----
Маленький Сол мало что понимает. В его венах постоянно что-то да плавится, разум туманный, похож на мутную эпоксидку, готовую застыть в любом положении. Чище от этого не становится. Тело не слушается. Маленький Сол не знает, как должны обращаться с детьми, а как не должны. Он не знает о том, что в его возрасте обычно фанатеют по динозаврам и начинают изучать космос по огромным цветастым картинкам в книжках. Он даже не знает, что такое есть. У него нет ни представления об обычной жизни, ни даже имени, которое он мог бы писать везде, где вздумается — знаний алфавита у него нет тоже. Маленький Сол отлично умеет работать ртом (только не в том смысле), знает, как выгоднее себя преподнести и как сделать так, чтобы этот дяденька дал побольше денежки, а эта тётенька была особенно довольна. Тогда на него, может, и ругаться меньше будут. Маленький Сол не знает, какой на вкус бургер, но представляет по обрывкам брошюр, что находит в мусорке общего туалета. Булочка выглядит мягкой, котлета — сочной, а он не знает вкус говяжьего мяса. Он всё равно оказывается далёк от истины — силы его воображения недостаточно. Внутренние сгибы его локтей все в язвах и следах от игл, бёдра тоже исколоты. Он едва ли может стоять на ногах сам, но упрямо куда-то ползёт. Ему кажется, что там его что-то ждёт. Что-то, может, хорошее. Он чувствует, что мир больше этого дома с грязными коридорами и тусклыми старыми лампами. Здесь везде пахнет спермой и кровью, слезами, горем, скорбью, обидой и похотью. Разве может весь мир быть таким? Маленький Сол быстро учится, и самым важным уроком его жизни становится тот, что о страхе. Сол — и маленький, и взрослый — боится своих снов и Шинью до паники. Сейчас, видя его в другом конце комнаты, ленно распивающего красное, как их глаза, вино, он не может перестать дрожать. Мужчина ничего не говорит. Вообще выглядит так, будто никого кроме него тут нет. Комната красивая, с высокими потолками, не броская. Видно, что обставляли со вкусом. Широкая кровать, на которой сидит сейчас Сол, пахнет Шиньей, а Сол, чувствуя этот запах, всеми силами избегает слова "хозяин". В этой красивой комнате он тоже вещь. Шинья медленно перекатывает вино в бокале, изучает цвет, принюхивается. Кажется расслабленным и увлечённым, когда пьёт алое, как кровь, небольшими глотками. А Сол прекрасно помнит, каким на вкус было его первое вино. Вино, которое он собирал языком с губ этого человека. — В этот раз тебя хватило подольше, — голос Шиньи звучит неожиданно и весомо, как вибрирующий в костях гром. Сол дёргается, хоть всеми силами и пытается сдерживаться. Шинья небрежно цокает и дёргает головой. — Не скажу, что сильно тебя искал. Иногда даже было интересно, насколько ты изобретателен и как надолго тебя хватит. А ты сам попался — ещё и так глупо… В горле ком, рот чувствуется пересушенным. Сол вжимается в изящную резьбу изголовья обнажёнными лопатками, стоит только Шинье подняться с места. С каждым новым шагом к кровати сердце пропускает удар, сжимается сильнее. И когда мучитель становится напротив, Сол хочет быть где угодно, но только не здесь. Он не может сбежать. Дело даже не в ошейнике, который не даёт ему возможности покинуть пределы постели. Цепь тонкая, поразительно крепкая. Опять какая-то магия. Руки в перевязках после того, как он поломал пальцы, не скованы. Ноги его тоже свободны, но, даже имея эту свободу, вряд ли Сол решится на реальное сопротивление. Этот человек, у которого глаза такие же красные, как его собственные, и при этом совершенно другие, прекрасно всё о нём знает. Шинья медленно скользит взглядом по его обнажённому телу, сканирует открытые сантиметры кожи. Спотыкается о следы от зубов на плечах и замирает, щурится. — Вижу, даром времени не терял. — Аканэ… Острый взгляд впивается Солу в лицо, и он замолкает с приоткрытым ртом. Горло сжимает спазмом. Всё его тело идеально выдрессировано слушаться и подчиняться, принадлежать этому человеку. Оно усваивало урок раз за разом, пока не освободилось, но даже тогда не смогло забыть. Шрамы оказалось невозможно смыть даже смертью. — Хорошо повеселился? — Шинья садится на край кровати и протягивает руку. Сол жмурится, от прикосновения ледяных пальцев к шее дёргается, и всё равно рефлекторно не сопротивляется. Чужое дыхание касается лица, опаляет чувствительную, зудящую после наркотика кожу. — Думал, сможешь бегать от меня вечно? Я ведь говорил тебе, что ты мой. Большой палец скользит по краю нижней челюсти и жёстко давит под угол, боль призывает слёзы. Сол задыхается, выгибая шею навстречу, тело его не слушается. Шинья смотрит прямо в глаза, стоит только открыть свои, во второй руке у него небольшая помпа. Тонкая иголка сияет в свете большой люстры над их головами. — Пытался забыться, верно? — Шинья изучает его лицо, склоняет в одну сторону, в другую, рассматривает синяки, оставленные людьми Тони. Игла почти мягко касается панически бьющегося пульса в вене под челюстью. Шинья понижает голос, прикрывая глаза. — Я напомню тебе. Ты всегда будешь помнить. А Сол и так помнит. Прекрасно помнит жар наркотика, вводимого, прям как сейчас, в уже еле-еле видную вену. Помнит, как им пользовались: сразу несколько мужчин занимались с ним сексом на полу, на кровати, на столе. Помнит, как Шинья смотрел, а потом, стоило почиститься, брал его сам. Он мог делать с ним это и многое другое ночь напролёт, а утром, как ни в чём не бывало, уйти по делам. А им снова занимались другие мужчины и женщины. Сейчас происходит то же самое. Всю ночь Сол лежит в постели с широко раскрытыми глазами, смотрит в потолок, но видит только золото чужих глаз и чувствует жар сухих ладоней на бёдрах. Он знает, какой-то частью себя помнит, что Хоука нет. Он мёртв всего каких-то несколько жалких дней, и даже они ощущаются приснившейся в бреду фальшивкой. Но подкинутая галлюцинация сладка, а он слаб — ныряет в неё, чтобы побыть с этим мужчиной в последний раз. Скорбь затапливает сердце. Под утро он осознаёт, что находится в комнате один, но порадоваться не получается. За этим всегда что-то следует, а Сол уже имеет некое представление о том, что ждёт его впереди. Весь день он мечется по кровати, пытается снять оковы — у него предсказуемо не получается. Только раздирает кожу на горле до глубоких борозд. В бессилии, он кричит в подушку. Своих вещей он тоже ожидаемо не находит. Он сомневается, что их в принципе сохранили. После обеда тело начинает гореть, а к вечеру, стоит солнцу стать алым и начать падать за горизонт, он едва может дышать. Агония адская, с такой он ещё не сталкивался. Шинья приходит, когда сумерки уже тёмно-синие, когда клубы во всю кипят жизнью, и закрывает наглухо дверь. Галстук у него на шее слегка распущен. Он садится в кресло, засучивая рукава рубашки. По предплечьям у него вьются татуировки, которые Сол помнит только в стадии эскиза. — Бедняжка, — спустя ещё час молчаливого наблюдения говорит Шинья, но с места не двигается. Сол изнывает в постели, покрывало и простыня липнут к мокрой коже. Ему жарко, но он не может выпустить этот жар. — Тебе сейчас, должно быть, совсем несладко. К такому ты не привык… Сол яростно шикает, отворачивается, но уже через несколько минут снова оказывается на животе и трётся о матрас крепко стоящим членом. Между ног всё мокрое. Даже жёстко себе надрачивая, он не может кончить. Шинья откидывается на спинку кресла и смотрит на него из-под прикрытых век. — Если хочешь, чтобы я помог, ты знаешь, что нужно сделать. — Иди т-ты, — выдыхает Сол едва слышно. Чёлка липнет ко лбу, он весь мокрый от пота. Чувствует, как пламя бушует под кожей, как зудят кончики пальцев и как дрожит нижняя часть тела. Бёдра не могут успокоиться. Он вонзает пальцы глубже, и всё равно не может найти освобождения. Мысли похожи на спутанные длинные волосы, которые остаётся только отрезать. У него нет ножниц. Он пытается продраться через них, через этот лес паутины, липнущей к рукам и ногам, а её так много, что очень скоро он оказывается в коконе и не может больше двигаться. Красные глаза смотрят на него хищно. Сол скулит и выгибает спину, вскидывает бёдра. От смазки живот мокрый и липкий, капля густо скатывается по боку и впитывается в постельное бельё. — Т-твою… м-ма-а-ать… — Ты никогда не сможешь освободиться, — звучит холодный голос; его всё равно недостаточно, чтобы остудить пылающее тело, — пока я не позволю. Попроси хорошенько. Сол сильный, и обычно — обычно — его надолго хватает. Как хищник он умеет терпеливо ждать, часами караулить жертву, а потом так же долго её преследовать, пока в конечном итоге она не будет мертва от его когтей. Он много времени проводил в репетиционном зале, чтобы показывать такие выступления, каких нигде больше не будет. У него хорошее, крепкое тело, гибкое, выносливое. Но сейчас всё это не имеет значения. Сейчас оно горит и плавится, тлеет изнутри не так, как Солу бы хотелось. Тлеет до боли, до химической агонии, которую огонь не может усвоить. Внутри него происходит битва, а он признаётся в том, что слабый. После долгой, бесполезной борьбы — он сдаётся. — Пожалуйста… Ошейник давит на горло, не даёт дышать. Сол не может смотреть в глаза мужчине, ломающему его. Тот заглядывает сам, властно приподняв его лицо за подбородок. — Покричи для меня. Игла вонзается в шею.----
Одинокие дети — это всегда про качели, к которым никто не подходит. Про спины взрослых, будто боящихся обернуться к малышу, посмотреть ему в глаза. Про красный мяч, похожий на ягоду, в который не с кем поиграть. Обычно он ассоциируется с дождём и одиночеством. У Сола всё совершенно не так. Он плохо помнит, не уверен, что клочками уцелевшая память не обманывает его. Для него детство — это чужие руки на тощих бёдрах, это запах пота и благовоний, от которых в горле дерёт. Это вкус горькой соли на языке и сосущий голод в желудке. Это иглы, вонзающиеся в тонкую кожу в сгибах локтей и дарящие багровым венам жар. Это красные глаза в обрамлении светлых ресниц из снов и такие же — в чёрных — в реальности. Это боль, страх и темнота незнания. Кто он? Откуда он? Тайна, закрытая наглухо дверь, заваренные ржавые петли. Ассоциации, конечно, так себе, но тогда Сол не понимал, что так не должно быть. Сейчас понимает, но чувствует себя всё тем же слабым мальчишкой. Его разум затуманен, однако не настолько, чтобы он был в полнейшей отключке. Что-то он делает, выполняет команды. Чувствует себя… спящим, заколдованным. Шинья садится в кресло, которое всегда находится в видном месте, при этом в тени, и подзывает к себе жестом. Сол ползёт к нему на четвереньках — ноги не слушаются — и кладёт руки ему на бёдра. Шинья зарывается в его волосы пальцами и смотрит сверху: — Выпусти хвост. И Сол выпускает. Два угольно-чёрных хвоста распускаются за спиной, появляются кошачьи уши, что теряются в лохматых волосах. Шинья касается их, проводит пальцами по прядям и слегка сдавливает на затылке. — Давай, — говорит низко, точно змей, — выпускай всё. Покажи мне. Длинные волосы ему нравится накручивать на кулак и использовать, чтобы тянуть. Ему нравится их перебирать, расчёсывать, сплетать, будто Сол всего лишь его кукла, а не… целый кто-то. Сол подпирает зад пятками, острые когти вонзаются за ковёр. Теми, что на руках, не рискует цеплять дорогущую ткань чужих чёрных брюк. Узкая бледная ладонь лежит между кошачьими ушами, задевает красную кисточку в левом — тонко бренчит бубенчик. Шинья давит на затылок и расслабленно откидывается назад. — Приступай. Тебе это хорошо знакомо. Сол хочет блевануть ему на этот дорогой костюм. Он хочет есть, голод сосёт в кишках, скоблится о рёбра изнутри. От наркотика кружится голова и во рту сухо. Сол не помнит, когда ел, и когда ел то, что ему нужно, чтобы жить. Он не может позволить себе откусить от этого дерьмового подобия на человека хоть кусочек. Он открывает рот и касается кончиком языка бледной мягкой кожи на члене. Есть страхи, о которых он даже может не говорить — у них у всех это бледное лицо с красными глазами. Маленький Сол боится его потому, что не знает, чего от него ждать. Взрослый — потому, что знает. Есть в этом какая-то закономерность.----
