Другие песни

Йорген повидал немало крепостей и фортов. Некоторые из них прочно врастали в каменистые утёсы, как гнёзда исполинских грифов. Другие оглыбистой короной венчали лысые головы холмов. Надёжные, крепкие, честные. Совсем иначе построен императорский дворец в Жардо — расфуфыренный, напудренный штукатуркой, увешанный позолоченными рюшами балконов… Он всегда казался Йоргену нелепым. И сейчас, глядя на мраморные стены Кёпю-Бахри, нелепость дворца в Жардо лишь сильнее утрамбовывается в воспоминаниях Йоргена. Кёпю-Бахре не похож ни на один дворец, ни на один замок, ни на один форт, виденный Йоргеном. В нём нет ничего от строгой практичности северных крепостей, нет хищных остроконечных башен кюэрских стен, нет приземистой, громоздкой тяжести риеттских провинций и бесполезной вычурности столицы Империи. «Морская пена», — вспоминает Йорген перевод и думает, что да, он не назвал бы его иначе. Белоснежные завитки балконов, игривые барашки крыш, лазурные витражи придают растёкшемуся по полуострову дворцу ажурную лёгкость, но от крепких стен, гребнем волны поднимающихся к утёсу, веет стихийной силой, необузданной мощью девятого вала. — Ух ты!.. — тихо вздыхает Эмель, приподнимаясь в седле, чтобы выглянуть из-за плеча Йоргена. Едва они пересекли границу Сааре, паланкины сменили на лошадей — здесь наложникам не запрещалось показываться на глаза простому люду. Большинство парней ехали в двухместных кибитках, но вчера Йорген договорился с кюэрским стражем — три дня подкупа фруктами не прошли даром, — и ему разрешили покатать Эмеля верхом на верблюде, два десятка которых везли в подарок ахшаду вместе с наложниками для его сына. Поначалу Йорген думал, что его боязливый крольчонок испугается высоты и тряски, но Эмелю так понравилось, что он отказывался слезать, пока Йорген не заявил, что отбил себе зад и дальше не поедет. Сегодня с утра, впрочем, снова пришлось лезть на своенравное животное — Эмель с самого утра пружинил от предвкушения… — Он такой большой! — Ты эти фразочки для ахше прибереги, — хихикает Мино, выглядывая из своей кибитки. За неделю пути Эмель так и не привык к его вульгарным намёкам, а потому стыдливо отворачивается, пряча лицо у Йоргена между лопаток. — Смотри, — отвлекает его Йорген, — сейчас будем проезжать порт. Сапфировый залив с главным торговым портом Сааре и впрямь завораживает Эмеля настолько, что тот забывает о волнении перед представлением ахше, из-за которого нормально не спал уже несколько ночей. Он тычет пальцем в корабли и заваливает Йоргена вопросами быстрее, чем тот успевает на них отвечать. Его интересует всё: названия судов, их устройство, работа моряков… Раньше Север славился своим флотом, да и пятнадцать лет армейской жизни принесли свои плоды, но Йорген никогда не служил на море, так что часто ему приходится лишь пожимать плечами с честным: «Такого не знаю», «Точно не скажу». Иногда ответы подхватывает Мино, сыпля похабными шуточками про портовых шлюх и небылицами о русалках и морских змеях. — А это что? — Эмель указывает на величавый трёхмачтовый корабль с дюжиной парусов. — Баркентина. — А вон там? — Галеон. — А ты плавал на таком? — Нет. — А сделаешь? — Сделаю, — подумав, кивает Йорген. Когда на второй день их совместного путешествия узлы для учения кончились, Йорген ляпнул сдуру, что вырежет мальчишке корабль из дерева, если тот раздобудет древесину, нож и тряпку на паруса. Он и не думал, что Эмель притащит всё необходимое уже к следующему вечеру, с надеждой глядя на него своими чёрнющими глазищами. Дни в паланкинах тянулись бесконечно, заняться было нечем, и под конец недели Йорген вырезал ему целый