La Symphonie

      Ризли двигался по развезённой грязи как в полусне. Остатки внимания уходили на то, чтобы не поскользнуться и не выронить свою драгоценную ношу. Прибитая штормом к земле трава казалась ненадёжной опорой, поэтому Ризли старался по возможности внимательнее смотреть под ноги. Нёвиллет на его руках не подавал признаков жизни, Фурина рядом хранила молчание. Выйдя на полянку перед особняком, Ризли вдруг понял, что его спутница более не держит над ними импровизированный зонт — дождь прекратился, лишь за спиной слышался шелест тяжёлых капель о жёсткую хвою, да море-озеро впереди билось о берег с характерным шумом. Светало. Небо над головой грозилось размазать их по земле, настолько низко висели свинцовые кучевые облака, ветер трепал вымокший мех на воротнике сзади и противно лепил его к шее.       Ещё несколько метров и Ризли застыл на пороге особняка, не зная, что ему следует делать. Он так устал, морально и физически, что вид погрома вокруг будто перестал иметь какое-то значение. Единственное, что он понимал достаточно ясно, что вернуться в стены этого дома он более не сможет. По крайней мере пока картина собственных умерщвлённых детей так ясно стоит перед внутренним взором, что хочется сжечь дотла это место и все связанные с ним воспоминания. — Леди Фурина, — обратился он к архонту не оборачиваясь, — я могу попросить вас о помощи? — Да, конечно, — та судорожно вздохнула за его спиной. — Я бы хотел попросить вас привести сюда жандармов. Где-то в доме должны быть две мелюзины, передайте тем, кто будет обыскивать это место, чтобы нашли их и позаботились об их состоянии. И ещё... не могли бы вы нас перенести снова? — Куда? — В Белло, к дому моих родителей, — решение было настолько очевидным, что Ризли произнёс эти слова почти на автомате. — Я не знаю, где это, но могу наполнить артерии земли энергией ненадолго, чтобы ты сделал это сам, — голос Фурины хоть и подрагивал до сих пор, но уже приобрёл некую твёрдость. Она сделала несколько шагов вперёд, попадая в поле зрения Ризли и старательно отводя взгляд от обнажённого тела Нёвиллета на его руках. На лице её отразилась озадаченность, а брови задумчиво сошлись к переносице, когда она повела рукой перед собой, будто нащупывая что-то. — Это... странно. Мне доложили, что с вечера артерии практически не функционировали. Даже не представляю, что может вызвать подобное. — Спасибо, — хрипло отозвался Ризли, плотнее прижимая к себе Нёвиллета и мысленно представляя себе небольшую усадьбу, совсем незначительно выделяющуюся на фоне разбросанных по холмам деревенских домиков. Детали произошедшего он выяснит потом. Сейчас в голове — лишь кое-как сформированная цепочка действий, которые он должен сделать, не более и не менее. — Ризли, мне очень... я соболезную...       Тюремщик подарил ей тяжёлый взгляд из-под промокших ресниц. Его ждало очень много дел, которые никто, кроме него сделать не мог. Ему нужно было позаботиться сейчас о самом важном, что у него осталось. Он не ответил девушке и закрыл глаза, дожидаясь Переноса и надеясь, что он в процессе не потеряет сознание и концентрации хватит настолько, чтобы не улететь мимо назначенного места. Знакомое чувство лёгкости в животе сменилось жуткой тошнотой и кратковременной полной потерей ориентации в пространстве. Едва ноги врезались в топкую почву, Ризли открыл глаза. В свете забрезжившего утреннего неба он разглядел тот самый пейзаж, который преследовал его в воспоминаниях долгие месяцы разлуки с родным домом, вот только сейчас вид у деревушки был неважный: дома покосились, на садовых деревьях — ни одного плода, ветки поломаны, листва частично или полностью сорвана, заборы вокруг домов перекошены.       