Другие песни

Из больших городов Йорген видел только Жардо. Его родной Рюгдхольм, оставшийся в памяти смутными обрывками, можно было обойти от края до края за час. Торговый порт, рыбацкая пристань, рыночная площадь. Ремесленные улочки, расползающиеся от центра. Вымощенные брусчаткой, они тянулись вверх, к горам, становясь всё уже и грязнее, пока камни не терялись под слоем пыли, не прятались в траве, пока протоптанные лошадьми и выдавленные телегами колеи не сходились в одну тропинку, петляющую между скалами. Чуть выше и глубже в лесу стоял их дом. Йорген давно уже не знает, стоит ли он там до сих пор, а если стоит — пахнет ли он так же, как пах. Звучит ли так же, как звучал. Он решает не думать об этом, возвращаясь мыслями к Риетту. В военном походе они истоптали не одни сапоги, следуя прямым и строгим дорогам Империи. Иногда они останавливались у деревень и городов, но никогда не заходили в них, разбивая лагерь неподалёку. Он хорошо помнит каждую крепость, деловитую и чёткую жизнь, не кипящую, но размеренно текущую за высокими стенами. Помнит и поселение возле лагеря новобранцев, где проходил подготовку мальчишкой. Помнит кюэрские деревни, встречающие их кровью и пожарами. Иногда — тишиной. Озлобленной, испуганной тишиной. И Жардо. Конечно, Жардо. Столица Империи. Богатая, роскошная, позолоченная столица. Когда их небольшой отряд — он, Мадлен и Ришар — покидал её, мечник сплюнул под ноги своему коню и сказал: «На юге собак жрут — да что там собак! — дерьмом своим животы набивают, чтобы от голода не сдохнуть, а они тут фиалками свои балконы украшают!» «Это ирисы», — безразлично поправила его Мадлен. «Ирисы! Слышал, за одну охапку можно купить годовалого телёнка. Тьфу!» Йорген промолчал тогда. Ему не о чем было разговаривать с Ришаром. С Мечом Императора, эмблема на груди которого была выплавлена из чистейшего серебра. С Ришаром в плаще из афенской шерсти, мягкой и тонкой, собранной с сытых ухоженных овец — получив одну такую, любой пастух мог бы больше никогда не беспокоиться о том, как прокормить семью. С Ришаром, который уже несколько лет не ночевал в казармах, ведь Император пожаловал ему двухэтажный дом в столице, окнами выходящий на ювелирную лавку. С Ришаром с напомаженными усами. С Ришаром, фляга которого была инкрустирована мелкими изумрудами. Да и что бы он мог ему сказать? Богатство столицы никогда не вызывало у Йоргена зависти, не будило в нём гнева. В нём не было ничего, кроме закономерности. Понятной и простой правды. В Жардо живёт Император. Конечно, город будет блистать. Конечно, на балконах будут ирисы. Конечно, бедняки на юге будут умирать от голода — на то они и бедняки, таков порядок вещей. Йорген мог стать одним из них, но выбрал службу в армии. Не ему оценивать верность этого выбора — его рассудит время. Теперь же, выйдя из тоннелей под Айе-Халиджи, Йорген впервые задумывается, нравилось ли ему когда-нибудь в Жардо. Наверное, он понимал, что город красив. Наверное, он просто всегда считал, что подобная красота не для него. Что он не способен насладиться ею так, как наслаждаются художники и поэты. И это тоже было закономерно: в конце концов, ни один художник или поэт не проникся бы той красотой, что была близка Йоргену. Как, например, когда он рубил дрова и полено разламывалось ровно посерёдке, и два одинаковых куска дерева падали с пня, глухо стукаясь о своих собратьев. Как хрустела под пальцами тёплая корочка свежеиспечённого хлеба. Как ладно становился расшатанный стул, когда подпилишь его ножки, сравняв опоры. Язык этой красоты Йорген понимал, он был ему знаком. Но Жардо говорило с ним на неизвестном наречии. Столица пела золотом, смеялась пилястрами, шептала витражами, и Йорген знал: она говорит не с ним, поёт не для него. Поэтому он и не отвечал ей. Не думал о ней. И когда ахше просит его: «Расскажи мне о Жардо, эйфедже», Йорген