Другие песни

Когда бывший хозяин Мино — старый и жирный кюэрский хер — сообщил, что продаёт его, первое, что спросил Мино, было: «За сколько?» И когда маслянистое и потное лицо одного из влиятельнейших людей столицы расплылось в мечтательном: «За обещание», Мино понял, что дворец его нового господина будет больше, гарем — красивее, и даже золото его будет сверкать чище и ярче. Ещё он понял, что кровь в его жилах будет голубой, вот только не догадался, что ещё она будет саарской. Так стало известно, что его отправляют к саарскому принцу, но оставался вопрос: к какому из? О старшем из сыновей ахшада кюэрский хозяин Мино всегда отзывался пренебрежительно: «Он разорит казну», — говорил он. Или: «Одного страха не хватит, чтобы удержать власть в Сааре. Его не уважают — только боятся». Служить тирану Мино не прельщало, но Гаттар-ахшеде всё же был наследным принцем, да и, если верить слухам, хорош собой: его мать была первой красавицей Сааре, женщиной из старинного знатного рода, с которой ахшад был помолвлен с самого рождения. Матерью Мераба-ахше, среднего сына, была полоумная ведьма. Вторая жена короля, в прошлом — одна из его наложниц, она поднялась до небывалых высот за считанные месяцы, а потом также стремительно исчезла. Одни говорили, Джайгир-ахшад запер её в башне, другие — что он связал её и бросил в залив, третьи верили, что она обратилась в змею и до сих пор ползает меж стен Кёпю-Бахри… Мино на эти россказни безразлично хмыкал: «С глаз долой — из сердца вон». Так или иначе, её фигура исчезла с доски. Однако сын её остался при дворе. О Мерабе-ахше говорили мало — он, казалось, никому не был особо интересен. Многочисленные болезни в детстве измотали его, и он не прославился никакими подвигами. Из-за тёмной истории с матерью, ахшад, должно быть, не слишком его любил, а потому и к власти не подпускал: Мераб-ахше не отправлялся в путешествия с дипломатическими миссиями, не возглавлял знаменитых походов, не инициировал никаких личных проектов в Сааре. К тому же, говорили, он был похож на жабу и рядом со своими красавицами-жёнами смотрелся особенно невыгодно. И, конечно же, был Шемер-ахше, младший сын короля. Он воплощал всё, о чём Сааре могла мечтать. Интеллигентный и любознательный, он приглашал в Айе-Халиджи учёных со всего света. Чувственный и страстный, он покровительствовал поэтам и художникам и даже сам сочинял стихи. Ему не было равных в обращении с саблей, не было соперников на коне. Он был достаточно мягок (и красив, о, как он был красив), чтобы мгновенно располагать к себе и простой люд, и высокопоставленных послов, наносящих визиты саарской столице. Но был он и храбр, и твёрд, чтобы сражаться на войне. С самого детства Шемер-ахше купался в отцовской любви: ему не было и десяти, когда Джайгир-ахшад объявил, что хочет видеть его своим преемником. Хотя мать младшего принца никогда и не была законной женой ахшада, ни для кого не было секретом, что она была любимейшей из его наложниц. Когда она в расцвете сил вдруг зачахла за считанные дни от сердечной болезни, саарский король объявил недельный траур, а на его исходе начал строительство маяка Шеаде ас Хёи — «Память о доме», видного из окон королевского дворца, видного и всем, кто подплывал к Сааре с востока. Его называли чудом зодчества, его мечтали запечатлеть на своих холстах тысячи художников, о нём писали поэмы… Мино, впрочем, никогда не понимал этой всеобщей одержимости каким-то маяком. Светит — и пусть себе светит. Если что и казалось ему чудом, так это возможность попасть к Шемеру-ахше, пусть он и лишился титула наследника, совершенно неожиданно исчезнув из историй, долетавших до Кюэра из Сааре. И даже сейчас, проведя