Направляясь к чугунным, более надёжным, чем плетёные изгороди, воротам чернеющей неподалёку усадьбы, он чувствовал спиной взгляды из окон. Сейчас это было слишком неважно, чтобы обращать на чужое любопытство больше внимания, чем требовалось. Дверь распахнулась, пропуская вперёд черноволосую женщину в пальто и высоких резиновых сапогах. Она спешащим шагом, оскальзываясь и оступаясь быстро пошла навстречу. Когда между ними остался всего метр, Ризли вдруг понял, как она постарела. Он приглашал их с отцом на свадьбу, но тогда все прихорошились, выглядели намного моложе. Сейчас же мышиные волосы матери бороздила седина, а в тенях под пронзительно-синими глазами читалась беспокойная ночь, прибавившая ей с десяток лет. — Ризли, дорогой, что?.. — Я всё расскажу потом, мама. Мы можем зайти? — Конечно, — засуетилась хозяйка усадьбы, беря сына под локоть и увлекая его с Нёвиллетом на руках внутрь. Её светлость была женой военного человека, но даже на её лице отражались страх и и волнение при виде израненного тела в руках Ризли. — Нальёшь ванну? — Да, я ещё разбужу доктора Морриса... — Нет, просто принеси мне бинты и обеззараживающие настойки, — возможно, это прозвучало слишком резко, но у Ризли уже не оставалось сил на взвешенные и спокойные ответы. Не снимая сапог он направился по лестнице на второй этаж, краем глаза заметив, как мать взмахом руки зажигает старинные газовые лампы в коридоре перед ним. Глаз бога пиро висел у неё на поясе, таинственно поблёскивая в полумраке. — Где отец? — спросил он уже с последней ступени. — Он в городе, не успел приехать вчера. Думаю, прибудет при первой возможности, — послышался глухой ответ снизу.       В одной из гостевых комнат Ризли осторожно, как фарфоровую статую, опустил на кровать мужа. Глаза его были закрыты, мертвенно-бледное лицо с синюшными пятнами на нём не искажала ни одна эмоция, лишь по еле заметно вздымающейся груди Ризли понял, что тот вообще жив. Он видел его в полностью человеческом обличии впервые за несколько недель, если не месяцев: живот впал, куда ни глянь — разодранная кожа, почти в каждой ране — щепки и грязь, на лице — синяки и порезы, волосы почти все склеились и отяжелели от крови вперемешку с мокрой землёй. Ризли закусил губу. Душа начинала болеть по нарастающей, в геометрической прогрессии. Он скинул с себя сапоги, верхнюю одежду, отшвыривая в какой-то дальний угол и более не заботясь о её дальнейшей судьбе. Не время для этого. Не сейчас. Сейчас он тот, кем поклялся быть для Нёвиллета перед самой Селестией — опорой и поддержкой и в горе, и в радости.       Отмывал Ризли израненного дракона около получаса. Он сливал и набирал воду несколько раз, пока она не перестала окрашиваться в серо — красный при контакте с кожей Нёвиллета. Банальное выполнение каких-то систематических физических действий позволяло оттягивать момент, когда нужно будет думать о чём-то таком, после чего не захочется жить. Всё же тупую, изматывающую боль глубоко в душе не обманешь такими дешёвыми фокусами. Она подбиралась, тихо ступая своими заточенными когтями по каменным шлифованным плиткам за спиной. Ризли чувствовал, что едва опустит руки, выдохнет, расслабится, как она набросится сзади и вцепится прямо в сонную артерию.       Ризли осторожно вымыл Нёвиллету голову, промыл и прижёг раны резко пахнувшей настойкой, вытащил пинцетом опасный мусор, забившийся под кожу. Он умел обрабатывать такого рода повреждения — не раз приходилось разнимать подопечных в Меропид и надзирателей, поэтому и не подпустил к Нёвиллету ни всё же подошедшего врача, ни служанок. Он знал, что мать стелет постель в комнате напротив, слышал, как она разговаривает с доктором в полголоса, как шепчутся слуги, но даже заори ему в этот момент кто-то в самое ухо, он бы вряд ли понял суть. Чужая кожа под его пальцами холодна, как лёд. Горячая вода не успевала прогревать её, Нёвиллет будто мёрз изнутри. Погружённый в процесс обработки глубокого шрама на щеке возлюбленного, Ризли не сразу почувствовал рядом чьё-то присутствие. Лишь когда ему на плечо легла маленькая лёгкая ручка, он вздрогнул и обернулся. На него смотрели огромные глаза, в которых отражались все травы и цветы Тейвата. — Здравствуй, Ризли.       