За длинными волосами сложнее ухаживать. Их нужно регулярно мыть, укладывать, уделять им много времени. Без нормального питания они становятся ломкими и тусклыми, никакой красоты в этом нет. Шинья ухаживает за ними сам. Сам расчёсывает, сам заплетает, сам моет, бережно промывая корни и тщательно проверяя, насколько хорошо смыл пену или бальзам. Сам промокает полотенцем, сам сушит. Сол не прикладывает к этому никаких усилий. Не только потому, что ему страшно. Шинья доступнее некуда дал понять, чтобы не смел вообще хоть как-то касаться его святая святых. В большей степени Солу плевать. С этим человеком его желание участвовать в собственной жизни поразительно равно нулю. Он смотрит перед собой из-под прикрытых век. По обе стороны от него ноги в брюках от известного модельера, иссиня-чёрная ткань и тонкая серебряная нитка вертикальных полос. Шинья за спиной, на него можно облокотиться, но он не облокачивается. Даже несмотря на искусственный дурман, который вынуждает его так унижаться, ему мерзко касаться этого мужчины. — Вижу, мы нашли идеальную дозировку для тебя, — Шинья хмыкает. Бледные пальцы касаются под нижней челюстью, промывают кожу, покрытую потом после всего того, что он делал с личным рабом ночью. — Характер показываешь. Сол не отвечает. В этом никогда нет необходимости, если только ему не отдают прямой приказ. Он остаётся всё таким же безучастным, с пустым лицом и тяжёлым мрачным взглядом. Где-то на периферии уже маячит зуд и жар, но сейчас он в такой стадии отказа от реальности, что ему как-то глубоко плевать. Собственное тело ощущается каким-то костюмом, не больше. Да и в целом он как будто смотрит на всё происходящее со стороны, скучный такой дешёвый фильм о мафиози-наркобароне и мальчишке, которого он хочет себе. Закон жанра: мальчишка всё равно рано или поздно сбежит, неважно, цепь или не цепь там. Но что-то Солу подсказывает, шепчет в ухо, что никогда ему не быть по-настоящему свободным. Шинья зарывается в густые и тяжёлые волосы у него на затылке, вроде как втирает в кожу головы что-то, а в то же время стискивает пряди и давит, заставляя запрокинуть голову и посмотреть в глаза. Сам смотрит неизменно сверху. — В таком случае настало время тебе заплатить за моё гостеприимство, за щедрость и за доброту, как думаешь? — звучит низко, ровно. Напугать не пытается, и всё равно пугает. Ему и стараться не нужно. — Из-за тебя я потерял и товар, и клиентов. Ты знаешь, ни один человек не стоит столько же. Даже королевская особа получится дешевле… — Получается, для тебя я дороже даже королевской особы, — губы разлепляются с трудом, язык ощущается распухшим и неповоротливым. Голос сел от криков, стал грубым. Сол ослушивается негласных правил сознательно, взращивает усмешку в уголках рта. — Дерзишь. — Рука сжимается в волосах крепче, отпускает тут же. Это демонстрация, напоминание о том, кто есть кто и где чьё место. Разжавшись, ладонь ласково гладит волосы, длинные узловатые пальцы прочёсывают пряди. — Ты не в этой торговой плоскости. Убивать тебя уже не весело, а ты мне уже достаточно задолжал. У меня есть мысли по поводу того, как с тебя этот долг взять. Сол закрывает глаза, склоняет голову и затем откидывает её резко назад, убирая чёлку с лица. Он чувствует бесконечную усталость, всё тело вялое. Лишние движения заставляют чувствовать кожу теснее, чем она должна быть. Ощущения такие, как будто он для собственного тела слишком велик. Того и гляди, весь пойдёт трещинами. Шинья много говорит, а Сол уже и так знает, что тому нужно. Этим своим телом он долг, конечно, может выплатить, но Шинье мало его одного. Шинье нужна кровь, он хочет новых душ. В этом они отличаются. Сол разворачивается, кладёт голову ему на бедро и касается колена мокрой ладонью. Специально оставляет на ткани облако пены. — Не боишься, что я просто сожгу их всех за раз? Тогда твоё веселье быстро закончится. — Мой милый Свифт, — Шинья понижает голос, а Сол напрягается, сжимает коротко колено крепче, слабо вонзает в дорогую ткань когти, оставляя в ней маленькие дырочки. — Не зови меня так. Пальцы сжимаются под нижней челюстью, а стоит под их давлением послушно приподнять голову, перетекают на щёки и стискивают их. Подушечки больно давят на желваки, оставляют следы синяков под скулами. Сол смотрит в глаза цвета крови над собой и упрямо стискивает зубы, сопротивляясь рефлексу открыть рот. — Любое имя, которое я тебе дам, ты примешь, — напоминает Шинья тихим шипением. — А чтобы точно не забыл, я выжгу его на тебе. Ты никогда от него избавишься, даже если сцарапаешь. — Он накрывает второй ладонью грубый шрам у Сола на задней стороне шеи, там, где обычно ошейник, потирает кожу пальцем. — Ты попытаешься… Но тогда я просто нажгу заново. В молчании, он натирает кожу неспешными кругами, а по лицу видно, что ждёт, что его начнут умолять не делать этого. Оба они знают, что клеймо это Сол либо раздерёт снова, как сделал в прошлый раз, либо выжжет. Превратит в бесформенный кусок мяса, пройдёт сквозь безумие и боль, лишь бы там не было пяти отвратных букв. Но Сол не умоляет. Сол опускает взгляд, хотя ему хочется противостоять. Мальчишка у него внутри, тот самый, который получал уроки, прекрасно знаком со всем этим. Он боится. Он не может не. Это они тоже знают оба. Шинья издаёт тихий довольный звук и слабо нажимает на местечко чуть ниже основания черепа, под линией роста волос. Сол чувствует присутствие там инородного. Ему кажется, он ощущает даже исходящие от небольшого кусочка чего-то там ростки по всему телу. Отвратительное ощущение. Шинья туманно усмехается. — Я собрал одну занятную игрушку… Чтобы контролировать таких, как ты. Она не даст тебе использовать мощи больше, чем нужно для того, чтобы зажечь спичку, хотя даже в этом необходимости у тебя не будет. Если постараешься её выдрать, перегрузить, вывести из строя, она взорвется, — пальцы почти любовно обвивают горло спереди и сдавливают, заставляют Сола выгнуть шею навстречу и встретить взгляд чужих глаз, безумный и блестящий, — и эта прелестная головка будет отдельно от тельца… Ты будешь видеть, как твоё тело будут использовать. Тебе не сбежать. Я позабочусь. Хватка исчезает полностью, а сам Шинья поднимается. Кидает Солу полотенце, поправляет манжеты рубашки, надевает дорогие золотые часы. Мокрые пятна и кусочки пены не портят его вида. К сожалению. — Ты будешь работать на меня, пока не выплатишь долг за все убытки, вызванные тобой. За то, что был слишком самонадеян. Я буду внимательно за тобой смотреть. Так что не забывай. Мои глаза будут повсюду. Накрыв полотенцем голову, Сол прячется в его тени и горбится так, чтобы не видеть этого человека. Он думает о том, что под ударом окажется не только Нью-Йорк. Он надеется, что Кит не пострадает от его рук слишком сильно. И что он сможет его простить.----
Он ничуть не удивлён, когда ему поручают вырезать одну из мелких, но довольно шумных группировок. Он знаком с этими ребятами, не раз с ними толковал о том о сём, зависал время от времени. Они проблемные и несуразные, все молодые молодые, и никто из них не заслуживает смерти от его рук. Шинье они мешают. Он хочет наладить свой бизнес на чужой территории, постепенно пригрести через зону ответственности Сола владения Кита — единственного, кто их удерживает в порядке и с кем Шинье не тягаться вот так напрямую. Он не в состоянии просто захватить их, потому что уступает в численности и не может делать то, что вздумается. Управлять через принца этих земель. Солу тошно. Он ступает по практически бездорожью в ботинках, которые Шинья для него приобрёл, и не жалеет дорогую кожу, когда случайно (или не очень) цепляется носком за ступень. — Йо, Солнышко! — Его приветствуют, как братана, но никто не обращается к нему без боязливого уважения. Они помнят, как легко и играючи он прикончил их босса, а потом назначил сам нового, и им ничего не осталось, кроме как принять новую верхушку. Любые споры и недовольства легко пресекались острыми коготками и клыкастой улыбкой. Сол застывает в дверном проёме, в котором вместо двери бренчащая занавеска из пластиковых коричневых бусин, и оглядывает штаб. Это небольшая, пахнущая потом, пивом и дешёвыми сигаретами комната с заколоченными окнами. На стенах плакаты с голыми женщинами, потолок грязный от копоти и ржавой воды, а по полу никто даже в обуви ходить по собственному желанию не рискует. Он липкий, залит всем, чем только можно, смердит, к нему намертво прилипли мебель и какие-то бумажки. Вроде, какие-то купоны, брошюры, рваные газеты, обёртки от бургеров и упаковки от презиков. Это место не лучшее для целей Шиньи, так что Сол делает вывод, что его просто хотят лишить некоторых привилегий. Возможно, часть людей Сола за часть людей Шиньи, видимо, с процентами. А может, дело всё же в патологической мании на контроль того, что он считает своим. После всего, что тут будет, штаб придётся сжечь. Никто не удивится, если здание вовсе снесут. Сделают братской могилой, где не будет ни одного имени. Сол запомнит каждое. — Солнышко сегодня хмурое, — один из пацанов забавно дует губы и кидает в сторону Сола покусанную зубочистку. — Что-то ты рановато. Мы в этом месяце заплатили. Несколько разноцветных голов покачиваются вверх-вниз в согласии. На фоне играет что-то вроде грязного гангста-рэпа — скорее всего, работа одного из ребят, — качество оставляет желать лучшего. Колонка дрябло бренчит, несмотря даже на тихую громкость. — А ты чё так вырядился? Мы тут публика не искушённая. — Пацан, случилось чё? На тебе лица нет. Водички налить? — Патлы-то, патлы, пацаны. Красавчик, ничё не скажешь, но ты чёт… — Эй, ты чё, ты чё? Молчать и дальше будешь? Язык отрезали? На кой припёр? Некоторые из них поднимаются с мест один за другим, остальные остаются сидеть. Никто из них не знает, что происходит и что делать, причины его прихода и молчания для них загадка. Они не знают про Шинью, мало кто знает. Сол не может сам себе ответить, почему мешкает. Люди никогда для него не были важны, не имели значения. Но как было бы легко сейчас отпустить кого-нибудь из них, дать намёк на то, к кому обратиться и где его самого искать, подсказать, что грядёт. А там глядишь, и Никки подтянется, и Кит, может, тоже вклинится… Нет. Никто не должен приходить за ним. Сол согласен остаться с тем мужчиной, из-за которого у него в венах дерьмо плавает и который явно видит в нём другого кого-то. Лишь бы никто не страдал по его вине. Когда он делает глубокий вдох, на ногах уже все. На исколотых иглами тату-машинок и катетеров лицах непонимание и напряжение, каждый из них готов помочь. Солу жаль. Они — его первые подчинённые. Ни разу не подвели его. С этим чувством он делает шаг вперёд на выдохе. В тесном пространстве сложно кромсать людей чёрной матовой катаной, но зато ни за кем не нужно бегать. Сол не даёт уйти никому из них. Стоя среди трупов, ещё несколько минут назад бывших живыми людьми, его товарищами, а теперь ставших кусками мяса, почему-то, почему-то, по какой-то причине он не может подумать о том, чтобы ими перекусить.----