в гареме принца месяц и не узнав в нём героя громких слухов и тихих вздохов влюблённых девиц, Мино всё ещё считает, что ему повезло. Как бы то ни было, Шемер-ахше — хороший господин. Он щедро платит, не бранит слуг, не принуждает и не бьёт наложниц. Он даёт им свободу гулять где вздумается и заниматься тем, к чему лежит сердце. Да, он глубоко несчастен, но в несчастье своём не жесток к другим. Да, он беспробудно пьянствует, но дурман не пробуждает в нём буйства, не лишает достоинства. К тому же он меняется. В последнее время в гареме только об этом и говорят: ахше явился на ужин! Ахше сидит у южного фонтана! Ахше наведывается в библиотеку! Ахше смотрит выступления в театре! «Ахше ищет свиданий с нашим северным мишкой, пытаясь убедить то ли его, то ли нас, то ли самого себя, что их с каждым днём всё более частые встречи всё более случайны», — кажется, так сказала недавно Алайя? Мино ухмыляется. Она умна, его рыжая подружка, но он ещё умнее. Ахше, конечно, действительно оказывается рядом с Йоргеном подозрительно часто и прицельно, но Мино вовсе не считает, что Шемер-ахше желает выдать это за случайность. Нет ведь, стоит хоть раз подслушать их разговоры, и станет понятно: ахше нравится дразнить их честного солдатика. Йорген прямолинеен и по-воински прост, но он неглуп. Знает, что ахше ищет с ним встреч. Ну а принц неглуп тем более и прекрасно осознаёт, что Йорген это знает. Ахше мог бы приказать, но не приказывает. Йорген мог бы не подчиняться, но подчиняется. Это какая-то игра, правила которой Мино пока не разгадал. Но у него уже есть догадки. А ещё… Ещё ахше пьёт вдвое меньше молочного шербета, чем прежде, если верить служанкам, заведующим кладовыми. А Мино частенько болтает с ними, собирая слухи. Некоторыми он делится с девочками за обедом, другие обменивает на секреты, а о третьих молчит, хороня их и присыпая землёй, как сажают семена, ожидая первых ростков. Он соберёт с них плоды позже. Но куда веселее, чем собирать сплетни у охочих до болтовни служанок, пытаться разговорить молчаливых стражников или окучивать вечно деловую и спешащую куда-то Кадифь. Мино как раз идёт заниматься последним, как вдруг замечает у северных ворот какую-то суету. Стражники открывают резные ворота, которые обычно закрыты — слуги перемещаются между павильонами другими ходами. Интересно. Мино юркает в ближайшую беседку и садится в тени, поглядывая на ворота. Человека, который заходит в Жемчужный павильон, сопровождает личная стража. На нём изящный кафтан тёмно-зелёного, как еловые иголки, цвета, расшитый шёлком и украшенный золотыми застёжками. Пальцы его унизаны перстнями с драгоценными камнями, а в волосы вплетены серебряные нити и цепочки с изумрудами — прямо как у Шемера-ахше, вот только юный господин предпочитает золото и рубины, да и волосы у него густые, с тяжёлыми кудрями, тёплого и сладкого, как топлёный шоколад, оттенка. А вот волосы неожиданного гостя темнее и тоньше, да и маслом блестят так, словно после лихорадки. Мераб-ахше. Наверняка это он. У него костлявое, землистого цвета лицо, покрытое испариной — он то и дело промакивает его платком. Узкие плечи, беспокойные пальцы, воспалённо-розоватая потрескавшаяся кожа вокруг чернющих глаз. Он не урод в привычном смысле слове — Мино видал типов и пострашнее, — не горбун и не карлик, но есть что-то отталкивающее в том, как не стыкуется его внешность с роскошью наряда, с элегантностью украшений. «С жабой они, конечно, перегнули, — думает Мино. — Суслик он, обряженный шелками». В его походке и осанке, однако, присутствует определённая стать и даже чудная для такого тела жеманность. Мино снимает с рук и ног браслеты, чтобы не бренчали при