Сегодня. 10 декабря.
🌸 Сочный орех +82 9 ***-***7, 9:09рm А, Хёнджин-а, есть планы на Новый Год?Вы 🌌 +82 2 ***-***2, 9:14рm Лежать в кровати за просмотром дорам считается планом?
🌸 Сочный орех +82 9 ***-***7, 9:15рm Вообще-то да.. Но у меня есть предложениеВы 🌌 +82 2 ***-***2, 9:15рm ???
🌸 Сочный орех +82 9 ***-***7, 9:16рm Не хочешь отпраздновать у меня дома? 🌸 Сочный орех +82 9 ***-***7, 9:16рm Будут Сон-и, Чан, Черён, Феликс, Минхо, несколько наших с Чаном друзей. Ты их не знаешь, но они крутые 🌸 Сочный орех +82 9 ***-***7, 9:16рm Ты тоже можешь позвать кого-нибудь. Дом будет свободкн ещё неделю послеВы 🌌
+82 2 ***-***2, 9:20рm
> «Будут Сон-и, Чан..»
Один из них тот
малыш йена так?
Вы 🌌
+82 2 ***-***2, 9:22рm
> «Ты тоже можешь..»
Ты уже позвал всех
кого мог бы позвать я
Вы 🌌 +82 2 ***-***2, 9:24рm Бин я не уверен
Вы 🌌 +82 2 ***-***2, 9:24рm Могу я пдумать до утра?
🌸 Сочный орех +82 9 ***-***7, 9:24рm Конечно, не торопись 🌸 Сочный орех +82 9 ***-***7, 9:25рm Но я буду рад, если ты отпразднуешь с нами. Мы многое повидали за этот год. Имею в виду, все вместе 🌸 Сочный орех +82 9 ***-***7, 9:25рm Ты наш бро. Без тебя будет не так, как с тобойВы 🌌 +82 2 ***-***2, 9:25рm Ай-ай, Со Чанбин , разве тебя не учили тому, что льстить нехорошо
🌸 Сочный орех +82 9 ***-***7, 9:28рm Если бы ты видел, как умеет льстить Сон-аджосси, то никогда бы не смог обвинить в этом меня!Вы 🌌 +82 2 ***-***2, 9:28рm О боже
Вы 🌌 +82 2 ***-***2, 9:28рm Даже представлять не хочу
🌸 Сочный орех +82 9 ***-***7, 9:28рm Я тоже не хотел, но меня не спрашивали 🌸 Сочный орех +82 9 ***-***7, 9:28рm :( 🌸 Сочный орех +82 9 ***-***7, 9:40рm Мы с Черён заедем за тобой, если тв всё-таки надумаешь📎 Написать... 🎙️ 📩
Хёнджин откладывает телефон, укутываясь в размышлениях. Он никуда не выходил уже неделю – сначала намеренно упустил поход в стоматологию, потом почти сразу вылетел на больничный. А дальше по прежнему расписанию: игнорировал нужду в магазине, гулял с Кками не дальше метра от подъезда, не выносил мусор или стирку. Он в целом чувствовал себя почти так же, как в то отвратительное время, которое сподвигло его взять академ. Только теперь, после того, как ему поплохело морально, навалились ещё и сопли, температура и окончательное не(до)могание. В первые пару дней Хёнджин вообще трясся в пледах, не в силах поднять и стакана с водой, чуть не рвал от кашля, с каждым приступом всё ярче ощущая в горле собственные лёгкие. Мигрени в висках и затылке не отпускали даже во сне, а обезбола дома (как и любых других таблеток) не было – кончился ещё месяца два назад, наверное. Хван из прошлого всё не мог собраться до аптеки, и теперь вот, за это отдувается Хван из настоящего. Но что было хуже: никуда не девалось тр давящее чувство вины и стыда. Хёнджин думал, что больничный даст ему хоть немного отдохнуть. Он придёт в себя, разберётся с квартирой, проработает все ошибки и с чистой головой вернётся к жизни. Но вместо чистоты в голове раз за разом крутилось мерзкое воскресенье, крутились три года полного непреуспевания, крутилась среда с кучей звонков из, вероятно, той стоматологии, которую он заигнорил. Хёнджин вообще редко отвечал на сообщения или звонки, так и не понимая почему. Почему? Что такого сложного представало из себя потыкивание по сенсорно-чувствительным кнопкам? Кажется, ему что-то писал Джисон ещё неделю назад, и до этого диалога Бинни отправлял какие-то фото. Хёнджин ничего не посмотрел. В глаза приходилось говорить, что не видел, что редко включает телефон или мессенджеры, ещё какие-то наобумные оправдания, и век социальных сетей со возможными настройками приватности потрясающе помогал оправдывать его наглый пиздёж. Хёнджин прекрасно всё видел, знал о чём пишут и знал что ответить, но потратить недели на панический страх и чудовищное чувство вины из-за собственного же игнора и составление очередного непонятно зачем сверхпродуманного оправдания видимо было проще. Правда проще. Зайти в диалог и ответить на сообщение казалось задачей сложнее, чем с первого раза набрать построение гипсового икосаэдра на парах по рисунку. Хотя