долго не отвечает. А когда находит нужные слова, их оказывается немного. — Это большой город. — И всё? — смеётся Шемер, и Йорген кивает. — Ты ведь так долго жил там. Должно же быть что-то ещё. — Я редко покидал казармы. — Но когда покидал, куда ты шёл первым делом? — В таверну. — Каждый раз в одну и ту же? — Ближайшую к казармам, — подтверждает Йорген. Ахше разочарованно вздыхает. — Не стану скрывать, твои рассказы о Севере куда занятнее… Надеюсь, таверна эта хотя бы была в полной мере выдающейся, раз так непоколебимо завладела твоим вниманием. — Ублюдская рыгальня, куда там, — отвечает Йорген, добавив солдатской грубости лишь затем, чтобы развеселить ахше. И у него выходит: тот смеётся, смакуя на языке риеттское слово, которое прежде наверняка не слышал, но понятливо ухватил его смысл. — Не пиво, а козья моча, в которую выжали половую тряпку, — продолжает он, с удовольствием поглядывая на хохочущего ахше. — За два медяка к кружке подают ком крысьего помёта на закуску. Что смешного, Ваше Высочество? Это выгодное предложение. Ему нравится, как легко Шемера расшутить, как щедр он на смех и на улыбки, как веселье его всегда больше, чем звук. Когда он смеётся, он смеётся не только глазами и ртом, нет, смеётся всё его лицо, всё его тело, и Йорген знает, что если бы ахше раскрыл свою грудь нараспашку, за рёбрами показалось бы его горячее смеющееся сердце. Ему хочется приникнуть к нему губами, почувствовать его смех пульсом под тонкой кожей. Эта красота говорит с ним на одном и том же языке. Она понятна Йоргену, близка. — Я рад, что твоя планка опущена на пол «ублюдской рыгальни», — говорит ахше в конце концов. — Значит, мне не стоит волноваться, что Айе-Халиджи не впечатлит тебя. Йорген не говорит, что ему и дела нет до города вокруг них. Не хочет обидеть. Не говорит, что для него любая забегаловка саарской столицы ничем не будет отличаться от таверны у казарм, если рядом с ним ахше. Потому что неважно, будет ли Шемер потягивать вино у фонтанов с лёгкой улыбкой или морщиться от вкуса дешёвого разведённого пива, эмоции окрасят его лицо с одинаковой интенсивностью. Они яркие и живые, и Йоргену нравится наблюдать за ним. Смотреть на него. Он знает, что убогий трактир на границе Риетта развлечёт ахше не хуже кюэрских дворцов. Что снег во дворе его дома в Рюгдхольме восхитит его не меньше, чем ирисы на балконах Жардо. А может, и больше. Окажись ахше с ним в ублюдской рыгальне, он смеялся бы так же звонко, как в Жемчужном павильоне Кёпю-Бахри. И разве остальное имеет значение?.. — Идём, — говорит Шемер. — Нужно успеть на базар до заката. Только через час Йорген понимает, что ошибся, расценив эту фразу по-своему. Подумав, что после заката торговые ряды закроются, а лавки свернутся. Оказалось, Айе-Халиджи живёт по совершенно иному расписанию. Оказалось, что после заката на базаре попросту не протолкнуться. — Немного не успели, — хмурится ахше, когда на повороте с узкой улочки их вдруг подхватывает пёстрая толпа, окутывает запах пряностей, гомон, звон посуды. — Не теряйся, эйфедже. Йорген сомневается, что у него бы вышло в любом случае. Слишком он высокий, приметный — ахше запросто найдёт его в толпе. По светлым волосам, заплетённым в косы, по суровой незыблемости в этом круговороте. Если Шемер потеряет его из виду, он может просто пойти на звук тишины, потому что, кажется, он единственный, кто издаёт её в столице. Саарский базар не похож на рынки, где Йорген бывал прежде. Прежде всего, он не на площади — открытой и широкой. Нет, он петляет вместе с улочками, то вздымаясь вверх, то падая со склона. Он и есть эти улочки, увешанные фонарями, заставленные лавками. Люди беспорядочно снуют в разных направлениях с корзинами и подносами на головах. Ужинают прямо посреди дороги, разложив ковры между ящиками с фруктами и стеклянной лавкой. Не пройти и пары шагов, чтобы