Другие песни

— Бьёрклунд, думаешь, тебе пойдёт шёлк?.. — Думаю, — Мадлен слышит осторожность в его голосе, как он взвешивает каждое слово, — я не подойду шёлку. Считает, что никто не поверит в его роль наложника. Опасения оправданы, но… лишь отчасти. — «На любой вкус и цвет», — припоминает Мадлен слова разведчика. — Поверь, такое, — она обводит взглядом тело северянина, недвусмысленно задерживаясь на мускулистой груди и сильных руках, — нравится не только столичным служанкам. Впрочем, кому я рассказываю?.. Уверена, долгими ночами в военных походах твоя палатка не пустовала, — она приподнимает одну бровь, выискивая на лице Бьёрклунда оттенки смущения, но тот встречает её взгляд открыто и прямо, без вызова, но и без стыда. «Где же ты был всю мою жизнь?..» — думает Мадлен с сожалением. Единственный мужчина за долгие годы, который вызвал в ней желание… И того приходится ссылать в саарский гарем. — Да кто в здравом уме примет этого дикаря за наложника? — Ришар смотрит на них так, будто не в силах понять: это они рехнулись или он мозги последние растерял? — Мы приведём тебя в порядок, — решает Мадлен, обращаясь к Бьёрклунду. — Легенду себе придумаешь сам — будет время посочинять, пока не доберётесь до Западного Кюэра. Помни, что правды там должно быть больше, чем вымысла. Она ждёт, что он начнёт спорить, отнекиваться, что занервничает и заартачится — ждёт интуитивно, подсознательно: это было бы нормальной реакцией на резкую смену планов. Но, кажется, даже Ришар паникует сильнее, чем Йорген — тот лишь смотрит на наложника, беззаботно плескающегося в озере. Его брови напряжённо сведены, но плечи расслаблены: он обдумывает её слова — тщательно, не горячась. — Ты годишься на это, — заверяет его она, прощупывая почву. Ложь, как пощёчина, хлёсткая, дерзкая. — Никто не справится с этим лучше. Ложь, ложь, ложь. Йорген хмыкает коротко, с едва заметной насмешкой: «Не оскорбляй меня, шпионка, я не настолько глуп», — слышится Мадлен в его немом осуждении. — Ты будешь героем, когда вернёшься, — «Если вернёшься», — умалчивает она. — Орден, титул, земли — всё, что захочешь, всё твоё. Капитан позаботится об этом, ты один из его любимчиков. Ты всем им покажешь, как высоко может забраться северный дикарь. Так они тебя называли? — Мадлен меняет тактику: маска за маской, маска за маской, она жонглирует ими с профессиональной сноровкой. Она давно, давно в этом цирке. — Докажи им, на что способен воин Севера. Убей ахшада, верни Норд’эхсту былую славу. — Хватит, — обрубает Йорген, хмурясь. Мадлен перебирает в голове оставшиеся варианты. Какие карты она ещё не использовала?.. Есть ли козыри в рукавах? Нет, его не прельстит ни богатство, ни слава. Что тебе нужно, Йорген Бьёрклунд? Кто ты такой? — Ты ведь знаешь, в чём истинная цель этого задания? — Мадлен переходит на доверительный, вкрадчивый шёпот. Так, будто открывает ему тайну, делится сокровенной мудростью. Будто пускает его в узкий круг, от тесноты которого тот вдруг должен преисполниться, проникнуться сакральностью, заразиться послушанием. — Знаешь, почему Риетт хочет ахшаду смерти? — Власть, — он говорит это, слегка поморщившись. — Деньги. — В Сааре золота больше, чем на Севере снега, — вставляет Ришар, закладывая за губу табак. Мадлен пропускает его трёп мимо ушей. — Власть и деньги, — повторяет она с саркастичной усмешкой. — Это как сводить искусство битвы к защите и нападению. Ну же, Бьёрклунд, ты выше