периодами становилось легче, тогда Хёнджин мог пару часов стабильно просидеть в онлайне, отвечая на старые сообщения и поддерживая новые диалоги. Но чаще всего он всё равно просто пропадал где-то за своей аватаркой, гадая, почему все эти картинки и имена общаются с ним до сих пор. А теперь, ко всему прочему, добавилась и пропущенная неделя работы. Пахать за Хёнджина приходилось другим, а он даже не лечился. Ещё и денег за дни упустил.. Повезло, что ни Минхо, ни босс не требовали справок: до какой-нибудь больницы бы Хёнджин точно не дошёл. Итого: Хёнджин больше недели не был обречён взаимодействием с миром, не брал новых дел, отменил старые, а вокруг всё равно было слишком много всего того, с чем нужно было бы разобраться. Другие люди бы уже давно справились, думается, и оттого в груди становится ещё тяжелей. Как это всё отвратительно. Столько потерянного времени. Сколько невыполненных обещаний. Как же ты просираешь жизнь. Хёнджин запускает в чёлку руку, пытаясь убрать нависшие на глаза пряди, и корчится сильнее. Волосы ощущались прямо как чапче в масле, казалось, саль уже стекала прямо по вискам – только успевай промакивать. Во время болезни поднять с кровати Хёнджина могло, разве что, чудо, а он и в обычной то жизни еле соблюдал минимальную гигиену. И когда он вообще докатился до этого? Как, всё-таки, хотелось выйти из этого порочного круга. Остановиться, вздохнуть, забыть обо всём. Снова оказаться в чьих-то поднимающих объятиях. Снова упасть на чьё-то неотпрянувшее плечо. Как в дни, когда родители были живы. Как в дни, когда ему не приходилось всё тащить одному. В мысли алчно проникает мысль о клинике. О собственных слезах и.. его враче. Хван почти не видел его лица – только незакрытые маской глаза, невероятно красивые, смотрящие с точёным умом и пониманием. И потухшие, совсем не блестящие. Они завораживали. Хёнджин много думал о них, пока лежал на кресле. Пока с позором не разрыдался. Но потом.. его руки... И вот бы.. Самонадеянно, нагло, но какая теперь разница? Хёнджину туда дорога всё равно уже закрыта: навёл шума, выныл себе бесплатную процедуру, заставил стоматолога потратить деньги и нервы. Тот, наверное, мечтал больше никогда не встретить этого проблемного клиента, и Хёнджин рад был помочь хотя бы таким. Стыдно-то как. Но.. Первый человек, который коснулся его сам. Не брезгуя, не спрашивая, не критикуя. Хёнджин же может немного помечтать? — Да блять, нет, прекрати, — кто-то такой, ленивый, грязный и вонючий, никогда не станет чьей-либо мечтой. Никто не захочет обнимать кого-то такого. Никто не заслуживает любить кого-то настолько безнадёжного. Хёнджин вымят и перекошен, с, колоритным для последней пьяни, выбитым зубом, с западающими глазами, с никакущей прической. По комнате разбросаны бумажки, клочки чего-то непонятного, собственная одежда комками намазанная на стулья, кровать, любую другую поверхность. Где-то валяются огрызки от яблок, фантики, банановые шкурки и прочая, наверняка гниющая, мерзость. Хёнджин не заслуживает быть любимым, пока его жизнь остаётся такой. Хван окидывает комнату взглядом и беспомощно упирается в руку лбом. И как он раз за разом приносит сюда свою тушу? Родители его так не воспитывали. При маме квартира даже на чуточку не доходила до такого состояния. Никогда. Обиднее было только то, что происходящего оставалось вполне справедливым: Хёнджин же сам не старался для жизни, так почему жизнь должна была стараться для него? — Пумо... Почему случилось именно так? Почему он теперь один? Сердце сжималось в груди всё так же болезненно-ощутимо, словно качало уже не кровь, а тонкие мелкие иглы. Неужели из всех судеб его родители заслужили именно такую? Неужели и его судьба теперь – догнить тут? Денег оставалось всё меньше – квартира бешено жрала счета – Хёнджин уже точно не внесёт за курс, а силы работать подходили к своему логическому концу. Посиди он ещё в такой динамике, и на самом деле не сможет больше и пальцем пошевелить. Мерзкая поволока мыслей отпускала лишь тогда, когда резак снова оказывался в руках. Было неважно, где в этот раз проедется