134 год от З.Э
3 года и 8 месяцев от прибытия Висеньи Веларион в Королевскую Гавань.
Дыхание бьётся в глотке - под ногами слякоть, пыль мешается с кровью, рвотой и нечистотами. Качает так, словно сражающиеся добрались до моря- штормит, земля не кажется больше твёрдой, и все стремятся туда, в вечность, в самое сердце богини меча - отмыться от того, что успели вместе с грязью собрать на своём теле. Сколько грехов увезут за собою выжившие? Простятся ли они на седьмых небесах, или каждым новым взмахом разрушается ведущая туда дорога,по которой воины отчаянно бегут, лишая возможности до Богов добраться? Сапог давит с хрустом очередное препятствие - едва успев приподнять забрало, Висенья очищает в очередной раз желудок, поняв - наступила на чью-то разможенную голову, отделённую от тщедушного, испещренного ранами тела,что лежит подле куском едва узнаваемого мяса. Кажется, свои - металл отсвечивает известно- неизвестным гербом дома, отдавшего в услужливо, широко раскрытую пасть войны на съедение своё драгоценное дитя. Сколько погибло сынов? Сколько прольется слез, окропля земли гавани так же, как сейчас,проливаясь ,кропит кровь земли сестёр? Рука дёргается скорее по наитию - звенит меч о её собственный, отлетает с рёвом сжатая , опоясывающая эфес кисть того, кто так не вовремя попался под девичью руку. Пальцы-дерево, неприкрытое лицо - чистая ярость, напополам рассечённая воспользовавшимся преимуществом огнём Валирии. Больше не удивляет безжалостность - удивляет глупость лезущих под отточенную в движениях времени руку. По бедру стекает тёплая капля, потом ещё,и ещё- убивать всё ещё страшно, чувствовать влажность мочи на портках уже не мерзко, без этого мерзости достаточно. Она вся одновременно оголённый нерв и неприступный бастион - задыхается, но бьёт, бьёт, бьёт. Душно - доспех сжимает грудь, грозится облегчить недругу работу, грозится вот-вот разломить грудину, раскрыть рёбра, явить любому желающему сердце, что бьётся в агонии, ловит остервенело вздохи, доживая последний миг. Музыка войны до страшного прекрасна, до безумия ужасна - звон похож на колокола, на пение сотни самых прекрасных дев, что жили, что будут жить, что живут сейчас, что встречают нежными объятиями нетронутых работой рук павших в бойне мужчин, женщин, детей. Сегодня отроки, что стремились отыскать за морем славы ищут смерть - трещит по швам воздух, ревёт болью, ревёт радостью победы. В танце сцепились то тут,то там, занимая раздолье желающие смерти и стремящиеся её подарить любой ценой. Казалось, отныне весь мир говорит на языке клинков, кометами блестящих в окровавленных перстах- не понятно было, кто падает мешками под ногами, преграждая дорогу - свой или чужой. Ни одного знакомого лица - все либо прикрыты, либо вымазаны отпечатками Бога смерти. Так много Богов она вспоминала за то время, что бежала без цели вперёд, лишая шанса одну жизнь за другой, много и одновременно никого - добро без лица. Не чувствуя за собою больше ничего, кроме усталости и боли - зло без вины. Награда - спокойствие за спиною спящих без сновидений. Каждый новый крик, болью отдающий и в её теле тоже - стремление к вечной бойне для вечной любви, что продиралась сквозь тьму каплями серебряного света, собирая вспышками знакомый лик, губы которого трогательно складывались в нежную, теплую улыбку. Нет. Нет, его не должно быть здесь. Но он здесь - из глаз, сейчас одновременно чёрных и прозрачных, обещающих свободу,льются прозрачно слезы, ручьями стекаясь у чистых, босых ног,словно вся мразь извечной борьбы зла со злом не может коснуться фарфоровой кожи. Хочется кричать, чтобы бежал - не может, горло передавали руки, скрытые неведомой силой - он не замечает ничего, кроме неё. Протягивает ладони - святой,ангел, спустившийся на чёрное пятно, грешное, адское, в коем не осталось ничего, кроме ненависти, кроме сволочи, кроме готовности перерезать глотки любому, кто посмеет посягнуть на твою. Ангел этот пришёл за ней - соль слез стремится к ней дорогой, дорога эта окрашивается алым - и теперь он плачет кровью, плачет, сгибается - ему хорошо и больно одновременно. Плевать, Боги, сейчас нужно лишь успеть. Ему нужно её дождаться, и всё в миг прекратится. Внезапно сны невинных больше не важны - пусть за спиной горят империи, важна лишь её личная индульгенция, что корчится, оседая на землю, лишаясь своей благодати - сажа лёгкими поцелуями оседает на пепельных волосах. – нет! – подхватив его, Висенья понимает - её пальцы стали кинжалами, всё её тело остриём протыкает родное чрево- чистая тьма красит её доспехи, заливает треглавого дракона , тяжестью монолита давит к земле. Алый доспех перекрывает жидкий дёготь крови, гнилой, давно пустой - его крови, и его кровь пахнет потом, сексом, пинтами дешевого кислого вина. Сверху заваливается на неё родное существо,венчаное лохмотьями. – нет – хрипит, сначала услышав, после почувствовав, как ломаются с хрустом кости, как выворачивает ноги, руки – нет, Эйгон, нет... – сверху на него летит чёрная туча стрел - они входят в его плоть, словно в масло, становятся копьями, протыкают её тело тоже. Она не чувствует боли - больше ничего. Пропадают крики, рёв, пропадает свист и пение стали. Становится одновременно жарко и холодно - и больше не видно падения, видно лишь свет, к которому она стремилась. Безмятежность топит, словно по венам ей пустили маковое молоко - дым, бьющий со стороны Узкого Моря окутывает облаком, и оно поднимает их всё выше - возносит над полем брани,дарит святость, что поцелуями разглаживает белое чело. Дядя мягко накрывает её, словно одеяло, его губы отдают вкусом прощения - и она, ни о чем более не жалея, дарит ему последний свой вздох, позволяя сшить их в одно целое - войны логос и лотос любви. Сознание возвращается к ней перерождением - погребальное платье мягким шёлком опоясывает стан. Под ногами хрустит снег - лишь раз принцессе удавалось увидеть его воочию до этого момента. Опустившись на колени, руками она мнёт чистое покрывало, растворяя теплом кожи. Неужто пекло выглядит именно так ? Тихо, с запорошенной белыми хлопьями, ниспадающими с небес ,землёй? С губ облаком срывается выдох -пусть. После битвы, едва похожей на схватку живых, вечный свет и холод кажутся благословением. Кожу кроет мурашками - широкий рукав не спасает, лишь вьётся на лёгком, беззвучном ветру. Саван Веларионов словно обязывал из пучин проследовать тут же в райские сады - мысль о том, что Старки, считающие, что безгрешного по земле никогда не ходило,от того и укутывающие своих мёртвых в последний путь, точно на войну оказались куда разумнее ,пришла к ней вечность спустя, когда стопы, нагие, как и должно, начало обжигать холодом. Снежная пустыня требовала идти, идти, куда глядят глаза, безмолвие склоняло к мыслям - и она покорно шла, покорно думала о том, что могла избежать. Или чего, напротив, избегать не стоило - вера в Богов и придуманное когда-то кем-то полубожественное происхождение не дало ей никакого преимущества - возможно, где-то здесь, в ледяной бесконечности, немилосердной и пустой, так же проходит свой вечный путь бедняк, на которого она никогда до этого и не взглянула, считая себя выше. Башни показались спустя секунды -или сотни лет ? - губы, посиневшие от мороза, ресницы, покрывшиеся инеем, всё её существо, до последней кости продрогшее,реагировало на находку из последних сил своих. На лиги и лиги вперёд ,назад,по сторонам ,ввысь распространялась монолитная стена - абсидиановый кирпич скудно блестел, являя собою скрытый в дымке маяк. Глухой голос доносился издали - манил. Может, всё это- лишь путь к чистилищу? Может, за этими стенами её ждёт суд, и терзания, что были прожиты и пройдены- лишь цена грешника, которую тот платит за возможность попасть в чьи-то жесткие руки, способные раздавить, как букашку,иль освободить, даровав второй шанс? «они там.они тебя ждут» Эхом от пустоты. С замиранием сердца она выпрямилась струной. Ей не нужно было думать и секунду, чтобы понять, по ком были те слова. Её мальчики...