ходьбе, и незаметно следует за ахше. Тот направляется к личным покоям брата, и Мино, стороной обойдя оставленную у дверей стражу, проскальзывает к приоткрытому окну. Этот разговор ему просто необходимо услышать. Через минуту покои ахше покидают три наложницы: Руми, Марика и Лиада, но лишь Руми остаётся мяться у дверей, заламывая руки. Личная стража Мераба-ахше приветственно кивает ей, но она не обращает внимания. «Занятно, — хмыкает про себя Мино. — И что за дела у недалёкой пьянчужки могут быть со вторым сыном ахшада?..» Но эту мысль он оставляет на потом, приникая к окну и вслушиваясь в каждое слово. — Мера-а-аб? Ты в этот раз до срока… — слышится голос ахше. Он тянется лениво, но звенит весельем — господин уже порядком пьян. — В этом месяце решил разделаться с визитом поскорее? — Брат, — укоризненно вздыхает Мараба-ахше. — Ты же знаешь, что наши встречи не наказание для меня. Мне не в тягость видеться с тобой. Было бы у меня больше свободного времени, я бы целыми днями проводил его в твоей компании, но, сам понимаешь, дела… — Отец всё так же таскает тебя по советам и приёмам? — Мне только в радость участвовать в жизни Сааре, — он говорит мягко, стелет шёлком. В тоне его чувствуется улыбка, да и сам голос Мераба-ахше оказывается на удивление приятным, переливчатым, как рассветные блики в водах залива. Если бы Мино не видел его прежде, а лишь слышал, то воображение дорисовало бы милейшую картинку. — Захочешь — я и за тебя замолвлю словечко, отец будет счастлив снова посвятить тебя в дела государства. Твои смелые идеи всегда оживляли заседания. Да и свежий взгляд никогда не повредит. Значит, Мераб-ахше вовсе не против возвращения младшего брата к государственным делам?.. Что-то не верится. А может, Кадифь ошибается насчёт него?.. — Оставь… — отмахивается Шемер-ахше. — Если бы отец действительно хотел меня видеть, явился бы сюда сам. Хотя бы раз за два года. — Он упрям, ты же знаешь. И занят. Повисает молчание, и Мино остаётся лишь гадать, что происходит в покоях. Но он представляет, как Шемер-ахше лежит на подушках, как всегда, вертя в пальцах чашу с шербетом. — Разумеется, — наконец осторожно начинает Мераб-ахше, — в первую очередь ты должен думать о своём здоровье. Жизнь в большом дворце тревожна и суетна, а тебе нужен покой. — Покоя у меня так много, что мы можем отправлять его торговыми судами в Риетт — слышал, там сейчас вспыхивают мятежи. Знаменитый покой Жемчужного павильона разлетится как горячие пирожки! Мы заработаем состояние! — смеётся Шемер-ахше. — Я вижу, ты в добром расположении духа, Шем, — тепло отзывается Мераб-ахше. — Осмелюсь надеяться… мой подарок поднимает тебе настроение? — Новые наложники? — уточняет ахше. — О, они действительно… разбавили мою скуку, если можно так сказать. Я будто бы наконец пробудился от долгого сна… И, представь себе, даже стал меньше пить! Запасы шербета, что ты принёс в прошлый раз, не иссякли ещё даже наполовину. — И правда прекрасные новости, — соглашается Мераб-ахше. Мино не слышит в его голосе фальши, но… Это «но» он уловить пока не может. Оно прячется на виду, как оставленная художником на перегруженном деталями полотне отсылка, некая шутка для близкого круга или тайный знак, но Мино не хватает ни знаний, ни умений разгадать её. — Знал бы ты, как отрадно их слышать. Я ведь беспокоюсь о тебе… — Да знаю, знаю… — Нет, Шемер, ты… Ты и представить не можешь, какой глубокий след в моём сердце оставил тот день, когда ты… прыгнул. Что-то во мне перевернулось и так и не встало на место. Я поклялся себе, что буду беречь тебя, что буду заботиться о своём младшем брате, пока ему не станет лучше. — Я больше не думаю о смерти, — отвечает