Глава 3
Клуб электромеханики
«Локвинов и команда»
С одной стороны, думала я, это вовсе мне не противоречит. Противоречило бы, если б я оставалась при прежнем мнении, но я, похоже, уже не была в нем столь уверена. Конечно, на то были веские, и довольно сильно веские причины. Вернее, веская, вернее, причина. И все же, крюком вверх стоял нещадно важный вопрос, сцепляющий точно поперёк горла – а смогут ли мне дать то, что я пытаюсь найти? Я убрала от лица визитку и посмотрела на тяжёлую деревянную дверь с нарисованным номерком «35». Дверь была старой, во многих блоках такие двери сменили, но в трудовом они вписывались в местную обстановку и антураж. Рядом на стене висела уже новая табличка: «Кабинет "6235". Уч.клуб по исследованию электромеханических приборов, отв. преподаватель», и табличка обрывалась. Не очень уж обнадеживает, думалось мне, пока я прятала визитку в карман. Скорее всего, ответственного преподавателя у клуба нет, или есть, но он не в курсе своей ответственности. В существовании преподавателей, игнорирующих курируемые клубы я сомневалась в силу системы штрафов, которая касалась, к слову, не только педсостав, но и обучающихся. Образование клуба без соглашения то же самое, что без причины нажать тревожную кнопку. За каждое не умное решение требуется отстегивать приличные суммы, поэтому не умных решений стараются умно не принимать. Ниже официальной таблички висела ещё и деревянная, где выжженными буквами по дереву было написано: «А. Д. Локвинов и команда. Исследователи-любители. После наступления темноты – не приходить.» Засунув руки в карманы, я огляделась. Второй этаж трудового корпуса не имел большой протяжённости, как и в принципе здание нельзя было назвать большим. Здесь стояли на железных триногах (выкрученных узорами) керамические и глиняные кашпо с цветами. На подоконниках цветов не стояло, а на стене висел плакат: «Кто цветок уронил – тот его поднял и пересадил. 7-Г». Седьмых «Г» у нас не было, как не было шестых «Г», пятых, четвёртых, третьих, вторых и первых, восьмых, девятых, десятых и одиннадцатых. Классы «Г», они стали вроде как устаревшими кассетными плеерами, стали как все, что когда-то было, но там в этом «было» и осталось. Только на замену «Г» классам не пришли новенькие «дивиди» проигрыватели, им в принципе не замену никто не пришёл, поэтому их просто не стало. Я занесла руку и дверь передо мной распахнулась. – О, – удивился, вскинув голову, низенький и объёмный парнишка в очках-окружностях. – Привет. Ты от Арсения Николаевича? – От кого? – спросила я, нахмурив брови. – Ну, повар из столовки, он нам булочки часто через учеников передаёт, – парень поправил очки и внимательно меня осмотрел. – Ну так? – Нет, булок у меня нет, – я постаралась вглядеться ему за спину. – Ты Локвинов? Вот, – сказала я, вытянув сложенную визитку, – Мне визитку твоего клуба дали. Никогда не видела, чтобы у клубов они были. – А, – понял он. – Заходи, он, наверное, в подсобке. А потом толстяк попросил меня потесниться. Я дала ему выйти и закрыла за собой дверь. Кабинет представлялся обычным классом, с доской, учительским столом, тремя рядами парт, шкафом устаревших приборов и небольшой выставкой работ, вроде простых бумажных и картонный механизмов, самодельных паяльников из карандаша и иголок, блендеров из лезвий в коробке солёных орехов. Подоконники усыпаны мусором, а занавески порваны и вырезаны квадратными кусками на ткани. Парты в клею и выжженных рисунках, розетки запечатанны. Доска вымыта, но мутными разводами, а около учительского стола стоит грязное ведро внутри которого не то помои, не то сточные воды. Пахло деревом и пыльными проводами. Я отодвинула ногой пустую пачку сока на полу и прошла в конец класса, где возле большого шкафа росла небольшая пластмассовая дверь. Сделав два стука, налегла на ручку и сразу переступила через порог. Дверь за мной закрылась со звоном связки металлических прутьев и полым стуком гирлянды железных подков, фигурок и крестов. Я вполоборота