Другие песни

«Он остался и ночевал в покоях ахше», — пишет Мино, сворачивает послание в трубочку, капает на край воском, прячет в карман. Нет смысла скрывать это от Мераба-ахше: он всё равно узнает к концу дня. Лучше уж рассказать ему первым, быть самым верным из шпионов, самым ретивым. И тогда его погладят по головке и накормят лакомством: хороший тигрёнок. Домашний тигрёнок. Не опасный зверь, а чудное украшение. — Правда, Цахэ? — Мино почёсывает подбородок подросшему хищнику: он уже больше гончего пса, но всё ещё ласковый и игривый, словно котёнок. Гаттар-ахшеде славно выдрессировал его, весьма славно… Интересно, наложницы его такие же послушные?.. — Что мне делать теперь, а, котяра ты глупая? Блядский Йорген… Йорген, Йорген… Упрямый дурак! Зачем ты остался здесь, зачем выбрал ахше вместо Севера? Что же теперь будет? Как же тебя теперь защитить?.. Мино гладит тигрёнка, зарываясь пальцами в густую мягкую шерсть — они вчера купали его, Марика и Нотт, натирали шерсть пахучими маслами, и сегодня он весь день вылизывается и фыркает. Созданный для дикой саванны, для азарта охоты, для свободы под лапами, он заперт в ажурном дворце. Ластится к людям, не наученный кусать и рвать. Ошейник его — золото. На хвосте кисточка из афенской тесьмы, отделанная агатами. Его игрушки — серебряные шарики, продав которые можно было бы полгода кормить семью рыбака или фермера, да шёлковая саарская пряжа, за моток которой иной контрабандист рискнул бы жизнью. Мино глядит на свои серьги и браслеты, небрежной горстью сваленные на столике у кровати; на одежды и масла; на свежие розы в изящной фарфоровой вазе. Они не такие уж и разные, он и Цахэ, не правда ли? — Я научу тебя выпускать когти, — говорит он, ослабляя ошейник на шее тигрёнка. — Научу тебя убивать. Будешь моим собственным Эмелем, как тебе такое? Цахэ бережно покусывает его пальцы, слюнявит руку. Мино качает головой, поднимаясь с ковров. Надо отыскать Каеси — курчавую проворную служанку, которая передаёт его послания Мерабу-ахше. Мино заглядывает в кухни, всё ещё разгребающие последствия готовки Шемера-ахше, проверяет трапезные и кальянные и наконец вылавливает её в одном из хаммамов: бедняжка пытается забрать у вусмерть пьяной Руми пустой кувшин с вином, пока она не разбила его о влажный мрамор. — Отдай, грязная сука! Там ещё осталось, там… Жалкое зрелище. Слипшиеся волосы, потное раскрасневшееся лицо, пропитанное блевотой платье… Мино морщится, глядя, как злость на её опухшем лице сменяется уродливыми рыданиями. Любовь, говорят они, прекрасное возвышенное чувство… Хах. — Каеси, лапонька, брось эту пьянь, — мурчит Мино, незаметно опуская записку служанке в карман. — Пусть разбивает кувшин, если так уж ей хочется, ахше нет до него никакого дела, — последнее он произносит с особой интонацией, глядя Руми в глаза, и та швыряет в него пузырёк с маслом, задыхаясь в яростном крике: не попадает, естественно. Безмозглая дура. Мино не испытывает к ней ни капли сочувствия. Будь её воля, Шемер-ахше лежал бы сейчас здесь с ней, такой же пьяный, укутанный безмятежностью молочного шербета. Будь её воля, Шемер-ахше никогда бы не взял вновь саблю в руку, никогда бы не спустился к Сапфировому заливу, никогда бы не помчался среди ночи в Нефритовый павильон узнавать о политических стратегиях Сааре. Будь её воля, раны ахше никогда бы не начали заживать, нет, она бы убедилась, что они кровоточат и преют, что они делают его слабым — достаточно слабым, чтобы он оставался с ней. Но Мино-то знает… Как и Йорген, как и Кадифь, как и Эмель, как и Алайя с Нотт — он знает, что Шемер-ахше создан для большего. Что ему место в Алмазном павильоне, что именно он и не кто иной должен править Сааре. Только с ним она останется мирной и свободной, только с ним будут цвести сады и полниться казна, только с ним солдаты будут жениться и воспитывать своих детей, а не погибать на бесславных войнах, только с ним поэты смогут писать, что им вздумается, а учёные — двигать науку вперёд. Гаттар-ахшеде разорит Сааре, затопит