лезвие, тревога рассекалась вместе с бледно-жёлтой кожей, и кровь густыми каплями скрапывала гнетущие страхи. Боль захватывала чувством облегчения, дарила невозможное чувство внутреннего покоя и прощения, которое Хёнджин не мог найти больше нигде. Тогда он даже находил в себе силы встать и запихнуть что-то в рот, вытащить на прогулку Кками, заказать на дом доставку или омыть лицо водой. Да, Хёнджин обещал. Но он не мог по-другому. Это всё равно только на период, пока ему нужно встать на ноги, и потом он бросит. Раз помогает только это, почему нет? Он не вредит другим, только себе (и то, можно ли назвать вредом то, что возвращает тебя к жизни?), пока работает, надо брать. А сразу, как жизнь вернётся в прежний ритм, он бросит. Всё нормально, это его осознанное решение. Хёнджин вполне отдаёт себе отчёт.°°°
Хёнджин просыпается, обнаруживая себя в детском кресле родительской машины. На ногах всё ещё его любимые вельветовые штаны и теплые сапоги с корабликами. На животе молния от красной зимней курточки, а в руке собственная шапка. Рефлекторно Хван пытается встать, но его обратно прижимает ремень. — М-мам? — Да, милый? Отчего-то Хёнджин удивляется. Почему-то в голове назойливо крутилась мысль, что мама должна была быть расстроенной или злой, но она, наоборот, оставалась спокойна и весела. Почему? Вообще у затылка бились какие-то будто важные мысли, какие-то очень-очень тяжёлые, но, как только Хёнджин пытался коснуться хоть одной из них, они, словно рыночные рыбы-черви, ускользали из рук. Впрочем, сильно думать о них не хотелось – они казались тёмными, сложными и химерическими, как неприятный осадок после кошмарного сна. Хёнджин думает, что, видимо, это он, плохой сон, и был, и окончательно оставляет идею «вспомнить всё». Зачем вспоминать плохие сны? — А куда мы едем? — Ты чего, домой ведь собирались, — вклинивается в разговор добрый мужской голос. Хёнджин замечает вторую фигуру только сейчас и переводит взгляд в её сторону. Вправду – папа. А впереди, за лобовым стеклом, тёмная-тёмная дорога. И яркие-яркие лучи фонарей. Поздно уже, очевидно, оттого и спать так клонит. «Домой». Точно, домой. Они только что ведь на выставке были, огромной: часа полтора только на первый этаж потратили. — Смотри-ка, лохматый какой. Только что проснулся? — Мама оборачивается на Хёнджина с переднего сиденья. — Ёбо, да он спал! — Я бы тоже уснул, будь у меня такая возможность, ккомэн-а. — А ну-ка, на дорогу смотри! Дома массаж тебе сделаю на ночь, — смеётся мама. — Ой, надо же ещё на завтра одежду погладить... Как думаете, в душ сегодня перед сном или... Хёнджин кутается птенцом в приятном мамином лепете и клюёт носом в мягкий шарф, пытаясь доспать оставшиеся на дорогу минуты. А то приедет, поднимется до квартиры, растрясётся – спать уже расхочется. Кроме тёплого голоса мамы и периодических согласных подмурлыкиваний папы в остальном салоне тихо, не играет даже музыка. Родители любили без неё: спокойно, а ещё так всех слышно – даже коротенького Хёнджина с заднего сиденья. — Джинни, — как-то тяжело вдруг начинает мама. Хёнджин томно пытается приоткрыть глаза, ожидая увидеть перед собой всё те же два кресла и снежную трассу с фонарями, но бесшапочной макушкой ощущает только рвущий холодный ветер и морщится от неожиданности. Разлепившиеся глаза резко вцепляются в дорогу: там что-то несётся. Тёмное, огромное и прямо на него. И крыша от машины куда-то исчезла. — ПАПА! ТАМ..! — Что там? Хёнджин слышал, как ревёт это «что-то» впереди, как бьёт бесформенной тушей по земле и открывает пасть, и с каждым новым рыком мурашками рассыпался по пояснице и коленям панический страх. Почему все спокойны?! Почему папа не сворачивает!? — Поверни! Руль поверни! — Хёнджин орёт, неожиданно вырываясь из чёртового ремня, и вцепляется в руль сам. — Ибэ биро! Хёнджин! Шины тяжело мажутся по асфальту, за каждым резким вилянием руля бешено визжат рессоры. Хёнджин слышит звук битого стекла где-то слева и спереди, крики мамы, ещё что-то гулкое, звучащее, как стенка от холодильника, только сверху, прямо над головой.Го-ову при-ва- со- н-ишишь?!