Толпа вокруг слишком шумная. Сол делает пару шагов назад и оглядывается, стараясь понять, где он, и не выглядеть при этом подозрительно. Тело его двигается само по себе. А вокруг люди в масках, с искусственными бусинами на длинных нитках, висящих на шеях и руках, напирают со всех сторон. Кажется, что-то празднуют. Он понимает это интуитивно: внутри у него тепло и удовольствие, ему хорошо, несмотря даже на шум, смех, путаницу языков и влажный воздух. Он расслаблен, чувствует себя защищённым. Улицы не похожи на Нью-Йоркские. Низкие дома и гротескные балкончики, усыпанные буйной зеленью, гирляндами и масками, — Сол не помнит такого в городе, ставшем ему родильным домом. Что удивительно: он не помнит и того, как оказался здесь, но чувствует, что это место его тоже принимает. Не дом, но близко к нему. Чья-то рука хватает его за локоть, сжимает крепко, пока не больно, хотя, бесспорно, в любой момент всё может измениться. Обернувшись, он видит высокого крепкого мужчину с вихрами непослушных пшеничных волос, сдерживаемых красной тканью. Длинные хвосты ленты спадают на грудь. — Ты в порядке, птенчик? Солнце светит из-за широкого плеча, путается во вьющихся прядях, торчащих в стороны. Плечо ощущается родным и сильным, но, как бы ни пытался, Сол не может рассмотреть лица. Видит только щетину на нижней челюсти и россыпь шрамов. — Да, я… — и, может, виновата толпа — голос принадлежит не ему. — Ох, чёрт. Он кидает взгляд вниз и видит у себя заметно выпирающий, ещё не слишком большой живот, что говорит о том, что он — не он, — кажется, ждёт ребёнка? Сзади его легко пихают в спину, а стоит повернуться, он видит ещё одно смазанное лицо — у этого легко можно разобрать глумливую ухмылку. — Слышь. Продай мне его, — мужик обращается к нему фривольно и тычет пальцем в живот, который Сол — или некто, в чьём теле он заключён — интуитивно прикрывает руками. — Готов за него приличную сумму заплатить. — А не пойти ли тебе, — Сол скалится и плюёт в смазанное лицо, а когда тот замахивается с яростным воплем, светловолосый мужчина дёргает его назад за руку и встречает рожу мудака массивным кулаком. Чёрное кольцо, болтающееся на цепочке, мелькает перед глазами в какой-то короткий миг. Кажется слишком знакомым, слишком важным. В нём гораздо больше, чем просто слова. Он тянется рукой, чтобы схватить вещь, но хватает пустоту. Моргнув, он оказывается в квартире, которую знает — тоже интуитивно. Он не помнит, чтобы бывал в ней, но уверенно шагает по старому дощатому полу. Запах пыли и плесени забивается в нос. Он видит валяющиеся под кроватью использованные шприцы и пустые мятые блистеры из-под таблеток. Подойдя к стене, Сол достаёт из неё кирпич и извлекает из маленького тайника тяжёлый свёрток. В нём оказывается заначка в виде внушительной пачки купюр, скрученной тугим бочонком, пистолет и парочка украшений. Сол суёт деньги в задний карман, перекатывает сигарету во рту, выдыхает дым носом и, подумав, прячет пистолет за пояс. В квартире тихо, он в ней один. Сквозь зашторенные окна внутрь пробивается редкий свет проезжающих мимо машин. Со своего места он видит, что находится высоко, но не подходит к окну. Знает, что кто-то может его увидеть, и не хочет рисковать. Живот у него плоский, а длинные волосы прохладной тяжестью накрывают спину. При каждом шаге разноцветные бусины и колечки, нанизанные на затерянные в густых прядях тонкие косички, бьются друг о друга. Сол шагает в ванную и привычно не включает свет. Глаза человека, которым сейчас он является, не могут видеть в темноте, просто достаточно привыкшие к полумраку. Он видит в разбитом маленьком зеркале тёмно-синие радужки и волевой разлёт бровей. А стоит приподнять голову, в отражение попадают чувственные губы с двумя чёрными кольцами пирсинга в нижней и нити чокера, оплетающего горло, как провода небо. Телефон вибрирует на краю стола в комнате, и Сол идёт туда. Как в трансе, он просто наблюдает за тем, как достаточно крепкие, усыпанные шрамами руки незнакомца со знакомым лицом снимают блокировку и открывают сообщения. "Пожалуйста, вернись домой", — умоляет Рэбби-бэби, а следом добавляет: "Не совершай эту ошибку, прошу тебя". Ещё через пару мгновений долетает: "Хотя бы скажи, где ты". "Я не буду тебя останавливать, я хочу помочь". Какое-то время Сол стоит неподвижно, слепо смотрит в телефон. Думает о чём-то: мысли бесформенно пузырятся в голове, размываются быстрее, чем он успевает осознать хотя бы одну. Экран гаснет, как только палец жмёт на кнопку, а затем он убирает его под подушку и покидает комнату. Кажется, совершать ошибки — его кредо. Дощатый пол быстро сменяется ржавыми балками. Мощный ветер чуть не опрокидывает его в Гудзон, бурлящий внизу, под ногами. Вонь гнилых вод удушлива и густа, в контрасте между темнотой ночи и яркими огнями проносящихся мимо машин всё сливается в единое н(и/е)что. Сол вовсе не смотрит под ноги. Кажется, он слишком доверяет собственному телу, а может, ему просто плевать. На языке у него вкус крови, что густо и горячо бежит из носа. В голове боль, пульсирует где-то в самом центре мозга. Ему кажется, что там, внутри черепушки, очаг воспаления, охватившего всю мякоть извилин и то, что глубже. Что-то в нём подсказывает: смерть близко. Уже внутри. Поздно бежать и прятаться. Сол садится — падает — на балку и пережидает короткий приступ головокружения. Высунув язык, слизывает кровь с губ, натыкается двумя штангами сначала на одно кольцо в губе, затем на второе. В уголке рта особо солоно: там грубые стежки ниток стягивают рваную рану, полученную тупым ножом в драке всего несколько часов назад. Чуть склонившись вперёд, он чувствует бинты, туго стягивающие торс. Ссадины и ушибы горят пульсом. Несколько густых тяжёлых алых капель срываются с подбородка прямо в Гудзон. Растворяются в темноте быстрее, чем в вонючих водах. Ветер ударяет в грудь, чуть не скидывает следом. Треплет длинные волосы, стучит бусинами. Сол смотрит на огни города, прикрыв глаза. Боль расползается дальше, охватывает распаляющимся жаром лобную долю, будто кто-то сдирает кость заживо. Город гудит за спиной, по обе стороны от него, повсюду; где-то прямо над головой проносятся тяжёлые грузовики. Сол глубоко вдыхает запах реки, бензина, палёной резины, гнилой рыбы и нагретой солнцем листвы с берегов. Медленно, он поднимается на ноги и смотрит перед собой. А затем, широко раскинув руки, он позволяет себе упасть. Сол вскакивает в постели, окутанный мокрыми простынями, точно в ловушке. В груди воздуха нет, он чувствует силу удара каждой звенящей клеткой тела и не может заставить себя сделать вдох. Перед глазами плывёт, под кожей всё, пульсируя, горит. Красное пламя просвечивает сквозь кожу в такт тяжёлому пульсу. Он медленно поднимает руки. Зуд в сгибах локтей, красно-синие пятна синяков и дыры от инъекций, чёрные покусанные когти с мясом вокруг — это его тело. Шинья выплывает из темноты и склоняется перед ним, поднимает лицо за подбородок. Похожий на паука, пахнет так же, весь холодный и цепкий. — Ты снова видишь сны. Сол снова дрожит.----
Он был неосмотрителен. Сны не возвращаются, но Шинья давит ему на лоб и погружает в липкий омут видений глубже и глубже. — Вспоминай, — говорит рядом, а звучит издалека. Тягуче, как шелест песка, властно, как удар судебного молотка. Сол хватается за поверхность, ускользающую от него. — Я не хочу… Тело извивается в постели, пламя разливается по онемевшим конечностям, отказывающимся слушаться. Сол захлёбывается воздухом и стонами, ему больно и плохо, он расщепляется на частицы под руками Шиньи. Превращается в пыль прямо внутри собственной кожи, обращается пеплом, из которого возрождается ядовитой тварью. Жалит себя сам, и всё начинается заново. — Вспоминай. — Я не хочу! Игла медленно скользит под челюсть, огонь втекает в мозг и вырывается стрелой через затылок. Глазные яблоки гудят от напряжения, зрительные нервы перенапряжены, мышцы до предела натянуты. Внутри Сола дикая агония, от которой он не может сбежать. Он запрокидывает голову, стараясь всё же уйти от удушающего чувства, но рука не отпускает. Давит на лоб, пригвождает затылок к мокрой простыне. Запах металла и серебряной стружки забивается в нос. Солу кажется, по языку у него стекают куски плоти, а стоит свесить голову с кровати, как внутри, прямо в центре переносицы, что-то мелко взрывается. Кровь разливается горячим озером. Кожа медленно стекает с костей, становится вязкой под тугими пальцами. — Вспоминай. Сол всхлипывает, давится горькой чёрной жижей, пачкающей волосы. Она затекает в глаза, щиплет воспалённые слезники. Полопавшиеся капилляры тускло загораются пламенем. Рёбра натягивают кожу, под которой в самом низу под грудной клеткой собирается отравленное токсичное тепло. Он видит вспышки цветов — белого, красного, оранжевого, зелёного — и слышит голоса, спутанную вереницу неразборчивых слов, возгласов, просьб, молитв и жаркого шёпота. Издалека доносится крик — "Свифт!" — сколько в нём отчаяния и ужаса — и обрывается. Он плывёт в ленивом течении, боясь упасть ниже. Голые лопатки чувствуют фантомные острые камни на дне, которые, он уверен, разденут и переломают его позвоночник. В позвоночнике чёткое ощущение тяжести, которой нет во всём его теле, она холодная и гадкая, её хочется вылить оттуда, как из кувшина. Похожа на грязь. Прохладные влажные пальцы касаются его щёк, а он стонет, ощущая, как кожа липнет к ним. Как обнажаются кости скул, как податливо, точно переваренная, рвётся плоть горла под давлением чужой ладони. Место между большим и указательным пальцами ощущается лезвием гильотины, которое почему-то не отрезает голову сразу. Издевается. Недостаточно веса. Сол вжимает ладони в мякоть живота, а оттуда ему отвечает пламя, хватает сквозь мокрую кожу. Внутри всё горит, он изнывает от жажды быть освобождённым. Мокрая лужица во впадине между рёбрами и тазовыми костями делает пальцы липкими. Он чувствует упругость кишок, раздвигающихся, стоит надавить сильнее. Сквозь пелену, он смотрит в красные глаза насильника, торговца смертью и убийцу, на собственного извращённого палача. Голову распирает изнутри давлением, шум в ушах нарастает, обращаясь оглушающим ультразвуком. Всё вокруг вращается. Сол выдыхает: — Не хочу… Язык заваливается в глотку, и он задыхается.----