не наступить случайно на чью-то подушку, чтобы не задеть окружённый ароматной дымкой кальян. Пару раз торговцы выхватывают его прямо из толпы, вцепившись в локоть, и сходу начинают закидывать его нордскими словами: — Добро пожаловать в Сааре! Давно приехали? Попробуйте, попробуйте… — они пихают ему в руки кумкваты, орехи, они снимают с него мерки и приносят на пробу шелка, пока Йорген пытается совместить в своей голове родной язык с саарским акцентом, пытается понять, почему от него между рёбрами что-то трещит, раскаляясь. Шемер смеётся рядом с ним, ловко осаждая торговцев. Они ему слово — он им десять, двадцать, да так быстро, что Йорген не успевает уловить их смысл. У некоторых лавочек ахше останавливается, отмахивается от торговцев, рассматривает всякие побрякушки, но ничего не покупает. Просто показывает Йоргену, следит за его реакцией, с досадой надувает щёки, когда тот лишь хмыкает в ответ. Йорген пару раз даже подумывает приврать. Притвориться, что заводная канарейка, забавно перебирающая лапками по столу, кажется ему настолько же восхитительной, насколько пытается выставить её продавец. Но решает, что ахше раскусит его в два счёта. В итоге он думает: хорошо. Хорошо, что он сберёг своё удивление, потому что когда это наконец случается, радости Шемера нет предела. И каким же самодовольным восторгом ахше светится, когда Йорген с искренним изумлением выдыхает, глядя, как уличный артист погружает в своё горло саблю… Позже Шемер пытается добиться от него этого тихого вздоха снова. Скармливает ему разномастные сласти, потом, оставшись неудовлетворённым одобрительным кивком от Йоргена, переходит к лавкам с мясными деликатесами. Заставляет его попробовать вяленую змею, до того пряную, что начинают слезиться глаза. Следит, как Йорген делает глоток приторной цветочной настойки — удивительно нежной для своей крепости. Ведёт его к лавке, где мастер выдувает фигурки из цветного стекла. Сворачивает на птичий рынок, пахнущий помётом и шерстью, воркует с гигантскими птицами небывалых окрасов. — Не хотелось прибегать к нечестным уловкам, но… Я знаю, что точно придётся тебе по вкусу, — ахше заговорщицки подмигивает и тащит его на улицу с кузнями. Они смотрят, как две железные пластины сплавляют в саблю, и Йорген осуждающе хмыкает, вызывая у Шемера смех. По просьбе ахше он объясняет, где и как ошибается кузнец. Добавляет, что качество оружия страдает в угоду зрелищности. Что он развлекает толпу, не оказывая должного уважения металлу, и Шемер всё подначивает его занять место кузнеца и показать, как нужно. Йорген качает головой. Они любуются выставленными на продажу мечами, и приходится снова и снова останавливать ахше, который всякий раз тянется к кошельку, когда Йорген замечает: «Добротный клинок». На потеху зевакам ахше вызывает его на постановочный бой, но торговец кричит на них, чтобы не портили товар. — Хороший клинок боем не испортить, господин! — смеётся ахше, прокручивая в руке короткий меч, делая несколько выпадов — красивых, но бесполезных в настоящем сражении. Павлинится он просто, дурак. Йорген тихо улыбается, почёсывая бороду, но уводит Шемера подальше от оружейной лавки, когда люди вокруг начинают шептаться о нём: «Как танцует, а! Но рукав, гляди… Рукав пустой». Не пройдёт и минуты, как они сложат два и два, осознав, кто перед ними. После шума базара пустота набережной дезориентирует. Голову кружит от свежего воздуха, свободного от приправ, жареного масла, чужого пота. По проливу неторопливо скользят лодки, вдалеке виднеются паруса, едва различимые в темноте. Сочная, налитая светом луна то скрывается за облаками, то смущённо показывается из-за неплотной завесы, дразнит. — Знаешь, о чём я думаю, эйфедже? — спрашивает ахше тихо, и после рыночного галдежа его шёпот слышать приятно вдвойне. Йорген чуть качает головой. Откуда ж ему знать? Наверняка