Другие песни

Караван они нашли как раз вовремя: на день позже — и конвой с наложницами пересёк бы границу между Восточным и Западным Кюэром. На западе рабыни смогут покидать одиночные паланкины, наедине друг с другом снимать платки, закрывающие их лица. В Сааре они смогут делать это и в присутствии стражи, но здесь, на востоке Кюэра, наложницу может видеть лишь её господин. Поэтому действовать надо именно здесь и сейчас. План их, дерзкий и рискованный, ещё в зачатке своём пять лет назад получил название «Кукушка» из-за сказки, которую в Риетте знал каждый ребёнок. «В истинном Риетте», — поправляет себя Мадлен. При императоре Беренгере границы Риетта сдвинулись на юго-запад, при его сыне Флавиене очертили глубины севера. Теперь дети Риетта говорили на разных языках, и сказки у них были разными. В сказке, которую знала Мадлен, кукушка по ошибке подбросила своё яйцо змеям, и те вырастили птицу, которая никогда и не пробовала летать. Им она и должна была стать — хрупким птенчиком в змеином гнезде. Название, конечно, было ироничным: на гербе Риетта красовался коронованный ястреб-змееяд, и Капитан, давая своему плану название, прекрасно понимал, что за птенчик вылупится из подброшенного яйца. — Как только я займу своё место, вам надо будет избавиться от тела, — Мадлен прячет тугую косу под воротник. В паланкине, переодевшись в рабские шелка Кюэра, она распустит волосы под невесомым платком, но пока они будут только мешать. Пять лет назад Капитан приказал их отращивать, и с тех пор Мадлен только и мечтает о том, как бы стянуть их в кулак на затылке и черкануть ножом. Может, это будет первым, что она сделает, выполнив задание. — Тела? — по губам Ришара расползается улыбка, и он любовно поглаживает ножны. — Ну наконец-то. А то у меня уже всё затекло — ни разминки тебе, ни веселья… Мадлен игнорирует трёп мечника, с любопытством изучая лицо Бьёрклунда. Взгляд северянина внимательно скользит по каравану, и она всё ждёт, ждёт, когда он поймёт. Двенадцать паланкинов, двадцать четыре стражника… «Избавиться от тела», — сказала она. Не «тел». Мадлен знает: он её не разочарует. И наконец его густые светлые брови вздрагивают и сходятся на переносице. Сухие губы сжимаются в тонкую линию, а челюсть напряжённо стискивается — зубы едва не скрипят. Понял. — Есть другой способ? — спрашивает он, и Мадлен удивлена, как спокойно звучит его голос. Глаза же… Глаза его — совершенно другая история. — Нет, — отвечает она. Врёт. Конечно, достать девицу можно было бы и живой. Будь она ценной пленницей, Мадлен бы нашла способ. Пришлось бы исхитриться, чтобы рабыня с перепугу не наделала шуму, но и это лишь вопрос усилий и подготовки. Однако лишний раз рисковать всем ради жизни кюэрской рабыни Мадлен не собирается. Да и нельзя им оставлять свидетелей, когда ставки так высоки. Но Мадлен видит борьбу эмоций на суровом лице Бьёрклунда, и её желудок сжимается. От жалости не к нему, но к себе: когда-то и в её груди что-то бы шевельнулось при мысли об убийстве ни в чём не повинной девчонки. — И когда я говорю «избавиться», — добавляет она, скорее, для Ришара, — я имею в виду не присыпать песочком за ближайшим камнем. От неё ни ноготка не должно остаться. Это понятно? — От неё? — до Ришара доходит лишь сейчас. — Ты хочешь, чтоб мы замочили кюэрскую девку?! — А что, твой кодекс чести запрещает тебе убивать женщин? — цыкает Мадлен. Она не верит в подобные глупости. Может, в Мече и Щите кодекс чести и в моде, но, если служишь в Секрете, о таких нежностях приходится забыть. — Расслабься, принцесса, я всё сделаю сама. — Да просто… Жалко как-то, — сетует Ришар, ковыряясь