её сыновья, её первенцы - они там. Нет, не чистилище, не суд - седьмые небеса там,иначе ни Гейман, ни Бейлон не могли быть по ту сторону, её безвинные крошки, которых она не смогла уберечь,младенцы,что самим своим рождением очистили себя от любого, даже смертного греха. Бег, что раньше казался непосильным ,сейчас стал единственным возможным - и она бежала, не помня себя, рвала платье, что мешало ей добраться. Коснуться, хотя бы раз взглянуть на них - и больше ничего, она не попросит ни о чем,примет любое наказание, отдаст в чужое распоряжение тело, душу, услужливо подставит шею,дабы удобнее было рубить - лишь дайте пред этим сжать узкие ладони, подержать на руках дышащие тельца. Словно заслышав отчаянную молитву приблизился бастион, несясь навстречу к ней - и опоясал, опоясал все вокруг,перекрыв снега и просторы, сложился вокруг неё, словно прикрывая, принимая в своё сердце. Первым потоком ветра её сбило - ударяясь о ледяные колдобины она скатилась вниз - холод всё резче сменялся контрастным теплом. Несмотря на боль, сковавшую тело, усмешка не сходила с синих губ - видимо, Боги решили не давать ей шанса. Поиздевались,указав на её место, показали, что не так она всесильна, как всегда думала. Видимо, всё это-лишь уловка демонов, что стремились заточить её навеки в своих темницах за всё содеянное при жизни. Долго лежала она без сил? Ей не ответить - лишь тогда, когда страх, переплетённый с несвойственной яростью, клокочущей в горле утих, оставив после себя лишь металлический привкус, Висенья собралась с силами, осмеливаясь поднять голову. Вновь в горле,впервые за сотни лет с момента окончания битвы, о которой она, изнеможденная, почти забыла,застрял крик -на этот раз не отчаяния, а чистого, животного ужаса- пурпур встретился с подкатившимся к небу малахитом. На неё - сквозь неё-смотрел лорд,один из тех,кого она отравила, не задумавшись даже на мгновение. Несмотря на ссадины, несмотря ни на что она приподнялась - ободранное по бёдра платье, обнажающее всё её тело ,сорвалось с плеч , падая истерзанной, трескающейся в пыль коркой льда у ног- нагая в лунном свете,она коленями стояла на останках людей, которых собственными руками отправила гнить в землю. Запах этот - разложившейся плоти - тут же забился в ноздри. Блевать было нечем - не обращая внимания на осквернение,она заляпала плотную ткань чьего-то потёртого сюртука желчью. Дрожащие пальцы утёрли рот - всё новые и новые одежды она узнавала, всё новые и новые яды, бокалы, слухи, похороны и отпевания она вспоминала, поднимаясь. Голова подсказывала - не стоит оглядываться назад. Сердце требовало - и она позволила себе слабость, задыхаясь тут же. Живыми ступенями трупы господ, их слуг, крестьян и черни уходили к низу, скрываясь во тьме голодной бездны. Бездна везде, вокруг неё, снизу, поверху - сглатывая горечь, Висенья опустила голову. Она обещала себе не плакать - однако, никто сейчас не увидит этого. Все, кто окружают её,по её же указу мертвы. И слезы её им безразличны. Они не посчитают её слабой - они лишь посмеются над ней. Шипение разгорающийся влажных полений привлекло внимание чуть позже, решая, видимо, дать время - вновь обернувшись, принцесса поняла - ступени начинают гореть. Прожорливая пустота зияющей раной медленно вспыхивала- обнимая плечи, растирая бока и бедра, девушка крупно дрожала, наблюдая,как окутывает тела огонь. Хотелось сгореть тут же,вместе с ними,хотелось прекратить страдания- однако,у сил высших были на неё иные планы. Она заслужила в их глазах страданий куда больших. Снежные просторы - не Терни. Для кого-то, может, но точно не для неё- её крест лишь сейчас упал тяжестью на нагие груди. Ей лишь предстоит его пронести. В последний раз вздохнув,окинув невидящим взглядом темноту, она шагнула вперёд - навстречу благословению. Или смерти, что,может,будет страшнее сожжения заживо, почем знать. Вначале девушка мужалась. С каждым новым шагом становилось хуже. Едва отложившиеся в сознании лица сменялись на черты всё более знакомые. Каждый следующий мертвец на каждой новой ступени занимал всё большую роль в её измученной памяти. Первая трещина пошла, когда она зацепилась мимоходом за чьи-то пышные, обтянутые