Другие песни

Утром на пробежку Шемер не выходит, но Йоргена это не тревожит: для ахше подобное поведение в порядке вещей. Он, бывает, ленится просыпаться с рассветом и встаёт лишь к полудню, отправляя со служанкой сообщение: «Шемер-ахше просил передать вам свои извинения и то, что урок саарского отложен до ‘не столь безбожной рани’». Тут служанки обычно хихикают и смущаются, с интересом поглядывая на того, перед кем сам ахше соизволил извиниться. Иногда Йорген заходит в его покои сам, ловит подушку, летящую в лицо, и понятливо выходит, не проронив ни слова. Угрюмый и хмурый по утрам принц к обеду становится шёлковым и игривым, а к вечеру вновь задумчиво притихает — Йорген выучил его привычки с той же щепетильностью, с которой в детстве запоминал повадки оленей, косуль, кабанов, фазанов и зайцев; с которой в юности подмечал мягкие места суровых капитанов: кому принести медовухи, а кому — табака, чтобы в ночь на Сайхенст’ог не поставили в караул; с которой откладывал в памяти каждый поворот в незнакомом месте, считал шаги, искал ближайшие выходы и всегда старался стать спиной к стене. Если бы не вчерашнее обещание ахше отправиться в оружейную, Йорген не стал бы беспокоить его с утра, но Эмель нетерпеливо скачет вокруг него резвым козлёнком с самого рассвета, да и когда солнце начнёт припекать в полную силу, тренировки и впрямь не выйдет… — Может, ахше уже проснулся?.. — в десятый раз за час пищит Эме, теребя оперенье стрелы. Недавно Йорген научил его чинить стрелы самостоятельно, и теперь мальчишка всякий раз гордо пунцовеет, когда его взгляд падает на собственные творения: стрелы у него получаются ладными, аккуратными, хоть и тратит он на каждую втрое больше времени, чем Йорген, — дело практики. — Может, и проснулся, — пожимает плечами Йорген. — Сходи проверь. Эмель обиженно сопит, тыча Йоргену в колено тупым учебным наконечником. — Ты и Кадифь-шаде — единственные, кто осмеливается к нему заявляться без приглашения, — бурчит он, опускаясь на землю в тень под деревом, где Йорген заканчивает свою утреннюю разминку, подтягиваясь на ветке. — Он не кусается, — говорит Йорген. — Разве что запустить может чем-нибудь. — Чем-нибудь?.. — Подушкой, книгой, тапком, кувшином, абрикосом, рукой… — перечисляет Йорген, вспоминая всё, что прилетало в него в покоях ахше. Да и за их пределами. — Р-рукой?.. — Йорген! — их разговор прерывает оклик из глубины сада: что-то среднее между испуганным шёпотом и отчаянным криком. — Он здесь! Слава небесам… Йорген! Ступни глухо ударяются о землю, когда он отпускает ветку, спрыгивая вниз. Нотт бежит к их дереву, подняв юбки, а за ней, с трудом переставляя ноги, плетутся Алайя и Мино — поддерживая друг друга за плечи, вцепившись свободными руками в животы. Йорген мгновенно собирается, выпрямляет плечи, перебирая варианты: отравление? Нападение? Цахэ? Он ищет на одеждах спотыкающихся наложников следы крови, или рвоты, или… Когда Алайя не удерживается и падает на колени, а следом за ней на траву валится Мино, суча ногами, как помешанный, Йорген медленно прикрывает глаза, расслабляясь. Они хохочут. Эти двое еле добрались до сада, потому что никак не могли перестать над чем-то ржать… Но лицо Нотт по-прежнему хмуро от беспокойства, так что Йорген сосредотачивает своё внимание на ней. — Идём скорее, — торопит она, хватая его за рукав. — Нужна твоя помощь. Быстрым шагом они идут обратно к гарему. Беззлобно хлопнув по лбу свою раскрасневшуюся возлюбленную, Нотт бросает ей едкое: «Шалле!» и оставляет их с Мино дальше кататься по земле. Эмель приседает на корточки рядом с ними, пытаясь узнать, что происходит. — Идём, идём, — тянет Йоргена Нотт, беспокойно оглядываясь. — Ты не видел шаде? Она не должна узнать. — Она уходила из Жемчужного павильона с час назад. Нотт выдыхает с явным облегчением и, прыгая через ступеньку, взлетает по лестничному пролёту на второй этаж девичьего общежития. Йорген никогда здесь не был: его и других наложников поселили отдельно. Они проходят вглубь коридора, и несколько девушек, заметив в верхних покоях мужчину, взбалмошно ойкают и хлопают дверьми, прикрываются занавесками, визжат. Жаннетт — наложница родом из Риетта — напротив, лишь подмигивает Йоргену, выпуская в его сторону струйку дыма. Она курит кальян в своих покоях абсолютно нагая, и Йорген радуется, что Эмель не увязался за ними. — Сюда, — говорит Нотт и трижды стучит по расписанному дереву. — Это я, — шепчет она в дверную щель. — Сули, открой. Я