флот. Пальцы быстро вспомнили дело, и после первой кривенькой шхуны коллекция мальчишки пополнилась двумя баркасами и одной остроносой тартаной — Йорген остался особенно ей доволен, такой изящной она получилась, ладной. От безделья к их занятию подключились и другие парни: кто вышил на чёрном платке пиратские черепа и кости, смастерив флаг, кто соорудил из вишнёвых черенков колченогих моряков, кто расписал борта угольной подводкой для глаз… Они минуют порт и въезжают во внешний двор сквозь тяжёлые ворота крепостных стен, и Йорген одобряюще хмыкает, оценивая расположение дозорных башен и бойниц. Не хотел бы он оказаться у этих стен с осадой, но защищаться в них было бы сказкой… Ни один риеттский замок не простоял бы так долго, как Кёпю-Бахре. Всё ближе и ближе момент истины: кого же выберет ахше в свой гарем? И Йорген думает, что принц будет глупцом, если не возьмёт их всех, этих открытых, восторженных, не запятнанных кровью мальчишек. Если отправит их обратно в рабство, не дав шанса на другую жизнь. Может, за эту неделю он и научил их каким житейским премудростям: как огонь разводить, как кулак сжимать, бить в нос и парировать выпад с ножом, как удить рыбу и ставить палатку — все эти нехитрые мелочи, на которые стражники смотрели сквозь пальцы, забавляясь их вознёй у шатра. Но его ребята научили его куда более полезным для миссии вещам: как устроен гарем и саарский двор, какие слухи ходят об ахшаде и его сыновьях. Они даже начали учить его саарскому языку и вымочили его колтуны в розовом масле. Теперь Йорген понимает их желание попасть в гарем принца — то, что в первый день показалось ему блажью. В Сааре нет рабства и, пусть они всё ещё останутся невольниками в чужом дворце, дверцы этой золотой клетки для них так или иначе откроются, а у роскошной, но всё же каторги есть свой срок. Девять лет — вот сколько они будут обязаны отбыть в гареме ахше, где им дадут образование и будут платить четырежды в год на приданое. После им найдут достойных жён, а наложницам — мужей, а самые удачливые и способные найдут для себя призвание во дворце, останутся служить ахше. Вскоре им с Эмелем приходится спешиться и вернуться в кибитки, а после начинается череда досмотров, витиеватых коридоров, тайных ходов. Когда они наконец добираются до Жемчужного павильона — отдалённой части Кёпю-Бахре, где живёт младший сын ахшада со своим гаремом, — солнце уже барахтается в заливе, окрашивая волны, облака и молочную белизну дворцовых стен в сочный персиковый, а у Йоргена рот наполняется слюной, и он достаёт из кармана просторных шаровар два абрикоса. Один кидает Эмелю, но тот слишком нервничает, чтобы есть. Йорген как-то стоял в карауле имперского дворца в Жардо и теперь с любопытством сравнивает внутреннее убранство двух каменных сердец совершенно разных дворцов. Там, где в Риетте в коридорах висели бы гобелены и картины, в Сааре — зелень и небо, выглядывающее сквозь арочные своды. Дверей, особенно тяжёлых, дубовых, мало, на их месте высокие узкие проходы, завешенные летящей тканью. Йорген отмечает, что во дворце вообще удивительно мало стен, и всё больше ажурных галерей, под крышами которых не укрыться от солнца, но можно насладиться свежим воздухом, видом на цветущие сады, мраморные фонтаны, беседки и бассейны… В мире нет страны богаче Сааре, но именно здесь, в отличие от пышной роскоши императорского дворца Риетта, богатство небрежно отброшено в сторону: здесь золото — солнце, растекающееся закатом по ступеням, здесь рубинами в садовом фонтане плавают сочные ягоды черешни, здесь серебряные подносы не висят украшениями на стенах, а плывут по проходам на головах