раздражённый. Ещё он тут останется, пусть мечтает. Максимум, он подождёт, пока головокружение пройдёт, и сразу же обратно, чтобы под ногами не мешаться. Сол ухмыляется и пожимает плечами. — Красивый, вот и бьют. И суёшься много. Я закончу всё сам. Он не дожидается, пока ему ответят, уносится обратно на поле боя. Все эти сражения делают с его телом заманчивые вещи. Сбивают мышцы в хороший каркас, подчёркивают гибкость тела, данную вряд ли одной лишь природой. Кацуки слишком умён, чтобы не понимать, что за каждым шикарным шпагатом стоят тренировки. Он облокачивается на стену, придерживаясь за голову. Удар вроде пустяковый, почему тогда так фигово? Он оборачивается в поисках ещё кого-то, кто может быть замешан в этой стычке, но никого, кроме нескольких гражданских, к которым Сол не подпускает злодеев, больше не видит. — Эй, — он обращается к ним, перепуганным и зажатым. Все они, как один, вздрагивают и панически к нему оборачиваются. Они реально думают, что один герой-недоучка способен защищать толку и указывать ей, что делать? У этих идиотов точно с мозгами не всё в порядке. Он скалится и указывает на выход. — Быстро туда! Хватит нам мешаться! И вырубите вонючую причуду, чтоб вас! Голова вспыхивает болью настолько сильной, что перед глазами белеет. Он скрючивается, стискивает челюсти, но боль от этого не может перекрыть ту, которая наполняет всё тело разом. Он едва проталкивает воздух в лёгкие, его тошнит и трясёт. Затем, постепенно, всё проходит. Несколько человек бегут мимо него, Сол провожает их глазами. Кацуки крадётся по стеночке навстречу скудной шеренге, пропускает их, прикрывая собой и несколькими прицельными взрывами. Причуда журчит под кожей, собирается на ладонях в готовности. Краем глаза он видит собственное отражение и замирает. — Это, блять, что, Оптимус, нахрен, Прайм?! — он пинает стену. Мальчишка кидает на него взгляд, но даже на таком расстоянии и сквозь респиратор Кацуки видит его ухмылку.ххх
— Чё это вообще значит?! — Кацуки прижимает его к полу в гостиной, а Сол упирается коленями ему в живот. Он смеётся, но смеётся не светло и беззаботно. Бесконечные недели сражений делают его другим, более решительным и, чёрт, сильным. Когда он притягивает его к себе за ворот футболки, Кацуки это ощущает. Его силу, уверенность, его безумство. Видно, что он уже на границе. Каким бы выносливым он ни был, но без нормального отдыха и питания даже его нечеловеческое терпение подходит к концу. — Я был на тебя зол, — с плотоядной улыбкой, Сол мурлычет. У Кацуки от его тона мурашки по коже. Он упирается ладонью в пол рядом с чужой головой, там, где разметавшихся волос нет. — Ну, и чё означает это? — То и означает. Если бы ты был умничкой, я наклеил бы с Хэллоу Китти. Кацуки не знает, что должен по этому поводу думать. Что вообще из этого лучше? Он рычит и ныряет вниз, захватывая губы шпенделя своими. Скрепя сердце, он даже не пытается больше бежать от мысли о том, что пацан правда очень привлекателен. Ложь больше не работает, даже если обманывает он сам себя. Майка ему велика, что не странно, ведь она не его, она Кацуки — была когда-то. Широкий ворот совсем не скрывает острых ключиц и красивой шеи, не сильно выраженных, но всё же подтянутых грудных мышц. В прорезях рукавов можно увидеть кусочек красного кольца вокруг груди. Кацуки хочет увидеть больше. Он тянет майку вниз, затем вверх, да куда угодно. Ткань тлеет в кулаке, но Сол не позволяет ему себя раздеть. Перехватывает руку и отстраняет, а затем ухмыляется прямо в кусачий поцелуй и резко отталкивается от пола. Кацуки оказывается под ним, в следующее мгновение — уже лицом вниз. Он рычит, скалится и дёргается, но мальчишка удерживает его так легко, будто сам подрывник слабак тот ещё, какой-то хилый сопляк. — Держи руки так, чтобы я их видел, — шёпот в ухо посылает импульс по позвоночнику, выгибает поясницу. Кацуки сдавленно выдыхает и дёргается. Через плечо смотрит злобно, скалясь так же. — Умничек ебут у тумбочек, придурок. — О? — алые