Щека упирается в жгуче-твёрдый асфальт. По дороге свистит ветер, трещит что-то непонятное где-то за дорогой. В голове не унимается пронзительный гул. Хёнджин неуклюжим тюленем подбирает ноющие конечности в кучу к телу и еле поднимается. Потряхивает. Страхуясь руками, он на пробу шагает. Тяжело. Колени и бёдра ощутимо дрожали – совсем не внушали собою уверенности даже для того, чтобы нормально открыть глаза. Кружилась голова. И стоять возможно было только присогнувшись влево: так чуточку меньше ощущать нестерпимые позывы в болящем животе. Сухо и болезненно крехтя, Хёнджин хватает себя за голову и вертит ею по сторонам. Перед глазами двоилось, мазалось, плыло. В горле мерзкой распирающей тряпкой стоял ком, но ни покашлять, ни, хотя бы, открыть рот не получалось. Фонари, столбы, дорога, осколки, дверь папиной ма... О божечки. На машине не осталось непомятого места. Она удивительно балансировала где-то между крышей и боковиной, скомканая, как фольговый фантик. Без единого целого стекла. Может её можно починить? Хёнджин в панике вертится по сторонам, выискивая родителей. Надо бы что-то сказать, надо бы успокоить, надо бы... просто их найти. Может они уже увидели что с машиной и подошли посмотреть? — Папа-а! — Хёнджин вприхромку ковыляет в её сторону, продирая воплями пересохшее горло. — Ма-ама!! А Джинни живой! Вы где? Вокруг оглушительно тихо. Ветер, фонари, снег. Хёнджиновы шаги. А мама и папа молчат. Не отзываются. Может, Хёнджин очень тихо кричит? И в машине, и рядом с ней никого нет – Хёнджин уже готов заплакать и тянет кулаки к щекам – пропали. Мама и папа пропали. Он один остался. И всё из-за него. Из-за дурацкого чу... Вопль за спиной заставляет подпрыгнуть. Хёнджина пробирает, кажется, до последней жилки, он поворачивается на звук, цепляясь дрожащим пальцем за дверь машины, и теряет ощущение собственного сердца в груди. Снова она. Эта чёрная безобразная куча, только теперь ещё больше, чем была. Ещё громче. С ещё более страшной мордой. И снова – прямо на него. Хёнджин ещё не успевает осознать испуг, как ноги уже начинают движение. Он хочет бежать, бежать отсюда как можно скорее, найти родителей, оторваться от монстра, но в собственные голени словно чугуна налили: сдвинуть ногу было так тяжело, как будто Хёнджина воткнули по горло в воду. Каждый его титанический шаг проходил почти впустую. Хёнджин шагает, шагает ещё шире, но едва ли продвигается вперёд, словно едет на велосипеде со сбитой цепью. Непонятное чудовище хладнокровно приближалось. Хёнджин сильные шевелит руками и ногами, хватается за невидимый воздух впереди. Спина и лоб проступают испариной, страх занимает в груди места уже больше, чем лёгкие, с каждой секундой всё больше мешая им набрать воздух. Не получается. Он совсем не движется. — Мама-а! – по вискам неприятно катятся ручьи из пота, на щеках объединяющиеся со слезами. — Па...! Хёнджина что-то больно бьёт в затылок, и он заново открывает глаза. — ..па.. Хван не думал, что его хоть когда-нибудь ещё так порадует вид собственного приевшегося потолка. Просто сон. Никакой аварии, никакого – Хёнджин даже смеётся – чудища. Он поднимается с пола, облегчённо разминая затёкшие плечи, но тут же врезается ногой в кучу собственного белья. — Ужас, ну что за свинолик. Хёнджин собирает вещи, уже прикидывая, что и на какую полку положит, как шкаф встречает его картиной ещё хуже: все полки под завязку забиты перемятыми комками ткани, едва похожей на одежду, в одном из таких торчит кроссовок, а сверху всё с особым дизайнерским подходом припорошено использованными