Шемер-ахше. Раздражённо, торопливо, будто хочет скорее выскользнуть из ледяного капкана этого разговора. — Я был не в себе, уязвим и сломлен. Мой рассудок… помутился на минуту. — Эта минута едва не стоила тебе жизни, — с умоляющей горечью напоминает Мараб-ахше. — Тебе больно, Шемер, и в этой боли нет ничего постыдного. И если молочный шербет помогает справиться с ней… Послушай, никто не станет судить больного за то, что он принимает лекарство. Но, разумеется, если тебе полегчало и в лекарстве больше нет нужды, — добавляет он поспешно, — я буду счастлив вылить запасы в пролив. — Вылить?.. Нет, пока нет нужды… — неуверенно говорит ахше. Так тихо и дробно, что Мино едва разбирает его слова. — Ты уверен? Одно твоё слово — и я избавлюсь от каждого из кувшина, сожгу рецепт и отрежу повару язык. Шемер-ахше смеётся — удивлённо, будто не ждал от старшего брата такой горячей категоричности. — Почему бы тебе вместо этого не отдать рецепт и повара мне? Не придётся лишний раз тебя беспокоить, если мне вновь потребуется… лекарство. — Шем, — вздыхает Мераб-ахше, — мы уже сотню раз говорили об этом… Я должен знать, что ты не сорвёшься в беспамятство, что не потеряешь себя в сладком дурмане… Только так я смогу спать спокойно. — Да помню я, не начинай. Но ведь попытка не пытка, м? На этом разговор сворачивает в другое русло. Братья обмениваются новостями: Мераб-ахше рассказывает о письмах, что получает от сестёр, о Гаттаре-ахшеде и его разорительных скандальных выходках, о своих жёнах… Он говорит красиво, с какой-то ненавязчивой кротостью, грустной серьёзностью, а Шемер-ахше всё больше шутит: и над «самодовольными петухами», не годящимися в мужья их лебёдушкам-сёстрам, и над старшим братом, от выходок которого стремительно седеет их отец, и над тем, как уже ждёт не дождётся стать «дядюшкой Шемом». «У тебя две прекрасные жены, Мераб, а я всё ещё лишён удовольствия нянчить племяшек! Уж не поделиться ли с тобой моим замечательным подарком? Некоторые мальчишки в моём гареме, может, и твой интерес пробудят…» «Но не Йорген, ведь так? — с ухмылкой думает Мино. — Йоргена ты ему не предлагаешь». Когда разговор заканчивается и братья прощаются, Мино отходит от окна и идёт окольным путём к Руми, всё ещё караулящей двери. — Что тебе надо? — огрызается она — слишком растревоженная, чтобы выдавить из себя любезность. Её волосы в беспорядке, а глаза красны, как от бессонной ночи. — Что мне может быть надо от тебя? — фыркает Мино. — Я пришёл к Ассейну. Он весь день меня ждал, правда, щеночек? — он подходит к стоящему у стены стражнику — не из личной охраны Мераба-ахше, а к обычному постовому Жемчужного павильона. Гладит его по щеке, чешет под подбородком, и тот тает, заливаясь краской. — Всегда жду, — неровно выдыхает он, и Руми цыкает, отворачиваясь. Мино воркует со стражником, пока двери покоев ахше не открываются. — Мераб-ахше! — восклицает Мино и кланяется, не сводя благоговейного взгляда с принца. — Какая честь увидеть вас! Тот окидывает его удивлённым взглядом и медленно кивает. Губы его, сжатые в узкую линию, растягиваются в вежливую улыбку. — Я не сразу узнал вас, прошу прощения, — говорит Мино, делая шаг к ахше и протягивая руку, будто хочет притронуться к святыне, но в последний момент одёргивает себя, боясь, что недостоин. — Боюсь, ваши портреты к вам несправедливы… Увольте своего художника, нет, отрежьте ему руки! — с игривой улыбкой Мино взмахивает ресницами, томным жестом откидывая назад волосы. — В жизни вы совсем другой. — Благодарю, — после короткой, но озадаченной паузы, ахше принимает комплимент. — Сказать по правде, — Мино загадочно оглядывается по сторонам, а потом наклоняется к уху Мераба-ахше — он ниже его на добрую голову, — я теперь расстроен, что попал не в ваш гарем. Нет, вы не подумайте, ваш брат — прекраснейший господин, и я счастлив служить ему, но о вашем проницательном уме в Кюэре ходят легенды… — Вот как? — недоверчиво откликается ахше. — Конечно! — заверяет его Мино. — У нас так говорят о трёх сынах Сааре: один силён, как бык, второй умён, как слон, а третий красив, как павлин. Мино почти не лукавит. В Кюэре и впрямь есть расхожая шуточка о саарских принцах: «Один туп, как баран, другой уродлив, как жаба, а третий… ой, глядите, вон он полетел». Ахше задумчиво оглядывает Мино с ног до головы, и тот послушно красуется, вертясь и так, и эдак. — Как тебя зовут? — Мино, мой господин. На моём родном языке это значит «желанный», — добавляет он с интимным придыханием. — Но не будем обо мне. Скажите, ахше, вы пришли проведать брата? Как это внимательно и чутко с вашей стороны! Где бы был наш ахше без вашей заботы?.. Мераб-ахше чуть улыбается, и в его взгляде скользит понимание, на которое Мино отвечает заговорщицкой улыбкой, которую тут же прячет за невинным взмахом ресниц. — Ахше, позвольте… — встревает Руми, но Мераб жестом прерывает её, приказывая молчать. — Мино, говоришь, — кивает он. — Пойдём, прогуляешься со мной до ворот. — С удовольствием, господин, — мурчит Мино, следуя за ним. — Вы, должно быть, уже слышали радостные вести о том, что ваш брат приходит в себя? Мераб согласно хмыкает, и Мино продолжает, тоскливо вздыхая: — Бедняжка Руми! Ей теперь совершенно не с кем напиваться. Не хочу обсуждать её за спиной, но… Нет, всё же не стоит. Простите меня. — Продолжай, — приказывает ахше. — Раз вы настаиваете… Поверьте, я лишь беспокоюсь о несчастной! Наш ахше — человек сильной воли, ему не составит труда отказаться от пагубных привычек, но Руми… Молочный шербет совсем разжижил её мозги. Боюсь, она уже не сможет оправиться. — М-хм, — Мераб кивает, призывая закончить мысль. — Разумеется, — жалостливо говорит Мино, — Шемеру-ахше может навредить общение с ней. Или наскучить. «И ваша маленькая доносчица перестанет быть полезной», — Мино не нужно произносить этого вслух: ахше знает правила этой игры. — Ты прав, это весьма досадно, — качает головой Мераб-ахше. Сожаление в его голосе такое искреннее, что Мино хочется ему похлопать. — Мне жаль эту несчастную девочку, но в первую очередь я должен заботиться о благополучии брата. — Вы так добры. — Я лишь стараюсь быть хорошим братом. — Шемеру-ахше очень повезло с вами, — горячо поддерживает Мино. — И я понимаю, как это непросто… Заботиться о нём, когда на ваших плечах лежит ответственность за Сааре. Он здесь, а вы в большом дворце творите историю… — Это действительно трудно. У меня не всегда получается навещать его так часто, как хотелось бы, — он замолкает, и Мино терпеливо ждёт: ну давай же, давай… — Мино, скажи, я могу попросить тебя об услуге? А вот и оно. — Конечно, ахше. — Быть может, ты будешь иногда посылать мне весточки? Ничего особенного, лишь крохи утешения для беспокойного сердца старшего брата. Как поживает Шемер, как себя чувствует, не случилось ли чего, что может пошатнуть его душевное равновесие… Ведь если молочный шербет перестанет заглушать его боль, она может стать невыносимой. Я не хочу, чтобы он снова навредил себе. — Никто этого не хочет, поверьте! — И, думаю, будет лучше оставить это между нами, согласен? Гордость Шемера, боюсь, всё ещё слишком хрупка… Я не хочу задеть её своей навязчивой опекой. Лишь приглядеть издалека. Убедиться, что он в порядке. — Я понимаю, ахше, — Мино прикладывает руку к груди. — Ваше великодушие воистину впечатляет. — Рад, что мои скромные чувства отозвались в твоём