этого. — Не выше. Не ниже. Ровно здесь, — он проводит ребром ладони по своему горлу: сыт, мол. — Любая битва — это защита и нападение. Нападение и защита. — У нас тут не урок философии, — огрызается Мадлен. — Ты сколько в Щите служил? Полгода? Наверняка слышал, как во дворце называют ахшада. «Меценат войны». Припоминаешь? — Мадлен не дожидается ответного кивка. — Потому что все войны к югу от Хребтов и к западу от Сухого моря ведутся за его счёт. Все набеги на границы Риетта оплачиваются из его казны. Пока Джайгир-ахшад жив, в Кюэре будет рабство, а в Эредокии нищета. Сааре сейчас что мешок золота, а ахшад — кулак, сжимающий горловину. Убрать его — и всё рассыпется, а на звон монет сбежится вся округа. Каждому по золотому — все волки сыты, а овцы… Но мы же не пастухи, так, Йорген? Не нам считать овец. Она замолкает, цепко, внимательно вглядываясь в выражение его лица. Получилось ли достучаться?.. Не найдя ответа в его скупой мимике, Мадлен продолжает: — Никто из его сыновей не сможет удержать власть: слишком многое сейчас завязано на Джайгире. Разруби этот узел, Бьёрклунд. Войди в историю как освободитель, как змеегуб, как миротворец… — Мадлен не видит отклика и меняет тактику: — Или к чёрту историю, м? Сделай это, потому что так будет правильно. Ты просил меня пощадить рабыню. Теперь ты можешь пощадить их всех: нужно только… — Много слов, Мадди. Ни о чём, — он прерывает её. Решительно, но без грубости. И то ли от отголоска какой-то мягкой насмешки в его голосе, то ли от этого неожиданного тёплого прозвища, Мадлен вдруг кажется, что дело всей её жизни действительно пустое, «ни о чём». Кулаки и золото, узлы и змеи… Всё оно далёкое, ненастоящее — чернила на страницах учебника истории. Но вот мужчина перед ней — он реальный, он здесь, он что-то значит. Наложник выходит из озера и принимается одеваться. Наваждение отпускает Мадлен, сорванное порывом ветра, как шёлковый платок с лица, как неуловимый запах снега в начале весны. И она вдруг понимает, как глупо просчиталась, говоря с Йоргеном как с простолюдином («Деньги!»), как с мужчиной («Слава!»), как с северянином («Гордость!»), как с героем («Подвиг!»). Она видит правду в его глазах, серых, талых, цвета зимнего неба в проруби. Она видит там сталь, и смерть, и отчаянное движение вперёд — она видит там войну. Прежде всего Бьёрклунд — солдат. И нужно говорить с ним, как с солдатом. — Ты отправляешься в саарский гарем. Делаешь всё, чтобы убить ахшада. Это приказ, — чеканит она и встаёт, скрываясь в зарослях. Слышит, как чертыхается Ришар и как Бьёрклунд, не издав ни звука, идёт за ней. Он понял. Всё понял ещё до того, как поняла она. И ждал терпеливо, пока она подберёт ключ к двери, которая и не была заперта. Всё в нём открыто, всё выстужено, разграблено. Мадлен запрещает себе думать об этом. Бьёрклунд всего лишь солдат. Разменная монета. Выжил на той войне — так погибнет на следующей. Или на этой, скрытой, тихой, почти интимной, как шёпот кинжала у горла. Бьёрклунд — солдат, и ему хватает ума не забывать об этом. Пора бы и ей вспомнить, кто она. У них есть два часа, пока дюжину наложников не уведут обратно к каравану. Час они потратят на подготовку, час — на выбор цели и подмену. Потом она избавится от мальчишки, которого заменит Бьёрклунд. А после — от мыслей о северянине и гнили в сердце, которое следовало оставить дома. Которое следовало скормить крысам в той подворотне, где её нашёл Капитан.