ватными палочками и дисками. В голове что-то щёлкает, и Хёнджин оборачивается на комнату. Хван растерянно почёсывает плечо, натыкаясь на один из незаживших порезов. Неосознанно он ковыряет его сильнее, сдирая корочку, и неприятно шипит. Воспоминания из сна никак не унимались, мешаясь с воспоминаниями из текущей действительности. Спросонья понять, где правда, было ещё невозможнее, чем в абсолютной трезвости ума. Но одно в обеих ситуациях оставалось неизменно: родителей больше не было. Ни рядом с Хёнджином, ни где-то в мире в принципе. В страшном неверии обходя комнаты, Хёнджин натыкается только на безучастную, тихую темноту. В руке откуда-то оказывается телефон: вибрирует каким-то по-новогоднему оформленным уведомлением с Ютуба, и Хёнджин вспоминает о предложении Чанбина. Нет, он не может. Праздники не должны происходить тогда, когда вокруг такая разруха.Сегодня. 11 декабря.
Вы 🌌 +82 2 ***-***2, 3:14am Чанбин, спасибо за приглашение, мне... Очень приятно. Го я не смогу прийти
Вы 🌌 +82 2 ***-***2, 3:14am Простите
📎 Написать... 🎙️ 📩
°°°
Сегодня, кажется, накрыло больше обычного. Вроде бы Хёнджин вышел на работу, вроде бы потихоньку отходил от позора в отеле и вроде бы уже не думал о произошедшем каждую секунду. Вроде бы привык в зубу и научился контролировать присвисты, вроде бы даже прибрался на своем рабочем столе. Но всё равно, что-то было не так. С непонятным, саднящим в руках напряжением и спирающей грудью Хёнджин еле дожил рабочий день. В подсобке посещает достаточно очевидная идея и — Надо бы начать носить его с собой. — А? Кого, Хёнджин-щи? — ..кое кто ещё. — ЛИНОАЛЬ! Щ.. — Хёнджин подпрыгивает, хватаясь рукой за сердце. Если бы всей хорор-индустрии вселенной вдруг понадобился универсальный амбассадор, то Минхо прошёл бы все кастинги на место с одного своего шага. Никто не появлялся за спиной так же внезапно и диареезапускательно, как он. — Сюда нельзя с собаками, если ты про Кками. Фу-ух. Какое счастье, что Минхо придумал вариант за Хёнджина. — Только не говори, что сам о подобном не думал! — пользуясь случаем начинает Хёнджин и изображает оставшимися над маской глазами искренне отчаяние. — Со своими Сундундори. — Ладно, твоя правда, — почёсывает затылок Минхо. — Если бы была возможность, я бы на самом деле от них не уходил ни-ку-да. Хёнджин убеждающе вскидывает брови, резюмируя свою правоту, и снова отворачивается к шкафчику с одеждой. — Кстати, Хёнджинни, ты правда не идёшь на тусу к Чанбину? А, вот о чём ещё Хёнджин успел забыть. — Мм... Ну да? — Почему?! Ты же и так небось никуда не вылазишь, всё дома сидишь. — Я-то? Да я по два раза на дню выхожу только чтобы Кками выгулять! А надо ещё в магазин, на работу, выгулять себя – куча поводов! — Хёнджин хлопает дверью шкафчика, театрально изображая возмущение, как будто он на самом деле был трудягой, а не приходил домой и засыпал от бессилия под дверью собственной ванной. — Да ладно, серьёзно, почему «нет»? Уже пообещал кому-то? Партнёр? Родственники? Закрытая almost-naked вечеринка? Родственники. Хёнджин ни с кем, кроме психолога, не говорил о смерти родителей – сразу не успел, да и некому было, а потом прошло так много времени, что поднимать тему было бы уже неуместно: с чего бы другим уделять этому время? Он взрослый, не без крыши над головой, прошло уже несколько лет. Черён, например, тоже росла без отца, ещё и с матерью-алкоголичкой (и как только об этом узнал Чанбин, Черён стала°°°