глаза забавно округляются, после — щурятся искристыми лунками. — Хочешь у тумбочки? — Иди ты! Сол коротко посмеивается и кусает его в плечо. Это больно, не в сравнение с тем, что было раньше. Кацуки застывает, поражённый. Все заготовленные слова проваливаются обратно в глотку, там и застревают. — Ладно, — просто соглашается Сол, — мне хватит и одной руки. Это безумие какое-то, что ли? Иначе как объяснить то, что Кацуки тоже в него ныряет? Он кончает трижды практически без продыху. Прямо здесь, на этом чёртовом полу, толкаясь в паркет текущим членом, пока пальцы накачивают его сзади и безжалостно таранят простату. Пока костяшки растягивают края отверстия, а горячий рот так же горячо прижимается к его загривку, чередуясь с прикосновениями острых зубов. Взгляд красных глаз жжёт. Спрятаться от него не получается.ххх
Должен ли он удивляться тому, что частично свободные дни или даже и вовсе пару часов мальчишка предпочитает проводить не дома за сном в самых нелепых позах и неожиданных местах? В основном он тусуется на поле, где Кацуки помогает ему, либо удирает со всех ног, пока подрывник носится за ним в попытках уложить посильнее и утащить в логово в общежитии, чтобы придурок отоспался. Какого чёрта заморыш такой резвый? Он должен быть на последнем издыхании. Так или иначе, каждый раз, когда до тренировки не доходит, он провожает его до дверей больницы, ждёт ещё какое-то время, будто тот обратно выйдет или сбежит вовсе. Но этого не происходит. Этот раз тоже не исключение. Вау, какая-то стабильность, она всё же существует. Кацуки кидает взгляд из-под козырька кепки на окна, за которыми обитает сейчас Изуку. Коротко колышутся шторы, но это, скорее всего, ветер. Не будет же Изуку ждать их там, как девица в башне, ну? Он разворачивается и идёт по своим делам. Его смена начинается сегодня раньше. Общий сбор объявляют всего через полтора часа после того, как он переступает порог агентства. Ещё через полчаса его накрывает лёгким ощущением присутствия рядом, а повернув голову, он видит своего спиногрыза, который ему улыбается. Респиратор скрывает нижнюю часть лица, но глаза изгибаются лунками. — Изуку снимут повязки сегодня, — говорит он тихо. Кацуки из принципа к нему не нагибается. — Эйджиро выписывают. Все живы и почти-почти здоровы. Скоро снова станет весело. Он не должен, наверное, быть таким довольным? Или, может, Кацуки должен, а не он. Но нет. Ему плевать. Конечно, он рад, что друзья в порядке, но в данный момент его больше занимает тема, из-за которой их собирают тут. Несколько небольших группировок формируются в городе взамен схваченной буквально на днях большой, которая занимала место Заветов. Они были плюс-минус мирные, пока не вскрылись некоторые аспекты, ещё более ужасные, чем то, что устраивал Чисаки. Сол был тогда там, с ними. Тем, кто услышал шорохи внизу, а ведь они и так были в подвале. Про второй цокольный этаж никто не знал. Информация, казалось, всячески избегала этой маленькой детали. А пробив себе путь туда с помощью взрывов Динамита, они быстро обнаружили лестницу ещё ниже. А заодно и шпионов, которые водили героев за нос — ребята, которых не посвятили в эту операцию, и они попались на горяченьком. И вот сейчас группировки борются друг с другом за право взять на себя управление городом, будто кто-то поведётся на это. Снова. Закономерно, что в этот раз геройское сообщество решает избавиться от них заранее, чтобы не допустить никакой чернухи в городе. Кацуки хватает мелкого за рукав и тормозит, склоняется ближе, пока остальные идут мимо и только некоторые оборачиваются. Он понижает голос и говорит: — Держись рядом, понял? Если они того мудака… Но Сол только качает головой и мягко отстраняет его руку. — Они не его, действуют неорганизованно, Шинья такого не допускает. Тупые люди идут на мясо первыми, он очень ценит ум. Кацуки фыркает и стучит костяшками по чужой черепушке. — Что-то не похоже. Пацан беззвучно посмеивается, отбивает его руку и кивает на выход. Глаза озорно щурятся. — Не отставай, мой герой. Вдруг я всё же ошибаюсь, и это всего лишь часть очередного бездарного плана. Кацуки пихает его в плечо, проходя мимо. Предвкушение хорошей корячки греет ладони.ххх