— Неважно выглядишь. — Оскал на этом лице смотрится красиво, в тему, но плюнуть в него от этого меньше не хочется. — Как для подстилки Змея. Сол мелко дёргает головой и выпрямляется. Тело тяжёлое, холодное и плохо слушается. Чёртов ошейник давит на горло, душит, тянет к земле тяжестью, которую бы он не замечал, если бы не был так слаб. Последнее пробуждение даётся ему тяжело. Голод скручивает кишки тугим узлом, скармливает по кусочку пламени. Солу нужно поесть. — Неужели Великий И Ужасный плохо о тебе заботится? — Пальцы парня, который сегодня выгуливает его, сжимают острый подбородок и вздёргивают голову вверх. Свет иногда мигающей лампочки слепит и без того слезящиеся глаза. Сол чувствует жар слёз, бегущих по щекам. Это всё равно пустые слёзы. Бессильно, он отмахивается от руки и отстраняется. Хватка соскальзывает, ногти напоследок всё равно ощутимо мажут по коже фантомными царапинами. Лицо парня кривится в ухмылке. — Может, ты ему настолько надоел, что он захотел от тебя наконец-то избавиться, а, любимчик? — Не городи ерунды. — Второй парень крупный, высокий, крепкий. Стоит в стороне, руки сложены на груди. Ткань ветровки с вышитым на спине тигром натянута стрелами. — От этого Змей никогда не избавится. Скорее, он собирается сминусовать нас, отправив его с нами на зачистку. Сол отстраняется от стены и упрямо поджимает губы. Не имеет значения, что они говорят. Если бы он цеплялся за каждое слово, услышанное от шестёрок, давно бы нос на улицу перестал показывать. Взывая к гордости, он делает несколько глубоких вдохов, усмиряет голод и тело и берёт себя в руки. Наконец-то. — Тогда, назло ему, постарайтесь не помереть, — бросает он и шагает вперёд, оставляя их позади. — Чёрт возьми, я трахну его, когда мы закончим, — летит в спину приглушённое. Сол пожимает плечами и усмехается. Все они прекрасно знают, что сделает с ним Змей, если узнает. А он наверняка узнает. Никто из них об этом не говорит. Но Сол — тот, кто всегда получает то, чего хочет. На то он и лучший. Зачистка похожа на кровавую баню. Даже втроём, справляются они тяжело. Сол задыхается уже в середине боя, падает на колени и хватается за грудь, безжалостно пачкая дорогую одежду в крови. Голод стягивает горло, и Сол звереет, рычит, пытается освободиться, пытается разгореться. Не может. Боль яркой вспышкой пронзает его в основании черепа, дробит косточки позвонков, рвёт волокна нервов с оглушительным тонким звоном. Он всхлипывает и вспоминает про перестраховку Шиньи. Если сейчас попытается её сломать, умрёт снова, а проснуться сможет не скоро. Ему приходится справляться, уворачиваться и нападать. От крови он весь грязный и липкий, собранные в высокий хвост волосы рассыпаются по плечам, как только от удара рвётся резинка. Сол смеётся. Ему плохо, и чем больше он погружается в эту боль, тем становится лучше. Вот оно, вот оно, то, что ему нужно. — Что смешного?! — рычит ему прямо в лицо кто-то. Сол сладко улыбается, прикрыв глаза, и запрокидывает голову, удерживая взгляд из-под ресниц, смотрит сверху вниз. Все они — жалкие ничтожества, корм для таких, как он. — Давай сильнее, — он томно урчит и красиво изгибается, разводя ноги. Дрожа, рука ослабляет хватку. — Б-больной ублюдок… С тихим смешком Сол вонзает когти прямо промеж чужих рёбер, попадает в лёгкое и с видом искусного садиста вскрывает его. Убивать ему нравится, он это любит. Целое искусство — каждый раз сочинять что-то новое, вспоминать старое. С ледяной нежностью он наблюдает за тем, как неудачливый душитель захлёбывается кровью, и облизывается. Кровь, пропитанная табаком, дешёвым спиртом и разбавленной наркотой, на вкус дерьмовая, отдаёт гнилью. Он такое даже под дулом пистолета в рот не возьмёт. — Чёрт возьми, — восхищённо вздыхает парень, один из его союзников на эту ночь. — Чёртов демон… Широко улыбаясь и демонстрируя окровавленные зубы, Сол оттягивает ворот рубашки, обнажая ключицы и пульсирующую жилу. — А ты всегда выполняешь обещания? Какое-то время парень оторопело на него смотрит. Нескольких ещё живых спокойно добивает второй, крупный. Все трое, они окровавленные и распалённые. Сол глубоко вдыхает запахи их тел, облизывается и накрывает заднюю сторону чужой шеи ладонью. Медленно, он притягивает парня ближе и выгибается, седлает его бедро, томно смотрит ему в глаза, пока трётся о него красивым гибким движением. Не имеет значения, кого здесь называют змеем. Прямо здесь и сейчас Сол полностью владеет вниманием двоих мужчин, что зажимают его с обеих сторон. Каждый его изгиб полностью совпадает с любым их желанием, соответствует требованиям. Они берут его, может, даже не осознавая, что для них это конец. Он совсем не жалеет их, подписывая им смертный приговор. Шинья не прощает никого. Ощущая жар чужого семени внутри, Сол мягко, но властно оттягивает голову одного из парней назад и сжимает трахею зубами. Они всё равно не выживут.----
Глаза Шиньи медленно сужаются, и это единственный признак того, что он зол. Ну, это и то, как его ладонь больно ударилась о лицо Сола. Ощущая вкус крови — своей и чужой — на языке, Сол не пытается подняться. Отчего-то ему спокойно, но, низко опустив голову, он скрывает это. Нанизанные на мелкие косы, затерянные среди распущенных волос, разноцветные бусы и кольца покачиваются перед глазами. Сол рассматривает их с жёсткой ухмылкой, затаившейся в самых уголках губ, незаметной. Стоит руке Шиньи вздёрнуть его за подбородок, он встречает взгляд алых глаз как обычно холодно и сдержано. — Не играй со мной, — низким голосом предупреждает Шинья. От него тянет замогильным льдом, пахнет опасностью, жаждой крови, он хочет убивать, но не делает этого. Убивать Сола ему уже неинтересно, куда интереснее делать это его руками. Сол смотрит в ответ, как будто сквозь. Пальцы сжимаются на подбородке крепче, коротко, а затем медленно давят, заставляя повернуть голову. Шинья рассматривает тугие дракончики на правом виске, бусины, вплетённые в причёску, мягкие волны волос. Рассматривает красные узоры, покрывающие кончики ушей и щёки, пёрышки узора в уголках глаз. Чёлка тоже убрана с правой стороны лица, спадает на глаз только слева густыми чёрными прядями. В его образе не хватает только чёрных колец в нижней губе, но Сол не собирается прокалывать себя даже на время. И даже этого хватает, чтобы он был похож на того, чьё лицо видит в снах. Хватка Шиньи не разжимается, всё такая же крепкая. Он ждёт объяснений, пытается что-то понять. По испарине над верхней губой Сол понимает, что мужчина хочет знать, справился ли с только ему одному понятной задачей. Какая-то миссия ему вверена, что ли, что он так старательно пытается добиться результата. Не имеет значения, какой смысл имеет это для Шиньи. Он отчаянно жаждет увидеть того, кого сам Сол не знает. Это главная уязвимость Призрачного Змея, который для всех абсолютно неуязвим. Некая мифическая фигура, с которой Сол знает, как можно бороться, и учит своё тело послушанию. Он разлепляет губы и медленно выговаривает: — Я не играю. Шинья щурится и отстраняется, за всем этим успокаивается. Сол видит досаду, блеснувшую в его глазах, и слышит в запахе пепел надежды, которая не оправдалась. Шинья отходит к столику рядом со своим креслом, снимает кожаные перчатки одну за другой. Он никуда не спешит, его движения выверенные, даже слишком. Он нервничает. Сол готов поспорить, что руки его сейчас влажные от пота. — Что тогда, по-твоему, ты делаешь? — Шинья бросает на него холодный взгляд, в котором нет ничего хорошего. Когда он слегка одёргивает лацканы пиджака, поправляя чуть задравшуюся ткань, Сол почти видит очертания помпы. Он наблюдает за тем, как мужчина неспешно пьёт красное вино, держа бордо за короткую ножку. Медленно, Шинья и правда успокаивается, окончательно. Прикрыв глаза, он зачёсывает волосы назад, оголяя лоб. Сол выпрямляется, подтягивает к себе ноги и скрещивает их, кладёт сверху хвосты. Они не тлеют, но он ощущает под кончиками пальцев пульс бьющегося внутри пламени. В последнее время он лучше его слышит. Кажется, будто Шинья обретает какой-то баланс. Как будто дыхательная гимнастика или что там ещё помогло ему взять себя в руки, и вот он, выпрямив спину и расправив плечи, стоит у своего кресла палача и размышляет над тем, как сегодня наказать провинившегося пленника. Сол слегка опускает голову вперёд, прикрывает глаза. Ему нужно немного поубавить пыл, создать видимость того, что Шинье сейчас хочется. Быть покорным, послушным и выполнять любые приказы. Кровь стучит в висках. Наконец, он отвечает на вопрос: — Вспоминаю. И этим намеренно разрушает чужое спокойствие. Вдребезги.----
Он прекрасно знает этого мужчину. Вояка, отслуживший в военно-морском флоте и сухопутных войсках больше десяти лет, а теперь работающий на мафию, он несколько раз пересекался с Солом в узких коридорах штаба после того, как посещал главу. Видя его, мужчина сначала удивляется, затем удивление это становится мрачным, и в конце концов он сплёвывает под ноги. — Так вот ты где прятался, — он фыркает. От презрения, сочащегося сквозь его голос, Солу ни горячо, ни холодно. Он равнодушно смотрит на мужчину, про которого Кит говорит, что он ценен. такие кадры, как он, верны и надёжны, они знают цену всему, что имеют, а имеют не много. — Почему-то все вокруг уверены в том, что я прячусь, — равнодушно замечает Сол, не сходя с места. Плевок растекается маленькой пенной кляксой перед его ботинками, переливается в золотистом свете лампы, что качается над головой. — Похоже, что я с вами играю в прятки? — Продался собаке, грязная ты шлюха, — вояка рычит, — подставил зад, течная сука, сливал ему информацию! А стоило прижучить твоего копа, так тебя и след простыл! — Эй, ты, — сбоку выплывает один из шестых Шиньи, пятит нижнюю челюсть и смешно дует живот. Так он похож на огромный вопросительный знак, очень гиперболизированный. — Ты за словами-то следи, слышь. Змей тебя на кебаб пустит и рёбрышки с винишком обглодает, если с пацаном так и дальше будешь, по’л? Сол ухмыляется уголком рта, движение едва заметное. Глаза остаются холодными. Подойдя ближе, он опускается на корточки и сцепляет пальцы в замок. — Нам нужна информация, — объясняет он, заглядывая пленнику в лицо. Тот скалится, резко наклоняется вперед, чтобы ударить в нос лбом, но Сол отклоняется немного, и чужая голова мажет по ключице. Это не так больно, но он всё равно коротко морщится, просто понимая, что на это уже обязан ответить. — Хорошо. — Он поднимается на ноги, когда мужчину вздёргивают вверх двое. После того, как они отстраняются, у него на лице новые раны, из носа бежит кровь. Сол склоняет голову к плечу и медленно сужает глаза. В этот момент у него уже есть мысли, что можно сделать. — Знаешь, я всегда хотел попробовать кое-что новое. Твой товарищ не смог мне помочь. Уверен, ты более способный. Как думаешь, много ли надо времени, чтобы я смог вскипятить тебя? Вояка усмехается кровавыми зубами, сплёвывает ему в ноги. Сол даже не смотрит на плевок, ему без разницы. То, что делают пленники или те, кто намного ниже по статусу, все те, кто ведут себя жалко и уже заранее приговорены к смерти, его не касается. Он давно уже умеет не обращать внимание на то, как крысы кидают в него камни. — Тут нет котла мне по размеру, ёбанный чертила, — мужчина немного опускается на стуле. Делает вид, что расслабляется. Ждёт, что к нему снова подойдут. — А он нам и не понадобится. Сол дарит ему слабую улыбку и цепляет ногой второй стул, резким движением придвигает ближе и садится. Складывает пальцы пистолетом и наводит на пленника, концентрируется на пламени внутри себя. Оно скованное, едва ли в нём есть сила, но Сол взывает к ней, просит чуть-чуть. Дурацкая игрушка Шиньи у него в шее всё портит, посылает болевые сигналы по нервам, пульсирует током. Сол сбавляет обороты, но не прекращает тянуть из себя пламя. Оно не появляется на пальцах, как обычно. Сразу базируется в теле напротив. Мужчина смотрит сначала насмешливо — долго, — а потом как будто удивлённо. На тот момент, когда он начинает ёрзать, Сол уже чувствует, что устал. Он решительно стискивает зубы и топит слегка сильнее, будто давит педаль газа. Медленно, плавно. Так же медленно, лицо мужчины начинает краснеть, глаза выпячиваются. Он начинает быстрее дышать, ёрзать сильнее. По его коже бежит пот, из носа снова начинает течь кровь, уже успевшая остановиться. В глазах лопаются сосуды, склеру заливает красным тут и там, маленькие взрывы отлично видны Солу. Он медленно кипятит человека заживо. Крики разносятся по ангару, постепенно нарастая. Ответов они не получают. Но Сол теперь кое-что знает — про себя.----