Он моргнул и отвернулся. Сейчас, кажется, ничто не могло вызвать его удивления, даже вид дендро архонта не значил хоть сколько-нибудь. Края раны под его пальцами расходились. Ризли не хотел зашивать, поэтому остановился, раздумывая, стоило ли оставить, как есть, или всё же пустить в ход иглу. — Я соболезную твоему горю. — Благодарю, госпожа Кусанали. Вы очень... помогли сегодня. — Я не могла стоять в стороне. Обращайся ко мне просто Нахида, не нужно формальностей.       Он всё же решил не зашивать, воспользовался несколькими небольшими пластырями, чтобы соединить края раны и дать ей время и возможность затянуться самостоятельно. Молчание, прерываемое лишь плеском воды, длилось долго, Ризли не мог точно сказать, сколько дендро архонт стояла рядом. Когда подошла очередь боков и бёдер Нёвиллета, Ризли замер, измученно упёршись предплечьями в эмалированный край ванны. — Не могли бы вы уйти? Я и так... я знаю, вы пришли, чтобы поговорить, но мне нечего вам сказать сейчас. Я уже потревожил сегодня двоих богов, я не хочу ещё больше задолжать вам за ваше время...       Тут его голову повернули и мягко взяли лицо в маленькие короткопалые ладошки. Ризли смотрел в это обманчиво-молоденькое лицо, прекрасно понимая, что перед ним — древнее божество мудрости, настолько серьёзное было выражение в её глазах. Они сочились болью и пониманием. Внутри Ризли что-то надломилось. — Ризли... — За что, Нахида? — Ризли уткнулся в её хрупкое плечико, не умещавшее на себе и половины его лба. — Я не понимаю. Ты ведь божество мудрости, ты знаешь всё на свете, так скажи, почему? Почему я вчера был так счастлив, а сегодня... я... я так не хочу жить. Зачем ты здесь? У меня даже не дендро глаз бога, я не из Сумеру, моя работа не связана с получением знаний. Зачем ты стоишь здесь и слушаешь всё это? — Потому что из всех молитв о мудрости, о здоровье, о любви, я когда-то запомнила одну, — тихо послышалось над его ухом. Ризли зажмурился. Застоявшиеся рыдания, давно ждавшие своего часа, вырывались из груди шумно и сбивчиво, но на глазах — ни слезинки, сухо, будто небо Фонтейна выплакало за эту ночь всю влагу, которая могла существовать в этой стране, — о хорошем сне. Помнишь, ты просил показать тебе Нёвиллета в его настоящих цветах, как его другие люди видят? Я запомнила. Мой удел — собирать все знания мира, а их не получить без любопытства, любой учёный подтвердит это. Изучение поведения и характеров людей ведёт к преумножению мудрости, поэтому я... наблюдала за тобой. Знаю, это нечестно, ведь это как... подглядывать, но я видела очень много человеческих судеб, а таких, как твоя — единицы. — К чему это всё? — Ризли зажмурился. Он пытался взять себя в руки, пытался отдышаться, не думать о том, что было и что могло бы быть. Мысли-предатели, душили, не отвертишься, не закроешься. — Да будь я хоть единственным таким. Это ничего не решает и не вернёт... Нёвиллет... видел всё. Мне страшно. Страшно возвращаться туда, говорить с ним здесь, идти куда-то и выслушивать от жандармов о... обо всём, что там случилось. Я хочу позорно сбежать. Я в ловушке, Нахида... Я боюсь, что уже никогда не увижу его таким, каким он был раньше. Вдруг он больше никогда не улыбнётся? Ты видела... как это больно для него. — Ризли, скажи, ты боишься за его чувства? Или ты боишься, что ты больше не будешь счастлив?       Ризли поднял на архонта взгляд, оторвавшись от её плеча. Она всё ещё слегка приобнимала его за шею, внимательно глядя ему в лицо. Выражение на её собственном было серьёзно, губки сжаты, брови нахмурены. Ризли вдруг почувствовал, как шевелится внутри него стыд: — Я смалодушничал. Наверное, ты права. — Ты не смалодушничал, просто устал. Я сказала так, чтобы напомнить тебе о том, что ты намного сильнее, чем думаешь о себе. Сейчас ты нужен Нёвиллету, однако в минуты большого горя очень важно помнить, что тебе тоже нужна помощь. Не забудь принять её, когда придёт время, хорошо?       