её в крови. Мераб-ахше… Что ж. Он мог бы стать достойным правителем, пожалуй. Он умён, дальновиден, осторожен. Но Сааре никогда его не полюбит, никогда не воспоёт в своих песнях. Родись он в Риетте, Империя приняла бы его. Родись в Кюэре, никто не посмел бы оспорить его притязаний на трон, возьми он его хитростью и уловками. Но Сааре… Она другая. Она избалована свободой и красотой, она не потерпит на своём троне змею, будь она хоть трижды мудра и расчётлива. Нет, Сааре не согласится на меньшее, чем тигр. Сааре нужен её бравый воин, её цветочный ахше, её пылающее солнце. Йорген призвал рассвет, разогнал тучи. Он вернул ахше смех и саблю. Мераб не оставит его. Пекло! Мино нужно что-то придумать. Если Йоргена не удалось выпроводить из дворца, его надо обезопасить как-то иначе… Надо… — Зачем ты искал Каеси? — строгий голос выдёргивает его из мыслей, и Мино расплывается в невиннейшей из улыбок. — Ах, шаде, ты сегодня необычайно прекрасна! Эти синяки под глазами так изысканно оттеняют нездоровый блеск твоей кожи… Мино уворачивается от затрещины, подныривая Кадифь под руку и беря её за локоток. — У нас был уговор, — напоминает наложница, и Мино прицокивает языком. — Ты рассказываешь мне всё, я не выдаю тебя Шемеру-ахше. Мне потребовать его внимания? — Боюсь, наш ахше сейчас несколько занят. Ты разве не слышала? У Йоргена во-о-от такой… — Мино, — цедит шаде. — Что за дела у тебя с Каеси? — Между нами пламенная страсть! — Она верна Мерабу, — Кадифь морщится, будто от одного этого имени у неё сводит зубы. — Что ты ему передал? — Ничего, кроме правды, — с улыбкой пожимает плечами он. — Мераб-ахше очень уж волнуется о душевном здоровье своего дражайшего братца. Я поспешил заверить его, что о разбитом сердце ахше можно не переживать. Кадифь подозрительно щурится. Она умна, но ей не хватает гнили, чтобы понимать Мераба так, как понимает Мино. Шаде, несомненно, чувствует неладное, видит, что за вежливой заботой скрывается нечто тёмное, зловещее, но этого мало, чтобы вступить в игру. Недостаточно просто знать правила, чтобы выиграть. — О чём ещё ты ему писал? — О всяких пустяках, — небрежно отзывается Мино. — О том, что подавали на завтрак. О том, как прекрасен рассвет над заливом… Шаде отмахивается от его трёпа. — Почему ты точишь на него зуб? — спрашивает Мино. — Он учтив, любезен, мягок. Чем тебе насолил? «Где он просчитался?» — вот что он действительно хочет узнать. Когда дал слабину? Где брешь в его броне, где трещина в маске? — Я давно его знаю. — Вот как? — Мино с любопытством поглядывает на наложницу, но она не из тех, кто станет болтать попусту, её нужно спровоцировать на ответ. — Неужто ты успела побывать в его гареме? Разумеется, он знает, что это не так: давно уже собрал о ней сплетни. Кадифь была первой из наложниц Шемера-ахше, попала в его гарем, когда его только подарили наследному принцу: им обоим было по шестнадцать. Но это не объясняет её ненависти к Мерабу. Наложницами не делятся с братьями. Едва ли они пересекались с ним с тех пор. — Я бы лучше удавилась в петле, — сплёвывает Кадифь. Её кудри, остриженные по плечи, падают на лицо, и она раздражённо убирает их назад. — Знаю его с детства. Нас всех воспитывали при дворе, мы учились у одних раёше, играли вместе: я, Шем… Шемер-ахше, Мераб, Гаттар, Алайя, Инсаф, Виам… Их ты не знаешь, они покинули гарем после девяти лет, замужем уже. Раиф, Джаим, Нахид, другие сыновья советников и главнокомандующего. Мы все росли в Опаловом павильоне. — И Мераб-ахше чем-то тебя обидел? Дёргал за волосы, отбирал сладости? — посмеивается Мино. Кадифь фыркает. — Нет, это его все обижали, — говорит она. — Слабым он был, болезненным. Гаттар вечно его изводил, а Шемер заступался. Любил его, дурак. И сейчас любит. Она хмурится, закрываясь, и Мино, пару раз попробовав докопаться до сути, оставляет тщетные попытки. Кадифь вновь берёт с него слово сообщать ей о каждом своём действии и убегает по делам: ей ещё свадьбу готовить… Но Мино и так получил, что хотел. Алайя воспитывалась