обернулась на звук. Дверь по периметру была обнесена железными пластинами. Под ногами стелился разноцветный ковёр с золотыми кисточками, больше всего похожий на платье бабушкиного шифоньера. Мне невольно вспомнились чудноватые параноики в гибриде с фанатиками-суеверцами и захотелось поежиться, скинув с себя груз подобных знакомств. Теперь мне лишь хотелось верить в то, что здешние клубники не параноики и не суеверцы, а ещё (и в первую очередь) в возможность отсюда уйти. Но недолго я клеймовала старых и новых знакомых. На самой ведь было одно большое и слезливое клеймо, а у заклеймованных, по справедливости, априори нет права клеймовать других. Линолеум на полу косил под паркетные плиты и был изрядно исцарапан мебелью. На полках застекленного шкафа обустроился туземский фестиваль, предполагающий наличие вытянутых рогатых масок, с огромными прорезями для глаз и рта, прокрашенных алым камуфляжем, сушенных выпотрошенных тыкв, громоздких раковин, глиняных ваз и горшков, расписанных карминовыми красителями. На стенах полки книг, длиннолицые безрадостные маски, карта совсем старой печати, пробковая доска газетных вырезок и старых объявлений с выцветшей на солнце краской. Я стояла на пороге, а возле меня стояла вешалка с аккуратно повешанными перьевыми накидками. Худое лицо, длинный острый нос и как чернила каракатицы чёрные волосы, спадающие непослушными щупальцами на лицо. Белоснежная, застегнутая на все пуговицы рубашка, галстук, брюки в мелкую полосу-паутину и такой же жилет, точно облегающий по фигуре. Парня, сидящего за круглым столом, стоящим в самом центре комнаты, я, увы, узнавала. Как и он, увы, узнавал меня. – Здравствуй, – Локвинов отложил исписанный лист бумаги и посмотрел на меня. – Не скажу, что совсем не ждал тебя, хотя мне казалось, что ты не позволишь себе на кого-нибудь положиться. Чаю? Я пожала плечами. Он какое-то время продолжал смотреть на меня, а потом отвёл взгляд и, подымаясь с места, сказал: – Заходи, – он вздохнул, открыл стеклянную дверцу. – Дурная это привычка – стоять на пороге, сомневаться нужно прежде, чем делать, а не делать и сомневаться, простая же, вроде бы, истина. Прихватив крайний стул, я приставила его к столу так, чтобы сесть напротив главы клуба. На столе была расстелена белая скатерть, исписанная заметками, формулами, изрисованная незамысловатыми рисунками, в простоте которых не требовалось сомневаться. На моей стороне я высматривала чертёж и мозгодробительные приписки рядом, пока не заметила другой заметки, заляпанной кляксой чая. «Спортзал» – Не брезгуешь пить из чужих чашек? – спросил Локвинов, выставляя на стол хрустальную сахарницу и большую коробку чая. – У нас есть одноразовые, но, если честно, то обычно мы предлагаем их только не самым уважаемым гостям. А уважаемым, к слову, предлагаем завести собственную. – Не брезгую, – ответила я и не стала вдаваться в подробности, вроде – у меня дома в принципе нет понятия «моя» кружка. – Что это значит? Я ткнула в заметку, повернув голову вбок, туда, где ко мне спиной хлопотал с чашками Локвинов. Он поставил их на стол и подошел ближе, опустив взгляд на выделенное моим пальцем синее слово, написанное быстрым, пологим почерком. – Мы ведём отчёт по пропавшим, – Локвинов вернулся к чашкам, по которым раскидал пакетики чая. – На прошлой неделе пропала девятиклассница, в последний раз её видели в спортзале. Мы записываем все, о чем получается узнать, а эти места... о них нам знать важнее всего, ведь, что самое интересное, между ними есть одна общая закономерность – они все здесь, – он показал пальцем в пол, – На территории этой школы и окружных районов. Теперь нужно было ему сказать. – Я, – слова скомкались в области гортани, но, вздохнув, я постаралась их снова распрямить, – Я видела её. В последний раз я видела Нонну. Локвинов нажал на клавишу электрочайника на одинокой тумбе. – Можешь посмотреть, в картотеке есть эти отчёты и... – Да могу я говорить, – перебила я его резче, чем этого сама ожидала. – Ты