Она обняла его. Ризли тоже заключил Нахиду в объятия, благодарно сжал хрупкое тельце, ощущая, как энергия жизни дендро элемента струится по его телу. Архонт растаяла в воздухе. Когда Ризли открыл глаза, в его руках осталась лишь крошечная бутылочка без этикетки. В голове прошелестело мягкое: "Это моё лучшее снотворное. Дай его Нёвиллету, если... ты поймёшь, что это нужно"...       Ризли упёрся в склянку разгорячённым лбом. Горе никуда не пропало, оно душило, как и раньше, но встреча с Нахидой принесла в его душу новое, сильное чувство. Наверное, это была решимость. Сделав глубокий вдох, он поднялся и открыл дверь в ванну. В комнате напротив он видел мать, спешно разводящую в камине огонь. — Мама. — Да, сын? — Позови доктора Морриса. Я хочу, чтобы он проверил состояние Нёвиллета. Боюсь, я не смогу сам оценить... всё, что с ним случилось.       Мать кивнула и спешно отправилась вниз. Ризли вернулся к ванной, достал новую порцию антисептического средства, спустил воду, и стал обрабатывать оголившиеся участки кожи Нёвиллета. Когда пришёл доктор, он уже закончил и перенёс мужа в подготовленную комнату. Вместе они перевязали и зашили ему особенно глубокие раны, затем врач, старичок с очень живыми внимательными глазами, принялся изучать тело дракона более внимательно. — На лицо отравление каким-то тяжелым наркотиком, — констатировал он, убирая стетоскоп от груди Нёвиллета и прикладывая уже ухо к левой половине грудной клетки. — Не знаю точно, каким, но его явно вдыхали, а не принимали внутрь и не вкалывали внутривенно: Его честь дышит слишком тяжело, я слышу хрипы. — Там, где он был... была вода, и пахло чем-то очень сладким, — вышел из задумчивости Ризли, — кажется, лавандой. — Хм... у нас в медицинских кругах ходит один транквилизатор, который мы используем в операциях, для снятия боли, — врач пощипывал бородку, глядя куда-то вдаль. — Он основан на экстракте лаванды высокой степени очистки, его вдыхают в небольших количествах, чтобы притупить боль. Монсеньор Верховный судья, кажется, чуть не погиб, я думаю, доза была лошадиная. Антидот безвреден, я сейчас же пошлю за ним, лишним не будет. Сейчас жизнь месье Нёвиллета вне опасности, только на лицо истощение. Я бы прописал обильные питьё и питание. И покой. Это самое важное. — Можете, — Ризли сглотнул, — ещё принести что-нибудь, что притупит эмоциональные страдания?       Моррисон посмотрел в лицо Ризли внимательно. Памятуя о словах Нахиды, тот опустил глаза, но всё же продолжил: — Я думаю... нет, я знаю, что сегодня на глазах у него убили кое-кого, что был нам очень дорог. Я... — он закусил губу. Непрошенные слёзы навернулись на глаза. Сил продолжать у него не было, да и судя по тяжелому вздоху позади, дедок и так всё понял. Вряд ли, наверное, осознал до конца, но, нужно отдать ему должное, в выяснения деталей вдаваться не стал, лишь тихо ответил: — Конечно, Ваша светлость.       Когда посторонние покинули комнату, Ризли лёг рядом с Нёвиллетом. Тот всё спал, хотя сон этот был больше похож на смерть: тело безвольно и холодно, на лице не дрогнет ни одного мускула, даже глаза не шевелятся под веками. Тюремщик лёг с ним на одну подушку, пододвинул к себе, положил на бок, прижимая за голову к себе, и наконец позволил себе отпустить мысли.       У него больше нет сил не думать. Ризли лежал, зарываясь пальцами во влажные белые волосы Нёвиллета, а в голове звучали слова доктора о том, что тот тоже мог не выжить. Едва эта мысль мелькнула в голове, он инстинктивно прижал дракона ближе к себе. Нет, этого не случилось, вот он, лежит рядом. И всё же он один... Ризли чуть ли не сворачивает в спираль. Это и его дети тоже. Он любил их уже сейчас, заочно, нерождённых, даже ни разу не укачав на ночь и не поцеловав, не покормив с ложки, ни разу не почувствовав, как обхватывают все пять маленьких пальчиков его один, указательный. И всё же его боль, выедающая душу, от которой хотелось выть и рыдать в голос, ни в какое сравнение не шла с болью Нёвиллета, ведь тот буквально своими глазами видел жестокость, с которой их убили. Поэтому Ризли так боялся момента, когда тот проснётся. Нахида была права, ему страшно в том числе и за себя. Эгоистично? Можно ли назвать эгоизмом желание просто быть счастливым при виде улыбки в глазах самого дорогого в жизни человека?       