с юными принцами… Интересно. И разговорить её будет куда легче. Надо разыскать её и… — Мино! — окликают его шёпотом. — Можно тебя?.. На минуту, — Ассейн оглядывается по сторонам и покидает свой пост у ворот, делает шаг навстречу, выходя из тени стены. Подходя к Мино, он успевает залиться краской и вспотеть. — Ты занят? Я могу потом, если… — Всегда свободен для тебя, мой доблестный лев, — мурчит Мино, касаясь пальцами его разгорячённой щеки. Ассейн сглатывает, подаваясь навстречу ласке, прикрывает глаза. Лев… Он всегда тает, когда Мино так его зовёт. Но какой же из него лев? Нет, он всего лишь пёс. Верный глуповатый щенок, виляющий хвостом в ответ на случайно брошенный взгляд. — Что ты принёс мне сегодня? Последние несколько месяцев стражник таскает ему всякие безделушки: то цветок какой сорвёт, то колечко на рынке купит — дешёвое, медное, красит пальцы. Мино бросает их в шкатулку к остальным украшениям: золоту, которым всех своих наложников щедро одаривает Шемер-ахше; серебру, которым платит за его слова Мераб; драгоценным камням, жемчужным серьгам, изумрудным ожерельям, склянкам с маслами… Все они норовят украсить его, словно ни на что большее он не годен — разве что сверкать и вкусно пахнуть. Эмелю Шемер-ахше подарил лук и саблю. Йоргену читает стихи и готовит завтраки. Но Мино… Разве он чем-то полезнее подушки, которую нужно расшить золотыми нитями? Разве отличается он от вешалки, на которую можно накинуть сатин и шёлк? Разве есть в нём что-то, кроме красоты? — Это так, пустяк, но… Мне хотелось, — Ассейн бормочет, отводя взгляд, но уже через мгновение снова поднимает его к глазам Мино. Он не может не смотреть на него, и Мино его совсем за это не винит. Он знает, что красив. Этот урок он отлично выучил. — Вот, — Ассейн достаёт из кармана маленький свёрток, бережно разворачивает его своими грубыми мозолистыми пальцами. Мино ждёт, пока он достанет очередную цацку. В прошлый раз стражник подарил ему гранатовые серьги прабабки, которые мать перед смертью вручила ему, чтобы он преподнёс их своей избраннице перед свадьбой. У Мино просто не было выбора, кроме как затащить его в свои покои и отдаться. Спать с ним было приятно: Ассейн, этот влюблённый дурень, вечно уточнял, всё ли Мино нравится, и забывал о собственном удовольствии, пытаясь довести любовника до пика блаженства. Мино щедро одаривал его стонами и трепетом ресниц — это было легко, Ассейн неплох в постели. — И что же это такое? — улыбается Мино, вертя в руках отполированный янтарный камушек. В самой его сердцевине застыл небольшой скорпион — ядовитое создание, навеки заточённое в безобидную драгоценность. — Мелочь… — краснеет Ассейн. — Увидел на базаре и подумал о тебе. Надо же. Удивительная проницательность. — Какая прелесть, — Мино прячет камушек в карман и касается щеки стражника, оставляя на его податливых тёплых губах поцелуй. Ассейн тянется вслед за ним, прикрыв глаза с ребяческим трогательным восторгом. — Я отблагодарю тебя как следует позже, мой лев, — шепчет Мино. — Приходи ночью в мои покои. Он прощается коротко, упархивает поскорее — нужно всегда оставлять их желать большего. Эта загадочная недосказанность — всё, что стоит между страстью и рутиной, интересом и скукой. Он не оборачивается, точно зная, что Ассейн провожает взглядом его спину, пока она не скрывается за арками дворцовой галереи. Алайю он находит быстро: её смелый громогласный смех разносится на весь Жемчужный павильон. Они с Нотт играют в «Завоевателей», кидая драгоценные рубины в очерченные на земле круги — городские дети обычно используют для этого гальку, но в гареме ахше не мелочатся. — О, богиня зари и пламени, обрати на меня свой сверкающий взор! — шутливо тянет Мино, привлекая внимание девушки. Та оборачивается, смех всё ещё пляшет на её лице. — Чего тебе, подхалим? — Как же так вышло, любовь моя огневласая, что за все наши душевные разговоры ты ни разу не обмолвилась, что росла с шаде и юными ахше под одной крышей? — спрашивает он, подбирая с земли мешочек с рубинами