знаешь что-то, что знаю и я, и уж если бы я не была готова говорить об этом, я бы сюда не пришла. Моей резкостью он не оскорбился, улыбнулся только, но совсем не насмешливо, скорее приободряюще, хотя и не хотел показать, что пытается меня жалеть. Оперевшись о стол, Локвинов стал ждать, когда вскипит чайник. – Антон, – он повернулся и протянул мне руку. – По фамилии тоже отзываюсь. Я посмотрела на него. – Люся, – ответила я и пожала его руку. – Люся Карлаенко. – Очень рад познакомиться, – сообщил Локвинов, скрестил руки на груди и стал внимательно наблюдать за чайником. – Пересеклась с Жорой? – Только если ты имеешь ввиду толстяка в растянутых трениках, – я кивнула. – Чувствует себя как дома, – согласился он. – Зато его почти невозможно заменить. Если бы он умел проявлять инициативу и прилично одеваться, я и вовсе был бы не нужен, ведь заменить меня гораздо проще, чем его. Смело с его стороны так думать, я бы сказала, нетипично и неверно. – Поэтому ты и не пытаешься привить ему лидерские качества и приодеть, а? – все-таки я решила его упрекнуть, но сама не считала, что ему следовало бы это делать. Чайник забурлил и клавиша выстрелила. Антон разлил по чашкам кипяток. – Ему бы это не понравилось, – ответил он, поставив передо мной дымящуюся спиралями чашку крепкого чая. Сев напротив и, наверное, на свое законное место, он придвинул ко мне сахарницу. Я закинула одну ложку и отложила её на пустую тарелку, стоящую около меня и усыпанную крошками с маком. Потом подтолкнула сахарницу обратно к Локвинову. – Мне не нужно, – сказал он и дотянувшись до крышки, закрыл сахарницу с засахаренной каймой. – Расскажи, что произошло в вечер, когда пропала Нонна? Я поставила чашку и собралась говорить, но прозвенела гирлянда железных фигурок. С пакетом напудренных пончиков и творожных пряников в подсобку прихромал Жора, стараясь отдышаться. – Ты ещё здесь, – заметил он, небрежно закинув пакет на стол. – Надеюсь она рассказала что-то стоящие и ты не тратишь чай на пустой трёп. Мы не клуб тупых конспирологов, ладно? Мы не считаем метеозонды НЛО и не до конца уверены в теории всемирного заговора, поэтому если ты пришла рассказать о «движущимся серебряном шаре, который, матерью клянусь, инопланетный корабль и вообще зеленые человечки махали мне ручкой через иллюминаторы, поэтому это был самый настоящий межпланетный контакт, а еще мне кажется, что они забирают меня по ночам, чтобы исследовать мой мозг и оттого у меня, о боги, проявились телекинетические способности, но нет, простите, притянуть этот стакан на глазах у других я не могу, потому что меня приняли в массонское ложе и попросили молчать, только, ой, я уже сказала слишком много, наверное, теперь мне придется от вас избавиться, но вы не обесудьте», то советую закрывать на ночь окна и не ходить на выпускные балы. Собственно, что-что, а трепался тут пока только Жора. – Все твои слова о сомнении, Локвинов, опровергаются, но даже не мной, – сказала я, сохраняя крайне хрупкое спокойствие, но оно шло трещенами, как на самом тонком хрустале. – Могу я тоже дать совет? – ответа я, конечно, дожидаться не стала. – Завались-ка нахрен, ботаник, я тебе даже не успела ничего сделать. – Ой-ой, ясно, – пискнул он. – Всё, что она умеет это быть занозой в заднице, Локвинов. Найди кого-нибудь другого. Уверяю тебя, найди другого. – А ну подойди, посмотришь какая я заноза заднице, ботаник очкастый, – я встала с места. – Ну и? Я же могу реально подойти. – Ну реально подойди, – покривляла его я. – Не торопишься что-то. – Всё равно ничего не сделаешь, – отмахнулся он. – Прекратите, – попросил Локвинов, потирая переносицу. – Жора, заткнись. Люся, прошу тебя, сядь. То, что ты скажешь в самом деле очень важно для нас, а Каббитский идиот. Не уходи, присядь и возьми себе пончик с пряниками, нам выдают только самые свежие. Давайте, в конце концов, держаться ближе друг к другу. Его слова о пончиках и пряниках совсем не впечатлили меня, зато впечатлили Жору. И все же я