За этими мыслями Ризли сам не заметил, как провалился в тревожный, поверхностный сон. Он был вымотан до предела морально и физически. Кажется, впервые за всю свою жизнь он этот предел нашёл.       Ризли не понял, что разбудило его. Открыв глаза, он увидел профиль Нёвиллета. Тот лежал на спине и невидящими, потухшими глазами смотрел на играющие на потолке отсветы от тлеющих в камине угольков. Лицо его было всё ещё смертельно бледно. На этом пугающем фоне стянутая пластырями рана выглядела до боли ярко, все ушибы и порезы сразу бросались в глаза. Ризли хотел открыть рот, но слов, которые он мог бы сказать, не нашлось в пустующей, гудящей голове. Вместо этого он протянул руку и положил ладонь дракону на шею. Тот закрыл глаза. Ризли видел, как сбегает, теряясь в спутанных волосах на виске блестящая дорожка от края его века. Оставалось лишь прильнуть ближе, закрыть собой и целовать щёки и лоб, утешающе гладить по спине. Нёвиллет плакал тихо, свернувшись в три погибели, подтянув колени к груди. Он обнимал себя и даже лёжа на кровати будто бы раскачивался, вжимаясь попеременно в матрас и в плечо Ризли.       Все имеет свойство кончаться. Был ли конец у этого горя — Ризли не знал. Когда Нёвиллет замер в его объятьях, он подождал несколько минут, затем отпустил его, внимательно вглядываясь в лицо. Тот будто снова провалился в сон. Ризли не заметил зеленоватого свечения, поэтому решил, что это был естественный процесс, в противоположность трансу, который могла насылать дендро архонт.       Поднявшись с кровати, он осторожно укрыл мужа одеялом, собрал волосы, уложил их тяжёлые волны на подушку возле, огладил щёку. Даже момент своей глубокой скорби он не не мог не отметить, что будучи сломленным, растоптанным, разбитым, Нёвиллет всё равно был для него прекраснее любого живого существа на планете. Чужие слёзы больше не ломали Ризли. Его сердце заасфальтировано сарказмом и равнодушием к чужим страданиям за столько лет работы надзирателем в тюрьме. Слёзы Нёвиллета взрывали застарелую корку, обнажая зарытую в душе решимость, теперь подкрепляемую тихо зреющей яростью.       Ризли вышел из комнаты, закрыл за собой дверь, уже полностью одетый, и спустился вниз. Он застал мать и высокого плечистого мужчину с проседью, сидящими за столом в гостиной. — Отец, — вместо приветствия кивнул Ризли, опустившись в кресло напротив. Старый жандарм медленно опустил голову и снова поднял. Кустистые брови его были сведены к переносице, зубы плотно сжаты. Мать обняла себя руками и теперь переводила мрачный взгляд с одного на другого. — Я соболезную твоему горю, сын, — не отрывая запястья от поверхности стола, Ризли приподнял ладонь, предупредив дальнейший поток ненужных слов. Им было что обсудить. Граф Белло работал в Палате Жардинаж уже двадцать лет, причём на поверхности, в отличие от того же Ризли. На морское дно новости приходили с задержкой, а вот в Кур-де-Фонтейне обстановка менялась стремительно. Его отец вёл самые сложные дела и не понаслышке знал, что время в их деле — самый важный ресурс. — Скажи, ты ведь сегодня был в участке? Жандармам удалось что-то выяснить? Кто... это сделал?       Граф Белло сунул в рот сигару, ловко подпаленную щелчком пальцев жены. Он затянулся, затем наклонился и оперся на стол локтями. — Фатуи открестились сразу. Алиби их агентов всё ещё проверяются, но пока они вне подозрений. По поводу похитителей сокровищ не понятно, они действуют слишком стихийно. В целом случай... редкий, но мы хотя бы знаем, что они приходили как минимум за... Скорлупой. — Она стоила жизни моих детей? — сквозь зубы рыкнул Ризли, так хватанув кулаком по столу, что перечница упала и покатилась по тяжёлой дубовой поверхности. Ризли это мало волновало. Он едва сдерживался, чтобы вслед за Нёвиллетом не начать крушить всё, до чего мог дотянуться. — Это настолько редкий драгоценный материал, что его цену практически невозможно эквивалентно