не в пример тугими чулками ноги. Гертруда была ровно такой, какой она помнила её всю свою жизнь. Смерть не исказила её по доброму старческого лица. Не коснулась грубых ладоней, что качали её малышкой, гладили по щекам после очередной страшной сказки, прочитанной тонкими, сейчас белыми губами. Всхлип пришлось давить кашлем - нельзя. Ей нельзя лить слезы- лишь тот, кто без эгоизма в сердце пройдёт свой путь будет достоин их прощения. Всё чаще лица, сердцу дороже прочих, давились исколотыми ногами- сопровождение драконьего камня, что следовало за юной принцессой по пятам, няньки и слуги родом из Спайстауна, шепчущиеся по коридорам Высокого Прилива, Кристиана, подающая вино и ценные сведения, лорд-командующий гвардии, стоящий за неё стеной, Отто с его привычно изогнутыми в усмешке губами, Гвендолин, неизменно держащая в руках розы со срезанными острыми шипами. Последняя ступень, конец её крестного хода - сотни палачей, отражения которых спрятались в безжизненных стёклах когда-то пылающих жизнью глаз. Здесь Хелейна, уста которой не покинула трогательная улыбка. И Эймонд - его руки кольцом обнимали близнецов и Мейлора. Здесь Алисента, прижимающая к груди Дейрона. Рейна, Джекейрис... Первая слеза коснулась белых словно то полотно щёк, стоило зацепиться за кажущуюся крохотной в этой толчеи фигуру Бейлы. За ней, прикрыв уцелевший глаз, принимая гибель скрылся Люк. Её маленький брат, защищающий спиною Джоффри, Эйгона и Визериса. Король, именем которого последнего в почтении назвали,расхристанным лежал у подъема, раскинув руки - на плечах у него умиротворенно устроились матушка и Рейнис. Отец и дед примостились у самых их ног, держась окоченевшими пальцами за подолы цветастых юбок. Эйгон, сжав губы, венцом творения разлегся у самого конца - тихонько подвывая, не смея оторвать краснеющие с каждой секундой глаза от жестокости,сотканной для неё одной, Висенья невесомо старалась ступать по рукам, ногам, телам - хладным, безраздичным ко всему мирскому, словно боясь им навредить,словно в любой момент они поднимутся, встретят её греющий касаниями, укроют,голую и неприкаяюную меховыми плащами. Грехи её были столь тяжки? Неужели, чтобы вознестись , она должна каменными от холода ногами переступать через тела самых важных, самых дорогих? Хрустнул палец - лицо Джехейры, несмотря на это, не тронула гримаса. Ни боли, ни страха. Точно так же она шла сквозь бури слез родичей тех, кого без тени сомнений приказала любой ценой предать земле, верно? Лик мужа заставил расправить плечи.Там, позади, языки пламени окрашивали цветом великого дома её собственное сердце - сжав кулаки, она сделала последний шаг. Вначале ничего не произошло. В непроглядной тьме она хмурилась, стараясь рассмотреть хоть что-то. Утирала руками горячие слезы, оседая на пол, пропитанный сквозняком, покрытый водой и пылью - чёрное ничего встретило её в ответ на совершённый подвиг. Колени погрязли в болоте - упирая в ил ладони, грея их, принцесса думала о том, что готова, готова проститься с жизнью. Её вековые страдания окончены- она молилась об этом, дрожа, сложив на животе синеющие перста, она умоляла об этом богов, новых и старых. Тихий, неслышный свист пронзил воздух - мягким ударом подле упал Огонь Валирии, увязнув остриём во мхе, сокрытом в синеющей глубине. Превозмогая себя, Висенья,ощущая дикое, нестерпимое желание погибнуть с оружием в руках ползла - захлебывалась зловонной жижей, падала в неё с головой, выплывала, выпутывалась из лиан-канатов- и продолжала ползти, думая,что худшее позади, что последний рывок стоит тех немногих усилий, что теплилась в её теле. Безумие - пространство и время искажались, казалось, будто пустота, в которой она находится - огромна, безгранична, и вместе с тем - мала, как винный погреб Драконьего Камня. Всё что было раньше казалось выдумкой, сном - множество раз в голове прокручивались воспоминания мирных месяцев из жизни прошлой - и начинали они ощущаться как сон. Не было возвращения домой, не было объятий матери, мужа. Разум подарил ей последние тёплые мгновения