с подмогой. Слышится какая-то возня и вскоре дверь открывает заплаканная Сулейка и втаскивает в комнату Нотт, Йорген протискивается следом. Покои девушки похожи на те, в которых живёт Йорген, но куда более обжиты: низкий столик завален украшениями, склянками, красками и пряжей. На стены опираются холсты и скрученные трубками пергаменты. Пол устлан мягким ковром, а несчётные подушки пестрят затейливой вышивкой — явно ручной работой. Сулейка славится своим мастерством в рукоделии. — О боги! Йорген! Как хорошо, что ты здесь, — девушка бросается к нему в объятия, хрупкие руки обвивают шею, в нос ударяет сладкий цветочный запах, от которого Йоргену хочется чихать. — Мы не знаем, что делать… — она всхлипывает, указывая на камин. Он небольшой, выложенный мрамором снизу и саарской мозаикой на козырьке. Йорген оглядывает его, пытаясь понять, что так напугало наложницу — аж до слёз, но в камине даже дров нет, всё чисто. Паук там, что ли, завёлся?.. У Йоргена было — есть — две младшие сестры, он знает, какой переполох может навести один жучок. — Прибить кого? — спрашивает он спокойно, и Сулейка в ужасе закрывает ладонью рот, а Нотт прыскает смехом, но тут же возвращает на лицо серьёзное выражение. — Наоборот, — говорит она, постукивая костяшками пальцев по дымоходу. — Спасти. Йорген гадает: неужто Цахэ забрался в камин?.. Как вдруг оттуда доносится сиплое, сдавленное: — Я тут. Эм… Привет, Йорген. Хаден. Это его голос. Теперь понятно, почему Мино с Алайей надрывали животы… — Он просто… Ничего такого… — всхлипывая, тараторит Сулейка, красная от шеи до ушей. Она стыдливо отводит глаза, кутаясь в платок. Йорген поднимает руку, мол, оставь. Будто он не знает, зачем юноше может понадобиться лезть в девичий дымоход. — А окно вам чем не угодило? — хмыкает он, садясь на пол и заглядывая в камин. В дымоходе темно — хоть глаз вырви. Сулейка протягивает ему свечу — и где-то в глубине виднеется перепачканная сажей рука и взъерошенная макушка. — Так его… Кадифь-шаде заперла… — Сулейка оглядывается на витражное окошко и впрямь закрытое на увесистый замок. — И вы решили, что легче пролезть через камин, чем его вскрыть? — Вскрыть?.. Я не умею… Разумно. Откуда ж наложнице из знатной саарской семьи знать, как вскрываются замки? Вот Мино — он наверняка знает, но «за просто так» учить не станет. — Научу, — вздыхает Йорген, поднимаясь с колен и задумчиво почёсывая бороду. — Что нам делать? — спрашивает Нотт, заламывая руки и поглядывая в окно. — Скоро шаде вернётся… — Она нас убьёт, — побледнев, сглатывает Сулейка. — Отправит меня в служанки или в храм, а Хадена… Хадена… Йорген вспоминает угрозу первого дня: «И зарубите себе на носу: если обрюхатите кого-то из моих девочек — набью глотку камнями и сброшу в залив». — Ломать будем, — решает Йорген. Сулейка испуганно ойкает, и он на всякий случай поясняет: — Дымоход. Инструментов у них, конечно, нет, так что он наказывает им оставаться в покоях и отправляется через весь гарем в павильон слуг. Они уже знакомы с ним, привыкли вместе завтракать, и он на ломанном саарском объясняет им, что нужна кувалда или хотя бы молоток. Шпатель, глиняный раствор, тряпки… Часть необходимого ему и впрямь наскребают по сусекам слуги, за остальным приходится идти к стражникам. Сегодня у ворот караулит Ассейн, и Йорген сообщает ему, что снова хочет починить бортик фонтана. Тот понятливо посмеивается, спрашивает, как там Мино. «Слушай, а ты не знаешь, он любит розы?» Йорген честно отвечает, что никогда не замечал его в розарии за разглядыванием кустов, и Ассейн, пробормотав: «Точно, розарий же есть и тут…», несколько поникает, но соглашается помочь. Йорген заверяет его, что попробует узнать у Мино его предпочтения, но что-то подсказывает ему, что годового жалования стражника не хватит, чтобы их утолить. И, конечно же, ему везёт именно настолько, что, пока он ждёт, из своих покоев выходит Шемер. Замечает его, подходит не спеша, чтобы менее очевидной казалась хромота. Он всё ещё ступает неровно, но хотя бы не разъезжает больше по дворцу в паланкине. — Доброе утро, эйфедже, — улыбается он устало. Под его глазами залегли тени, и выглядит он несколько помято, хоть одежда его и сидит идеально, а волосы заплетены золотом. Кажется, он немного пьян. — Ты сегодня подменяешь мою стражу? Йорген только сейчас понимает, что по старой привычке вытянулся у ворот по стойке смирно, когда Ассейн оставил пост. Под смешливым взглядом ахше он заставляет своё тело