добром сердце, Мино, — говорит Мераб. — Буду ждать вестей. Они подходят к северным воротам и прощаются. Мино провожает его взглядом и кокетливо машет ручкой, когда Мераб-ахше оглядывается. Это будет… занятно. Весьма занятно. — Ты что задумал, а, гадёныш? — шипение Кадифь застаёт его врасплох, и Мино вздрагивает и ойкает, когда наложница хватает его за ухо и тянет прочь от ворот. — О чём вы говорили с ахше? Что ты ему наплёл? — Пусти, ведьма драная! — причитает Мино, хныча и отбиваясь. Отскакивая от взбешённой наложницы, он трёт своё бедное ухо, прожигая её взглядом. — Мы всего лишь обсуждали здоровье нашего дорогого ахше. — А с каких это пор его здоровье — твоя забота? — Вообще-то, это наше общее бремя, бесчувственная ты гарпия! — цокает он. — Я так обеспокоен самочувствием господина, что ночами не сплю… — Да ты до обеда дрыхнешь! — Потому что до рассвета молюсь о здоровье ахше! — Я сейчас тебе молельник твой так укорочу, что и боги не признают, — рычит она, угрожающе надвигаясь на Мино. — А ну выкладывай всё. Живо. — Ах, Кадифь, Кадифь… — устало вздыхает он. — Но так ведь будет совсем неинтересно! Впрочем, разве что из большой к тебе любви… — Ха! Он берёт её под локоток и ведёт к фонтану. Наложница брезгливо косится на его руку, но ворчливо идёт следом. — Уже весь дворец в курсе, что ты ненавидишь Мераба-ахше… — издалека начинает он, и Кадифь надменно фыркает, вздёргивая подбородок. — Но проблема в том, моя дорогая голубушка, что наш ахше его любит. Сегодня я в этом убедился. И мы, хоть ты убейся, никак не изменим этого. Чувства господина попросту вне нашей власти. Так почему бы нам не сосредоточиться на том, что в нашей?.. — Не нравится мне, к чему ты клонишь… — Я всего лишь говорю, что времена меняются, Кадифь, — он пожимает плечами, мечтательно глядя вдаль. — Ты ведь веришь в нашего ахше? — Что за вопросы? — оскорбляется она. — Конечно, веришь, — отвечает за неё Мино. — Твои девять лет служения уже давно истекли, так? Но ты осталась с ним. Не вышла замуж, не покинула гарем, не упорхнула навстречу прекрасной новой жизни, хотя, уверен, ахше бы позаботился о том, чтобы ты в ней ни в чём не нуждалась. Потому что ты его любишь. — Это не то, что ты себе напридумывал, — сухо обрубает она. — Я и не свожу твои чувства к ахше к банальной любви женщины к мужчине. Но не отрицай: он дорог тебе. Более того, ты веришь в него. — Как и все мы. — Ну-у-у, так далеко я бы не замахивался, но… Допустим, — кивает Мино. — И ты должна понимать, что случится, если тот бойкий любознательный юноша с горящими глазами, которого ты помнишь, вернётся. Если золотой принц Сааре вернётся более сильным, чем прежде. Если он восстанет из пепла, закалённый болью, но вновь готовый надеяться и дарить эту надежду миру… — патетично распаляется Мино, однако не выдерживает собственного драматизма и смеётся, хитро поглядывая на Кадифь. — Красивая история, а? Так вот, как думаешь, уступит ли ему нагретое место у задницы ахшада средний его сыночек, впервые получивший благосклонность отца? Или, быть может, прославленный своим смиренным нравом и природной мягкостью старший сын с радостью отдаст титул наследника нашему ахше? Кадифь смотрит на него строго, упирает руки в бока. — Кем ты себя возомнил? — с холодным заточенным гневом спрашивает она. — Так снисходительно рассуждаешь об ахше, словно он беспомощный ребёнок, неспособный разглядеть очевидного. Ведёшь свои игры за его спиной. Сговариваешься с его братом. Не многое ли на себя берёшь, мальчик? Они подходят к балкону, и Мино опирается на него, щурясь от палящего солнца. Ветер доносит до дворца солёный запах моря, по пути приправив его ароматами цветущих деревьев и