Другие песни

— Можно уже стрелять? — Держи, — качает головой Йорген. — Ровнее. Эмель переминается с ноги на ногу и послушно выравнивает руку с луком параллельно земле. Йорген учит его так же, как его самого когда натаскивал отец: полчаса перед стрельбой нужно просто держать лук на вытянутой руке, не опуская ни на сантиметр, чтобы мышцы укрепились, привыкли к весу и положению. Для хлипких ручонок Эмеля это труднее, чем кажется, но за последний месяц он поднабрал силы. Подростковое тело, пластичное и гибкое, быстро перестраивается: плечи мальчишки стали шире, спина ровнее, в осанке прибавилось уверенности. Йорген сидит под деревом, наждачкой шлифуя стрелу. Металла для боевых наконечников у него нет, да и не одобрят стражники подобного на территории гарема, так что конец древка он обматывает тканью: ранить-то она никого не ранит (особенно с тем, как натягивает тетиву Эмель), но абрикосовые косточки с бортов фонтана собьёт. — Я вчера вечером до носа смог натянуть, — хвастается мальчишка, прикусывая губу: всегда он так, когда собой доволен. Боится, будто Йорген его осадит, скажет быть скромнее. — А надо до уха, — напоминает он, но, подумав, добавляет: — Молодец. Эмель аж краснеет от гордости и потряхивает головой, чтоб курчавый чуб упал на глаза, скрыл пылающие щёки. Алайя и Мино наперебой уговаривают его отпустить волосы ниже, но мальчишка упрямо просит Кадифь его стричь. Йорген подозревает, что решение это не обошлось без его рассказа о северных обычаях, о которых Эмель не устаёт его расспрашивать. Юноши перестают стричься, когда проливают первую кровь. Йоргену остаётся лишь надеяться, что Эмель проходит с обрезанными волосами как можно дольше. — А тебе нравится стрелять? — спрашивает мальчишка. Йорген в пустых разговорах видит мало смысла, но никогда не отказывает ему в ответах. Помнит, как в первые дни Эмель боялся и слово лишнее вставить, трижды думал, сомневался, прежде чем начать разговор. Он по-прежнему такой со многими в гареме: теряется рядом с девчонками, вжимает голову в плечи, говоря с Кадифь, глаз не поднимает, когда рядом ахше. Но с Йоргеном он начинает болтать просто со скуки. Уже привыкший к тому, что ответа можно ждать долго, Эмель его не торопит. Йорген задумчиво выравнивает срез пера, чтобы позже сделать оперение. Нравится ли ему стрелять?.. Он вспоминает старшего брата, который со ста метров попадал по шустрым белкам. Отца, который за каждую сломанную стрелу наказывал сделать две. «Целься хорошо. Целься в голову, Хелле, ранишь оленя — убежит, будет мучиться, пока не выследишь. Ранишь волка — разозлишь, сам ног не унесёшь». Вспоминает риеттскую армию, ломавшую привычки: «Наложить! Натянуть! Пускай!» — и никакого прицеливания. Стрелы сыплются градом, хоть кого-то да пришибёт. Вспоминает кровь на песке, щиты, оёжившиеся древками, пробитые глазницы, плечи, бёдра. Вспоминает короткий хруст, когда ломаешь у оперения, чтобы раз — вспышка боли! — и протолкнуть наконечник дальше, сквозь мышцы… — Нет, — отвечает он. — Нет? — удивляется Эмель. — Но это же весело! По абрикосовым косточкам и впрямь, пожалуй, весело. — Ровнее держи, — поправляет его Йорген и смотрит на солнце. Пора уже идти в библиотеку. — Считай, сколько раз попал, — говорит он и встаёт. — Десять раз подряд не промажешь — шаг назад. Эмель кивает, серьёзный до ужаса. Видно, что и рад, и расстроен: всё утро пострелять хотел, но досадно, что учитель уходит. «Учитель…» — хмыкает своим мыслям Йорген. Вот уж не думал он, что примерит на себя эту роль. Он вытирает со лба пот и идёт в библиотеку. Даже утром солнце в Сааре жаркое, липкое, печёт кожу. Не привык он к такому… На Севере и летом не вспаришься: может, выдастся пара деньков прогреть кости, но чаще солнце там прячется за тучи, показывается неохотно, будто давно его обидели чем-то эти скалистые земли, да так оно и не простило их. Зато в Сааре оно круглый год, нянчится с цветущими садами, с песчаными берегами, как с любимым ребёнком… Подходя к библиотеке, Йорген с удивлением замечает у входа стражу и слуг. Удивиться не успевает — тут же на глаза попадается и