принять более непринуждённую позу. — Жду друга. — Меня? — ахше отыгрывает высшую степень польщённости, прижимая руку к груди. — Вас я на рассвете ждал. Улыбку ахше сминает чувство вины. — Долгая ночь, — говорит он. — Вам не нужно передо мной оправдываться, Ваше Высочество. — И всё же мне хочется, так что позволь, — он жестом подзывает слугу, семенившего по его пятам, но почтительно ставшего в отдалении. Тот с поклоном подносит ахше поднос с фарфоровым чайником и стеклянным стаканом, формой напоминающим едва раскрывшийся бутон. — Ты когда-нибудь пробовал кофе, Йорген Бьёрклунд с гор Эрхгрихтфйелла? Брови Йоргена в изумлении ползут на лоб. Он никогда не говорил ахше, как называются горы возле Рюгдхольма. Неужто принц отыскал их на картах?.. Когда? Ещё вчера он говорил о «северных долинах»… «Долгая ночь», — эхом отзываются мысли. — Эрхгрихт, — поправляет Йорген. — Фйелл — это и есть горы, незачем дважды. — И что же это значит? Эрхгрихт, — снова выговаривает ахше, будто ему нравится пробовать на вкус новое звучание. Он произносит нордское слово забавно, на саарский манер, мурча «р», вместо того чтобы рычать, и смягчая «х», вместо гортанного северного хрипа. — Спина вепря. — Как поэтично, — прикусывая улыбку, он пытается не засмеяться. Из их уроков в библиотеке Йорген помнит, что горы в Сааре носят куда более звучные, мелодичные имена. Хёи-эссе-шайеш — «дом под облаками», Арэйе-Фесе — «божественная ладонь», Ахшене–Ифэ — «королева высот»… Шемер пригубляет тёмный ароматный напиток и протягивает ему. — Так что насчёт кофе? — Слышал, но не пробовал. Он берёт у ахше стакан и принюхивается: запах богатый, тяжёлый. Сделав глоток, Йорген кривится от горечи и кислоты. — Ну и дрянь же вы пьёте, Ваше Высочество. — Я передам кюэрскому послу, что его подарок не прошёл проверку моего личного дегустатора, — смеясь, кивает Шемер, забирая стакан и проворачивая его в пальцах так, чтобы коснуться губами края, ещё не остывшего от прикосновения Йоргена. — А что из горячего пьют на Севере? — Пряное пиво, — вспоминает Йорген. — Топлёное молоко с мёдом. Ягоды с травами заваривают. Яблочное вино. — Вы кипятите вино? — удивляется ахше. — Саарские богачи заказывают лёд из северных гор, чтобы вино охладить, а в это время на Севере его греют? Надо же, — он улыбается своей особой улыбкой, мягкой и любознательной, мечтательной даже, которая возникает на его лице всякий раз, когда он просит Йоргена рассказать о Севере. — Ты приготовишь мне своё горячее яблочное вино, эйфедже? — Отчего ж не приготовить, — соглашается тот. — Да только вот жарко его сейчас пить. — Зимы в Айе-Халиджи небогаты на морозы, но вечерами становится достаточно прохладно для того, чтобы появилось желание согреться, — говорит ахше, и Йорген медленно кивает. В голове не умещается осознание того, что зимой, через полгода, он всё ещё будет здесь. — Эме всё утро о вас спрашивал, — говорит Йорген, прежде чем принц возьмёт с него очередное обещание, которое он не уверен, что сможет выполнить. И прежде чем он поинтересуется, что у него за дела у ворот и что в мешке у его ног. Навряд ли, конечно, ахше будет так же строг к Хадену и Сулейке, как Кадифь, — скорее, согнётся в приступе хохота, как Алайя с Мино, однако чужие секреты Йоргену раскрывать не хочется. — Кифэли не терпится взять в руки саблю? — улыбается Шемер. — Ты его ждёшь? — Нет. Но он в саду, можете за ним послать. — Зачем? Уверен, он не захочет идти без тебя. Йорген задумчиво кивает: пожалуй, это правда. — Он вас побаивается. — Это называется уважением, Йорген из Рюгдхольма близ фьорда Штейхнеплассешмальта, — а вот теперь он явно красуется. В глазах блестит самодовольство, по щекам ползёт пьяный румянец. Выучил же, а. — Мы зовём его просто Штейхне. «Камни», — поясняет Йорген, предвидя вопрос ахше. — Полностью — «камни, которые…» Гм. Опять скажете, что некрасиво. — Дай угадаю. Камни, которые торчат из воды? — смеётся Шемер. — Камни, которые расположены близко друг к другу. На норде звучит лучше. — Не очень-то, — ахше корчит суровую рожу: хмурит брови, сжимает губы в строгую линию, чеканит: — Штейхнепласте… Штейхнеплассе… Чёрт-те что, язык сломишь! Штейхнеплассешмальт. Вот. Меня бы на Севере засмеяли, да? — Пожалуй, — губы Йоргена трогает лёгкая улыбка, которая тут же зеркально отражается на лице Шемера, но ярче, шире, теплее. — Но ты бы не дал меня в обиду, м, эйфедже? — Я бы смеялся громче всех. — Ты это делаешь только на Севере? Хотя нет, ты и в Сааре