села, признавая правоту Локвинова в его просьбе стараться быть друг к другу ближе. – С чего мне начинать? – спросила я, присаживаясь на стул и пододвигая к себе свою пока горячую чашку чая. Жора начал возню со стульями, потому что я забрала его стул, а с другого края он сидеть не привык и привыкать не собирается. – Я полагаю, что сначала, – без тени сарказма ответил Локвинов. – Что вы делали в спортзале? Вас нет ни в команде по волейболу, ни по баскетболу. – Мы чирлидерши, группа поддержки, – пояснила я. – наши списки нигде не вывешиваются, – сделав глоток чая я продолжала: – На этой неделе соревнование, в четверг или пятницу, а перед соревнованиями тренировки становятся на полчаса-час дольше. – Прости, можешь назвать конкретное время тренировки в тот вечер, – аккуратно перебил меня Локвинов, протягивая руку к безхозно лежащей на столе ручке. – С пяти до семи, – ответила я. Локвинов записал. – И прибавь ещё полчаса, мы не умеем быстро переодеваться. Можно сказать, в тот вечер мы уходили около восьми часов. Когда я вышла – не знаю, я не посмотрела на время, но, должно быть, было уже начало девятого. – Вас задержали? – Нонну нет, – я выпрямилась. – После того, как мы с Нонной переоделись, в коридоре нас подозвал тренер. Он куда-то спешил, попросил меня закрыть спортзал и отдать ключ на вахту. Сейчас я думаю, что никуда он, урод, не спешил, просто ему нужно было сделать так, чтобы мы с Нонной размянулись. И... – я замялась, складывая перед собой руки, – Либо мы должны были исчезнуть вдвоём, либо Нонне просто не повезло. Какую же глупость я сказала. – Что произошло в спортзале? – Локвинов снова навёл меня на мысль. – По началу стало холодно, – понемногу вспоминала я. – Но острее всего ощущалась глупая печаль, хотя меня, пожалуй, ничего и не печалило. Тогда мне показалась бессмысленной даже попытка оттуда уйти, более того я, наверное, и не хотела оттуда уходить. Не потому, конечно, что мне там нравилось, а потому что мне оказалось некуда идти. И я... я не знаю, будто стала какой-то пустой оболочкой, чем-то вроде не имеющим наполненности. Во рту появился мерзкий привкус, периодически прекращало работать электричество... Я замолчала, остановив взгляд на чашке чая. Мой рассказ показался мне пугалкой, собственной выдумкой, может быть попыткой обратить на себя внимание. Вот я сижу перед вами и вы же сами видите, что мне не очень хорошо. Мне захотелось улыбнуться, покачать головой и скромно распрощаться, честно сознаваясь, что все, что я сказала я выдумала и попросить прощения. Но глядя на Локвинова, глядя на Жору, решившего, что кроме него пряники никто не будет, я вдруг поняла, что из нас всех не верю себе только я сама. Ребята не просто верили мне, они прекрасно знали о чем я говорю. – Я видела призрак, – сказала я, в упор глядя на Локвинова, а он внимательно смотрел на меня. – Призрак девушки. Достаточно чёткий, чтобы поверить. Жора стряхнул с пальцев пудру и откинулся на спинку, скрещивая руки на груди. – Можешь нам её описать? – спросил он и больше в нем не было того желания нападать, возможно, это потому что я не стала говорить о НЛО. – Дайте мне ручку, – ответила я. – Я зарисую. Локвинов передал мне ручку и я стала рисовать. – У неё были длинные, светлые волосы, – я нарисовала пару прямых полос рядом с овальным лицом. – Платье. Где-то по колено, не длинное. А ещё на нем были большие оранжевые цветы, – добавив рваные круги я сказала: – Мне было не видно ее лица, оно было тёмным, будто у неё на лицо спадал платок, но... Потом, не знаю, я пыталась поговорить с ней и, наверное, ей это не понравилось. – Смысла говорить с ними нет, – кивнул Локвинов. – Они не идут на контакт, не разговаривают. Я нахмурилась, заканчивая с заостренными ногтями на ногах. – Да, на контакт они не идут, но не разговаривают? – я покачала головой. – Нет, они говорят. Может быть повторяют предсмертные слова, так мне показалось, но я совершенно точно слышала, как и что говорила эта девушка. Я сказала это совсем