пред тем, как отобрать надежду, отправить странствовать в мир теней. Последний крик, пронзающий пустоту - эфес крепко лёг в прозрачную ладонь. Щелчок, ставящий на место исполинский механизм - вода воронкой утекла под неё, от плит - теперь она могла их видеть - дохнуло жаром раскалённой добела печи. Лодыжки опутала ткань - волною поднялась по телу парча, сжимая стан. Алое торжество, исшитое золотом и лазурью - платье, шикарнее которого никогда в жизни принцессе не доводилось видеть. Тяжёлый плащ давил на плечи, на нём - серебро эполетов. Ткань - Божье укрывало,мягкая, словно облако, словно десятки, сотни тончайших шёлковых нитей. Впереди- зеркало. Древнее, словно стоявшее здесь тысячелетия. Истертое то тут, то там, кристально чистое, отражающее всё её существо. Меч грел руку - она не могла его поднять. Силы истрачены, тело - лишь оболочка, лишённая жизни. Глаза - мутные стекла, такие бывают в давно брошенных башнях. Серые, то тут, то там заляпанные грязью - в них не хочется глядеть. Жалость к себе от неожиданности зрелища была отогнана прочь - опустив от зеркальной глади взгляд, она увидела пъедистал. На нём, на мягком бархате - терновый венец. Мягко ступая по чёрным плитам, совсем скоро она оказалась подле него. Руки потянулись вперёд - с тихим шипением пальцы коснулись замысловатого узора. Затряслись стены - треснул оглушительно потолок, рушась. Пыль не касалась одеяний, гром не пугал -спокойствие не позволяло в страхе метаться.Весь страх она истратила по пути. Замысловато выплетенные на макушке косы крепко обхватили венец - тихо брякнув, тот принялся обрастать сталью. Подняв голову, Висенья замерла. Корона Эйгона Завоевателя сидела, словно была сделана под неё, для неё. А за спиной, почтительно склонив головы, стояли её точные копии, улыбаясь хитрыми отцовскими губами. – Бейлон... – прошептала она, не решаясь обернуться. Королевская ипостась могла маревом раствориться в начавшем брызжеть рассвете. В этих же лучах, ярчавших по секундам,могли пропасть и её сыновья. Она дошла. Она всё же увидела их, они её не обманули... Узкие ладони подхватили под локти с обеих сторон. Обернуться - секунда, обнять их, крепко, до хруста - ещё меньше. Двое юношей, смачивающих искусно расшитый плащ солью ,покорно прижались к её груди, горбясь - выдающийся рост не позволял им избежать этого. – Гейман.... – судорожно зашептала следом, заставив их приподнять головы. Стирая дрожащими пальцами дорогие сердцу слезы, губами она чертила признания на лицах, которые ей никогда более не увидеть. Они так красивы. Статны, высоки- остроту черт подчёркивали высокие вороты алых сюртуков. – матушка...– вздохнул в ответ Бейлон- она точно знала, кто, точно знала. Её сыновья были различны ровно настолько, насколько одинаковы. – дорогие... Мои любимые – сложно было даже представить, что именно это она могла чувствовать всё это время вместо щемящей пустоты там, где когда-то находилось смелое, сильное сердце. Щемящая нежность, безграничная, безусловная любовь, гордость матери. Лишь смотря на них, взрослых и прекрасных она понимала, что до этого никогда не жила, не дышала по-настоящему. Понимала, что любая решимость была лишь тенью той, что могла быть. Ради них она готова не только убить - свернуть горы, расколоть надвое землю, руками выдрать из железного трона каждый меч- нужно лишь одно их слово. Ступени тел показались мелочью, боли и ненависть - всё пустое, она бы пережила это ещё сотни раз, если в конце каждого этого раза ей даны будут эти благословенные моменты. Гейман мягко отстранил её ладони, поправив корону, Бейлон осторожно коснулся плаща, приглаживая складки. – Iksan vaoreznuni – шепнула Висенья, сглатывая очередной позорный всхлип – Iksan sīr vaoreznuni, jorrāelagon... – ты не повинна в том, что случилось – в ответ шепнул старший сын, приподнимая лик - сдерживаясь, собираясь с мыслями, словно ему нужно что-то сказать, что-то важное. Против воли она обратилась вслух, одной из рук сжимая мягко сыновья предплечье. Сам этот жест кричал: « забери мои силы, если нужны, до последней капли забери, только не терзайся, малыш.» – нет, я знаю, что виновата. Если бы не жажда, я бы не потеряла вас... Прошу... Бейлон мотнул головой, растягивая губы в улыбку - трещину. – позже. У нас ещё будет время... Сейчас его так мало – ухватившись за её ладони, младший из близнецов лишь на мгновение замолчал, позволив себе слабость - провести подушечками пальцев по испещренной шрамами коже – сейчас послушай нас, хорошо? – но как же... Разве вы здесь... – мы в безопасности. Он оберегает нас так, как могла бы ты. Он верит, что ты приведешь им обещанного. Он просил сказать тебе - не верь .