Бой и правда хорош, но ровно до того момента, когда заканчивается. Победа за героями, но победителем себя Кацуки точно не ощущает. Особенно когда он — тот, кто вынужден сопровождать своего пацана до больницы. Блять. Ничего серьёзного не происходит, на самом деле. Но он достаточно зол и в отчаянии, чтобы оставаться на месте и просто ждать. Метания по коридорам не дают ему ни освобождения, ни успокоения. Поэтому он влетает в палату Изуку практически следом за ним самим. Тот едва ли успевает сесть на кровать и теперь слеповато щурится, силясь рассмотреть хоть что-то. Прям беззащитный котёночек, его так легко угрохать сейчас. Кацуки не даёт ему и слова сказать. — Гадёныша приложило по тупой башке, — вырывается рыком. — Теперь он без сознания. Он видит, как осознание достигает лохматой темноволосой башки. И в этот момент он чувствует хотя бы какое-то удовлетворение, потому что оказывается со всем этим пиздецом не один на один. Теперь их двое против одного. Изуку подрывается с места, цепляется ногой за ножку кровати и чуть не падает. Но это же Деку, чёрт возьми. Конечно же, он удерживается. — Отведи меня к нему, — звучит напряжённо, совсем не так, как обычно. Кацуки щерится. — Нахрена? Не буду я этого делать. Вы и так дохрена общались, — он машет рукой в направлении двери. — Вот к чему это, блять, привело. Изуку упрямо поджимает губы. Но с этим прищуром он не выглядит грозным, не важно, насколько он всё ещё огромен и мускулист. В его величине только отчётливее ощущается протест и то, что он добьётся цели любыми способами. — Тогда я найду его сам, — говорит он низко. — Ты знаешь, что я могу. Кацуки молчит просто ради интереса, что будет дальше. Молчит напряжённо. Изуку выдыхает носом и резко направляется к двери, но Кацуки не пускает его никуда. Снова одолеваемый злостью (на самом деле каким-то дурацким отчаяньем, потому что это бессилие? Он заебался с ним, правда), он хватает его за руку и шипит: — Куда ты пошёл, мать твою?! Изуку оборачивается к нему и встряхивает руку так сильно, что подрывник неконтролируемо клацает зубами. От этого в голове звенит, и теперь он окутан в злобу больше, чем во что-то ещё. — Искать, — только и выплёвывает Изуку. Пальцы Кацуки вокруг его запястья сжимаются крепче, почти стальной хваткой. Кацуки приближается, вторгается в его личное пространство, продолжая давить: — Зачем? — Когда я очнулся, он выполнял мою работу. Из-за этого сейчас он на больничной койке, — Изуку прижимает свободную ладонь к груди с глухим хлопком. — Из-за… Из-за меня! Картины вспыхивают перед глазами. Кацуки никогда не считал себя особо впечатлительным, но знает заранее, что этот момент точно будет тем, который отложится в голове. И он ненавидит его. У него таких моментов уже целая коллекция в голове, чертоги переполнены. Чёрт знает, что там случилось на самом деле. В какой-то момент Сол отвлёкся, скорее всего, что-то услышал. Вокруг них было много людей, десятки сердцебиений. Сверху на него прыгнул кто-то, кого они не видели, и этого хватило, чтобы его от души приложили по виску кирпичом. Кацуки чуть не взорвал того ублюдка, его прервали. Как бы он ни взывал, пацан не отзывался. Лужа крови росла у него под головой, зловеще-алая. В тот момент казалось, из него вытекала сама жизнь. Может, так и было, однако помощь подоспела вовремя. Кацуки до сих пор ощущает жар его крови на своих руках. Тяжесть тела, которое он нёс, слабую хватку пальцев на спине в одно мгновение, бессильно разжавшуюся в следующее. Он встряхивает руку Изуку и отпускает её. Злости больше нет, испарилась, исчезла. Есть только усталость, бесконечная и душная. Лёгкая дрожь в руках, запах крови, запах потухшего пламени. — Выключи этот идиотский драматизм, — говорит тише. — Он там не из-за тебя, хренов