— Что ты себе позволяешь, а? — Очередной удар ремнём ложится Солу поперёк бедра и выгибает спину болью. Шинья не жалеет его, бьёт изо всех сил, оставляет метки на коже такие жуткие, что даже самому Солу, привыкшему к такому, смотреть тошно. — Прости! — он скулит, изворачиваюсь, пытается уйти от боли. Он ненавидит боль, ненавидит просить у этого человека о прощении, но выбирать не приходится. Мальчик внутри него в ужасе, умоляет остановиться, панически пытается найти, куда спрятаться. Шинья бьёт ещё раз, ремень полосует ягодицы. Сол воет, уткнувшись лицом в подушку. Шинья вонзается в его волосы пальцами, жёстко сжимает и давит, удушая, пока он действительно не начинает задыхаться. После дёргает вверх и шипит разъярённой змеёй: — Пытался сбежать, да, сучоныш? Сол плачет, не жалея голоса. Его тело всё напоминает гематому, живых мест не найти. Отбитые рёбра не дают полностью вдохнуть, он задыхается от боли и страха. Сейчас бы умереть, но он знает, что тогда все раны затянутся, и Шинья нанесёт новые, даже если на какой-то короткий миг он сможет от него уйти в спасительную темноту. — Я не, — пробует он, но ремень оборачивается вокруг его горла и сдавливает тугой петлёй. Сол дёргает скованными за спиной руками и не может освободить их. Беспомощный, он задыхается в руках человека, которого боится больше всего на свете. — Кажется, что-то ты всё-таки не понимаешь, — Шинья давит сильнее. Сол с ужасом понимает, что сейчас его действительно убьют. — Ты не уйдёшь от меня, пока я не отпущу. Сол хватает ускользающий воздух до той поры, пока сердце не перестаёт биться. Звуки пропадают, остаются только голоса, которые он не пытается разобрать. Тела не существует в этом месте, он бесформенный и не имеет веса. Сол не может напрячься — у него нет мышц. Есть только страх, живущий в животе, и, медленно, он застилает его всего. "Можно я не буду возвращаться?" — он умоляет темноту. Темнота не отвечает. Сол просыпается. Синяков уже почти нет, тело регенерирует после смерти, но боль всё ещё сильная и вязкая. Он резко вдыхает, кашляет до надрыва. Блевота выходит наружу красноватой слюной, пенится на складках постельного белья, как в колыбели, уютно свернувшись. Он всхлипывает, судорожно сглатывает. Шинья внимательно смотрит на него позади, он прекрасно видит момент, когда Сол приходит в себя. — Чтобы у тебя не возникло соблазна попробовать сбежать снова, — бормочет он, пока его длинные пальцы пробегаются по лодыжке Сола. Крепкая хватка вонзается в кожу, а затем новая боль расцветает белоснежным цветком в суставе. Шинья ломает его ногу с такой лёгкостью, с которой никто никогда не ломал. Сол кричит в подушку, вонзается в неё зубами. После пробуждения его тело особенно чувствительное, и нужно какое-то время на то, чтобы все функции стали работать, как нужно. Шинья не даёт ему ни секунды. За сломанной лодыжкой следуют мягкие поглаживания по напряжённым мышцам, а затем вторая лодыжка оказывается с мокрым щелчком вывихнута. Хвосты Сола натянуты тетивой, ему так больно. Шинья наблюдает с интересом, похожим на любовный. Касается бёдер, поднимается выше, пока не находит уязвимое место между ягодицами. Пробует там, но не задерживается. Сол использует странную задержку в пытках как время на передышку. Он пытается пошевелить ногами, выяснить, насколько всё плохо. А оно плохо. Боль в лодыжках пульсирует, поднимается вверх по нервам на космической скорости. Шинья возвращается из-за ширмы и задумчиво хмыкает. — Выглядит знакомо, не правда ли? — В руках у него бита с нарисованным в углу солнцем. Сол сглатывает, но не успевает сделать вдох, как бита взлетает вверх и опускается с ужасающей силой на ноги. Он кричит, пока Шинья снова и снова бьёт его, и в звуках ударов отлично слышны щелчки ломающихся костей. Адская боль затапливает Сола всего, искры пытаются вспыхнуть вокруг пальцев, но чёртова пластинка в шее не даёт ему использовать свои силы. Он оказывается запертым в собственном теле, в собственной боли. Когда Шинья заканчивает, он убирает волосы с намокшего лба и откидывает окровавленную биту в сторону. С тяжёлым стуком металлическое оружие Солнышка катится по полу, пока не скрывается под кроватью. Шинья тянется к столику у постели, берёт небольшой графин. Неизвестно зачем, он поливает переломанные ноги водой. Прохлада совсем чуть-чуть облегчает боль, нещадно выжигая открытые раны там, где кости наружу. Крик превращается в вой. К запаху крови неожиданно добавляется запах масла. Сол резко вскидывается. Шинья стоит над ним с зажжённой зажигалкой в руке. — Я проконтролирую, чтобы ты не умер. И отпускает зажигалку.----
Сол чувствует себя маленьким победителем. Несмотря на контроль Шиньи, он всё равно погибает от болевого шока, а чтобы наверняка, откусывает себе язык — всё равно отрастёт. В этот раз он долго не просыпается, а потом так же долго приходит в себя. Когда наконец-то открывает глаза и понимает, где находится, он один. В комнате тяжело несёт гарью, кровью, по́том и много чем ещё. Сол не связан, но ошейник на месте, как и цепь, что держит его на месте. Ноги его не сожжены, но переломаны. То ли смерть не залечила их, то ли Шинья сделал это снова. Сол рассматривает синяки и несмело трогает швы. Изнутри в нём растёт какой-то маниакальный интерес, переходит в извращённое веселье на самой грани. У него странное чувство, будто это тело не принадлежит ему. Как будто ноги чужие, и он рассматривает кого-то другого. Зачем такое жалеть? Мерзкое. Сломанное. Жалкое. Он почти уверен, что, заглянув в зеркало, увидит там лицо из снов. Но, коснувшись губы, не находит в ней пирсинга. Его язык не раздвоен и не украшен двумя штангами, как было у того парня. У Свифта. Он также не помнит, чтобы у него когда-то в этой жизни были переломаны ноги. Чтобы он носил в себе боль и тяжесть каждого смещения. Чтобы он точно знал, как чувствуется трение расколотых берцовых. А он знает, знает это ощущение, но не понимает… И тогда ему снится тот парень. С переломанными ногами. Снятся крики — его и чужие, — ссора в самом разгаре, тяжёлый удар ногой по костям голени, по костям второй. "Не уходи больше от меня, я тебя молю" — почти трепетное, переполненное мольбой. Бесконечная, больная, зависимая потребность. Золотые глаза, переполненные болью и чем-то ещё, дорожащим, боящимся. Вопросов, по крайней мере, становится меньше. Шинья приходит предсказуемо за полночь, когда Сол спит, восстанавливаясь после всего того, что было. Расстёгивая запонки, он проходит в комнату не бесшумно, как всегда, он специально создаёт шум. Показывает, что недоволен. Солу одно это слегка прибавляет сил и улучшает настроение. — Значит, тех двоих всё-таки ты съел, — подытоживает Шинья, сев в кресло и облокотившись на разведённые колени. Сол не может сдержать ухмылку, но не даёт ей растечься по лицу. Ему почему-то уже не так страшно. А может, помимо страха в нём наконец-то в достаточную силу появляется ещё что-то. Ненависть. — Обманул меня, — тянет Шинья и откидывается на спинку кресла. Медленно выдыхает, вонзается пальцами в подлокотники, потом заглаживает едва заметные следы. К мебели он почему-то относится бережнее, чем к Солу. — Хотел использовать против меня преимущество? Думал, у тебя появится шанс, если ты запасёшься жизнями? — Он снова подаётся вперёд. Выглядит уставшим. Приятное зрелище. — Я у тебя его отобрал. Сейчас у тебя в запасе ничего не осталось. Что планируешь делать? Сол утомлённо выдыхает и вытягивается в постели, отворачиваясь от него. Поворачивается спиной, не боясь уже, что в неё ударят. Шинье понадобится время, чтобы сочинить новую пытку, а со старым он уже как-то справлялся. — Ты слишком болтлив, — бормочет Сол едва разборчиво. Отросший язык еле слушается. — Как для того парня… Гоуст, кажется? Он буквально кожей чувствует, как Шинья натягивается. Чувствует, как напрягаются его мышцы, как становится жёсткой спина и глаза открываются шире. Он ждёт, а Сол тянет совсем немного интригу. — А вы чем-то похожи, да? — Ты вспомнил? — Шинья звучит изумлённо, с затаённой надеждой. Боится, что ничего не получилось. Что-то, конечно, из его стараний вышло, но не совсем то, чего он хотел. Сол дёргает плечом. Он не совсем уверен, но, кажется, на верном пути, если брать эту реакцию за основу. — Он был жалким слабаком. Ладонь Шиньи сжимается на задней стороне его шеи и властно давит, душит в подушках. Сол внезапно ловит себя на безумной мысли: ещё чуть-чуть, и тупая игрушка садиста сломается. Он будет свободен. Но Шинья не давит. Отстраняется раньше. Смотрит с отвращением, потирая запястье. — Следующей ночью у меня назначена встреча, — зачем-то рассказывает он, не дожидаясь, пока Сол откашляется. Закрывает ему рот рукой, зажимает нос, в отвращении скаля рот. — По случаю удавшейся затеи, скажем так. Маленький праздник. Он отстраняется так же резко, как появляется. Брезгливо встряхивает рукой и делает шаг назад, подальше. — Поздравляю, — хрипло выплёвывает Сол и трёт горло. В груди всё опять горит. Он успокаивает сердце, прижав к нему ладонь. Шинья ухмыляется. Смотрит сверху с бесячим видом превосходства. Как будто Сол всего лишь сошка, которую он без труда раздавил. — Ты пойдёшь со мной, — говорит он. — Тебя там отлично знают. Хочу, чтобы ты украсил этот вечер. Сол низко смеётся, подрагивая всем телом. — Может быть, ты не заметил, но… — Он обводит ладонью ноги, сине-красно-зелёные от меток, и ломано ухмыляется. Ему совсем не улыбается быть зверушкой для демонстрации. — Ты слегка постарался тут. Шинья подходит ближе, опасный, с каким-то странным весёлым блеском в глазах. Медленно, он склоняется к Солу, но тот заставляет себя не двигаться с места. — Об этом я позабочусь, — практически мурлычет мужчина. — И лучше бы тебе обойтись без фокусов на этот раз. Он повышает голос, кидая властное "входите", и в комнате появляются несколько мужчин. Молчаливо, они раскладывают по столу и прочим доступным поверхностям инструменты, и в них Сол с изумлением узнаёт ножи, зажимы и спинцы. Но стоит повернуться к Шинье, как тот вонзает ему в шею иглу. Наркотик усиливает боль и не даёт потерять сознание, а вместе с тем делает его абсолютно податливым. Тело впадает в анабиоз, а вот разум — разум мечется. Пока его оперируют прямо в комнате, Шинья прожигает его взглядом алых глаз и неспешно пьёт виски, пряча за бокалом победную ухмылку.----