смеялся, но всего однажды, когда я пошутил про привязанную к торсу пику и доблесть риеттской армии. А это была даже не самая смешная моя шутка! Когда-нибудь я рассмешу тебя до слёз, Йорген из Рюгдхольма, родины великого Арнгейдра. Снова лукавый, хвастливый взгляд из-под густых ресниц. И где он только достал в Сааре нордские хроники?.. — Твои познания о Севере воистину впечатляют, дорогой брат, — слышится ласковый голос из-за ворот, и стража распахивает их перед гостем. Мераба-ахше Йорген видит впервые и почтительно кивает, отступая на шаг. Он ниже Шемера, уже в плечах, слабее — это бросается в глаза особенно сильно, когда они становятся рядом. Несмотря на искалеченную руку и хромоту, тело Шемера — это тело воина, подтянутое, ловкое, гибкое. Мераб-ахше же больше походит силуэтом на фигуру учёного мужа. Его тонкие запястья и худые пальцы едва ли смогли бы удержать меч, не говоря уж о том, чтобы отразить удар. — А ты, должно быть, тот самый наложник, что вызвал в моём брате столь трогательный интерес к далёким землям? — Мераб-ахше протягивает руку, но не для пожатия, запоздало понимает Йорген, а для поцелуя. Приличия требуют опуститься на одно колено и коснуться губами кольца на его пальце, и Йорген выполняет необходимое. Когда он встаёт, то встречает спокойным взглядом любопытные глаза Мераба-ахше, но на своего ахше, на Шемера, он не смотрит: слишком остро сейчас врезается в грудь грань дозволенного, что за месяцы общения они напрочь размыли. Он принц чужой страны, и ни на одной карте, в которых Шемер, похоже, копался всю ночь, нет такого места, где они с ним были бы равны. — Йонгер, если я не ошибаюсь? — Ошибаетесь, Ваше Высочество. Йорген. — Ваше Высочество, — посмеивается Мераб-ахше, смех его не назвать злым или холодным, и всё же в нём нет солнца, которое запекается в груди при улыбке Шемера. — Ты так и не выучился саарскому этикету? — Не наседай на него, Мераб, — Шемер хлопает брата по плечу, посылая извиняющийся взгляд Йоргену. — Это моя вина: уж больно очаровательными мне кажутся эти заморские титулы. Это ложь. Шемер в первую их встречу так же посмеялся над риеттским титулом и просил обращаться к нему «ахше». Потом — звать по имени. А потом подарил ему это короткое домашнее «Шем», но Йорген не помнит, чтобы хоть раз воспользовался предложенной честью. Так зачем он врёт теперь своему брату? Или всё же не врёт?.. — Вот как, — Мераб-ахше добродушно улыбается, окидывает Йоргена ещё одним странным бегающим взглядом и отворачивается, переводя своё внимание на брата. Они заводят вежливую беседу о здоровье и дворцовой жизни, и Йорген отступает ещё на шаг, чтобы не подслушивать. Следит за выражением лица Шемера, за его тёплыми улыбками, на которые он так щедр, за расслабленными движениями кисти, когда он то подносит к губам стакан с кофе, то опускает его, придерживая дно золотой рукой. Когда принцы явно собираются отойти и уединиться, к воротам подбегает Ассейн с ведром глиняного раствора и кувалдой. — Достал! — запыхавшись, выдыхает он и застывает. Глаза его распахиваются, когда он замечает не одного ахше, а сразу двух, и он кланяется в пол, по-воински резко выбрасывая почтительное приветствие. Йорген забирает у него ведро и инструмент под заинтересованным взглядом Шемера. «Мы ещё вернёмся к этому разговору», — красноречиво повествует его усмешка и вздёрнутая в немом вопросе бровь. Йорген отдаёт ему честь — по-риеттски, как во время их нелепой игры в догонялки, и уходит. По спине расползаются мурашки от жаркого смеха его ахше. Когда он возвращается в покои Сулейки, его едва не сносит с ног творящийся там кавардак. Нотт сидит на кровати, щёлкая фисташки, и скептически фыркает, глядя на то, как Алайя, согнувшись у окна, ковыряет замок шпильками для волос. Мино, чертыхаясь, носится по комнате, пытаясь забрать у Цахэ из пасти шёлковую пряжу. Эмель, забравшись в камин и перепачкавшись в саже с головы до пояса, возится с оливковым маслом, которое ему нервно льёт на руки дрожащая от истерики Сулейка. — Сми-и-ирно! — по-армейски рявкает Йорген, и все замирают. Даже тигрёнок притихает, поджав уши. У Нотт изо рта выпадает фисташка. По рукам Эмеля на мраморную плитку течёт масло. — Вольно, — хмыкает Йорген, довольный произведённым эффектом. Будь здесь Шемер, он бы наверняка рассмеялся. А может, напротив, спрятал бы улыбку, прикусил её, стал бы по стойке, руки по швам, пытаясь нацепить на лицо маску серьёзности. — Эме, вылазь оттуда. Мино, зверя в руки — и прочь в сад. Сулейка, Нотт, постелите простынь под камином. Алайя, возьми это и помешивай глину, — он выдаёт девушке ведро с раствором и шпатель, и та брезгливо морщится, но выполняет. Он выдыхает, примериваясь к дымоходу. — Хаден, готовься. Будет громко.