Они хотят, чтобы тебя не стало, не позволь им этого – тихий шелест слов потонул в свисте резко напавшего ветра - щурясь, Геймон вздохнул поглубже, словно набирая воздуха для крика. Сердце замерло - что? О чем он, неужели они... Неужели они пришли, чтобы помочь, защитить её? Ту, из-за которой так скоротечно сгинули? – Кто-они? Родной, о ком ты? – собственный крик заглушил раскат грома - задрав голову, Висенья с ужасом обнаружила, что солнце, что до этого грело их ,вдруг раскололось, огненными шарами падая, выпуская из своего чрева тысячи тёмных точек, что с каждым мигом росли. Без задней мысли ухватив сыновей за предплечья, принцесса с силой затолкала их за спину - драконы, хлопая кральями-исполинами, сцепились в вышине, изрыгая смертоносный пламень. Смертельная пляска - и она приближалась. В момент, когда Висенья наконец смирилась с тем, что ей суждено раз за разом терять своих отпрысков, те обняли её- два голоса неожиданно чётко шепнули : «мы с тобой.кровь за кровь» И накрыло всё тьмой. Тяжёлый выдох - руки крепко сжимали влажные от пота простыни. Очаг догорал. Долгие минуты понадобились Висенье для того, чтобы осознать - она в своих покоях. Над ней не бились насмерть драконы, не догорало солнце. Над ней, склонившись, тревожно стояла Кориана, заламывая пальцы - внезапно, влага на щеках оказалась не только слезами, но и водой - ледяной, что отправилась на её голову, излитая из теперь пустой чаши, что покоилась, расколотая, на коврах. – что... – надсадно прошептала принцесса, торопливо озираясь. – Вы кричали – скороговоркой начала Мартелл, панически хватая глотки воздуха – и не просыпались, сколько я Вас не будила. Метались по постели,лоб у вас горел, точно раскалённая кочерга...Простите, я думала... Думала, что вы умираете, и не знала, что ещё делать... Умирала...? Лишь сейчас Таргариен в полную ,насколько это возможно сквозь несколько секунд от пробуждения,конечно,силу почувствовала - она не там, в неприступной обсидиановой крепости. Она здесь - в тишине своих же покоев, тяжело дышащая, из плоти из крови состоящая- живее всех живых. – прости... Не хотела напугать – неожиданно-обреченно шепнула в ответ, сжимая болящее от крика горло. Конечно. Их не могло здесь быть - они, все они - лишь кошмар. Ночной гость, что не отпускал её с того момента, как она, преодолев тяготы войны, вернулась домой. Кориана всё ещё молчала, верно, приходя в себя -мечась по постели, Висенья представляла крайне тревожное зрелище. Развороченное ложе было тому ярким подтверждением. Нужно было немедля сделать хоть что-нибудь- тело всё ещё бил озноб, она не могла осознать, что её, наконец, отпустило. Говорить. Нужно больше говорить, больше трогать - может, это очередная попытка обмануть её, очередной акт поражающего жестокостью перформанса. Простыни, мокрые и скользкие, на ощупь казались настоящими. Рука Мартелл - тёплая и мягкая, со следами, оставленными толстыми иглами для особенной Дорнийской вышивки - тоже. – позови прислугу... Пусть растопят камин и наберут ванну. – д-да, моя принцесса – фрейлина была , видимо, только рада- на неё давило всё, начиная от тревоги и неловкости,заканчивая общим беспорядком и спертым воздухом - запах пота, свечного воска и догорающего дерева,увы, не самая приятная композиция. В последнее мгновение учуяв это, принцесса остановила её окликом. – открой окно. Это не её обязанности- однако, Мартелл повиновалась беспрекословно. Брату и сестре часто снились