Он видит мужчину, с которым Шинья ведёт дела в последнее время, в ночь, когда его берут на встречу. Празднование неизвестной ему победы проходит в одном из баров города, рядом с Чайна Тауном. Сегодня вход только для вип-персон, особое событие. Сола на этом празднике жизни тошнит. Мужчина похабно ухмыляется. — Так значит, та чудесная игрушка была собрана для него. — Он одобрительно кивает и перекатывает янтарную жидкость в бокале. — Недурно. Не знал, господин Шинья, что у Вас в подчинении есть мета. Ещё и довольно симпатичный. Редкость в наше время. Мужчину зовут Ронг Зейлер, и он известен в узких кругах тем, что держит организацию, которая отлавливает людей с особенными способностями и продаёт их. Его подчинённые усиленно работают над созданием суперсолдат, с помощью которых можно контролировать территории и ловить, убивать, подчинять других людей. Теперь они также запускают в оборот создание этих тупых пластинок — чипов — для подавления мета-способностей или хотя бы значительного ограничения. Всё по наработкам Змея. Шинья прячет едва заметную усмешку за бокалом, в котором бренчат кубики льда. Сол на него не смотрит, но краем глаза держит в поле зрения. Он не выносит непредсказуемости, ему нравится самому быть этой внезапной переменой. — Ваша финансовая и кадровая поддержка здорово помогли мне, господин Зейлер, — бархатистым голосом говорит он. От этой интонации Солу тошно, он не может скрыть брезгливое выражение на лице, но успевает сделать не слишком заметным. — Свифт очистил территорию для Вас без использования способностей. Вы сможете приступить к реализации планов в любое время. — Должно быть, Вы горды, что он у Вас есть. — Зейлер подаётся вперёд, облокачивается на колени и рассматривает Сола. От его взгляда хочется из кожи вылезти. — Многое о нём слышал. Голыми руками способен уничтожить море народу, мета-способность слабовата, но я уверен, он сможет развить её. Непокорный, да? Неуловимый. Заносчивый и рисковый. Таких сложно контролировать. — С ухмылкой, он откидывается назад и делает глоток из шота. — Он напоминает мне моего сына. Дравигону сильно не хватает дисциплины. Сол готов поклясться, что чует тошнотворную, слишком знакомую вонь похоти. Ни с чем не сравнимый, горький, вязкий привкус, повисающий в воздухе. Липнет к коже, как взгляды, которые Ронг кидает. — Свифт тоже был таким. Пара уроков сделали его послушнее. В этот раз Сол даже не сдерживается. Отвращение проявляется у него на лице заметнее некуда. Зейлер посмеивается, указывая в его сторону пальцем. — Что с лицом? — Душно тут, — равнодушно отвечает Сол. Шинья прожигает его взглядом, цепко вонзается в лицо. Сол смотрит на него свысока, не скрывая ненависти. — Может, стоит вывести юношу на свежий воздух? — предлагает Зейлер. Идея, конечно, хороша, но Сол сам туда не дойдёт. — Боюсь, мне понадобится помощь. — Он ухмыляется, переводя взгляд на мужчину. — Змей слегка переборщил с уроком. На пару секунд повисает тишина, в которой он видит, как медленно выгибается бровь мужчины. Ему становится и смешно, и гадко. Он умеет различать людей, которые смотрят на него в ожидании и предвкушении определённых действий, но играть в щедрость этой ночью не входит в его планы. Даже если Шинья подложит его сегодня под этого мужика, который, очевидно, воспитывает сына по-своему, Сол предпочтёт позорно сбежать от него ползком, чем исполнять волю возомнивших о себе господ. Шинья выдыхает так, что Сол знает наверняка: он недоволен. Он слишком хорошо знаком с его вздохами и малейшими изменениями в выражении лица, в едва заметных движениях тела, будь то стук пальцами по поверхности или стиснутый кулак. — Я сломал ему ноги, — не без ядовитого удовольствия говорит он. — Сейчас он носит спицы. — Не может уйти. — В голосе Ронга проскальзывает что-то… хищное, сладкое, восхищённое. Ублюдок прекрасно понимает, для чего Шинья это сделал. Одного поля ягоды. Шинья привлекает к себе охранника и просит его провести Сола в туалет. Там, он считает, попрохладнее, как минимум есть вода. Сол благодарен уже за это, правда, благодарность выражает в привычной саркастичной манере. Во всей этой тусовке Шинья кажется слишком смешным. Крупный мужчина лет 30 берёт его под локоть и не очень бережно подталкивает в сторону уборных. Сол держит спину прямо, когда идёт через толпу богатых головорезов, не смотрит под ноги. Спицы натягивают кожу, каждый шаг отзывается болью, стреляющей через позвоночник в основание черепа. Алый цветок расцветает в самом затылке тяжестью, и когда Сол оказывается в уборной, он счастлив наконец-то плеснуть в лицо холодной водой. В висках у него ломит от боли, кожа горячая. Он хочет сползти под раковину и тихонечко дождаться, пока кости срастутся. Он чувствует, как сильно вспотел, настолько, что ненавистный ошейник душит. Судорожно, он пытается его снять, но пальцы плохо слушаются. Сол сильнее наваливается на раковину и впервые за долгое время видит себя в зеркале. Длинные волосы с красными концами собраны в высокий хвост, несколько прядей выбились из тугого узла ленты и прилипли к бледной коже. Под глазами у него синяки, веки воспалённые. Раны затягиваются плохо, медленно, и он чувствует, насколько много сил тело тратит на эту чёртову регенерацию. Охранник, что ждёт в дверях, ухмыляется и с презрением плюёт под ноги. — Я слышал про тебя, — басит низко, — будто ты один вырезал целый клан, используя только нож и когти. Не ожидал, что ты будешь выглядеть так жалко. Все-то про него слышали. Это уже начинает бесить. Слишком много нежеланного внимания — и всё ему одному. — Убей меня, — просит неожиданно он. Мужик пучит глаза. — Чё? — Убей меня и выкинь куда-нибудь, где не найдут. За меня заплатят в десять раз больше, чем Змей за эту ночь. Тебе всего лишь нужно будет связаться с одним человеком, и он… — Не мели херни, — охранник скалится, ударяет в стену кулаком, оставляя вмятину. — Все знают, что трогать тебя — себе дороже. Босс спустит шкуру с любого, кто просто на тебя посмотрит. И это будет ещё очень по-царски. — Но ты же смотришь, — Сол ухмыляется и расстёгивает верхнюю пуговицу на рубашке, обнажает ошейник и острые ключицы. — Мне достаточно просто повернуться в твою сторону, чтобы от тебя ничего не осталось. — Ты не посмеешь. — Попробуй — узнаешь. — Заткнись! — Заткни меня. — От тебя одни неприятности! Так и должно быть, ведь он чёрный кот, о котором многое говорят и оказываются правы. Все знают о том кровавом хвосте, что он за собой влачит. Алые реки крови, моря пролитых слёз. Последнее слово остаётся не за ним, но он больше ничего не говорит — этого и не нужно. Он видит, как мужик колеблется, и ждёт. Он не сомневается в том, что Шинья снова найдёт его, но, может, у него будет время, чтобы зарастить раны, и тогда он сможет противостоять ненавистному Змею. К его сожалению, сторожила ничего не делает. Вместо всего этого хватает и тащит за собой обратно в зал, в духоту и вонь забитого людьми бара. Сол с коротким рыком дёргает рукой, цедит сквозь зубы: "Сам пойду", — и идёт. Он знает, что такое гордость, она есть в нём. Как будто на эшафот. Перед ним расступается толпа, люди по одному делают шаг в сторону, освобождая дорогу. Сол прекрасно понимает, что они знают его. Наслышаны о том, что он принадлежит Призрачному Змею, что ему хватает всего ножа, чтобы вырезать целое поместье, набитое обученными головорезами. А порой и этого не нужно. Он сам по себе смертоносное оружие. Сол останавливается по правую сторону от Шиньи, игнорирует взгляд Ронга, липко исследующий его. Он уже знает, что будет дальше, потому что Шинья, конечно же, не побрезгует ничем, чтобы добиться цели. — Свифт, вот и ты. — Змей ставит бокал на край стола и складывает пальцы домиком, вальяжно расположившись в кресле. Глаза у него тёмные и блестят, цепко вонзившись в Сола. — Как раз успел к началу праздника. — Что празднуем? — сухо интересуется Сол, прекрасно видя, как глаза мужчины скользят по его горлу, по каплям воды, расчертившим блестящие линии у него на шее и ключицах. Шинья коротко хмурится, а затем расслабляется. Это не может быть хорошим знаком. Расслабленный Шинья — это всегда про зло, про боль и про унижение. — Мои люди только что сообщили мне, что успешно избавились от одного весомого конкурента. Теперь, — он медленно подаётся вперёд и касается ладони Сола кончиками пальцев, а тот резко одёргивает руку, в отвращении морща нос, — сеть клубов "Под небесами" принадлежит мне. Сердце Сола пропускает удар. Он чувствует, как внутри всё леденеет и замирает. — Что ты сделал с Никсом, — одними губами шепчет он. Улыбка медленно растекается по лицу Шиньи удовольствием, с которым ничто не может сравниться. Он не отвечает. Часть Сола уже знает ответ.----
Границы реального стираются, стоит игле оказаться под кожей. Сол хватает ртом воздух, сгибается пополам и содрогается. Сознание двоится, троится, делится на десять. Ночь заканчивается предсказуемо. Он знал, что так будет. Жар растекается под кожей невыносимый, сводящий с ума. Бельё мокнет быстро, от запахов дурнеет голова. Последнее, что он помнит: томный взгляд Шиньи и его ухмылка, когда он говорит: "Ты уж постарайся меня не опозорить снова". Он обнаруживает себя в постели уткнувшимся в подушку носом. Стоит на коленях, высоко задрав зад, пока сзади им пользуются, грубо сжимая заднюю сторону шеи. Он моментально сопоставляет всё, что помнит, и приходит к выводу: Зейлер тут, и именно его член Сол ощущает в себе. Дурман постепенно проходит, и это происходит только потому, что у его тела уже есть выработанный способ справляться с ядом. Дозировка не больше обычной, нужной только для того, чтобы он был послушным и нуждающимся. Она не мешает думать, хотя мысли слегка подтормаживают. Сол концентрируется на давлении чужой ладони на шею, и идея приходит в голову сама. Он вцепляется в подушки и подмахивает навстречу толчкам яростнее, стонет громче, выгибаясь в спине. — Сильнее, сильнее! Ронг рычит, приятно удивлённый. Похотью фонит, как радиацией от реактора. Он наваливается сильнее, двигается на всю длину, грубо пятная бёдра и раздирая кожу ногтями. От нескольких часов беспрерывного накачивания задницы членом у Сола действительно всё болит внизу, а ещё он не возбуждён. Как удачно, что он в такой позиции. Рука давит сзади, пальцы оставляют на мокрой коже следы-отметины. Сол задыхается, глаза его закатываются, но он упрямо просит сильнее, срывая голос. Входит в роль ненасытной, страстной шлюхи, которой всегда мало — всё как любят богачи. Это доставляет своё какое-то удовольствие. Игра наконец-то идёт по его правилам. Ронгом оказывается легко управлять, он глуп и слеп. Стоит ему надавить сильнее, а Солу податливо прогнуться под ним, опасно выгнув шею, как он чувствует, что любимая игрушка Шиньи у него под кожей смещается. Сол сам немного меняет положение, упирается локтями, изображая течную суку, и — игрушка ломается. Чёрт, наконец-то! Пламя вырывается наружу диким мощным потоком, затапливает комнату красным буйством. Сол неверяще смеётся, наконец-то наполняясь привычной силой, выпускает когти и безжалостно полосует лицо Ронга. Нескольких мощных ударов хватает, чтобы полностью дезориентировать мужчину — некомата с рыком скидывает его с себя и выскальзывает из постели. Чужой пиджак сидит на нём свободно, его Солу хватает, чтобы спрятать все провокационные части себя. Он покидает комнату под крики горящего в демоническом пламени человека. Контролировать себя сложно. Немного дезориентированный из-за наркотика, опьянённый вернувшейся к нему силой и отравленный болью в переломанных ногах, он вываливается в коридор. Всё вокруг шатается и пульсирует в такт волнам агонистического жара, что захватил его голову. Но нужно идти, и он идёт, потому что знает, что там его ждут. Ему нужно скорее отсюда выбираться. За поворотом он натыкается на сторожилу из бара и обнажает когти, но тот подныривает ему под руку и обхватывает талию рукой. — Я помогу тебе выбраться, — шепчет он быстро, — а ты поможешь мне заработать. — Вынеси меня отсюда, — рычит Сол в ответ. Не просьба, не приказ, что-то между. Мужик поднимает его на руки и несёт, а Сол держит его на мушке обнажённых когтей, не боящихся испачкаться в крови. Ждущих её. Они и правда оказываются на