ножиком в зубах. — Они ж наложницы… Стало быть, все как одна красавицы. И послушные, поди, и премудростям ебли всяким обучены… И притом девственницы! — он гогочет. — Может, не будем резать? Отдай её мне — сделаю второй женой. По крайней мере, до границы Риетта, а то там меня ждёт первая, — он снова надрывается, пихая Бьёрклунда в бок, чтобы разделил с ним шутку, но северянин лишь молча смотрит вдаль, где у костров ужинают торговцы и носильщики. Паланкины стоят чуть поодаль, а рядом — стражники, по двое на каждую девушку. — На минуту, — говорит Бьёрклунд, кивая Мадлен. Та уже знает, о чём он хочет поговорить и чем этот разговор закончится, но позволяет отвести себя подальше от их наскоро разбитого лагеря. Ей хочется потешить себя мыслью, что она ошибается, и речь пойдёт не о наложнице. Что Йорген повалит её на остывающий песок, накроет своим мускулистым телом и будет целовать её грудь, плечи, шею, пока кожа не заноет, исколотая его бородой… К сожалению, ошибается она крайне редко, и сегодня не тот день. — Если сможешь вытащить её оттуда живой… — начинает Бьёрклунд, но, заметив унылое выражение на лице Мадлен, меняет тон. Он говорит теперь тише, мягче: — Не вздыхай так. Знаю, что опасно. Не будет другого выбора — что ж, делай что должно. — Спасибо за разрешение, — фыркает она, но без яда и горечи. Йорген смотрит на неё сверху вниз, высокий, широкоплечий, громоздкий, что те северные медведи, но от него не веет опасностью, не пахнет кровью. Мадлен смеётся над собой за эти мысли: Бьёрклунд был на войне и убивал не меньше, чем она… Больше, наверняка больше. Он не ведётся на её колкость. — Если сможешь вытащить её живой, — повторяет он, — я разберусь с остальным. Вот и всё. «Вот и всё», — эхом отзывается у Мадлен в голове. Он не просит, не уговаривает, не стыдит её. Просто открывает для неё ещё одну дверь. Захочешь выйти — выходи. — И как же ты разберёшься? — она складывает руки на груди, делая шаг к нему. Он не отступает назад, отвергая, но и не тянется навстречу. — Отвезёшь кюэрскую рабыню в свою северную деревушку, подаришь ледокол и научишь рыбачить? — Ты забыла про «кататься на оленях», — полупрозрачная улыбка путается в его бороде, когда он наклоняет голову набок. — И про «есть кошек», — смеётся она, глядя, как морщится лицо Йоргена: наверняка его ещё в имперской армии достали эти глупые поверья. Когда они снова встречаются взглядами, оба уже снова серьёзны. — Если у меня и получится — если, Бьёрклунд, отставить торжество, — то у меня должна быть гарантия, что девчонка не начнёт болтать. Ты можешь дать мне эту гарантию? — Я могу дать слово, — он слегка пожимает плечами: скупой жест, скованный. — Сделаю всё, чтобы её жизнь не помешала твоему делу. Она качает головой, обдумывая его слова. — Я не стану давать тебе ответ, — наконец отвечает Мадлен. — Я не просил тебя об ответе, — кивает он, направляясь в сторону лагеря. «Откуда в тебе эта гадость?.. Почему всё ещё живёт в твоей груди? — беспомощно думает Мадлен. — Разве ты не убил на войне достаточно, чтобы всё там отмерло, всё очерствело?..» Мадлен провожает взглядом его спину. Светлые волосы, стянутые по северному обычаю в высокий хвост, качаются с каждым его шагом. Мадлен представляет, как, останься он ещё на минуту, она бы распустила их, позволяя гривой рассыпаться по плечам, распутала бы тугие косы на висках, зарылась бы пальцами… Но Йорген скрывается из виду, оставляя её наедине со своей непрошеной, неудобной добротой. «А может, — думает она, идя следом, — ты убил достаточно, м? Может, слишком многих?» «И тебе совершенно, совершенно не хочется делать это вновь».