кошмары, и она знала, что иной раз даже толика заботы может помочь вывернуться из их цепких лап. Висенья поднялась лишь тогда, когда за Корианой тихо закрылась дверь. Постель ни к чёрту - придётся менять. Ноги дрожали и не слушались - трижды принцесса останавливалась передохнуть у стены прежде, чем дошла,наконец ,до окна. За ним горели огни, то тут, то там в покоях вельмож, что не могли отыскать покоя от количества тяжкой работы, мелькали тёмные фигуры в несуразных домашних халатах. Ухватившись покрепче за раму, полной грудью она вдохнула свежий, чуть морозный вечерний воздух - Орвилл дал ей приказ отходить ко сну как можно раньше, ссылаясь на то, что война оставила в её голове в качестве дара нервное расстройство. Он же уверил королеву, что от невестки ни на шаг не отходила с самого её возвращения, что достаточное питание и крепкий сон помогут выкорчевать эту заразу. Не помогали - кусок в горло не лез, ночами будили кошмары, заставляя после сидеть у окон до самого рассвета, лишь подпитывая страх вновь сомкнуть веки. Общий холод надвигающейся зимы напоминал холод сегодняшней изобилующей локациями обители. Обитель эта, к слову, была чем- то новым. Никогда раньше подобного ей не снилось - всё оканчивалось на поле боя разом с её неудачей... Тряхнув головой - редкие теперь волосы, где спутанные, где висящие сосульками, неохотно последовали этому движению. – стало холоднее – пробормотала себе под нос, пробегаясь языком по сухим губам. Не понятно было, какой близился час? Сколько она проспала? Судя по головной боли - ничтожно мало. Эйгона в покоях быть не должно - если вспомнить, что уснула она ещё при закате, занятый вечными встречами с роднёй супруг явится ещё не скоро. Весь в делах - ему удавалось избежать их лишь в «дни супружеского долга». Двор, оказалось,уж пол года как был обеспокоен отсутствием у их скромной четы наследников. Прошло почти три года с момента заключения брачного союза. Срок, по истечению которого малый совет- Висенья давно уже была ему,словно кость поперёк горла - имел полное право подать прошение о расторжении не плодотворного брака. Алисента, только заслышав это,взбунтовалась донельзя,назначила трижды на седьмину дни, в которые супруги обязаны были любой ценою заиметь наследника. Чем, собственно, Эйгон с Висеньей и занимались, именно ради этого их покои расположили друг к другу так близко, чтобы в любой момент мочь перейти из одних в другие- в любой ситуации,кроме этой наглость чистой воды, плевок в сознания благочестивых. Чаще они встречались в покоях супруга - сир Кристон,пусть и был к обоим расположен, несмотря на это бдил,докладывая о всём, что в комнатах происходило. К Гвейну, которого назначили её стражником, у Королевы давно доверия не осталось. Слуги явились в тот миг, в который беспорядочные размышления грозились переполнить чащу терпения- при приступах таких она могла, накрытая страхом и злобой, разбить с десяток чаш, коими были уставлены полки, комоды и столы. Кристиана поклонилась, не отрывая взгляда от пола - в её дышащей размеренно груди Висенья никак не могла развидеть зияющей дыры. Румянец щёк больше не мог обмануть страшных сновидений. Она путалась. Она не могла понять, где кончается марево,где начинается реальность - колючая, тошнотворная, однако, носящая в своих равнодушных руках ещё живых друзей и союзников. Всё меньше хотелось просыпаться. Хотелось, чтобы истязания разума наконец закончились. Привычная решать всё самостоятельно, сейчас принцесса не могла этого сделать. Чем дольше она была в плену Морфея, тем неохотнее руки высвобождались из раскалённых, им же надетых кандалов. Всё смешивалось. В живых виделись мёртвые, в мёртвых - живые. На сколько ещё её хватит? Как скоро её перестанут жалеть и начнут, наконец, опасаться? В какой момент, смотря на Эйгона, она больше не сумеет держаться и позовёт его именем почивших сынов,окончательно ополоумив в своих,и, не стоит обманываться, чужих глазах? Борьба, от которой она ожидала чего угодно,отнимала у неё то, что Висенья считала чем то принадлежащим ей по