ботан. Он там потому, что зазевался. Его косяк. Изуку слабо опускает голову, беспомощно сглатывает и смотрит на свои руки. Они у него ледяные и слегка влажные, он нервничает сильнее, чем показывает. Может, даже сильнее, чем сам осознаёт. — Он не спал. Кацуки фыркает и запрокидывает голову, закатывая глаза. — Я не пойму, он похож на безмозглую малышню для тебя?! Изуку поднимает голову и смотрит ему в глаза. Как много вообще видят его собственные? — А для тебя? — …ха? Он отшатывается, неожиданно уязвлённый этими словами. Ещё больше бесит, что говорит их кто-то вроде Деку. Тот только поджимает губы, упрямо не отводя слеповатого, чуть мутного взгляда. Кацуки снова к нему тянется. Хочет схватить, но держит руки при себе. А вот ворчания сдержать не может: — Послушай сюда, тупой ты Деку, этот придурок делает только то, что хочет. Я пытался отговорить его, ты пытался. Он не послушал. Мне нужно тебе разжёвывать или додумаешь сам? — Мне просто не по себе от того, что он там, — чуть тише говорит Изуку, признаётся за них двоих на самом деле. — Один. Из-за того, что притворялся мной, следовал моему режиму и в итоге пострадал. Кацуки стискивает зубы и толкает сквозь них: — Он не был один, — потому что в этом вся горечь. — Я знаю, — Изуку слабо кивает, — он говорил, что Деку и Динамит работают в паре. В новостях тоже постоянно трезвонят об этом… Кацуки хочет сказать, что дело не в этом, но видит, как до Изуку само доходит. Видит его ужас. Видит тяжесть, свалившуюся на плечи. Жаль, это не облегчает его собственной. Жаль, что он ждёт, что облегчит. Никто не виноват в этом так, как он. — Меня из себя выводит то, что он так тупо попался, — голос его сипит, слегка срывается, — и то, что так старался ради тебя. Но это было его решение, он делал то, что считал важным, — и теперь он это действительно понимает. Политика Сола проста, как законы дня и ночи. И почему-то это придаёт ему сил. — Так что завались и не разводи драму, усёк? Не еби мозги и хорош мельтешить. Чем быстрее ты вернёшься в строй, тем меньше работы будет у нас всех. — Он хватает Изуку за рукав толстовки и тянет к двери. — Идём. Чтоб тебя. Видеть шпенделя снова без сознания не хочется. Снова слабым, снова беззащитным. Снова как будто бы умирающим. Но он идёт туда, готовый и не готовый одновременно. Изуку ни разу не спотыкается. Голова его опущена.ххх
— Какого чёрта ты не спишь? Сол поворачивает голову, хотя Кацуки уверен: тот его слышал ещё до того, как он подошёл к больнице. На раскрашенном узорами лице появляется яркая улыбка. — Это теневая сторона. Тут довольно прохладно, я наоборот хочу двигаться. Кацуки фыркает и закрывает дверь. Проходит внутрь палаты и садится не в кресло, а на край кровати. В первую очередь проверяет руки, но те в бинтах, конечно же. В последнем бою Сол не использовал крупных атак потому, что вокруг было много построек и людей, но в предпоследнем оторвался на полную и масштабировал их. Дал ли он им отдохнуть? Хаха, нет. Бесспорно, было красиво, а Кацуки всё-таки не дурак, он ценит высокие зрелища. Но итог их его раздражает, конечно же. Он понимает, что со временем повреждения мелкого будут не такими большими, ему нужно больше практики. Но, реально, сколько раз он вообще собирается себя ранить? Он молчит о своих ранах. Сол подаётся ближе и прижимается к его плечу виском. — Я в порядке, если ты думаешь об этом с таким жутким лицом, — он снова смотрит ему в глаза и касается места между бровей подушечкой пальца. — Серьёзно, не хмурься ты так много. Не то чтобы мы с Изуку любили тебя меньше, но твоя жизнь стала бы, может, чуточку полегче. Кацуки отстраняется и мстительно треплет чёрные волосы. Бинтов в них уже нет, хотя бы это приятно видеть. Он тихо выдыхает и пихает мелкого в плечо своим. — Что за херня это была вообще? Почему они тебя достали? А мальчишка смеётся, не сдерживаясь, запрокинув голову. — Там была дурацкая мышь! Я подумал, что пропустил кого-то. Ну, это оказалось правдой, вообще-то. Тот парень