беззаботно, даже отчасти удивлённая тем, что Локвинов сказал, что призраки не разговаривают. Но они с Жорой переглянулись и я насторожилась. – Вы не знали, что они могут разговаривать, – поняла я. – Вы не слышали их. – А что она тебе сказала? – поинтересовался Жора. – Она говорила, что ей холодно. Повторяла одну фразу несколько раз, но ничего не отвечала на мои слова. – Ну да, – усмехнулся Локвинов. – Двухсторонний разговор с призраком это уже чересчур, – а потом он будто что-то вспомнил, – А что же было дальше? Она напала на тебя? – Да, можно и так сказать, – я посматривала в сторону пакета с пончиками. – И ты убежала? – Не совсем, вообще-то это должно быть странным, но я всего лишь облила её водой. А потом да, я убежала. Рисунок я закончила и оповестила всех об этом, стукнув ручкой по столу. – Водой из бутылки? – уточнил Жора. – Нет, я на неё хорошенько плюнула, – я состроила ему рожицу. – Знаешь ли, не смотря на то, что слюна почти на сто процентов состоит из воды, я бы не назвал «водой». – Да, из бутылки, – поправилась я, когда увидела на себе неодобрительный взгляд Локвинова. – Я набрала её из-под крана. – Ты вылила на неё бутылку воды и что с ней стало? – Поток воды прожег в ней дыру, – я показала на себе каких размеров была дыра, но, конечно, это не имело особого значения. – Она искрилась и шипела. Вернее, то, из чего она состоит, оно искрилось и шипело. Жора посмотрел на Локвинова, но тот кивнул, не оборачиваясь: – Как от железа. – Мы уже дали название этому веществу, – заявил Жора, поварачиваясь ко мне. – Не мы, – поправил Локвинов. – Ты смотрела «Охотников за привидениями»? – Ну, да, – ответила я. – Да, смотрела. – Там это зовут эктоплазмой, – пояснил Жора, но я сама этого, конечно, уже не помнила, да и не знала. Маша комментариями всегда перекрывает звук. – Но между нашей эктоплазмой и эктоплазмой «Охотников» есть одно существенное различие, заключающиеся в том, что в фильме эктоплазма безвредна. Их «эктоплазма» соплеобразное вещество, от которого ни тепло ни холодно, вероятно, с иными свойствами и я бы назвал её безопасной эктоплазмой. Но наша, Люся, наша вредна, ещё как вредна. Большая концентрация «нашей» эктоплазмы способно превратить человека в синий шар. Мы не имеем представления о том, как и почему это происходит. Чтобы понять как эктоплазма влияет на живой организм нужно, пожалуй, больше, чем лишь визуально увидеть процесс этого влияния. – Много понимания не нужно, Каббитский, – холодно перебил Локвинов. – Эктоплазма убивает. А как иначе может быть, когда мёртвое соприкосается с живым? – Визуально увидеть процесс? – напряглась я. – Что это значит? – Ну знаешь, я выражался достаточно конкретно. – Хватит, – отрезал Локвинов. – Запиши о действии воды и о разговоре Люси с призраком. Напиши, что они умеют говорить. Жора поднялся и потопал к стоящему у окна письменному столу с лампой-черепом из хрусталя, красиво отражающей солнечные лучи. Он отодвинул стул так, чтобы быть повернутым к нам, сел и взял в руки обтянутую тёмной экокожей записную книжку. – Как думаешь, есть значение какая вода? – спросил он, шурша страницами. – По крайней мере, я считаю, пока стоило бы записать только о проточной воде. – Да, согласен, – кивнул Локвинов. – О чем задумалась? Я подняла голову и сжала губы, прекращая царапать ногтем чашку. Я знала какой ответ получу, если спрошу о том, что не даёт мне покоя. Этот вопрос никому не дает покоя, поэтому люди продолжают клеить объявления о розыске. – Значит, их всех больше нет, – сказала я с надеждой в уточнении. – Мы ни о чем не можем утверждать, – спокойно ответил мне Локвинов, – Не имея утверждений. Мы никого не находили, ни живым, ни мёртвым. Возможно их и нет, но это далеко не факт. Жора зачиркал ручкой, явно особо не стараясь над почерком. Он сам себе покачал головой и я решила, что мы оба можем возразить. – Нет, почти что факт, – высказала я. – Жертв становится больше. Вы ведь ведёте отчёты, вы это знаете. А почему? – Потому что мы образуем