служанок, усыпанные сладостями и фруктами так, что и серебра-то не видно. Ещё через несколько минут Йорген понимает, почему павильон зовётся жемчужным: под их ногами выстилается перламутровая мозаика с цветочным узором. Столь искусная, что по ней и ступать не хочется, но стража шагает вперёд, не задумываясь, мимо неторопливо прогуливаются слуги, о чём-то щебеча на звонком, журчащем саарском. — Когда же мы уже дойдём до гарема?.. — бормочет один из наложников, Хаден, и стражник, посмеиваясь, отвечает ему на ломанном кюэрском: — О чём ты, сладкий? Мы уже минут десять по нему идём. И Йорген понимает, что до этого момента ничего, совершенно ничего не знал о Сааре. — А девчонки-то явно не скучают… — елейно пропевает Мино, и Йорген провожает его взгляд своим: в тени одной из заваленных подушками беседок темнокожая девушка с копной смолистых кудряшек целует в шею рыжую хохотушку. Неподалёку от них безмолвным изваянием стоит стражник, и рыжая, то воркуя, то заливаясь смехом, всё пытается зачем-то приманить его свежими фруктами и кувшином с вином. На них свободные летящие шелка, ноги и руки унизаны браслетами, затейливыми цепочками, узором поднимающимися вверх по запястью, к плечам. Ошибки быть не может — наложницы. Ещё троих Йорген замечает у бассейна: девушки втирают в кожу какие-то масла, тяжёлый аромат которых доносится и до их нестройной колонны. Ещё четверо, смеясь, выбегают из соседнего здания, неся с собой ворох костюмов и масок. Из узкой башни напротив слышится лёгкая мелодия, не знакомая Йоргену ни мотивом, ни инструментом. Наконец стражники останавливаются, и к ним подходят две девушки, что-то говорят на саарском, при этом бесстыже разглядывая парней, с жадным любопытством выцепляя взглядами новые лица. Перешёптываются, хихикают. — Они сказали, что сейчас к нам подойдёт какая-то Кадифь, — переводит Эмель, и Йорген благодарно кивает. С изучением саарского надо будет поспешить… Благодаря ребятам Йорген знает, что в отличие от Кюэра, где гаремами заправляют евнухи, Сааре давно отказалась от этой традиции, и забота о наложницах ложится на плечи первой жены ахшада или ахше. Но младший принц не женат, а значит, Кадифь, похоже, просто наложница, у которой больше всех опыта или доверия господина. Когда, резко отбросив занавесь, из здания у фонтана к ним направляется девушка, Йорген сразу понимает: это она. Чувствуется в её уверенном быстром шаге, в проницательном взгляде, которым она окидывает новоприбывших, в коротком кивке, которым приветствует стражу. Высокая и статная, она становится напротив них, подбоченясь, и солдат в Йоргене хочет вытянуться по стойке смирно. Чем-то она напоминает ему риеттских знатных дам, но в ней нет той чванливой жеманности, зато есть что-то от рыночных торговок — цепкий взгляд, деятельная хватка. Говорит она быстро, но не с суетливой спешностью, а с чёткой, деловитой практичностью загруженного делами человека. Её саарский чистый, без примесей акцента — значит, местная. Это выдаёт и её смуглая кожа, тёмные волосы и тонкий нос с горбинкой. Йорген понятия не имеет, о чём она говорит, лишь вылавливает из речи пару коротких знакомых слов: «ахше», «вы», «он», «я»… Задержавшись взглядом на нём и на нескольких других парнях, она повторяет на уверенном кюэрском: — Меня зовут Кадифь-шаде, я отвечаю здесь за девочек, а теперь и за вас. Ахше занят и не станет вас встречать, но он доверяет мне, а я знаю его вкусы, так что отбор проведём прямо здесь и сейчас. Кого выберу — идёте за мной, покажу вам комнаты. Остальные могут воспользоваться гостеприимством Шемера-ахше и переночевать в гостевых покоях Жемчужного павильона, чтобы