выразить в море, — граф Белло и бровью не повел на срыв сына, лишь снова затянулся. — Драконов практически не осталось, а драконов, решивших оставить потомство... — Заткнись, — Ризли закрыл глаза. Его трясло. — Прости, но Нёвиллет — не животное. — Я выбрал неправильную формулировку, — собеседник кивнул и глянул на жену. Та потупила взгляд и закусила губу. Она не могла сейчас быть их полноценной поддержкой, чувствовала, что при упоминании смертей ее маленьких внуков, сердце начинает кровить заново, — прости, Ризли. Так вот. Они пытались усыпить месье Нёвиллета с помощью сильного транквилизатора. Мы поговорили с несколькими консультирующими нас врачами, это действительно был экстракт лаванды с несколькими дополнительными компонентами. Мы думаем, что они решили забрать скорлупу, не дождавшись полного усыпления твоего мужа. В итоге, их сгубила жадность. — Я найду тех, кто это организовал. Те мрази... от них мы уже вряд ли что-то услышим, — с досадой произнёс Ризли. — На самом деле, — хозяин поместья бросил на сына многозначительный взгляд, — от одного из них мы сможем кое-чего добиться, если хорошенько постараемся.       Ризли почувствовал, как тяжелеет от ненависти в грудной клетке. Дыхание сперло от мысли, что он может своими руками свернуть шею причастному к этой трагедии. — Кто-то выжил? — Да, но у него шок. Он почти лишился рассудка от страха. — Он лишится большего, когда я доберусь до него, — Ризли встал, с грохотом отталкивая стул, — я еду в палату Жардинаж. — Я поеду с тобой, — поднялся со своего места граф Белло. — Ризли, Этьен, — мать обеспокоенно смотрела в переполненные злобой глаза сына. — Мама, позаботься о Нёвиллете. Никто кроме меня не сделает этого. Ещё я должен... отдать потом несколько распоряжений.       Госпожа Белло все поняла. На лице ее изобразилась мука, она отвернулась, чтобы не показывать мужчинам выступившие на глазах слёзы. Ризли стоически перенес чужую реакцию. Не говоря ни слова, он прошел мимо, слегка сжав ее плечо, а затем направился к выходу из усадьбы.       Как бы не хотелось ему первым делом направиться в досудебный изолятор, его присутствие нужно было в другом месте. Знакомая мощёная дорожка горела, обжигая даже сквозь толстую подошву ботинок. Он взбирался на холм, ощущая, как разгорается в груди желание рухнуть на колени и больше не двигаться дальше. Ему предстояло испытание воли. И он это понимал.       Знакомая витиеватая калитка была открыта, в частично разрушенном бурей саду тут и там стояли на страже жандарматоны, вооружённые до зубов. Люди в форме шныряли то тут, то там, устраняя видимые последствия трагедии. Ризли едва не вывернуло наизнанку, когда он заметил несколько окровавленных мешков на траве. Воспоминания о том, в каком виде находилось их содержимое вызывало наравне с отвращением чувство мрачного удовлетворения. — Ваша Светлость, — делегация из нескольких служащих полицейской палаты возникла перед ним. Они дружно поклонились, но Ризли смерил их ледяным взглядом, — мы сожалеем. — Где они? — стараясь поднять свой голос из хриплого сипения, спросил Ризли. — Ваша Светлость заморозили подвальное помещение. Мы убрались в доме Верховного судьи, сейчас в процессе... очистки округи, но грот остался нетронутым.       Ризли более не обращал на них внимания, оставив отца беседовать с ними. Затаив дыхание, он заходил внутрь их дома. Кровь отмыта, мебель, хоть и покорежена, расставлена по местам. Несколько было приблизившихся человек отшатнулась от него, когда он бросил на них уничтожающий взгляд.       Каменные глухие ступени под подошвами более не скользили. Взору его открылся знакомый до стиснутых и проколотых в кровь ногтями ладоней: узкий туннель, наполненный замороженной им вчера водой. Волшебный лёд слегка светился в полумраке, резко оттеняя части трупов, всё ещё запечатанных в нем. Несмотря на лютый холод, воздух смердел трупным запахом вперемешку с мощным, негасимый даже замедленным испарением с твердой поверхности, сладким запахом лаванды.       