Дорога до дома никогда не была такой невыносимой и одновременно окрыляющей. Нет, он точно будет таскать резак с собой, выносить ежедневно такие воздержания и целибаты – пиздец. Хёнджин на ощупь роется в папке, наконец натыкаясь на нужную чуть шершавую рукоятку, и не глядя подносит к предплечью. Но вместо привычно-подтупившегося острия по руке вдруг проходится что-то пушистое и щекотное. — Блять, кисть. Открывая папку так, чтобы было видно всё, что внутри, Хван снова роется между листами, кистями, тюбиками с маслом и акварелью. Когда папка исчерпывает своё наполнение, так и не подарив заветной вещи, Хёнджин на искрах паники переключается на стол. Потом под стол, за батарею, на подоконник – ничего. Хёнджин спускается на пол, подсвечивая себе фонариком на телефоне, и заглядывает под кровать. Там пыльно, куча шерсти Кками, а ещё – Хёнджин тащит на себя белый прямоугольник – холст. Нераспечатанный, загрунтованный, чистый. Остался с дипломной работы, которую Хван так и не начал. На пылесборные вечеринки, как всегда, кабанчиком прилетает Кками и сразу лезет в самое чихательное место – под кровать. Хёнджин гладит его по торчащей из под кровати спинке. — Я ведь с тех пор даже в руки кисти не брал, знаешь. Я думал, что обездарился, так страшно было касаться всего этого, — Кками шкрябает по полу коготками и чихает. — Может попробовать сейчас? Всё равно не так теперь и важно умею я рисовать или нет, обратно в Хонгик всё равно уже не поступить. Хёнджин нарыскивает по комнате несколько тюбиков акрила, притаскивает с кухни первую попвшуюся кружку с водой и садится на пол перед кровью – спиной на бортик. Рисовать решено сразу, без карандашей и набросков. Хван давит на запястье краску – палитру не прихватил, да и чёрт с ней – и щедро разводит её с водой уже прямо на холсте. Хёнджин совсем не помнил, когда последний раз рисование давалось ему настолько легко. Полупрозрачные мазки шли из под руки сами, всё ложились и ложились на холст, ложились правильно, нужно, так, как хочется. И голову даже не забивали мысли о собственной немощности и несуразности. На полотне появилось очертание чьего-то портрета – Хёнджин ещё не знал, чьего, но чувствовал, как от получающегося в груди трепещет что-то тёплое. Работы оставалось ещё много: едва он доделал подмалёвок, но чем дольше Хёнджин смотрел в покатые худые плечи, в опущенную до глаз чёлку, в мутные неблестящие глаза, тем сильнее разгоралось в нём странное спокойствие. Умиротворённость. Хёнджин выводит внизу «집» и оставляет холст к окну. Им с Кками пора погулять. Старое занятие вновь стало приносить несравнимое удовольствие. Ровно как тогда, когда родители впервые подарили Хёнлжину набор мольберт на Соллаль. Как тогда, когда Хёнджин выбрал поступать в Хонгик, как тогда, когда с успехом окончил первые три курса. Вместе с появлением картины и всё яснее выкладывающейся на ней человека, в жизни Хвана появился и давно утраченный азарт. Азарт жить, азарт гулять, азарт действительно делать то, что хотелось. Теперь, просыпаясь по утрам, проглатывая кусок завтрака, вышагивая на работу и домой, Хёнджин думал о том, что дома его ждёт смысл. Что-то отрадное, что-то доказывающее, что он ещё может, он ещё живёт. И дни стали сменять один за другим всё осмысленнее и быстрее. Мазки на холсте становились всё тоньше и плотнее. Всё ближе подбиралась декабрьская дата. Нет, он должен поменяться. Здесь синего добавить. Он же сказал, что возьмёт себя в руки. Глаза темнее. Он не отмечал новый год уже три года. И лучше бы ослабить рефлекс с фона. Так. 31 декабря. 9 вечера. — Алло, Чанбин? Холст укладывается на кровать.°°°