обитый бархатом паланкин. — Ваше Высочество, — кланяется он, развязывая шнуры сандалий на щиколотках: на ковры внутренних помещений здесь принято ступать босым. — И это всё? — смеётся принц, устроившийся с книгой на подушках. В отдалении, чтобы не смущать старенького наставника. Но тот всё равно напряжён сильнее, чем обычно. Суетится, раскладывая бумагу и чернила. — А как же: «Вы сегодня рано! Не ожидал вас встретить в такой час, обычно спите до обеда…» Мне уже полгарема своё высказали. — Откуда ж мне знать, сколько вы спите? Не моё это дело — сон принца считать, — спокойно отвечает Йорген, проходя к низкому столику и с таким же чётким, отлаженным поклоном приветствуя учителя на саарском: — Здравствуйте, Илхам-раёше. Тот прокашливается, здороваясь в ответ. Старается не глядеть на принца, но всё равно глядит. — Расскажите о вашем дне, Йорген. — Проснулся. Умылся. Бегал. Завтракал… — Подробнее, пожалуйста. Вы называете лишь действия. Йорген сосредоточенно подбирает слова, но сказать всё ладно и правильно не получается, приходится поправляться, начинать сначала. Саарская грамматика сложнее риеттской, и он всё время ошибается в окончаниях. — Хорошо. Теперь пишите… Эту часть урока Йорген любит больше всего: раёше заставляет его выводить буквы ровной строкой, и пишет Йорген медленно, подолгу застревая на витиеватых крючочках, чтобы выходило как надо. Он всегда считал: взялся за дело — делай как следует, а потому и учится прилежно, и пишет аккуратно. На бумаге язык даётся ему легче, становится лишь красивым узором, напоминает о резьбе по дереву, о рунной ковке. А вот во рту всё путается, комкается, и сказать так же бережно, как написать, у него не выходит. — Дай-ка мне посмотреть… — принц манерно машет рукой: принеси-подай. Йорген выразительно смотрит на его ноги, мол, не отвалились бы и самому подойти… Но дерзить Его Высочеству неповадно, и он встаёт, приносит. — Надо же, как ровно! Будто в прописях. Йорген кивает, безмолвно принимая похвалу. — А напиши письмо своему ахше, — просит принц, возвращая бумагу. Йорген поворачивается к учителю, и тот торопливо подзывает его обратно за стол: слова ахше — приказ. — Только, чур, без диктовки! Раёше, не помогайте ему. Йорген снова опускается за стол, неудобно вмещая под ним свои немалые конечности. Обмакивает перо в чернила, промакивает кончик о тряпку, чтобы не было клякс. Пишет: «Здравствуйте, ахше. Как ваши дела? Погода сегодня жаркая. Много солнца, — он задумывается, подбирая слова из своего скудного запаса. — Апельсины вкусные (не синие). Вода слишком тёплая (синяя). С уважением, Йорген. Из Риетта», — добавляет он и дует на лист, чтобы чернила подсохли. Отдав его на проверку учителю и получив одобрение, он относит письмо ахше. Тот читает, не скрывая широкой улыбки, пока Йорген хмуро нависает над ним: негоже ведь смеяться, если человек только учится… — Подай-ка мне перо и бумагу, я тебе отвечу. Йорген послушно выполняет. — Не подглядывай! — принц закрывает лист рукой, что-то быстро черкая на бумаге. Много времени не проходит — и он отдаёт Йоргену своё послание. Тот в ужасе качает головой. — Вот так каракули, Ваше Высочество, — вздыхает он. — Да кто ж такое прочитает? Не разобрать. — Это саарский, Йорген-из-Риетта, — он улыбается, довольный, как обожравшийся кот. Едва ли не мурчит. — Ни слова не пойму, — отрезает Йорген и уже собирается отдать письмо учителю, чтобы разъяснил, но принц его останавливает. — Нет-нет, это не для чужих глаз! — И не для зрячих, видать, — хмыкает Йорген, но письмо складывает, суёт в карман. Позже попробует снова. — И вы, Ваше Высочество, можете звать меня просто Йоргеном. — Как скоро солдат на чужбине отрекается от родины! — шутит принц. — Моя родина — Норд’эхст, — напоминает Йорген. — И в моём имени достаточно Севера, чтобы о нём помнить. — Это правда, — принц кивает и тянет, заставляя «р» прокатиться по языку предчувствием землетрясения, урчанием задобренной рыси: — Йорген. Йорген! Йорген… Твоё имя тебе очень подходит. «Хоть и не моё», — хмыкает про себя Йорген. — Оно будто создано для того, чтобы затачивать