Несколько шагов, Ризли наклонился возле конца прохода, а найдя то, что искал, осторожно положил кончики пальцев на ледяную поверхность рядом с крошечным тельцем. Раз. В руках у него оттаявший младенец с пронзённой грудкой насквозь. Бледное тельце, черный флёр пушка на головке, белые рожки, едва заметные, упавшие на спинку, вместо ножек — хвостик с настолько нежными чешуйками, что пальцами они ощущались почти как человеческая кожа. Мальчик. Сын.       Два. Тоже черные волосы, только чешуйки чуть темнее. Зияющая рана, почти рассекшая головку, изуродовавшая личико, сделав его мало похожим на человеческое. Девочка. Дочка.       Не так он хотел узнать пол своих детей. Прижимая обоих к груди, Ризли оседает на колени, врезаясь стальными пластинами высоких сапог в волшебный лёд. Мир в осколках, сердце истёрто в крошку. Баюкает на руках обоих, ощущая весь ужас произошедшего. Они были невинны. Они погибли ни за что. Он не защитил их. Не справился с единственной своей задачей, главной задачей, стоящей много, много выше какой-то там должности, каких-то прочих забот. Ненависть к миру и к самому себе сжигает изнутри, он почти не слышит шагов за спиной, а поняв, кто пришел, не оборачивается. — Ризли... — Леди Фурина, вам здесь не на что смотреть.       Получилось более резко, чем он хотел, но ему было плевать. Люди, Архонты, все были сейчас на одной ступени у подножья его горя. — Пойдем отсюда, — она потянула его за плечо, — забери их и... просто пойдем...       В голосе у нее — слёзы, горло сдавило до еле слышного сипения. Ризли поднялся на ноги, стянул свою куртку подбитую черным мехом, завернул в них сына и дочь. Увлекаемый архонтом, он вышел наверх, прижимая их к груди, поминутно целуя окровавленные головки. Люди и автоматоны замирали и расступались перед ним. Он идёт, словно самое тёмное толкование самого понятия "горе": на лице — вся боль мира, в походке — угроза всему живому.       Когда Ризли подошёл к отцу, он видел тяжесть в его взгляде. Даже для сурового, пережившего так много жандарма в годах это было чересчур. Однако сквозь пелену страдания, Ризли заметил и обеспокоенность на его лице. — Что? — его хватило лишь на одно слово. — Мария просит, — тут Ризли заметил сидящую на пальце отца птицу-посланницу. Он сразу узнал пламя, исходящее от её оперения, ведь это мать научила его вызывать элементальных фантомов, — чтобы ты поспешил домой. Мы всё закончим. Госпожа Фурина решила лично следить за делом, мы допросим подозреваемого и выстроим карту расследования. Не волнуйся. Иди.       Ризли прижал к себе тела в куртке в смутном предчувствии. Он не знал, что делать с ними, ведь судя по всему, идти надо было срочно. Отец забрал его тяжкую ношу, стараясь не рассматривать, но по сведенным плечам Ризли понял, что тот испытывает чувства едва ли менее ужасные, чем он.       Архонт поняла его взгляд без слов. Она кивнула, и снова тело Ризли подхватила ее собственная энергия. Снова перед глазами — всполохи света и тьмы, снова под ногами — вязкая почва дороги к поместью. С замирающим сердцем он взлетел по лестнице на второй этаж, распахнул дверь.       Мать сидела на стуле возле кровати, спина у нее сгорблена, лица не видно. Нёвиллет лежал спиной ко входу. Вроде бы, все так, как было, когда Ризли уходил. Он подошёл, преодолев комнатку в несколько широких шагов и вопросительно посмотрел в лицо госпожи Белло. То посерело, осунулось, стало совсем бесцветным. Она поднялась, и стоило ей немного отстраниться Ризли заметил на прикроватной тумбе миску с окровавленной водой, связку бинтов и жгут. Он отказывался верить. — Не спрашивай его, — одними губами произнесла она, развернулась и вышла. Стоило ей перешагнуть порог, плечи её согнулись, видимо она спрятала лицо в ладонях.       