улице, а сразу следом ныряют в прохладу тонированного внедорожника. Сол шумно выдыхает, склоняет голову вперёд и вонзается в заднюю сторону шеи когтями, роется под кожей, пачкая чужой пиджак и обивку сиденья кровью. — Какого дьявола ты творишь?! — Мужик шипит, а Сол угрожающе шикает на него: — Езжай. Не смей тормозить, пока не будем так далеко, как только возможно. — Сначала назови мне координаты! Сквозь зубы, Сол матерится и тараторит номер, заученный наизусть. Приходится повторить его ещё дважды, и незадачливый спаситель набирает его тут же, пока заводит автомобиль и давит педаль газа. Сол слышит голос Айны, хочет расплакаться, но не позволяет себе — вместо этого подтверждает, что он тут, и стонет от боли и облегчения, когда осколки сломанного устройства оказываются у него в руках. Боги всесильные, как же ему было больно. Айна называет адрес, где будет ждать с деньгами. Не забывает пригрозить, что, если будет погоня, никакой сделки не состоится. Она заберёт груз — и на этом всё. Сол выкидывает осколки в окно и откидывается на сидение. Они едут в тишине, пока он пытается наладить хорошие доверительные отношения с собственным телом. Непослушное, оно подрагивает и распаляется. За столько времени без того, чтобы чувствовать собственное пламя, он будто от него отвыкает и теперь не знает, как с ним совладать. Союз и так был шаткий, они только-только начали сотрудничать, а тут такое. Ему приходится вонзить когти в обивку, чтобы удерживать себя было легче. Автомобиль тормозит недалеко от моста. Сол вываливается наружу и падает коленями в острые камни, ранит ладони об осколки и вонзает когти в мякоть песка под ковром из всякой мелочи. Хвосты горят ярко, вьются за спиной. Он не может сдержать болезненного стона, всхлипывает от тошноты и встряхивает головой. Дуло упирается ему в затылок. — Я привезу ей твой труп, — голос из-за спины. Сол закрывает глаза и делает несколько глубоких вдохов, один другого длиннее. — Уговор был на твоё тело. Я не обещал никому доставлять тебя живым. Если сучка не заплатит, трахну и убью её тоже. Сол внезапно скалится и резко крутится на месте. Выстрел под мостом звучит громко, оглушительно, но ему и не нужно слышать ничего сейчас. О ранах тоже больше нет смысла переживать. Он кидается на человека, заваливает его в землю, лопатками прямо на жёсткие камни, и вонзается в глотку зубами. С мокрыми хрипами и булькающими звуками, затихающими у мужчины в горле, Сол забирает его жизнь. А после, выдрав спицы и запихнув последний кусок чужих кишок в глотку, отдаёт свою.----
Когда он открывает глаза, небо чёрное. Это хорошо. Он осторожно поднимает руку, вторую, приподнимает голову. Ощупывает её, под ней, исследует заднюю сторону шеи. Раны нет, только слишком чувствительный, не очень аккуратный шрам от когтей поверх уже старых. Не страшно. Он ощупывает себя постепенно, натыкается на пистолет рядом. Медленно садится, пережидая приступ мигрени, блюёт в сторону и заставляет себя дышать. Трогает ноги, безошибочно натыкается на новые шрамы от спиц. Кости срослись не лучшим образом, но это лучше, чем то, что было. Сол глубоко вдыхает и пытается справиться с головокружением, всё вокруг тоже нещадно кружится. Его выворачивает ещё раз, до спазмов в желудке. Руки бесконтрольно дрожат. Вышибать себе мозги никогда ему не нравилось — вот из-за этого. Он поднимается на ноги, слабость заставляет его шататься. В метре от него, распростёртый, лежит человек, которого он убил и частично поел. С выпотрошенным брюхом он кажется лучше, чем живым и угрожающим пистолетом демону. Вкус его кишок всё ещё у Сола на языке, а тяжесть больших кусков, что он впопыхах глотал, давит на горло изнутри. Ничего, говорит он себе, это тоже пройдёт. Всегда проходит. Он находит телефон внутри автомобиля и набирает Айну. Она берёт тут же. Сол молча слушает поток возмущений и изощрённых угроз, проклятий и шипящих описаний того, что сделается с наглецом, пока внезапно Айна не замолкает. Она говорит: — Он живой. И вот тогда он наконец подаёт голос, усталый и хриплый: — Скоро буду. Айна понимает, он знает. Она всегда понимает. С коротким выдохом, он снимает пиджак и остаётся полностью обнажённым. Из-под моста, где совершилось убийство, он выходит уже котом и скрывается на улицах города такой же чёрной, как наводняющие его тени, тварью. Никто не говорил ему, куда идти, он будто бы и так знает дорогу. Словно невидимая нить приводит его к воротам больницы, в которой, он уверен, лежит под вымышленным именем член его семьи. Вся его семья — настоящая. Он ныряет в открытое окно и скрывается в стерильных коридорах, ворует чью-то одежду и на нужный этаж поднимается уже одетый. Нетвёрдой походкой он доходит до палаты, за дверью в которую лежит он. Окутанный трубками, туго обмотанный бинтами, Никс подключен к кардиомонитору. На нём маска искусственной вентиляции, он весь утыкан проводками. По левую сторону от него стоит стойка капельницы с двумя пакетами. Сол бесшумно закрывает за собой дверь и опускается на край постели, забирается Никсу под руку и обвивает его поперёк груди. Утыкается носом в забинтованное крепкое плечо и глубоко вдыхает знакомый, самый родной из запахов, который он всегда подсознательно ищет. — Не смей уходить, — шепчет надрывно, сильнее в него вжимаясь. Под ухом у него бьётся ещё живое сердце. — Я вернулся. Теперь твоя очередь возвращаться. В ответ ему звучит только хриплое несмелое дыхание.----
Со временем Никс выглядит лучше. Он может дышать сам, кардиомонитор ещё работает — уже чисто как подстраховка. До тех пор, пока его не выпишут, монитор так и будет показывать состояние. Никто не хочет, чтобы случилось что-то непредсказуемое. Когда Сол кормит его с рук нарезанными яблоками и йогуртом, Никс ворчит, но после шлепка по ладоням послушно открывает рот и ест. Сол наблюдает за ним. Наблюдает за тем, как медленно, но верно Никс идёт на поправку. Он восстанавливается быстрее, чем обычный человек, но всё ещё не так быстро, как может сам Сол. Несмотря на то, что бинтов становится меньше, а вместе с ними кожа постепенно избавляется от синяков, Сол не может выкинуть образ разбитого мужчины из головы. Тот нехотя признаётся, что оказался не готов к тому, что на него нападут. Не думал, что Шинья обнаглеет настолько. Сол мрачно хмыкает. Оба они думают об этом как о вызове, который не собираются игнорировать. Только в этот раз, Сол знает, он не поставит Никса по удар. Ночами он спит с ним в одной постели, свернувшись под боком калачиком. Никс обнимает его сзади, и Солу от этого тошно: это он должен защищать своего хрупкого человека, а не наоборот. Это он должен носить страшные шрамы на шкуре, а не Никс. Это он может воскреснуть. Никс не может. Порой он не может уснуть вовсе, в то время как все сигналы Никса говорят о глубоком размеренном сне. Тогда Сол разворачивается к нему лицом и мягко гладит по распущенным волосам, водит подушечками больших пальцев по закрытым глазам, слабо давя на глазные яблоки под тонким полотном век. Дрожащие ресницы щекочут слишком чувствительную кожу. Сол не рассказывает, что с ним делал Шинья. Часть него уверена, что Никс сам знает ответы. По тому, как иногда он массирует заднюю сторону его шеи, кажется, что так и есть. Слишком много понимания в разноцветных глазах, в которые у Сола нет сил смотреть. Поперёк одного из них теперь грубый длинный шрам, задевающий всю левую сторону лица. Чудо, что зрение сохранили. Сны возвращаются к нему и без наркотиков, хотя откат от резкого прерывания приёма веществ сильный. Тело Сола пылает несколько дней, он истекает потом и задыхается, пытается разодрать себе грудь и горло. Учится держать себя в руках, хотя ему очень тяжело. Но Никс тут, держит его за руки, прижимает ладони к своей шее и шепчет в длинные волосы, что всё хорошо. Мягко гладит за ушами, пока Сола баюкает звук ровного и уверенного сердцебиения. Он смотрит на парня с сапфирово-синими глазами, что с ухмылкой глядит на него в ответ из отражения. Он похож на змеёныша, хитрый и холодный, опасный. Сол откуда-то знает, что он и есть Свифт. Чувствует это, всё в нём откликается и тянется, одновременно отталкивается. Тот самый Свифт, которого Шинья видит в нём. Шинья, который в его снах выступает мужчиной-альбиносом с красными глазами и чёрно-фиолетовыми разводами чернил под кожей на шее, плечах и руках. Тот самый, которого там зовут Гоустом. Спустя неделю Никс начинает вставать с кровати, несмотря на предписания лечащего врача. Он ждёт, когда медсестра покинет палату, чтобы скинуть одеяло и начать ходить вдоль стен. Сол находится рядом и страхует его. Тогда же Никс замечает, что стало с его ногами, его хромоту, и в молчании становится слишком много всего. Вечером того же дня Никс гладит его голени и прижимается к макушке щекой. Едва слышно, он шепчет в чернильные пряди: — Мой бедный Кальцифер… Сам не зная почему, Сол утыкается ему в шею носом и плачет. Ещё через несколько дней Никс стоит на ногах вполне уверенно и принимается за лёгкую гимнастику. Для некоторых видов тренировок ему не обязательно даже вставать с кровати, но он уже не может лежать и постоянно ворчит, ноет и ругается, если его заставляют воздерживаться от активных действий. Сол наблюдает за ним, посмеиваясь, и заплетает ему волосы. Свои пока не трогает. А спустя две недели говорит: — Я понял, куда мне надо. Никс переводит на него взгляд от книги, которую читает, пока Сол чистит очередное яблоко. В солнечных лучах тепло и спокойно, хочется лечь и продрыхнуть до самого вечера. Но тогда Сол не сможет уснуть ночью, а он не хочет мешать Никсу отдыхать. — Что-то вспомнил? Сол замирает. Несколько мгновений он смотрит на Никса, после чего медленно выдыхает и опускает дрожащий нож. — Т-ты тоже… тоже хочешь, чтобы я что-то вспомнил? — Нервный смешок срывается с губ. — Прошу, не говори, что ты с ним заодно, Никки… Я этого не выдержу. Голос у него ломается под конец, горло сжимается в спазме. Одна лишь мысль о том, что Никс может быть на одной с Шиньей стороне, так сильно ранит его, что ему даже не нужно пытаться описать это чувство словами. От него он ничего не видит за пеленой слёз, застилающих глаза, и с трудом проталкивает воздух в лёгкие. Никс тут же подаётся вперёд, хватает за руки — так же бережно, как всегда, но отчётливо с отчаянием. Глаза его светятся. Он смотрит уверенно, а Сол не чувствует лжи ни в одном его слове. А может, просто не хочет. Может, всего лишь отрицает всем своим существом любую возможность её существования между ними, хотя сам же нещадно лжёт каждый день. "Я в порядке", "я могу спать один", "ты в безопасности", "прости, что разбудил". "Мне ничего не угрожает". "Чувствую себя на сто долларов, ну, ты знаешь". — Нет, я хочу разорвать его в клочья за всё, что он с тобой сделал. За то, что не оставит тебя в покое, — пламенно выдаёт Никс и тупится, приподнимает плечи. От него пахнет неуверенностью, страхом. Всё ещё не ложью, нет, только не ложью. — Есть кое-что… что объединяет нас. Мы помним то, что было раньше. Сол вскидывает брови и шире раскрывает глаза. — Раньше? Никс несмело кивает. Он хмурится и супится. На его заострившемся от худобы лице такие эмоции кажутся забавными, он словно помолодел. Сол не может любоваться им. Он ничего не понимает, но очень хочет. Никс стискивает зубы и цедит сквозь них: — До смерти. — О, Всесильные, ты что, — Сол болезненно смеётся, — пытаешься сказать мне, что помнишь прошлую жизнь? Серьёзно? — Никс, к его ужасу, не смеётся. Сол замолкает, поражённый. Чувствует себя идиотом. Единственным, кто ничего не знал. — Твою… твою мать, так ты серьёзно. Никс внимательно смотрит на него. Не отнекивается, не пытается переубедить или разубедить. Солу плохо от одной только мысли, и, слишком шокированный, он сбегает. Остаток дня он сидит на крыше, прячется там ото всех, методично рвёт простыню в лоскуты, чтобы успокоиться. А с наступлением темноты, когда больница погружается в тишину сна, возвращается в палату. Никс не спит. Ждёт его, понимает Сол. Абсолютно разбитый, он падает на край кровати и уязвимо горбится. Широкая горячая ладонь ложится ему на спину, мягко и ненавязчиво выводит между лопатками круги. Сол чувствует жар слёз на глазах, но не даёт ни одной пролиться. Он решительно поворачивается. — Расскажи мне. И Никс рассказывает.----