им мечи, — шершавое, грубое. «А ваше, — думает Йорген, — создано для шёпота: Шемер… Шемер-ахше». — А какая у тебя фамилия? — Бьёрклунд. Это почему-то очень смешит принца. — Йорген Бьёрклунд! Сколько Севера — аж в дрожь бросает! Смотри, у меня от озноба даже мурашки… — он протягивает руку, показывая вставшие дыбом волоски. — К слову, если ты считаешь, что мы уже достаточно близки, чтобы опустить формальности, почему бы тебе тоже не отбросить это «Ваше Высочество»? Можешь звать меня по имени, — будто бы небрежно бросает принц, но в уголках его глаз таится улыбка: дразнит? Или всерьёз? — Как скажете, — пожимает плечами Йорген. Он не прочь поддерживать субординацию, но отказываться от предложенной вольности тоже не станет. Сочтя разговор законченным, он возвращается к уроку. Наставник продолжает мучить его вопросами, едва ли не клещами вытаскивая из неохочего до слов ученика ответы, заставляет читать вслух саарские летописи и трактаты об этикете. — Раёше, зачем же вы мучаете его этой скукой? — подаёт голос принц. Он, кажется, уже успел напиться, но не шербетом — обычным вином. Глаза хмельные, но не заблудшие. — Пусть лучше прочитает нам что-нибудь из поэзии: вот где вся красота саарского. Вы же сами меня учили в детстве, что нельзя познать саарский язык, не вкусив сладкого яда поэзии Але-Фиреши. — Гм, — учитель теряется, но быстро берёт себя в руки, принимаясь искать на полках нужную книгу. — Разумеется, ахше… — Или, знаете, почему бы вам не взять сегодня выходной? Я сам буду учить Йоргена. Если он, конечно, не побрезгует моими скромными знаниями, — с жучьей улыбкой добавляет принц, будто рассказал весёлую шутку. — Побрезговать не побрезгую, — отвечает Йорген. — Но хотел бы продолжить урок с Илхамом-раёше. Учитель бледнеет с лица, хватаясь за изящную полку. — Вот как? Снова отвергаешь меня? — принц строит обиженную гримасу, но Йорген не может понять, сколько в ней искренности, а сколько — игры. — Учителю — учить, правителю — править, — отвечает он, пожимая плечами. — У каждого своя работа. Да и вы, Ваше Высочество, пьяны. Чему же вы меня так научите? — Шемер, — поправляет он, отмахиваясь от титула, — мы же договорились. Пьян, значит… Вот в чём дело, — задумчиво тянет он, запивая свои слова вином. Йорген снова сосредотачивается на книге, и наставник, с трудом оправившись от этого разговора, медленно приходит в себя и продолжает урок. Ещё несколько раз Шемер прерывает их, чтобы что-то спросить на саарском, или пошутить над кривыми попытками Йоргена выстроить фразу, или подхватить какую-то строчку, цитируя по памяти. Йорген сочувствует учителю, которому и подумать нельзя о том, чтобы выгнать отвлекающего их принца. Интересно, он и в детстве за партой вёл себя так же? Неусидчивый, смешливый. Или был прилежным учеником? Нет, такого Йорген представить не может… Когда приходит время обеда, учитель собирает прописи, кланяется своему ахше и уходит, оставляя их наедине. Йорген по привычке наводит порядок, ставя книги на своё место. — Подай-ка мне вон ту, — просит принц. — С золочёным корешком. — Эту? — Йорген касается пальцами иссушенной временем кожи. Шемер кивает, поторапливая его жестом. — Возьмите сами. Ахше медленно убирает вытянутую руку, рассеянно касается чаши с вином, но не пьёт, лишь водит пальцами по ободку. — А если это приказ? — А это приказ? — прямо спрашивает Йорген. Принц не отвечает, но оглядывается, ища глазами слуг. — В паланкин сядете, чтоб вас до полки донесли? — интересуется Йорген, но без издёвки. С любопытством, может, даже, насколько допускает его ровный голос. — Опять смеёшься над калекой, — вздыхает Шемер, и тон его, несмотря на фальшивую игривость, становится прохладней, будто сквозняк пробрался в библиотеку. — Разве я смеюсь? — удивляется Йорген. — Ноги вы не потеряли. Двигаете ими — значит, работают. — Я ослаб… — принц залпом допивает вино в чаше и тянется за новым. — Вы пьяны. Йорген подходит и забирает из его рук кувшин. Ставит его на ученический стол. — Отдай мне моё вино! — Подойдите и заберите сами. Йорген садится на подушки, принюхивается к напитку. Кисло-сладкий