кластер, – сказал мне Жора, хотя я не требовала ответа на свой вопрос. – Она права, Локвинов, нам не нужны их тела, чтобы проверить пульс. Где бы они ни были, они мертвы, а их призраки ждут новую пару-тройку живых душ и действует это, пожалуй, как эпидемия, а мы, счастливчики, в её эпицентре. Да, подумала я, так и есть, эпидемия. Жестокая, беспощадная и кому-то выгодная. – К чему привязан призрак? – спросила я. – К телу? Жора отложил ручку, осторожно захлопнув записную книжку. – В таком случае, я полагаю, тела должны быть разбросаны по школе, – продолжил мою мысль он. – Кости. Кости легче спрятать, а ещё для образования призрака не нужны все косточки его физического тела. Это дух, а не пазл. Кстати об этом, Локвинов, ты собираешься показывать ей нашу находку? Я уставилась на Локвинова с некоторым сомнением. А хотелось ли мне самой увидеть эту их «находку»? В этом и сомневалась. Но Антон на мой взгляд ничего не ответил, помниться, он против навязчивых мыслей о возможном негативном исходе. – К тебе ближе, – лишь ответил он Жоре. Тогда Жора подошёл к тумбе со стоящем на ней чайником и потянул на себя круглую ручку дверцы, магниты щелкнули и разъединились. Внутри стояла банка и на неё был накинут клетчатый платок, Жора подхватил её под мышку. Магниты щёлкнули и соединились. – Вот, – сказал он и банка встала на стол передо мной. – Э... Могу я? Но Жора сделал это сам. Стащил платок искусно, как фокусник. – Как ты думаешь, для чего он нужен? Я вытаращилась на привинченный к дну банки пожелтевший и очевидно человеческий череп окутанный желтым дымом и залитый зелёной бурлящей жидкостью, по концентрации цвета похожей на тархун. Сама банка тоже была необычной. Цилиндрообразная, железная, с прочным клапаном и ручкой. – Что... – я постучала по банке, – Это за хрень? – Череп в банке, – пожал плечами Локвинов, большего они и сами сказать не могли. – А плавает он, вероятно, в эктоплазме. Варится в собственном соку. Слишком спокойно сказано, ведь из существования этой череп-банки вытекают очевидные факты – кто-то консервирует человеческие кости в опасной для организма эктоплазме – это во-первых, а во-вторых они зачем-то ему нужны. Зачем? – Где... – меня поражало, что Локвинов с Жорой совсем не заинтересованы в происхождении банки, кажется, их она совсем не волнует. – Где вы её нашли? У кого? Неужели вы считаете это неважным? – Не считали бы, – ответил Локвинов. – Жора её нашёл, но привязать к ней владельца не получится. Вообще кто-то пытался избавиться от банки, а Каббитский по-своему подсобил. Или насолил, потом узнаем. – Что значит избавиться? – Её закопали, – грустно сказал Жора. – Я нечаянно попал на это место, хотел только высадить яблоню и уткнулся лопатой в банку. Я ещё немного постучала по стеклу, вообразила будто бы это большой аквариум с множеством рыб и я хотела, чтобы они обратили на меня свое внимание. Я делала так раньше в рыбных отделах, особенно когда в аквариуме плавали большие рыбы вроде сомов или щук, но, пожалуй, сомы были интереснее, у них есть усы. – И что? – я прекратила стучать. – Из этого появляется призрак? – Появлялся бы, если бы не был в этой банке, – сказал Жора. – Это серебро и стекло, наверное, посеребряное. Что серебро, что железо сдерживают призраков, потому что эти металлы растворяют эктоплазму. По сути, пока что они наше главное оружие. – Значит кто-то специально держит его в этой банке, – я озвучила очевидное. – Но зачем? И зачем было его закапывать? – Рано или поздно все скелеты в шкафу вскрываются, – ответил Локвинов, абсолютно в этом уверенный. – Рано или поздно, – фыркнул Жора. – Ничего точнее не скажешь. А значит, может вовсе не нам их вскрывать. Все немного подумали над этим. А потом Локвинов звонко поставил чашку на блюдце. – Боюсь, что нам, – сказал он и нам, пожалуй, не хватало только тяжело и согласно вздохнуть. – Локвинов, – позвал его Жора, глядя как я осторожно сгребаю себе несколько пряников. – Объясни ей правило печенья, при чем прямо сейчас.