же как Коджи, да? Кацуки цокает, недовольно качает головой. Осуждает, да. Вот балбес. — Да. Он назвал себя Крысиным Королём. Сол смеётся снова, громче в этот раз, откидывается на Кацуки будто бы бессильно. Ладонью слегка прикрывает нижнюю часть лица, фыркает в неё же, насмешливо сверкает глазами. — Интересно, он в курсе, что это такое? Идиот. Ему следовало назвать себя Гамельнским Крысоловом или что-то в этом духе. Кацуки ухмыляется. — Он бы не смог этого выговорить. Слышать смех приятно. Видеть мелкого таким, закрывающим себе рот тыльной стороной кисти, приятнее вдвойне. Кацуки даже не замечает того, как улыбается, смотря на него, пока тот не вздыхает с удовольствием. — О, мой герой, ты такой красивый. Кацуки хмурится тут же, но чужие глаза так и продолжают сиять, наблюдая за ним. Он думает о том, что устал от неопределённости. Что ему хотелось бы чуть больше понятности, хотя бы в том, что за чертовщина творится между ними. Он не говорит ничего. Сол подбирается ближе и кладёт голову ему на колени, одна рука сворачивается у груди, другая удобно устраивается под щекой. Тепло ладони отпечатывается у Кацуки на бедре, это приятно. Он зарывается в его пушистые волосы, слабо сжимает у корней в кулак и медленно отпускает. Урчание заливает палату мерно и приятно не меньше. — Завтра меня выпишут, — глухо бормочет Сол. Под прикосновениями грубых рук он расслаблен и доверчив. — Поможешь мне выбрать геройское имя? — Я всё равно буду звать тебя шпенделем. Мелкий недоросток посмеивается, трётся о его бедро щекой и прижимается ближе. Освободив руки, обвивает их вокруг талии подрывника, мягко поглаживает поясницу, но под кофту не лезет. — Как угодно. Только вряд ли злодеи будут разбегаться в ужасе и благоговении, поджимая булки, если шпендель придёт надирать им задницы. Кацуки удовлетворённо ухмыляется. — Какие у тебя варианты? — Твои друзья перехватили привычку Денки и теперь зовут меня Китти. Начинаю верить, что это хороший вариант. Кацуки не сдерживает хриплого тихого смеха. Мальчишка улыбается в ответ. Хвосты развеваются у него за спиной.ххх
— Вы когда-нибудь слышали про Солнышко? Изуку выглядит озадаченным. После короткой тренировки между ним и Солом он весь в грязи и траве, но Кацуки молчит об этом. Он всё равно заставит его прибирать всё, нахрен, общежитие и выдраить диван, который тот пачкает. Поделом ему. Сол посмеивается над их озадаченными лицами и тянется за телефоном. Потом, подумав, откладывает и откидывается обратно на подушки. — Так расскажу лучше. В общем, Нью-Йорк поделён на районы. В одном из них, Бронксе, так называли одного не очень хорошего парня. Он был невысокого роста, но это не мешало ему надирать задницы прям очень плохим парням. Он был какое-то время связан с полицией. Когда это просочилось, офицера, с которым он работал, убили. Солнышко отправился в тюрьму и просидел там всего несколько недель, прежде чем устроил побег. Кацуки усмехается и наваливается на него немного. — Хочешь взять себе его прозвище, чтобы кошмарить тут всех? Сол смотрит на него с хитрым прищуром. Медленно, улыбка на его лице становится шире, всё более и более довольной. — Зачем? Оно и так моё. В тишине слышно слишком многое. Изуку широко раскрывает глаза и вцепляется пальцами в подлокотник дивана, смотрит на него почти с ужасом. — Т-ты..? Сол кивает на телефон. Из последних сил держится, чтобы не засмеяться. Даже Кацуки приходится выпрямиться, чтобы посмотреть на него со смесью всего возможного на лице. Как вообще на такое реагировать? Должен ли он тут же связаться с Айзавой? — Можете почитать. Уверен, там будут мои фотки. — Удивлён ли я, — рассеянно бормочет Кацуки и тянется за телефоном. Ввести нужный запрос он даёт самому пацану, а когда перед ним оказывается целая вереница ссылок и размытых фотографий, он чувствует, что всё же удивлён. Впечатлён, точнее. На мелкого только угрожающе щурится. — Здесь ты этого делать не будешь. — Само собой, — Сол смеётся. — Это свяжет меня с тем мной слишком