какие-нибудь пакости. Будто прочитав его мысли, Шемер улыбается, смазанно касаясь пальцами его руки. Йорген чувствует его нетерпение, его жужжащее желание снова соединить их ладони, но не здесь, не в городе. — Я думаю о том, как жаждал показать тебе город, а теперь, когда мы выбрались сюда, мне ничего не хочется сильнее, чем вернуться с тобой во дворец. Йорген чуть хмурится. — Вы разочарованы столицей? Странно. Ему казалось, ахше прекрасно проводит время. — Йорген, Йорген… — улыбка Шемера становится невесомой, лёгкой, будто даже самый слабый порыв ветра способен сдуть её с его лица. — Помнишь, я говорил тебе, что ты удивительно проницателен? Забудь. Иногда ты туп, как дерево. Как целый лес! — он поджимает губы, с досадой отворачиваясь. — Дремучая чаща. Дремучая псиная чаща. Брови Йоргена удивлённо вздымаются: и чем он успел его расстроить?.. Но переменчивость настроения ахше давно уже не застаёт его врасплох. Да и, пожалуй, никогда не заставала. Принцы и их капризы… Они шагают дальше молча. Ахше дуется, а Йорген ждёт, пока он перестанет. Они сворачивают с набережной, вновь углубляясь в город. Улицы становятся темнее, тише. С верхних этажей доносится детский плач. Где-то на крышах дерутся кошки. Слыша шаги за спиной, Йорген всякий раз настораживается, опуская ладонь на меч, но спешащие домой горожане не обращают на них никакого внимания. Лишь иногда, пройдя мимо, запоздало оглядываются, удивляясь северянину в Сааре. Они идут так долго, что Йорген уже и забывает про обиду принца, а потому, уточнив, не голоден ли ахше и не зайти ли им в какой кабак, он совершенно не ожидает его резкости. — Если ты напьёшься до беспамятства, я не стану тащить твою тушу по тоннелям, Йорген. — Когда это я напивался до беспамятства, Ваше Высочество? — интересуется Йорген спокойно. Мысли об ахше, волочащем его «тушу» по подземелью, вызывают у него улыбку — беззлобную и мягкую, но Шемер, похоже, трактует её иначе. Ощетинивается, сверкает своими глазами. «Может, дело в бороде…» — озадаченно думает Йорген. — Никогда! Разумеется, никогда! На такое способен только никчёмный жалкий пьяница, как наш ахше! — вспыхивает он. Из окон над ними раздаётся хохот, и грубый голос затягивает песню. Ту самую, о которой Шемер рассказывал в их первую встречу в хаммаме. Об ахше, что ласкал мальчишек-слуг, пока не отсохла рука. Мотив подхватывает охрипший старик из соседнего окна, и вскоре половина улицы заходится нестройным хором, пока из балкона под крышей не вывешивается разгневанная женщина, оря что-то про баранов и спящих детей. Через секунду к поющим присоединяется разбуженный младенец с истошным визгом. Всё это явно не поднимает настроение ахше. Он круто разворачивается на пятках и, натянув на голову капюшон, спешит прочь. Йорген вздыхает, потирая бороду. Вспомнив, что она, быть может, тоже замешана в этом безобразном недоразумении, он с досадой отдёргивает руку. Набирает в лёгкие побольше воздуха и во всю мощь своего голоса запевает: — Кюэрские падлы к нам идут, Мимо пройдут, На кухню зайдут. Сколько моркови в зад запихнут — Делайте ваши ставки! Он не умеет петь. Никогда не умел. Но голос у него всегда был сильным, громким, басистым. Песенка об ахше обрывается. Тишина улицы прислушивается к новому герою действа. И, похоже, влияние Империи сложно переоценить: даже саарцы знают риеттский. Понимают, пусть и не всё. Шемер оборачивается, но в темноте Йорген не видит выражения его лица. Так что он просто продолжает: — Афенские твари к нам идут, Мимо пройдут, На речку свернут. Сколько угрей к ним в штаны заползут — Делайте ваши ставки! Из окон доносятся одобрительные возгласы. Кто-то смеётся, присвистывает, призывает продолжать. Йорген пожимает плечами, глядя на ахше. — Саарские гады к нам идут… — Э! Ублюдок! — Мимо пройдут, До хлева дойдут. — Ты совсем страх потерял, северный выродок?! — Сколько коров