***

На то, чтобы вызволить непутёвого любовника из плена дымохода, уходит не больше получаса. Ещё три Йорген тратит на то, чтобы сложить кирпичи, заделывая дыру, и вернуть мозаичный узор. С этим ему уже помогают Эмель, который только рад учиться, и Нотт, которая не боится измазаться. Хаден с Сулейкой не выпускают друг друга из объятий, будто их разлучила не стена, а годы войны или Эльвве Харр — река мёртвых из северных поверий. Алайя и Мино, которым был интересен хаос, но быстро наскучило исправление его последствий, уже давно улизнули под каким-то нехитрым предлогом. — Я обязан тебе жизнью, — сердечно благодарит Хаден, когда Йорген собирает инструменты, чтобы отнести их обратно слугам и Ассейну. — Навеки в долгу. — Оставь, — отмахивается Йорген, кидая тряпку Эмелю — мальчишка похож на шахтёра, которого погребло под завалом годы назад, и ему пришлось выживать, перебиваясь горными крысами и летучими мышами. — Нет, правда, Йорген, — всхлипывает Сулейка, прижимая его грязные лапища к своей беспокойно вздымающейся груди. — Мы бы пропали без тебя. Кадифь-шаде, она бы… — Она бы — да, — соглашается Йорген. — Но ты можешь поговорить с ахше, — советует он Хадену и кивает на Сулейку. — Попросить её руки. — Ты что? Это неслыханная дерзость! Мы же наложники в его гареме… — Не думаю, что он будет против, — говорит Йорген. «Разве что обсмеёт вас, дурней, с ног до головы», — додумывает он. — А ты… Ты не мог бы… Не знаю, смею ли просить, — Хаден краснеет, переглядывается с Сулейкой, и та подхватывает, так усердно кивая, что Йорген боится, не начался ли у неё приступ очередной истерики. — Замолвить за нас… словечко? Йорген медлит с ответом, прокручивая в голове, как может развернуться этот разговор с Шемером. О, это его позабавит… — Пожалуйста, — Сулейка шмыгает носом. Её большие карие глаза наполняются слезами, и Йорген поднимает руку, останавливая её. Дети… — Поговорю, — кивает он и, пытаясь избежать дальнейших слёз, объятий и «вечных долгов», подхватывает инструменты и уходит из покоев. — Умойся и приходи к воротам, — говорит он Эмелю, вприпрыжку нагоняющему его. Перемазанный и счастливый мальчишка убегает. Они встречаются вновь, когда солнце начинает разъедать кожу яростным жаром. Йорген, только ополоснувшийся, уже вновь в поту — рубашка липнет к телу, косы на висках пропитала влага, бороду как никогда хочется сбрить ко всем чертям. Лениво снующие по гарему слуги подсказывают, где найти ахше: он уже закончил беседовать с братом и теперь сидит в библиотеке, попивая вино и что-то шкрябая своими уродливыми каракулями на бумаге. — Помнишь, я обещал тебе письмо в три дюжины страниц? — шкодливо улыбаясь, спрашивает он, заметив их у входа. Его мурчащий голос звучит угрозой. — Держать своё слово — отменное качество для правителя, ахше, — отзывается Йорген. — Сааре с вами повезло. Шемер переворачивает свои бумаги, оглядываясь через плечо, будто это в характере Йоргена — украдкой подсматривать. Дурачится. — Я больше не ахшеде. Йорген пожимает плечами, мол, поживём — увидим. Ахше бросает всё на столе как было и встаёт, чтобы отвести их в оружейную. Она располагается в той части Жемчужного павильона, где Йоргену бывать ещё не доводилось: залы советов, просторные трапезные для приёмов, покои для именитых гостей, личная сокровищница ахше. Шемер небрежно бросает замечания о каждом из залов, пока Йорген молча идёт рядом, а Эмель разрывается между тем, чтобы смущённо тупить взгляд в пол и жадно глазеть по сторонам. — Эме, — тянет ахше, приноравливаясь к данному Йоргеном прозвищу. Мальчишка робеет и спотыкается на ровном месте. — Как твои тренировки? Метко стреляешь? — Н-не очень, Шемер-ахше, — сконфуженно бормочет он, запинаясь. Сочный румянец ползёт по его шее к щекам, уши горят. — Скромничает, — говорит Йорген. — Если поставлю на голову апельсин, собьёшь? — дразнится ахше, отмахиваясь от сурового взгляда Йоргена: «Зачем мне ребёнка пугаешь, а?» — Н-нет, что вы! — Попадёшь в глаз — нестрашно, — заверяет его Шемер. — В этом вся прелесть бытия калекой. Лишишься вслед за рукой глаза — никто и не приметит. Будут шептаться, конечно: «Разве Шемер-ахше не руку потерял?» «Да нет, гляди же, глаза тоже нет!» «Верно, верно, поди