Ещё через несколько недель они наконец-то возвращаются домой — вместе. Сол отказывается идти сам после перенесённой операции, поэтому Никс с ворчанием тащит его на себе. Дом встречает их пылью и протухшей в холодильнике едой. С тихим вздохом, Никс опускается на диван рядом с устроившимся в гнезде из одеял и подушек демоном и предлагает заказать что-то на дом, а уборкой заняться потом. Сол смотрит на него с ухмылкой. Соглашается, конечно же. Уборкой ему заниматься всё равно нельзя. В один из дней, сразу после того, как они занимаются лечебной физкультурой, а потом Никс массирует узкие ступни, игнорируя извивающегося на диване от щекотки и боли и умоляющего прекратить демона, Сол говорит, что верит. В прошлые жизни, в то, что тот парень, Свифт, это он теперь. Хоть ему и не нравится эта мысль, она его пугает, она ему противна. Но если есть он — некомата, йокай, — то почему не может быть чего-то ещё, да? Единственное, чего он не может понять во всей этой веренице небылиц, так это то, почему он никак не может вспомнить всё сразу. Никс задумчиво хмурится. В последнее время он часто носит очки, и Солу от этого больно. Травма головы ухудшила зрение его человека, и теперь тот часто слеповато щурится. Зрение так и продолжает падать. Страх окутывает руки и ноги Сола ледяным онемением каждый раз, когда он замечает это. Никс смертен. Никс может умереть в любой момент. Никс говорит: — Его жизнь была очень тяжёлой. — А рукой мягко поглаживает худую голень со шрамами после спиц, распространяя тепло. — Не тяжелее, чем твоя. Вам обоим слишком много выпало дерьма. Неудивительно, что он хотел бы всё забыть и не даёт тебе вспомнить это сейчас. — Не похоже, что он не хотел бы, знаешь. Очень настырный. Он постоянно снится мне и… показал одно место, — тихо отвечает Сол. Ему всё ещё сложно ассоциировать себя с тем парнем из снов, сложно ассоциировать Никса с Рэбелом (тем самым Рэбби-бэби, что в смс-ках просил не совершать глупости и вернуться домой), но почему-то совершенно не трудно провести параллели между Гоустом и Шиньей. И первого, и второго он бы с удовольствием вздёрнул как можно более извращённо. Никс кладёт голову на спинку дивана, чуть щурясь. — Хочешь отправиться? — только спрашивает он. Сол кивает. Ему так чертовски тепло от того, что этот мужчина понимает его и поддерживает. Что верит в него. Что к нему всегда можно вернуться, просто прийти, прижаться. Его дом. — Куда? — В Хоккайдо. — Сол улыбается. — Мне нужен лес. Там что-то есть. Что-то, что тот парень… Свифт мне оставил. — В Хоккайдо много лесов. — Никс задумчиво поджимает губы. — Давай разобьём на сектора. Так будет легче. Я помогу. "Я не буду тебя останавливать, я хочу помочь". Сол слабо кивает, пряча руки в карманы чужой толстовки. Пряча дрожь.----
За последние месяцы многое встаёт на свои места. Ухмыляясь, Сол возвращается в то место, где Шинья истязал его столько недель подряд. Конечно же, предсказуемо, того там уже нет. Но Сол находит кое-что намного приятнее. Пусть в его крови и осколках костей, бита ложится в руку приятно и правильно. Тяжесть стали посылает по мышцам предвкушающую дрожь. Найти Шинью не сложно, когда знаешь как минимум двоих его посредников. А если у этих посредников огромное самомнение, настолько большое, что эго заслоняет небо и тёмные углы, Сол точно найдёт лазейку. Всегда находит. Он в этом мастер. Тони, конечно же, не рад его видеть. Это немного обижает, они ведь уже столько знакомы, их многое объединяет. Но пары ударов битой хватает, чтобы наладить отношения и развязать язык. Покидая старого знакомого, Сол убеждается в том, что из горящего здания никто не выбирается. Дравигон — Дар, сынишка Ронга — помогает ему выйти на своего папулю. Узнать от него правду о насилии оказывается нетрудно, достаточно правильно и вовремя задать вопрос, а перед этим парочку раз просто оказать услугу. Ничего сложного. Их теперь тоже кое-что объединяет, целая общая история. Забавно, как легко бывает завоевать чьё-то доверие, а потом узнать, что и сам оказался завоёванным. Особенно когда вы в чём-то очень сильно похожи, и тебе есть чем помочь. И ведь совсем не жалко. Быть хорошим мальчиком иногда приятно. Творить добрые дела — новшество, но тоже приятное. Так, Дар вырастает до Дарования, и это тоже… классно. Ему нравится. Отчего-то он совсем не удивлён тому, что Ронг выжил. На самом деле, говорит он, только такие и выживают. А скалясь в широкой клыкастой улыбке, добавляет: "Я знаю, потому что сам такой же". В конце концов, Ронг выглядит неважно. Злющий, колючий, несговорчивый, всё равно приводит к Шинье. По коридорам, отделанным старыми изумрудно-зелёными обоями с узором в виде вертикальных вытянутых ромбов, Сол шагает с весёлой детской песенкой, которую напевает без всякого стеснения. Он не прячет хвостов, даёт каждому случайному свидетелю рассмотреть их, особенно когда выжигает пламенем любопытные глаза. Шинью он находит в одной из дальних комнат публичного дома, в котором тот засел. В доме, в котором Сол вырос, обслуживая похотливых толстосумов за хорошие денежки. В доме, в котором он обрёл имя, необходимый для выживания навык и семью в единственном лице. Шинья выглядит так, будто ждёт его, но Сол чувствует кисловатый запах его страха. Сам он, напротив, расслаблен полностью. С прикрытыми лениво глазами и сладкой улыбкой, он проходит внутрь комнаты и потягивается. — Давно не виделись. — Он падает в старое кресло и вытягивает ноги. Он не прячет шрамов, демонстрирует каждый, бессовестно обнажив икры и большую часть бёдер. На коленях у него как обычно разноцветные пластыри, потому что Сол хоть и кот, но всё равно приземляется после падения. Четыре лапы тут совсем ни при чём. — Вижу, ты совсем осмелел, раз явился сюда, — холодно отзывается Шинья. Грубиян, и где его манеры? Из-за пояса он вынимает пистолет и без жалости нацеливается на Сола, а тот закидывает ногу на другую на столике и расслабленно растекается в кресле. — В чём дело, Гоусти? — тянет сладко, но выражение на чужом лице слаще. Рука Змея вздрагивает, глаза распахиваются шире. Играть с ним легко. Теперь. Сол плавно поднимается с удобного места, оставляя биту прислонённой к креслу, подходит ближе. Касается дула кончиками пальцев, скользит по нему выше, до бледной кисти — та вздрагивает под его прикосновением. — Разве ты не рад, меня видеть? Я же сам к тебе пришёл, как и тогда. — Свифт? — несмело пробует Шинья. Сол расплывается в более широкой, всё ещё сладкой улыбке, сверкает глазами. Сегодня у него линзы известного Шинье цвета танзанита. Насыщенно-синий Солу нравится, хотя винный-красный привычнее. Он всё ещё носит длинные волосы, которые снова заплёл справа в дракончики. На мелких косичках разноцветные бусины, кольца и ленты цветов Марди-Гра — так же, как у Свифта. Только пирсинг он выбирает другой: в нижней губе посередине у него вертикальный лабрет. — Го-о-оусти, — урчит он низко, скользя ладонью дальше. По напряжённым мышцам предплечья, по каменным бицепсам под дорогой тканью пиджака, сшитого по фигуре. — Ты та-а-ак звал меня. Как я мог не прийти? Шинья дёргается. Не сводит с него взгляда, но всё равно отмахивается, и Солу приходится ускользнуть от него, чтобы не получить пистолетом по лицу. На короткий миг он готов поклясться, что видел в красных глазах напротив всплеск боли. Как жаль, что его она не цепляет совершенно. Сол улыбается холодно, двигается всё ещё плавно. Красуется. Показывает Шинье, что у него есть, но что никогда не будет принадлежать ему. Озвучивает приторно-сладко: — Хочу внести некоторые ясности… В этот раз я пришёл к тебе не за смертью. И при жизни ты меня тоже не получишь. Он смотрит прямо в чужие глаза, убеждается, что Шинья точно понимает. Когда тот срывается в протяжный злой рык и жмёт на крючок, Сол выстреливает пальцами. Контролировать пламя вот так чертовски сложно, у него нет на это времени, он промахивается. И всё равно, Сол резко выдыхает и смеётся, когда находит Шинью на диванчике крепко держащимся за раненую руку. — Ах да, я тут подумал, что нехорошо оставлять за собой долги. Ты же меня научил. — Он взвешивает биту и скалится в улыбке. Хвосты раскрываются веером за спиной. — Знакомо выглядит, а? — урчит с удовольствием. Когда-то эти слова были адресованы ему, и он более чем счастлив вернуть их. Бить Шинью не так приятно, как Солу казалось когда-то. Но в голове у него появляются картины истязаний, тело подкидывает воспоминания о боли, о пережитых смертях, о насилии. О Никсе, что чуть не покинул этот мир. Именно неудавшееся убийство спускает все предохранители. И вот теперь удары битой по частям тела Призрачного Змея доставляют такое удовольствие, которого он никогда прежде не испытывал. Он решает, что не будет убивать его, за секунду до того, как завершающий поцелуй биты в череп отправил бы Шинью за черту. С полным удовольствия вздохом, Сол зачёсывает волосы назад, оголяет лоб и томно прикрытые глаза. — Ты всего лишь жалкий полудемон, — с расслабленной ухмылкой говорит он, накрывает ладонью голень мужчины и слабо сжимает. — Таких, как ты, я ем по ночам. Ты ничего не сможешь сделать против чистокровного демона. Теперь… Он сжимает напряжённую плоть сильнее, и Шинья начинает кричать. Пламя уродует мышцы, выжигает нервные окончания, с шипением уничтожает сухожилия и превращает кровь в корку. Снова, и снова, и снова. Сол наблюдает за ним сверху без всякого сожаления. Страха больше нет. — …я буду охотиться на тебя. — Он наклоняется ближе, целует Шинью в мокрый от крови и пота лоб и шепчет: — Спрячься поглубже. Там тебе самое место. Он покидает публичный дом, свою первую и последнюю клетку, отчётливо слыша биение сердца Гоуста. Байк уже ждёт его у обочины, сверкает шлем с кошачьими ушами. Он вообще-то не нужен, но Сол слишком сильно его любит. Он слаб перед милыми вещами, не его косяк. Он седлает кожаное сидение и в последний раз за этот вечер берёт телефон в руки. — Тебе точно не нужно помочь с папулей? — спрашивает с улыбкой. Дравигон на том конце задумчиво мычит и насмешливо фыркает. — Поможешь, когда вернёшься. Дождусь тебя. — Что за душка. — Сол смеётся, запрокинув голову. Публичный дом смотрит ему в спину чёрными окнами. В одном из них строит планы мести один озлобленный наркобарон. Сол ухмыляется. — Мне пора. Увидимся через два месяца. — Береги себя. — Присмотрите за Никки. Не хочу увидеть его труп, когда вернусь. Дар фыркает снова. — Ты для начала вернись. Сол надевает шлем и съезжает на дорогу. А стоит преодолеть забитую машинами трассу, с удовольствием наращивает скорость. Вернуться совершенно точно есть в его планах.