и козлов заебут — Делайте ваши… Песню обрывает гнилой кочан капусты, просвистевший у самого уха. Йорген пригибается и, прикрывая голову рукой, спешит к Шемеру, который так и стоит столбом посреди улицы. Приходится дёрнуть его за рукав, убегая и скрываясь за поворотом. Им вслед летят овощи вперемешку с руганью, и они сворачивают ещё пару раз, чтобы удостовериться, что погони не будет. Когда они останавливаются, Йорген поворачивается к ахше, чтобы понять по его выражению: всё ещё обижен? Расстроен из-за песни? Или удалось развеселить? Но Шемер не даёт ему такой возможности: с силой толкает в грудь, заставляя отшатнуться, наткнуться спиной на стену. «Обижен», — понимает Йорген. А потом… потом снова не понимает. Потому что Шемер подаётся вперёд и прижимается губами к его шее. От неожиданности Йорген застывает, но всего на секунду. Руки сами собой ложатся на чужие плечи, соскальзывают на талию, и Шемер прижимается ближе, шумно выдыхая. Он облизывает губы: Йорген чувствует, как скользит язык ахше по его коже, а потом вновь сменяется влажным прикосновением рта. «Не здесь», — рассеянно думает он, но это тихие мысли, слабые, они захлёбываются в волнах нахлынувшего возбуждения. «Не здесь», — думает он и вдруг понимает смысл слов Шемера на набережной. О городе и дворце. Он хотел остаться с ним наедине. — Не здесь, — говорит он, но его не слушаются ни Шемер, ни собственные руки, которые продолжают оглаживать стройное тело ахше. Вверх, к напряжённым лопаткам. Вниз… — А где, эйфедже? — его дыхание на шее. Поцелуй. И снова шёпот: — За все эти месяцы во дворце ты так и не поцеловал меня. Что изменится, когда мы вернёмся? «Ничего», — думает Йорген. «Всё». — Ваше Высочество. — Не надо, — просит Шемер, вздыхая. Он не отстраняется, но и не целует его больше. Утыкается лбом в плечо. — Мой титул… Всё дело в нём, да? Йорген чувствует, как взмывает и опадает его грудь. Как его пальцы бездумно теребят ремень ножен на поясе. — Я думал… Может, дело в том, что я мужчина. Но ты сказал, что был с мужчинами прежде. Думал, что, может, я тебе не нравлюсь. Нет, помолчи, — останавливает он. — Знаю, что не нравился. Не нравился одурманенным, не нравился пьяным — ладно. Но я уже давно не пью щербет, не топлюсь в вине. Думал, дело в том, что я слаб. Недостаточно хорош для тебя. Хромой и однорукий. Помолчи, помолчи, эйфедже, — Шемер не поднимает головы, но вслепую находит ладонью рот Йоргена, закрывая его. — Я знаю теперь, что тебе нет до этого дела. И знаю, что нравлюсь тебе. Вижу, не дурак ведь… — он усмехается, и Йорген опускает руки. Кажется неправильным обнимать его сейчас. После его слов и… — Значит, это титул. И ты считаешь, что солдат не может спать с ахше. Это, пожалуй, так. Но ты не солдат, Йорген. Ты мой наложник. И нет ничего более естественного, чем наложник в постели своего господина. Йорген не двигается. Видимо, ахше замечает, как застывает его тело — скованно, напряжённо, и потому отстраняется, отступает на шаг. — Я не это имел в виду. — Разве? — спрашивает Йорген спокойно. — Ты знаешь, что не это. Йорген кивает. — Я могу быть наложником в вашей постели, Шемер-ахше, — говорит он. «В конце концов, именно за этим меня сюда и привезли». Ложь, ложь, ложь. Тебя не привезли, ты занял место другого. Ты оглушил его у реки, переоделся в его шелка и вернулся в караван вместо него. Ты прибыл сюда убить ахшада, и ты не думал об этом так давно, что почти убедил себя, что забыл. Но ты не забыл. — Если вы прикажете мне… — Я ни разу не приказывал тебе, эйфедже, — тоскливо усмехается Шемер, отворачиваясь. — Видишь, у тебя… — его голос надламывается, но он берёт над собой верх. Продолжает с лёгкой улыбкой. Такой фальшивой, что Йоргену хочется прикусить её, попробовать на зуб, как монету, просто чтобы показать ему: я не верю тебе. Перестань. — У тебя нет причин относиться ко мне как к