запах граната наполняет нутро, опьяняя — до того крепкое. Он подносит кувшин к губам, делая глоток. Славное. — Какая наглость! — вспыхивает ахше — кажется, и впрямь разозлился. Аж щёки зарумянились. — Я позову стражу и прикажу тебя выпороть как следует! — Зовите, — соглашается Йорген, отпивая ещё немного. — Любой бы на вашем месте так и сделал. — Думаешь, мне духу не хватит? Жалкий Шемер-ахше, — передразнивает он, — позволяет своим наложникам унижать себя как им вздумается. Мягкий, как тряпка, только полы им и подтирать. Да? — Вас унижает ходьба? Лицо принца искажается упрямым, горячечным гневом. Он вскакивает на ноги — резво, без заминки — и идёт к Йоргену. С его походкой и впрямь что-то не так: он не подволакивает ногу, как при травме, но ступает неровно, прерывисто. Добравшись до столика, он выхватывает кувшин из рук Йоргена и выливает содержимое ему на голову. Отбрасывает в сторону с такой силой, что глиняный сосуд лопается о стены библиотеки. Йорген медленно встаёт, нависая над принцем. Теперь, когда они оба на ногах, он наконец может оценить его рост: ахше высок, но всё же его макушка едва достаёт Йоргену до плеча. — Понял, — хмыкает он, ладонью собирая с лица влагу и стряхивая пальцы. Липко. Гранатно. — Что ты понял? — яростью пышет ахше ему в лицо. — Вы не хотите ходить, потому что хромаете и думаете, что это вас портит. Шемер смеётся — зло, колко, глядя куда-то в сторону. Его смех больше не похож на перезвон залитых мёдом монет, он острее, чем шипы булавы, вонзается в тело ядовитыми дротиками. — Уж точно не красит! Я хожу, как юродивый заморыш! — А сидите, верно, как здоровый юнец. — Ты разговариваешь с ахше! — Ваше Высочество, — надавливает Йорген, — позвольте, но я разговариваю с капризным ребёнком. — Думаешь, это моя прихоть? Я потерял руку! — он тычет Йоргена в грудь своей золотой ладонью, и тот опускает взгляд, с долей восхищения любуясь искусной работой мастера: с рубиновыми вставками, изящными деталями — даже прожилки видны на костяшках металлических пальцев. — И что же, ваше достоинство было зажато у неё в пальцах? — хмыкает Йорген. — Я терял на войне кое-что похуже руки и с радостью отдал бы обе, чтобы это вернуть, — спокойно говорит он. — Но это невозможно, Ваше Высочество. Остаётся лишь двигаться вперёд. — Как ты мог заметить, — шипит принц, впрочем, несколько подрастеряв свой пыл, — двигаться — это теперь не моё. — Может, ваша хромота ещё пройдёт, — Йорген следит, чтобы слова его не звучали пустым утешением, но Шемер всё равно трактует их по-своему. Поджимает губы, неловко складывает руки на груди. — За два года не прошла. — Вы сломали ногу? Или это хребет? — Йорген бесцеремонно разворачивает ахше к себе спиной, прощупывая позвонки. Он, конечно, не врач, но на войне многое повидал. Под его пальцами Шемер вздрагивает, однако позволяет перебрать каждый выступ под шелками — от шеи к копчику. — Не ломал, — он всё ещё раздражён, но уже иначе: утомлённо, пьяно. — Какая-то неизвестная хворь. Как только я смог встать с постели, после того как руку… Хм, — от одних воспоминаний его шея покрывается ознобом — Йорген так близко, что может рассмотреть его мурашки, может даже наклониться и… Нет, это уже слишком. — Через неделю начал хромать. Йорген хмыкает: — И зачем же? — В смысле — зачем? Думаешь, я этого хочу? — принц оборачивается и, выдавливая из себя каждый шаг, плетётся к полке, берёт книгу, о которой ранее просил. — Видать, хотите, раз хромаете, — говорит Йорген, внимательно наблюдая за ним. — Нет такой хвори, чтобы, отняв руку, подарить хромоту. — А ты давно заделался лекарем? — цыкает ахше. Всё ещё колкий. Защищается. — Медицина хранит в себе множество загадок, которые и учёным людям не под силу разгадать. — Глупости какие, — грубость срывается с языка против воли, но Йорген не берёт слов назад. — Вы себя меньше жалейте, больше тренируйтесь, и пройдёт всё. — Может, и рука отрастёт? — насмехается Шемер. — Может, и отрастёт. Медицина хранит в себе множество загадок… Удивлённый смех ахше отдаёт солнцем, играющим на воде, пляшущим в золоте, что вплетено в