завтра отправиться в обратный путь. Закончив, она окидывает их всех строгим взглядом, а потом подходит ближе, к первому из наложников, осматривает его внимательно, но скоро. — Нет, — коротко отрезает она и идёт к следующему. Йорген замечает, как рядом вздрагивает, съёживаясь, Эмель, и сам расправляет плечи. Если она сейчас забракует его после минутного осмотра — он уедет из Сааре, не выполнив задания. Подведёт Мадлен и Риеттскую Империю вместе с ней. Не то что к ахшаду не приблизится — даже сына его краем глаза не увидит. — Да. Нет. Да. Хотя… Ладно, — она резкими, точными жестами, будто смахивает пыль или рубит мясо, решает их судьбы, отправляя одних парней за свою спину, других — к стражникам. Спустя ещё один отказ и одно одобрение Йорген улавливает закономерность: «годными» признаются крепкие, атлетичные юноши, а хрупкие и утончённые отправляются в «брак». Когда дело доходит до Мино, Кадифь медлит. Он встречает её взгляд с наглой, лукавой усмешкой, вздёргивает подбородок, и она, уж было отмахнувшись от него, всё же даёт добро. Его получает и Йорген, хотя она и похлопывает его по щеке с критическим цоканьем, намекая на недельную щетину, грозящуюся вот-вот превратиться в бороду. В шатре ни у кого не нашлось бритвы: другие наложники удаляли волосы с лица какими-то дикими для Йоргена способами, с щипцами, лимоном, мёдом, тягучим, как нагретый сургуч, воском… Смеялись над ним, воякой со шрамами, когда он отнекивался от пыток. С головы Эмеля Кадифь бесцеремонно сдёргивает платок — и Йорген впервые видит его без рахедже. У него мелкие, плавные черты лица, россыпь веснушек на смуглом лице, короткие каштановые вихры, едва прикрывающие торчащие уши, остриженный затылок. Его губы дрожат, и он закусывает щёку, когда наложница решительно рубит: — Нет. Йорген рефлекторно подхватывает мальчишку под локоть, когда у того подгибаются колени, и встряхивает, ставя на ноги. — Нет, — повторяет он по-саарски, угловато, но твёрдо, и Кадифь оборачивается на него, выгибая тонкую бровь. — Он, — Йорген кивает на мальчишку, — да. На этом его убогий саарский оказывается исчерпан, но он заполняет пробелы красноречивым взглядом. Кадифь, похоже, сжаливается над ним, потому что отвечает на кюэрском: — Он ещё ребёнок. Что ахше с ним делать? — А что делают с детьми? — ровно отзывается Йорген. — Не знаю, что делают с детьми у тебя на Севере или у них в Кюэре, — тянет Кадифь, и её лицо искажает презрительная гримаса. — Но в Сааре детей заботливо растят, а не заковывают в цепи и дарят принцам. — Мы в Сааре, — кивает Йорген. — Он ребёнок. Заботься. Расти. С губ Кадифь срывается удивлённый смешок. Она складывает руки на груди, переводя взгляд с Эмеля на Йоргена и обратно. — Это гарем, а не сиротский приют, — замечает она. — Я не могу дать кров каждому беспризорнику Кюэра. — Каждому не прошу. Кадифь отвешивает ему чугунный взгляд из-под сведённых бровей. — Ахше он без надобности. Какая от него польза? — А какая польза твоему ахше от всех этих девиц вокруг? — Йорген подбородком указывает на стайку наложниц, собравшихся вокруг, чтобы поглазеть на новеньких. Он знает, что его слова дерзки и ему не по чину, а потому произносит их спокойно, без вызова, почти мягко. — Шаде, — добавляет с почтительным кивком её звание главной, будто с прошением о дне отпуска пришёл к командиру. Кадифь хмыкает, задумчиво постукивая пальцами по сгибу локтя. — Пусть остаётся, — решает она в конце концов, и Йорген чувствует, как пальцы Эмеля сжимаются на его предплечье. — Но если ахше не захочет ребёнка в своём гареме, отправлю к слугам, будет убирать покои и готовить еду, — с грозным прищуром