спутали…» К тому же я слышал, ахше ценят не за количество рук и глаз, так, Йорген? — Жалко будет глаз, — хмыкает тот. — Красивый. Настаёт черёд ахше спотыкаться и краснеть, но он прячет смущение за неровным смехом, качает головой. — Красивый? Только один? А второй что, не люб тебе? — он поворачивается, идёт задом наперёд, заложив руки за спину, чтобы глядеть Йоргену в лицо. Чтобы тот мог рассмотреть его глаза, будто ещё не выучил их наизусть, будто они не видятся ему каждую ночь во сне — внимательные, смеющиеся. Тёмное дерево, надёжное и крепкое, когда он серьёзен. Зыбучие пески ледяной пустыни, когда расстроен и угрюм. Янтарные всполохи солнца, когда весел и игрив. — Второй не очень, — с бесстрастным лицом отвечает Йорген, поддразнивая ахше в ответ. — Этот? Или этот? — Шемер прикрывает ладонью то один глаз, то другой, пока Йорген делает вид, что примеривается. — Кифэли, запоминай, куда будешь целиться! — Главное, не в нос. Без носа всё же жену не найдёте. — Ага, то есть, руки и ноги — дело пустяковое. Глаза? Долой! Но на носу ты проводишь черту. — Уж больно хорош, — кивает Йорген, и пальцы ахше растерянно тянутся к лицу, поглаживают тонкую переносицу с красивой восточной горбинкой. Шемер едва не натыкается спиной на стену, но Йорген останавливает его, схватив за локоть. — Занятно, — говорит он, — что когда вы идёте спиной вперёд, от хромоты вашей ничего не остаётся. Шемер озадаченно замирает, но тут же хмурится и потряхивает головой, чем-то раздражённый. Весь оставшийся путь по коридору он хромает особенно явно и усердно, упрямо сжав челюсти. Эмель с тревогой поглядывает на Йоргена, пытаясь понять, в чём причина резкой смены настроения принца, но тот лишь отмахивается, мол, пустое, не морочь себе голову. Причуды ахше, которые нужно просто переждать. — Вот и она, — объявляет Шемер, жестом отпуская стражу у высоких дубовых дверей. — Моя оружейная. Прежде чем дёрнуть резную ручку, он медлит. Костяшки его пальцев белеют — он сжимает металл слишком сильно. Плечи напряжены, взгляд застыл. Как давно он тут не был?.. Неужели за все два года так и не притронулся к любимой сабле? Так и не смог взять рукоять не привыкшей к её тяжести левой рукой? Эмель дёргается вперёд — может, чтобы помочь своему ахше, открыть перед ним двери, — но Йорген останавливает его, чуть качая головой. Просто дай ему минуту. Заметив это, Шемер отмирает, поворачивается к Эмелю с мягкой улыбкой на губах: в его глазах есть лишь намёк на неё, но туманный, облачный. Он наконец распахивает двери и входит. — Берите, что приглянется, — небрежно бросает ахше, пропуская их внутрь. Эмель зачарованно вертит головой, его рот открывается в беззвучном восхищении, судорожный вдох сотрясает плечи — уже не такие узкие, как весной. В них теперь чувствуется юношеская сила, мышцы рук вырисовываются под шёлковой рубашкой, он больше не вжимает голову в плечи — тренировки расправили их, выпрямили, приятно очертили спину. На секунду Йоргена заполняет чувство, которое он давно позабыл: какая-то тихая, но притом оглушительная гордость; что-то семейное, родное, но этим хочется поделиться со всем миром. Встряхнуть Эме, приобнять, сказать: «Вот он, мой парнишка, смотрите какой». Комом в горле застревает слово, что он не произносил пятнадцать лет: бхорр. Брат. — Вперёд, — сглотнув, Йорген подталкивает его в спину, и мальчишка, будто только того и ждал, под звенящий смех ахше мчится к оружейным стойкам, благоговейно касается позолоченных рукоятей, мечется от риеттских копий и булав к узким щитам Эредокии, трепещет перед обоюдоострыми клинками Кюэра и их горбатыми ятаганами, от которых Йорген отворачивается, игнорируя холод, вдруг сдавивший грудь. Проследив его взгляд, ахше меняется в лице — брови взмывают вверх, а после сходятся на переносице. Он закусывает губу и бережно касается кулака Йоргена — и когда он успел так сильно сжать руку? — тёплыми пальцами. Призывно качнув головой, Шемер ведёт его в другую сторону, где на настенных креплениях покоятся разномастные топоры. — Нравится? — улыбается принц, указывая на тяжёлый двуручник. Длинное древко обтянуто кожей, двустороннее остриё с позолотой исписано рунами. — Доставай, я одной рукой не удержу. Йорген снимает оружие со стены, взвешивает в ладони. — Баланс псиный, — фыркает он, нахмурившись. Ахше прыскает смехом, но замолкает под суровым взглядом Йоргена. — Подделка. На Севере бы такое убожество не сделали. — Правда? — ахше подаётся вперёд, проводит