его волосы, и Йорген сам не замечает, как расслабляются плечи, как развязывается в груди морской узел — такой хитрый, что он и не смог бы ему научить. — Идёмте, искупаемся, — Йорген кивает на выход из библиотеки, а потом на себя. — Вы меня всего вымочили, такое вино хорошее зря перевели… Шемер выгибает бровь, явно о чём-то раздумывая, но мысли оставляет при себе. Прихрамывая, идёт к паланкину, к которому уже спешат слуги, но Йорген останавливает их жестом, и они на долю секунды заминаются. Инстинктивно, почувствовав силу. А потом вспоминают, кому служат, и ускоряют шаг. — Вам это не нужно, — говорит Йорген, указывая подбородком на паланкин. Подбирает у входа сандалии, шнурует. — Нужно, — упрямится принц. — Если не хочешь к бассейну до заката добираться… — Опять выдумываете. Мы быстро дойдём. — Может, и марафон заставишь бегать? — А вы пробежите? — Смеёшься… — фыркает принц. Йорген не отвечает — лишь отходит в сторону, безмолвно предлагая следовать за ним. Шемер колеблется, то кидая взгляд на паланкин, то переступая с ноги на ногу, разминая ступни. Неужто и правда считает, что хромать так уж зазорно? Будто кто-то из его подданых посмеет упрекнуть в чём-то своего ахше. Да они скорее к завтрашнему утру сами хромать начнут, беря с него пример. И всё же он идёт за ним, с достоинством игнорируя удивлённые взгляды. По пути Йорген расспрашивает его о ноге, и принц нехотя рассказывает о том, что и как болит. Говорит, в правой ступне будто что-то защемляет, сводит, обопрёшься — как кинжал проворачивается. Ни один из приглашённых лекарей не смог найти причин его болезни. В ответ Йорген молча кивает, но внутри лишь сильнее утверждается в своих подозрениях: на травму и впрямь не похоже. Шемер уверяет, что ног никогда не ломал, коленей не выбивал, даже голени не подворачивал. Что к чему?.. — От ходьбы болит сильнее или меньше? — спрашивает Йорген, когда позади уж остаётся полпути. — Так же. И, как видишь, несмотря на разминку, я всё ещё хромаю. — Разве? Я и позабыл. — Хромаю, смотри! — принц прибавляет шагу, но изъян в его походке от этого не становится заметнее — напротив, теряет свою явность. Ни один хромец на памяти Йоргена так не скакал. — И не стыдно вам врать? — Я хромаю! — настаивает ахше, теряя терпение. — Где? — Прямо здесь перед тобой хромаю, как старая кляча! — кричит Шемер, напугав стайку наложниц у фонтана. — Ваше Высочество, неприлично как-то… — Неприлично?! Ах, неприлично! — и он кидается на Йоргена с кулаками, но тот равнодушно хватает его за плечи, поднимает с земли и переставляет на другое место — авось, поспокойнее… Удивительно, но это срабатывает: принц замирает растерянно, а потом смеётся, опустив голову. — Угомонились? — добродушно спрашивает Йорген. — Вы сегодня сам не свой. Буяните. Обливаетесь. На людей бросаетесь. — Это от… вина, — отмахивается ахше, поутихнув. Он вздыхает, продолжая их неторопливый путь. — И оттого что ни капли шербета ещё в рот не брал. Всё тело ноет, да и в голову как пчёл напихали. Всё жалят и жалят, гудят роем. — Мне из-за вас мёду захотелось, — говорит Йорген, и Шемер тихо посмеивается, отвечая что-то на саарском. Письмо в кармане вдруг начинает прожигать ткань, и Йорген разглаживает его сквозь тонкий слой льна. Что же он там накарябал?.. И ведь не спросить ни у кого: сказано, не для чужих глаз. — Приходите завтра утром на пробежку, — сам себя удивив, неожиданно предлагает он. — Можете не бегать, если тяжко. Прогуляетесь не спеша. Ахше не отвечает — кажется, обдумывает предложение. А может, опять обиделся, разве ж его поймёшь? — Приду, если будешь учиться у меня саарскому, — говорит он с лукавой полуулыбкой. Ну и где тут выгода для принца?.. А впрочем, дарёному коню в зубы не смотрят. — По рукам, — отзывается Йорген, протягивая мозолистую ладонь — левую, хоть и непривычно. Принц пожимает её с горячей силой, улыбаясь так, будто только что выиграл для Сааре войну, будто выторговал караван верблюдов в придачу и новые земли — скалистые, промозглые, выстуженные ветрами и бурями земли, никому на свете больше не сдавшиеся. Не отдавшиеся — тоже никому.