господину, ведь я над тобой не властен. Совершенно не властен, — тихо добавляет он и, на мгновение подняв на Йоргена взгляд, улыбается снова. На этот раз в его улыбке меньше дыма — горькой иллюзии, — но Йорген никак не может понять, чем он сменился, этот дым. — Пора возвращаться во дворец, м, как считаешь? — Как скажете, Ваше Высочество. — Нет-нет, как скажете вы, Ваше Высочество, — Шемер вдруг кланяется едва ли не до земли. В его глазах вспыхивает решительное, дикое оживление. — Если тебя смущает, что я ахше, а я никак не могу перестать им быть, почему бы тебе тоже не стать принцем? Принц Йорген. Его Высочество принц Йорген Бьёрклунд Рюгдхольмский. Ахше кланяется снова, подбирает его руку, оставляя поцелуй на костяшках. Он дурачится, но в нём мало смеха, мало света, это злое, отчаянное веселье, и Йоргену становится не по себе. — Перестаньте. — Ладно, — Шемер соглашается слишком просто, и Йорген чувствует подвох. — Ваше слово — закон для меня, Ваше Высочество. Ах да, вот и он. Он ничего не отвечает, лишь отталкивается от стены и шагает вдоль улицы. Его внутренний компас хорошо отлажен, когда дело не касается ахше, так что он знает, в какой стороне находится тайный ход в тоннели. Всю дорогу до него Шемер забавляется своей новой игрой, то обгоняя его, чтобы постелить под ноги свой плащ, то пускаясь в витиеватые формальности, тратя сотни слов, чтобы приправить ими изящно выстроенный, но пустяковый по своей сути вопрос. Йорген ждёт, пока ему надоест, но ахше от его безучастия лишь заводится сильнее, начинает злиться. Йорген понимает, что он задумал. Понимает, что Шем хочет его вывести из себя. Ему немного досадно, потому что они, как он думал, уже оставили этот этап позади. И немного забавно, потому что всё это шутовство выходит у ахше уж больно ладно. Но по большей части ему… Ему спокойно. Ему так спокойно. Здесь, в ночной столице, по пути во дворец его ахше. Он знает, что там его ждёт Эме. Знает, что готовит ему завтрашний день: привычную рутину под палящим солнцем. Знает, что вскоре Жемчужный павильон отпразднует свадьбу Хадена и Сулейки. Знает, что Кадифь будет суетиться с приготовлениями, и что он может быть ей полезен — приладить что-то, перенести, — это могут сделать и слуги, но он не против. Знает, что они не раз ещё отправятся к заливу и не раз выберутся в город. Знает, что в конце осени проводит Эмеля в академию. Знает, что будет тосковать по нему и будет им гордиться. Знает, что зима принесёт долгожданную прохладу. Знает, что новости с Севера расколют его изнутри, но он соберёт себя по частям снова. Знает, что настроение ахше вскоре переменится, он бросит свои дурачества и вновь засмеётся ему сотней, тысячью солнц. Знает, потому что, несмотря на обиду, Шемер берёт его руку в свою, стоит им зайти в подземелье. — Угомонились, Ваше Высочество? — спрашивает он мирно. Шем морщится от титула, а потом качает головой, вздыхая: принимает. — Моё Высочество угомонилось, — угрюмо отзывается он. Понимает, что глупость. Понимает, что Йорген, называя его так, не вкладывает в слова ничего, кроме правды. Он ахше. Он его ахше. Йорген удовлетворённо хмыкает. — Я поцелую вас, — говорит он после долгого молчания. — П… правда? Сейчас? — Нет. — Во дворце? — Да. — Сегодня? — Возможно. — Эйфедже! — ахше резко останавливается. Его щёки полыхают, и Йорген затрудняется понять, от гнева ли, от смущения?.. — Не смей дразнить меня! — Это приказ? — Н… Хотя знаешь, что? Да, это приказ. Я запрещаю тебе меня дразнить! — Слушаюсь, Ваше Высочество. Шемер кивает коротко, дёрганно. Он удивлён — то ли собой, то ли Йоргеном. — Ты поцелуешь меня, — говорит ахше, и его ладонь вздрагивает в руке Йоргена. А потом он сжимает его пальцы так сильно, что костяшки начинают поднывать. — Поцелую, — соглашается Йорген. — Но… почему? — Дремучая чаща, Ваше Высочество, — отвечает он. — Дремучая псиная чаща.