От количества боли и ужаса, произошедшего за эти сутки, все чувства Ризли начинали притупляться. Сначала исчезла способность чувствовать стыд, затем — удивляться. Все эмоции проходили через километровую толщу воды, как солнечный свет, теряясь ближе ко дну. Он обошёл кровать, скинул сапоги и забрался на нее с ногами, одернул одеяло и вперил взгляд в свернувшегося клубком Нёвиллета. Его взгляд сразу упал на перебинтованные до локтей согнутые руки, которые тот старался закрыть собой, зажав между грудью и матрасом. Ему и не нужно было спрашивать. Внезапно рванувший подводный вулкан всколыхнул тонны воды над собой. Боль и злость вырвались на поверхность, Ризли чувствовал, как его трясёт. — Ты... — у него не было слов. Ризли не знал, что отображалось на его лице, но страх, написанный в глазах Нёвиллета сказал всё за него. — Ризли... — Нёвиллет слабо пошевелился, постарался встать, но был оттолкнут обратно. — Нёвиллет, это... я... я не знаю, что сказать тебе, — Ризли устал. Кажется, располосованные запястья мужа стали последним, что сорвало его. Нёвиллет страдал, страдал куда сильнее его, Ризли знал это, но сейчас ему казалось, что самоубийство было предательством. Их общего горя. Его собственных титанических усилий, приложенных к попыткам всё починить.       Нёвиллет поднялся, встал перед ним на колени, потянулся, чтобы что-то сделать, но Ризли был быстрее. Звонкий звук пощёчины разрезал воздух между ними. Нёвиллет замер, его алебастровый профиль будто светился на фоне темной комнаты. Широко распахнутые глаза смотрели прямо перед собой, место удара наливалось алым, и тут Ризли заметил, как глубокий порез на его щеке раскрылся, выпуская несколько тяжёлых капель тёмной венозной крови на шею и дальше — под белый воротник ночной рубашки. Ризли вдруг понял, что натворил. Ужас дёрнул его руки вперёд. Он заключил Нёвиллета в объятия, ощущая в который раз за день накатившие рыдания. — Прости... прости... Нёви, ради бога, прости меня, — к нему доверчиво прижимались в ответ. Ризли вдыхал запах антисептической настойки с волос возлюбленного, целовал, поняв, что его не станут отталкивать. От этого на душе становилось в сто крат хуже. — Я урод... я не имел права. — Имел...       Ризли взял его руки в свои, целовал бинты со снова раскрывающимися алыми бутонами на них, прижимал к себе, а когда увидел, что у Нёвиллета нет сил сидеть из-за потери крови, он осторожно уложил его обратно и лёг подле, переплетая с ним пальцы. Тот уткнулся лицом в их ладони и тихонько вздрагивал всем телом. — Неужели за все жизни, которые я погубил, судьба вот так решила со мной поступить? — голос его срывался через слово, он дышал неровно и рвано. — Нёви, нет, ты ни в чем не виноват, — Ризли поднял его лицо, заставляя посмотреть на себя. Красные глаза, ушибы, ссадины. Только поняв, чего лишился и мог лишиться, Ризли осознал, как сильно любит его. — И я не виноват. Я понял это только что, а эти ублюдки просто хотели денег. Ты за всю свою жизнь не принял ни одного невзвешенного решения, все приговоры, вынесенные тобой, были справедливы... — Но очень часто жестоки... — Таково правосудие. — Но... — Кармы не существует, Нёвиллет, — Ризли зарылся пальцами в чужие локоны, тихонько потянул, не давая снова закрыться от себя. — Есть лишь правосудие и справедливость. Но я клянусь тебе, те ублюдки... если, вернее, когда я узнаю, кто это спланировал, я лично сверну ему шею. — Я чувствую... ты был там? — через минутную паузу Нёвиллет поднял на него взгляд потемневших от слёз глаз. Точёные крылья его носа раздувались, ловя запахи с тела возлюбленного. Ризли же показалось, что сердце у него болезненно пытается выбраться из груди. — Да. — Ты видел их? — Да. — Кем... кто... я так и не узнал... — Девочка и мальчик, — Ризли мягко прижался губами ко лбу Нёвиллета. Тот смотрел на свои ладони не мигая, всё ещё дыша прерывисто и резко. Видимо, и у него уже закончились слёзы. — Этого не должно было случиться. Они должны были быть с нами. — Я знаю. Но я всегда, слышишь, ma Mer, всегда буду с тобой, что бы не случилось. Я люблю тебя. Только умоляю, не покидай меня по своей воле.       Нёвиллет слабо вцепился в грязную, пропахнувшую дождём и немытым телом рубашку и зажмурился. Ризли действительно был рядом. Так близко, как никогда.