и присоединяясь к игре. — К слову не пришлось, — хитро улыбается она, откидывая копну волос за плечи. — Откуда узнал? Шаде проговорилась или с господином своим новым сблизились так, что о детстве беседы ведёте? «С новым господином»… Быстро, быстро ползут слухи по Жемчужному павильону. — Птичка на ушко напела, — Мино бросает рубин точно в цель, завоёвывая один из городков Нотт. — Так пусть и дальше споёт, — Алайя отвлекается от игры, пригубляя вино. Это всего лишь танец, прелюдия: она всё ему расскажет. — А мне твои песни слушать приятнее, — мурчит Мино обольстительно — Алайю этим не проймёшь, но ей нравится внимание. — Расскажи, за что шаде так невзлюбила Мераба-ахше. По тому, как вспыхивают глаза наложницы, Мино понимает, что история стоящая. Вот только стоит она, похоже, больше, чем он может заплатить, потому что Алайя качает головой: — Нет, красавчик, этого я тебе рассказать не могу. — Почему же? — Личные дела шаде лишь её касаются, не лезь в них лучше, — туманно отвечает она, но уже этой зацепки Мино достаточно: личные, значит?.. Любопытно. — Неужто наша строгая командирша была жестоко отвергнута Мерабом? — бросает он с притворным изумлением. Глупость, конечно, но глупость продуманная: он целится не в суть, нет, он нарочно метит мимо. — Этим задохликом-то?! Ха! — Алайя смеётся под неодобрительным взглядом Нотт. — Она если и смотрела в его сторону тогда, то только с жалостью… Он всё бегал за нами, просился… Шемер-ахше брал его с нами иногда, но зря он это. — Зря? У нашего ахше золотая не только рука, м? Сердце из того же золота вылито: вот и приголубил болезного, наверное… — тянет Мино, внимательно наблюдая за реакцией девушки. — Лучше б он его в покое оставил, — фыркает она. — Гаттар-ахшеде ему жить не давал. А когда Мераб-ахше тащился-таки за нами, он принимался изводить его вдвое сильнее. — Так вот в чём дело… — понятливо тянет Мино. — Кадифь была влюблена в Шемера-ахше и не хотела делить его с братьями. Снова мимо, снова прицельно. Любовь шаде к ахше иного рода, все это знают. — Что ты вообще несёшь? — цыкает Алайя. — Совсем за дуру нашу шаде держишь? Это Шемер-ахше тогда был в неё немного влюблён… Но кто не был? Не ревнуй, любовь моя, — она подмигивает Нотт, и та закатывает глаза. — Значит, Мераб-ахше тоже питал к ней чувства? — Не думаю, — взгляд Алайи становится рассеянным: она погружается в воспоминания, мотает головой. — Нет, навряд ли. — А Гаттар-ахшеде? — осторожно уточняет Мино, и Алайя хмурится. — Сказала же: не лезь в это, — резко обрубает она, и Мино смиренно поднимает руки в безоружном жесте, мол, как скажешь, отступаю. Ответ он свой так или иначе получил. Гаттар-ахшеде был влюблён в шаде?.. Вот так новость. Но причём тут Мераб? Как он в этом замешан? Узнать это ему придётся уже от других птичек, эта больше не запоёт — спугнул. Мино оставляет неудобный разговор и делится с Алайей другими сплетнями: рассказывает про подарок Ассейна, придумывает пару небылиц о жаркой ночи между Йоргеном и ахше, пока наложница не возвращается к беззаботному смеху, позабыв о подозрениях. Вскоре мимо них пробегает Эмель со своим луком: идёт тренироваться. Мино окликает его, зовёт присоединиться к их игре, и мальчишка соглашается, хоть и помявшись. Из вежливости явно: пострелять наверняка хочется, торопился так… Разговорить его сложнее, но, как только Мино преодолевает стену робости Эмеля, ему удаётся узнать от мелкого, что ахше с Йоргеном отправились в столицу — тайно, только вдвоём. А значит, Шемера-ахше не будет в Жемчужном павильоне этой ночью, а Кадифь занята подготовкой к свадьбе… Это его шанс улизнуть к Мерабу. Выждав для верности час за непринуждённой беседой и игрой, плавно перетёкшей в попойку, Мино намекает, что настало время отблагодарить Ассейна как следует, а сам идёт к северным воротам, в Нефритовый павильон. Стражники пропускают его безмолвно и послушно. Хорошие пёсики, верные своему хозяину. Хотелось бы ему верить, что Мераб считает его одним из них. Увы, второй сын ахшада куда умнее этого.