духмяных фруктов. Прогретого песка и эфирных масел. И перемен, перемен, перемен со стороны севера… Мино усмехается. — Что ты думаешь о нашем Йоргене, шаде? — Не переводи тему. — И не думал, — пожимает плечами Мино. — Так что? Какое твоё мнение? — Он нравится ахше, — уклончиво отвечает наложница. — И? — Он порядочный человек. — Он такой, — соглашается Мино елейно, перламутрово. — Я прежде не встречал похожих на него. В нём есть что-то… Что-то вроде маяка, — он смотрит вдаль — туда, где на берегу виднеется величественный и скорбный силуэт Шеаде ас Хёи. «Память о доме». — Он всегда знает, куда направлять корабль, понимаешь? Чувствует это, будто видит далёкий свет, который указывает ему верный путь. И я хотел бы понять… — …каково это? — понятливо выдыхает Кадифь. Мино кивает. — Я не обманываю себя: во мне нет этого света, шаде, — он пожимает плечами. — И я не укажу нашему ахше путь домой. Но я кое-что смыслю в подводных камнях, — он улыбается тенью: таинственной, невесомой. — И, быть может, помогу ему составить их карту. Кадифь долго раздумывает над его словами. Её брови то хмурятся, то вздрагивают в сомнениях, но в конце концов её лицо разглаживается, как парус, наконец словивший поток ветра. — Мне всё ещё это не нравится, — властно и хлёстко, как воспитательная плеть, она рассекает доверительную тишину между ними. — И я расскажу всё ахше, если придётся. Но до тех пор… И только до тех пор, пока это не вредит его положению, Мино, — она тычет пальцем в его грудь, и он закатывает глаза, — я не буду тебе мешать. Он посылает ей воздушный поцелуй и уворачивается, когда она пытается шлёпнуть его по губам. — И ты должен держать меня в курсе! — А это обязательно?.. — капризно канючит он. — Ты ведь так занята, многоуважаемая шаде, я не посмею тебя отвлекать… — Не беспокойся: для того чтобы скормить твою смазливую мордашку свиньям, у меня всегда найдётся время. — Ах, Кадифь-шаде так жестока, так груба… И откуда её приволокли в гарем ахше? Неужто подобрали в харчевне, где она вытирала полы расквашенными физиономиями обнаглевших клиентов? — причитает он, горестно качая головой. — Или её отыскали в мясной лавке, где она разделывала туши невинных ягняточек? — Это ты-то невинный ягнёночек? — она чёрство, коротко смеётся, будто у неё совершенно нет времени на такую дурость, как сочное беззаботное веселье. — Прочь с глаз моих! Кыш, кыш! Сил нет… Мино подмигивает ей и убегает, решая не испытывать судьбу. Оказавшись на безопасном расстоянии, он переходит на неторопливый шаг, прогуливается по гарему, прячась от жестокого солнца под крышами галерей, под навесами беседок и сенью деревьев. От мрамора под ногами исходит плотный жар, и даже вода в неустанно журчащих фонтанах, кажется, готова вскипеть. Маревом над камнями плавится воздух. Но ему легко, и свежо, и ясно-ясно на душе. Он проходит мимо Алайи и Нотт, милующихся у бассейна. Мимо Хадена и Сулейки, потягивающих кальян в зале, закусывающих сладкий дым лимонными дольками. Мимо Руми, потерянно бродящей у пустого хаммама. Мимо Эмеля, сосредоточенно пыхтящего над деревяшкой, в которой потихоньку проглядывает резная лодочка. Мимо Йоргена, сжимающего зубами гвоздь и примеряющегося к покосившимся перилам беседки. Мимо ахше, сидящего внутри и дразнящего: «Нет, всё ещё как-то криво… Попробуй левее. Нет, правее. Может, тебе снять рубашку и попробовать без неё? Она явно сбивает тебя с толку». Мимо Марики и Лиады, напивающихся в саду. Мимо Ассейна, щенячьим взглядом провожающего его фигуру. Он находит оставленные ранее украшения, надевает браслеты на запястья и щиколотки. Они так похожи на золотые кандалы, что он носил рабом в Кюэре… Они так от них отличаются.