пальцами по рубинам, инкрустированным в полотно. — А я ведь когда-то отдал за него целое состояние… Торговец клялся, что купил его у знаменитого кузнеца в Норд’эхсте. — Брехня из-под коня, — сплёвывает Йорген, теряя своё спокойствие и равнодушие. Прилив злости заставляет желваки на его лице напряжённо дёрнуться. Ахше смотрит на него, даже не пытаясь скрыть свой озадаченный восторг от происходящего. — Ни один северянин бы не покрыл топор золотом и уж точно не испортил бы лезвие этими цацками, — он щёлкает по драгоценным камням, будто пытаясь согнать их, как жирных мух с остывшего обеда. — А эти руны… Да таких вообще нет! — рычит он, тыча в кривые бессмысленные узоры. — А те, что можно перевести, это какая-то околесица! Лес, шип, зубр, урожай, лёд… Лось и озеро! — Может, он писал о том, что видел? — невинно предполагает Шемер. — Кол он видел, на котором ему и место, — мрачно отзывается Йорген, убирая оружие на место. — Никогда не видел, чтобы ты злился, — ахше проводит рукой по своим волосам, кольца путаются в золотых цепочках, но он даже не замечает этого, стряхивая их. В его глазах растекается что-то вязкое, тёмное, что Йорген поначалу ошибочно принял за удивление, но нет, это… — Гм, — прокашливается он, отворачиваясь. Сердце тяжело ухает в груди, в животе что-то переворачивается, сжимается. — Вы правы, Ваше Высочество. Сам не знаю, что на меня нашло. — Нет-нет! — ахше теснит его бедром — и, о, зачем же он так? Йорген отшатывается, словно обжегшись. Шемер подхватывает топор, хотя уверял, что одной рукой не удержит, и, легко закинув его на плечо, идёт к окну. — Эме, а ну-ка подсоби! — просит он, и мальчишка, оторвавшись от сабли, с которой игрался, бросается своему ахше на помощь, распахивая тяжёлые ставни. — Нахер псиный топор! Нахер никчёмные руны и глупые цацки! Нахер зубра! И лося! И озеро! — патетично восклицает Шемер и выбрасывает топор прочь. Оружие приземляется с глухим стуком куда-то в кусты, распугав стайку птиц. Он оборачивается с решительной, всемогущей улыбкой, которая мгновенно застывает на его лице, впечатывается в него намертво, когда он вдруг слышит, как Йорген смеётся. Тихий удивлённый смешок, сорвавшийся с губ, перерастает в глубокий раскат, эхом гремящий о стены оружейной. Смех сходит с него лавиной — грохочет снегом, скатывающимся с горных вершин, обледеневших так давно, так давно… Что они и забыли, каково это: чувствовать на себе прикосновения солнца. — Если бы я знал, что тебя это так развеселит, я бы каждый день швырялся топорами из окон, — тихо говорит ахше, когда Йорген выпрямляется, смахивая выступившие слёзы. — Дело не в этом, — чувствуя, как от непривычно долгой улыбки сводит скулы, отзывается Йорген. — Вы сказали… — он качает головой, борясь с новым приступом смеха, но тот побеждает его, и Йорген закрывает лицо руками, запрокидывая голову. — Вы сказали… — хохочет он, задыхаясь. — Псиный топор, — прыскает Эмель, присоединяясь к его безумию. — И зубра… И лося… — И озеро, — Йорген фыркает смехом сквозь ладони и чувствует, как запястья касается чужая рука: не закрывайся. Покажи мне. Я хочу это видеть. Но стоит ему открыть глаза и увидеть ахше так близко, как смех сходит на нет, застывая в груди горячим паром. Он распирает его изнутри, обжигает лёгкие, душит его сердце. Шемер заглядывает в его лицо, склоняет голову набок. — Псиный топор? — пробует он вновь, но Йорген уже успокоился. Впрочем, нет, его состояние не имеет ничего общего со спокойствием, но и смеха в нём больше ни капли. — Лось? Зубр? Нет? Волшебство кончилось? Волшебство… Йорген смотрит в его глаза, и их цвет сейчас напоминает ему доски причала в Рюгдхольме. Ореховое древко лука Йоне, с которым он учился стрелять. Медвежью шкуру у крохотного камина в их доме. И компас, компас в его груди изламывает стрелку, заставляя Север найти на Юг, заставляя льды двинуться и дрейфовать к жаркому золоту, заставляя полюса смазаться, слиться воедино: возвращайся домой, возвращайся домой, нет, останься дома, будь с ним. Кажется, что-то меняется в его взгляде непоправимо и очевидно, потому что Шемер тоже это чувствует. Его пальцы сильнее сжимают запястье Йоргена, он моргает медленно, дышит глубоко и… И… Не будь здесь Эмеля, случилось бы что-то безнадёжное и невозвратное, не правда ли?.. Но Йорген вовремя одумывается, отводит взгляд, делает шаг назад. Шемер с сожалением отпускает его руку и, натянув беззаботную улыбку, идёт к стойке с саблями. Он помогает Эмелю