добавляет наложница, и Эмель торопливо кивает. — Сможешь? — Научится, — отвечает Йорген за потерявшего голос мальчишку. — Способный. Кадифь фыркает и идёт дальше, отсылая назад в Кюэр ещё двоих. Когда она заканчивает свой отсев, из дюжины наложников остаётся половина — и поредевший отряд отправляется за ней, вглубь гарема через цветущий сад, с деревьев которого свисают налитые соком плоды. Она показывает им их покои, библиотеку, театр, музыкальную школу. Пруды с пёстрыми рыбёшками и зверинец. Бесчисленные бассейны и фонтаны, беседки с видом на залив, бани, залы и трапезные. По пути они встречают других наложниц, стражей и слуг, но ахше так и не выходит поприветствовать их. — Южный хаммам в вашем распоряжении, — говорит Кадифь, кивая на мраморную баню, окутанную ароматным туманом — Йорген прежде таких не видел. — Ужин подают в главный зал после заката — вы уже пропустили, но я пошлю служанок на кухню, они принесут вам поесть. Утром приглашу в библиотеку учителя для тех, кто ещё не знает саарского, — она кидает недовольный взгляд на Йоргена через плечо. — Во сколько подъём? — интересуется он и слышит, как Мино сзади прыскает смехом. — С петухами, — хихикает незнакомая наложница, и её подруга смешливо отзывается: — Ой, нет, с павлинами! — Отставить, солдатик. Вольно, — мурлычет первая и томно прижимается к руке Йоргена грудью. — Но специально для тебя я могу позвонить в колокол… Правда, раньше полудня я не встану, не проси. Она говорит с ним на риеттском, и Йорген чувствует, как от постоянной смены языков начинает гудеть голова. — Ай-ай, Жаннетт, разве ты не знаешь, что в его колокол может звонить только ахше?.. — цокает на неё подруга, и они, смеясь, отскакивают от Кадифь, которая уже замахивается, чтобы шлёпнуть их по ягодицам. — Идите с глаз моих, — устало вздыхает главная наложница, а потом оборачивается на парней и добавляет: — И вы тоже. Возникнут вопросы — запомните, чтобы завтра меня ими не донимать. И зарубите себе на носу, — с опасным прищуром наказывает она, — если обрюхатите кого-то из моих девочек — набью глотку камнями и сброшу в залив. Я не шучу, поняли? Парни кивают, и только Мино капризно цокает: «Да не больно-то хотелось…» И Кадифь уходит, вылавливая по пути служанок и раздавая им указания. — Ну что ж, — неловко выдыхает Хаден. В его голосе слышится взволнованная улыбка. — Добро пожаловать в Сааре, да? «Добро пожаловать в Сааре, — думает Йорген, окидывая растерянным взглядом мраморные стены дворца, лунным светом сияющие под ночным небом. — Делай что должен. Помни, где север. Возвращайся до…» Он не успевает закончить свою безмолвную молитву — с мысли его сбивает Эмель, вдруг кинувшийся на него, обвивший хилыми ручонками, шмыгающий в грудь. — Спасибо, спасибо, спасибо… — неразборчиво бормочет он, чередуя слова со всхлипами. Йорген опускает тяжёлую ладонь на мягкие вихры на макушке. — Это ты завтра скажешь Кадифь-шаде, — говорит он. — Но она… злая такая, — ойкает Эмель. — Я злее. — Неправда, — смеётся он, вытирая нос рукавом, и Йорген невольно вспоминает самый первый их разговор. Прошла всего неделя, а кажется… — Правда-правда, — серьёзно заверяет он. — Всех на свете злее. А потом поднимает голову и вдруг ловит на себе рассеянный, затуманенный взгляд. Издали да при свете луны он не может различить ни их цвета, ни чувств за ними, но что-то в них цепляет его под рёбра, как гарпун, и тянет из привычных вод. Принц Сааре смотрит на него из окна напротив и медленно, смазанно, будто пьяный, поднимает чашу. На его губах играет лёгкая, как просвистевшая у виска стрела, улыбка, когда он чокается с воздухом, будто пьёт за него. До дна.