напрямую и создаст вам лишних проблем. А я веду себя хорошо как раз для того, чтобы у вас их было поменьше. Что думаете насчёт Солнца? Из Солнышка я всё же вырос. Стал повыше, кажется. — У нас есть Пожиратель Солнца, — задумчиво тянет Изуку. Пальцы уже натирают подбородок. Сол покусывает нижнюю губу, немного покачиваясь из стороны в сторону. — О, про него я читал. Как думаете, если он откусит от меня кусочек, он станет котом? Или сразу мной? Кацуки хватает его за голову и разворачивает к себе лицом, склоняясь к нему максимально близко, но достаточно, чтобы это не было вызывающим. — Одного тебя по горло хватает. Сол улыбается сразу всем лицом, глаза блестят. Изуку неверяще качает головой. У него, похоже, нет слов, иначе он бы уже что-то сказал. Что ж, его можно понять. Кацуки утыкается в телефон снова, продолжает листать фотки, затем статьи, но пока не читает. Только сверяется с оглавлениями. — За что тебя арестовали? — Мм, меня не арестовывали, — шпендель ухмыляется, выглядит таким гордым. — Я сам туда пошёл. После случившегося хотелось побыть одному, а там было вроде как безопасно. Я сказал, что мой мета-ген — кошачьи уши и хвост. А когда мне надоело это тупоголовое быдло, я просто сбежал оттуда. Единственным нормальным человеком там оказался сын Зейлера. Его туда пихнули как раз чтобы разузнал обо мне, хех. Мир так тесен, тесен, черррртовски тесен. Кацуки ухмыляется и разворачивает телефоном экраном к этим двоим. — Шортики зачёт. Сол хохочет и вытягивает ноги. Закатанные по середину голени свободные штаны самого Кацуки открывают только немного кожи, усеивающие её шрамы. Их он натягивает выше, обнажает больше. Не похоже, чтобы он комплексовал. — Ну, не думаю, что Тамаки предъявит тебе за плагиат, — Изуку легко улыбается и показывает большие пальцы. — Так что всё хорошо. — В противном случае мне придётся брать Китти, — смеётся Сол. — Что вообще это означает? — Кацуки прячет телефон в карман. — Почему Солнце? Пацан низко посмеивается. — Потому что могу тепло греть и сладенько мурлыкать, а могу вдарить до звёзд перед глазами. Кацуки рассматривает его лицо. Растянутые в острой усмешке губы, такие же зубы, обнажённые с одной стороны сильнее, чем с другой. Почти расслабленно прикрытые глаза. В конце концов, он хмыкает. Изуку тоже наконец-то берёт себя в руки. Теперь, когда информация укладывается у него в голове, когда он её сортирует по полочкам, когда вопросов о тюряге не остаётся, он соображает лучше. — А где ты работал? — спрашивает он. — Ты же как-то выживал? Или только… ну, воровал? — Ну да, у меня была работа… — В цирке цирковой мартышкой, — фыркает Кацуки. Сол бросает на него короткий взгляд, в котором веселья больше, чем чего-то ещё. Не сдержавшись, он всё же улыбается вновь. — Хорошая попытка, засчитаю. И — нет. Я танцевал. Хотя в цирке тоже пару раз выступал. В основном устраивал пиро-шоу. Мне предлагали освоить ходьбу на канате, но я, знаете, высоту не очень люблю. Представьте, если бы я сорвался? Умер бы! Травма для детишек. А потом мне предъявили бы внушительную сумму компенсации. Мне оно надо? Кацуки всё равно зубасто ухмыляется и пихает его в бок локтем, его же закидывает мелкому на плечо и щёлкает по острому краю уха. — Хорошая попытка отвести подозрения, мартышка. И ты был бы мёртв. Изуку подаётся ближе. Одна нога подогнута, вторая свисает с дивана. У него глаза блестят, он даже не пытается спрятать любопытства, которого в нём чересчур. Узнавать что-то новое о ком-то, кто ему интересен — о, Кацуки знает этот взгляд. Он знает это чувство, даже если его страсть к познанию не такая же. Он знает и то, каково это, быть объектом этого всепоглощающего, непомерного, порой неугомонного интереса. — А танцевал что? Так круто! — Изуку широко улыбается, воодушевлённый, взбудораженный. — Это объясняет, почему ты так двигаешься. — Я перебрал все направления контемпа, — с лёгким налётом иронии отзывается Сол. — Последней моей остановочкой стал полдэнс. — Ты стриптизёр, что