найти подходящую, рассказывает, на что обращать внимание при выборе оружия: что сильно изогнутый клинок увеличит силу удара, но потребует навыка и концентрации; что железная рукоять самая прочная и прослужит дольше, но сам он предпочитает слоновую кость; что, подышав на металл, можно проверить его однородность: на годной поверхности след от дыхания будет сходить ровно… Йорген наблюдает за ними издалека, уже выбрав для себя два самых простых меча из богатой коллекции ахше: одноручный и двуручный, чтобы научить Эмеля отбивать разные атаки. Шемер говорит о клинках собранно, но вдохновенно. Не так, как о поэзии и истории, когда его глаза горят, а жесты то вспыхивают, то затухают в ритме полыхающего в груди сердца. Нет, его страсть к оружию иной породы, в нём слышится глубокое уважение, интимное восхищение. В каждом его слове звенит сталь нагруженных тренировками мышц, память о силе и о усталости. И горечь, скорбь от потери. Это было его первой любовью, понимает Йорген. Действительно понимает, вспоминая жаркую тесную кузницу отца, искры печи, гул наковальни. Он тоже потерял её, эту любовь, хоть и иначе. Ахше лишился её вместе с рукой, Йорген похоронил её на войне. — У каждого хорошего клинка есть имя, — с улыбкой говорит Шемер, когда выбор сделан, и Эмель трепетно прижимает к груди свою новую саблю. — Правда? У твоего оружия тоже было имя? — мальчишка оглядывается на Йоргена, настолько взбудораженный, что аж пружинит на месте. — У меня было много мечей и много топоров. — И как их звали? — Бесполезная железка. Кривая риеттская кочерга. Уродская лопата… — Псиный топор, — напоминает Шемер, закусывая губу. Йорген кивает, игнорируя то, как обиженно надувается ахше: не вышло. — Оружию дают имена только избалованные принцы, — дразнит он. Лукавит, конечно. Помнит, как они с Йоне носились детьми по двору, стащив у отца мечи и выкрикивая глупые прозвища: «Волчий коготь! Медвежий клык! Погибель змея!» — Не слушай этого неотёсанного плебея, — шепчет ахше, подбадривая мальчишку подмигиванием. — Ты просто обязан назвать свой первый клинок — как же иначе он станет тебя слушаться? — А как звали вашу любимую саблю, ахше? — спрашивает Эмель, настолько увлёкшись, что даже о смущении позабыл. Вон, говорит с принцем и даже не заикается, заливаясь краской. — Псиная са… Ладно-ладно, — посмеивается он. — Её звали Шаехе-мидене. Ветер полудня. — Она ещё здесь? — Эмель оглядывается по сторонам, будто сможет вычислить любимую саблю принца среди сотен других. — Покоится на дне залива, — улыбается Шемер, и что-то в его улыбке заставляет сердце Йоргена болезненно сжаться. — А ты думал, я впервые швыряюсь оружием из окон? Нет, кифэли, то старая добрая привычка… — Сойдёт и эта, — прерывает его Йорген, беря со стойки одну из сабель — о ней принц рассказывал Эмелю с явным обожанием, — и кидает её ахше. Тот ловит ловко, на лету: память тела не утопить в вине и молочном шербете. — Я не буду фехтовать с вами, — качает головой Шемер. Однако сабля в его руке лежит уверенно, правильно. — Не сможете удержаться. — Смогу. — Докажите. — И зачем мне для этого сабля? — Легко отказаться от боя безоружным, — говорит Йорген, направляясь к двери. — А вы попробуйте сделать это с саблей в руке — тогда я вам, может, и поверю. — Я его разбаловал, — жалуется Шемер Эмелю. — Разбаловал же, м? — Он всегда был таким, — шепчет мальчишка, и Йорген закатывает глаза, радуясь, что двое заговорщиков у него за спиной не видят этого жеста: слишком много потрясений для бедного ахше на один день. Они выходят из коридоров дворца на залитую солнцем тренировочную площадку — уединённую и тихую. Трава на ней коротко острижена, но ближе к центру хранит следы давних тренировок: голые участки сухой земли вытоптаны проталинами. Раскидистые деревья охраняют потаённый уголок от жгучего солнца, в небольшом фонтане плещется, журчит вода. У стены, позабытые и одинокие, стоят набитые соломой чучела, на обтянутых мешковиной головах которых кто-то дурашливо вышил злобные рожицы. В случае с ахше, правда, скорее приказал вышить. Йорген кидает один из мечей на землю, разминая плечи. Шемер приказывает слугам принести вино и фрукты, пока Эмель скачет по площадке, бестолково размахивая саблей. И Йоргену вдруг кажется, что его компас окончательно свихнулся. Стрелка мечется по кругу, как бывает, если достичь истинного Севера. Как бывает, когда больше некуда идти. Когда больше незачем бежать. Когда хочется остаться. Просто остаться здесь.