***

— Живее, — раздражённо командует Мадлен, и они торопят коней. Запах стоячей воды и трясины налетает на них со слабым порывом ветра — и тут же исчезает. Но они уже близко. С заходом солнца наложниц по очереди выводят из паланкинов. Каждой дают наедине минут десять, не больше, чтобы раздеться, поухаживать за собой и вновь облачиться в шёлк. Стражникам запрещено смотреть в их сторону, и, если слухи о кюэрских охранниках верны, они скорее глаза себе выколют, чем посмотрят на чужую наложницу. Возможности лучше им не предоставится. Правда, придётся провести в засаде в камышах не один час — они обогнали караван ещё утром, спрятали повозку, отыскали озеро. Если данные разведки верны, все караваны, движущиеся по Эс-Бермэд на запад, проходят через него… Рабыням должны дать возможность умыться. Мадлен уверена в этом, но не настолько, чтобы поставить на кон свою жизнь. Впрочем, другого выбора нет. Они проводят в высокой траве полдня. Ришар дважды порывается встать и размяться, и Йорген дважды останавливает его, с силой хлопая по спине и впечатывая лицом в землю: «Лежи». Мадлен кажется, что третьего раза она не выдержит — набросится на северянина прямо здесь, в камышах, и пропади оно пропадом!.. Зря, зря она сдержалась и не юркнула в его спальник вчера ночью… Однако третьего раза и не случается: караван наконец подходит к стоянке. Ещё час они ставят лагерь для ночлега, и до риеттцев доносится запах жареного мяса и специй, отчего у всех троих начинают урчать животы. — Хорошо тебе, — ноет Ришар, — уже через недельку будешь в каком-нибудь гареме пировать… А нам домой ещё тащиться и тащиться — желудок сорок раз отсохнуть успеет. По жаре ещё этой… «Знал бы ты, в каком гареме я буду пировать», — хмыкает про себя Мадлен. По решению Капитана, в тонкости задания парней не посвящали. Покидая Жардо, они знали, что везут шпионку в Кюэр. Зачем? Не их дело. Разумеется, даже Ришар не настолько туп, чтобы не сделать определённые выводы, когда они сели на хвост каравану с наложницами. Мадлен подозревала, что Йорген догадывается и о большем, но запретную тему не поднимала. Уже поняла: северянин не проболтается. Ришар, каким бы идиотом ни казался, всё же выбран Капитаном, а значит, надёжен. Мадлен уж было собирается заткнуть мечника, как он вдруг замолкает сам. Замирает, вглядываясь в заросли. Прислушиваясь. Кюэрская речь — далеко, приглушённо, не разобрать. Шорох шагов. Не проходит и минуты, как из-за кустов на том берегу показывается силуэт. Пурпурный шёлк, скрывающий волосы и лицо, струится по телу наложницы. Фигуры не разглядеть из-за покроя одежд, но Мадлен подмечает, что девушка слишком высокая: придётся ждать другую, с комплекцией, похожей на её собственную, чтобы стражники не заметили. Впрочем, первую всё равно лучше пропустить. Засечь время, понаблюдать… Девушка начинает раздеваться, слой за слоем снимая с себя шелка, складывая их на покрывало у воды. Гадкий, тревожный холод проворачивается у Мадлен в желудке. — Что за… — шепчет Ришар, и Мадлен впервые не хочется его затыкать. Пусть. Пусть скажет. Пусть всё к чертям выскажет, пусть завалит задание, пусть рассекретит их, пусть хоть встанет и во всю глотку завопит: «Стража!» Они так или иначе пропали. Они в полнейшей, мать его, заднице. Потому что, раздевшись догола, сняв с себя подвески и браслеты, распустив бархатистые волосы по плечам, в озеро входит парень. Ступает несмело, нарушая безупречную гладь воды, морщится от холода, заходя глубже. Мадлен известен предел своих возможностей: она сыграет наложницу, и будет нежной, и будет соблазнительной, и будет покладистой, если того захочет ахшад. Но будь она хоть дважды шпионка и трижды актриса, ничто в мире не поможет ей притвориться мужчиной. Как же так?.. Разведчик клялся, что сведения точны: дюжина рабынь из Кюэра на любой вкус и цвет готова к отправке в Кёпю-Бахри… Чёрт! Мадлен хочется взвыть от досады. Клятый кюэрский язык! В нём нет родов. Как же они не подумали… Не проверили… Блядство! Она тихонько рычит, утыкаясь лбом в землю. Пять лет подготовки… Единственный шанс… Всё пропало, пропало, пропало. Если бы они только были в Жардо! В Секрете Императора нашёлся бы подходящий мальчик… Она не успела бы посвятить его во все детали, не подготовила бы как следует за столь короткое время, но осталась бы хоть капля надежды. Главное, чтоб был достаточно находчив, чтобы разобраться во всём по ходу дела. Достаточно красив, чтобы сойти за наложника и понравиться ахшаду. Достаточно силён телом и духом, чтобы в нужный момент не медлить и убить. Хм. Внимателен, хорош собой и способен на убийство. Мадлен неспешно поворачивает голову, встречаясь взглядом с Йоргеном. — Бьёрклунд, — осторожным шёпотом начинает она, — думаешь, тебе пойдёт шёлк?..