ли? — Кацуки снова немного отклоняется, чтобы окинуть мелкого взглядом почти полностью. Тот будто бы непонимающе вскидывает брови. Издевается, засранец. Лукавый блеск в глазах выдаёт его с головой, этого чертилу. — Вааау, Кацуняяян, я удивлён, что ты знаешь, что такое контемп. Но нет, полдэнс не стриптиз. Хотя на шесте я танцевал, отрицать не буду. Это тоже есть в интернете, к слову. — Хватит меня так звать, придурок! И — страх высоты? Не слышал? — Там не настолько высоко, и конструкция куда более устойчивая, чем канат. Сам подумай. Кацуки пихает придурка в плечо достаточно сильно, чтобы тот откинулся в другую сторону. Хихикая, Сол падает на Изуку. Он даже не пытается сопротивляться. А перевернувшись и устроившись в надёжных руках, которые ни разу его ещё не ударили, расслабленно вздыхает и кладёт ноги Кацуки на бедро. — Удобненько. — Ты меня бесишь. — Врёшь. — Врезать бы тебе хорошенько. — Ты меня любишь. Кацуки всё равно лупит его подушкой. Изуку, кажется, не особо против. Сидит всё такой же расслабленный и мягкий, трогает длинные пряди кончиками пальцев. От его прикосновений мелкий довольно щурится, мурашки бегут по его коже. — Никс не был против? — Никки меня поддерживал, всегда был на страже. Типа, буквально. Он был вышибалой в каждом клубе, где я работал, и выбирал только те смены, в которые я выступал. А потом прибрал к рукам сеть, и я танцевал только в них. — А ушёл оттуда… из-за Шиньи? — Нет, хех. Мне просто приснилось… Свифт тоже танцевал, — Сол ухмыляется. Всё ещё расслабленный, только теперь это лишь жалкое притворство. Даже если он всё так же сидит, прижимаясь спиной к груди Изуку, в языке его тела достаточно напряжения. — Примерно то же самое. Я это возненавидел. Должно быть, это правда не самое приятное, что можно о себе узнать. Если реинкарнация правда существует и работает вот так, неудивительно, что Сол почувствовал себя так, будто повторяет судьбу человека, к которому испытывает отвращение. Даже если танцы были его любимым делом, понятно, почему он начал их ненавидеть. Они роднили его с кем-то, о ком он ничего не хотел бы знать, но вынужден. Интересно, что именно Свифт хочет ему сказать этим всем? Чего пытается добиться? И почему связь между ними с мелким настолько сильная? Ведь ни Кацуки, ни Изуку сны о прошлом не видят. Это всё ещё так для них странно. Изуку тот, кто обнимает пацана первым. Тот, кто хватает Кацуки за руку и тянет ближе, чтобы прижался с другой стороны. Под звуками ворчания мальчишка восхищённо мурлычет, уютно устраиваясь между ними двумя. Он всё ещё мелкий и дохлый, но подрывник ощущает плотность его мышц и силу в них. Изуку прижимается к лохматой макушке котяры щекой и мягко трётся о растрёпанные волосы. — Что ж. Всё это привело тебя к тому, кем ты стал. Так что. Добро пожаловать, Солнце. Сол нежится в их нескладных объятиях ещё какое-то время, хвосты взволнованно обвиваются вокруг ноги Кацуки и щекочут ступню. Его подрывник всё же слегка пинает, коротко взрыкивая. Шпендель выскальзывает из кокона их рук, вскакивает с дивана и подпрыгивает от волнения на месте. — Мы должны отпраздновать это мороженым! Изуку смеётся, наблюдая за ним. Кацуки снисходительно ухмыляется уголком рта и делает неопределённый жест рукой, устраиваясь снова там, где до этого сидел. Смешной чертила. Уже позже, когда Сол орудует на кухонном островке, сочиняя из мороженого и сливок коктейль на троих и мурлыча что-то жутко-музыкальное, Изуку легонько пихает увлёкшегося наблюдениями подрывника в бедро. Кацуки готов удушить его подушкой или кинуть в него телефон, останавливает только то, что телефон этот его. Взорвать придурка никогда не поздно. С другой стороны, за убийство посадят. Изуку улыбается, морщинки раскидываются на внешней стороне его глаз. — Ты изменился, Каччан. — А ты нет, — хмыкает Кацуки, занося кулак для удара, который всё равно не планирует. — Всё так же бесишь. Изуку хихикает, отстраняясь на безопасную дистанцию и поднимая руки. — Беру слова обратно.