Хёнджин никогда не был твёрд в своих решениях, но то, что он сделал сегодня, вероятно, превзошло его собственный предел допустимого. Однако Чанбин к этому отнёсся без каких-либо претензий и вопросов. Хёнджин не знал, чем заслужил такое отношение. Последняя пара поворотов пролетает в непонятном, бурлящем на дне живота ожидании – где-то в диапазоне нетерпеливого предвкушения и отчаянной неготовности. Хёнджин, вероятно, снова погорячился. Не нужно было никого заставлять его забирать, менять чужие планы, он же просил на него не рассчитывать, наверняка теперь будут проблемы со спальными местами, едой, с до... — Приехали! Кками, порядок? Машина тормозит под кирпичным навесом, и Чанбин торжествующе вскидывает ручник, улыбаясь вправо Хёнджину. — Знаешь, я так рад, что ты всё-таки решился. Не переживай, чувствуй себя как дома, хорошо? Ну или подходи ко мне или Чану с Джисоном. Пошли! После салона авто улица кажется будто теплее: Хёнджину не приходится застёгивать в панике куртку, и он даже позволяет себе по-дерзки чуть отпахнуть шарф, подставляясь лицом под щекотные снежинки и лёгкий ветер. Дом Чанбина сияет гирляндами по всему своему впечатляющему периметру. Белые огоньки ползут вдоль карнизов, краёв крыш, огибают углы, свисают с фризов, отбрасывая рефлексы на искрящемся снегу ещё большими искрами. Напоминало картинки с детских новогодних подарков, рождественскую зарубежную классику и облитые сахарной глазурью пряничные дома. Хёнджин замирает с незакрытой дверью машины под ладонью. Чанбин замирает тоже, но в каком-то вопросительном стеснении. — Переборщил? Хван мотает головой. — Вообще-то, потрясающе, Бин. Я ошеломлён так. В хорошем смысле. — Папа и мама несколько лет мечтали что-то такое.. устроить. — А в год, как устроили, решили уехать? — Так получилось, — смеётся Чанбин. — В конце концов, о сделке в Цюрихе они тоже мечтали несколько лет. Впереди, качнув лианы гирлянд, хлопает дверь: из дома в одной накинутой курточке выбегает Черён, деловито махая прибывшим. Чанбин ловит её объятиями, чуть подбрасывая в руках. — Долго мы? — Ловите тайминг, мы как раз закончили с едой. Только так и не нашли ёлку... — Аболтусы, — смеётся Чанбин и, поворачиваясь к Хёнджину, радостно улыбается. — Слышал? Мы ещё даже успели на предпраздничную суету. Хёнджин кивает, приободрившись. — А ещё Джисон выпнул Минхо в магазин, и теперь у нас есть ещё и ящик вина, — добавляет Черён, и взгляд у неё становится совсем хитрым, скулы кокетливо проступают вперёд. — Заставил. — Вино? Джисон же обычно если и пил что-то кроме энергетиков, то разве что соджу, не? — Угу, то джинровское, то ли с виноградом, то ли с клубникой такое ещё, — Хёнджин разводит руки в стороны, возвращая Чанбину непонимающий взгляд. — Позвонили бы нам, мы всё равно в магазин заезжали, — Чанбин предприимчиво обходит машину, открывая багажник.— Хо не устал на своих двоих ящик тащить? — Я предлагала, — догоняет Черён. — Но Минхо с Джисоном попросили этого не делать, и вообще умудрились поспорить на скорость фаршировки спринг-роллов сразу после твоего ухода. Минхо проиграл и получил задание принести ему вина... — Господин Ли проиграл в готовке?! — Хёнджин забирает с заднего сиденья переноску, неверяще округляя глаза. — Не то, чтобы я не верила в способности Джисона-оппы, но почему-то мне кажется дело было в чём-то другом... — Черён прикладывает руку к щеке. — Но даже если так, Джисон, вроде, не в курсе – он всё ещё прыгает по всем и хвастается выигрышем у нашего «шефа». О боже, Джинни, там твоя собака?! — Сон-и, — по-стариковски произносит Чанбин. — Так вот что это было за смс.