определению. Разум. – Ваше Высочество – служки сменялись часто, Висенья, вновь не узнав беспокойное лицо напротив ,готова воздавать за это любую просимую молитву лорду-деснице. – да... Простите, я задумалась – улыбка, вымученная, коснулась окрашенных белым губ. – ванна готова, девушки ждут Вас в купальных. – благодарю Вас– радость,что промоченную потом сорочку наконец можно будет сменить на свежую на время перекрыла любые другие чувства и мысли. Сколь жалка она, когда-то сильная, была теперь в глазах тех, что раньше боялись даже взглянуть на неё? Лямка соскользнула, обнажив острую ключицу. – прикажете сделать что-нибудь ещё? Блеклыми глазами уставившись куда-то за спину говорящей она наконец поняла, обречённо, с толикой принятия - ей не справится в одиночку. Не сейчас. – да... Будьте добры запросить ко мне принца Эйгона по его прибытии. Вероятно, служанка желала поскорее покинуть пугающую мрачность принцессовых комнат, от того просьба вызвала в ней удивление напополам с неудовлетворением. Однако, делать ей было нечего - в любом состоянии, даже самом ужасающем, Таргариен всё равно оставалась её госпожой. – как прикажете, Ваше Высочество.***
То же время, коридоры Красного Замка.
Эйгону тошно. В этот раз он не отсидел и четверти положенного представления - сослался на головную боль и усталость. Ему до сих пор непонятно - отец, пусть принц и был о нём самого дерьмового мнения, явно не слыл идиотом. Тогда с какого дьявола он решил, что ежевечерние семейные ужины могут хоть как-то повлиять на их семью? Мало того, что являлись на них далеко не всё, досиживать до конца тоже никто не собирался - Визерис всегда отчаливал минут через сорок, и его отсутствие неизменно превращало чинность в вакханалию. Наполненные ужимками и притворством, эти мероприятия напоминали скорее изощренную пытку для тех, у кого в башке присутствовало хоть какое количество серого вещества. Деймон, чтивший их своим присутствием редко, но метко, каждый раз заводил шарманку о кровавых побоищах, которая,о чудо, не способствовала ни зарождению светской беседы, ни аппетиту. Родственнички, что до его появления тщились хотя бы изобразить симпатию друг к другу, в моменты его россказней бросали даже эти жалкие,умирающие в муках попытки. Люцерис, всё ещё ходящий с маской на пол-рожи ещё на начале речей отчима откладывал приборы в сторону. Хелейна незаметно жалась к плечу Эймонда, дрожа - от страха или омерзения -ещё попробуй разобрать. Джекейрис озадаченно потирал лоб, однако, как образцовый сыночка-корзиночка слушал и даже кивал, когда на его согласие дяде было не похуй. Учитывая, что даже неоднократные просьбы прекратить,исходящие от его драгоценной Рейниры не действовали, похуй ему было в принципе всегда,на всё и всех. Дед, приосанившись, каждый раз разделывал на кучу мелких кусков утку, мать смотрела на это внимательно, словно поедание мяса- фокус, который больше нигде не увидишь. Корлисс почти всё время уделял новоиспечённому зятю - Дейрон, держащий готовую сблевать в любой момент Бейлу за руку был рад пиздеть о кораблях часами, если это позволит ему остаться незамеченным и не втянутым в очередную баталию о кровавой баньке, которую устроили на ступенях несколькими месяцами ранее. Он же, к слову, всегда провожал Эйгона завистливыми взглядами. Что ж, преимущества очередного помешательства его нестабильной женушки - в любой момент времени он мог избавить своих достопочтенный родичей от своего общества. Дед говорил, что это не серьёзное отношение, что своей кислой или, напротив, ироничной миной он портит отцу настроение. Эйгону было плевать. Когда-то давно он надеялся, что его перестанут считать вечно упитым ничтожеством. Сейчас же он по этому времени скучает. Блять, когда же весь этот сюр закончится? Было страшно представить, что это - лишь начало. Вчера вечером прибыл последний ахеренно важный лорд, всё расстояние из самой задницы севера до гавани, видимо, шагающий достойно на своих кривых двоих. А это значило лишь одно - помпезному турниру по случаю победы быть. Быть и самодовольным рожам, и куче смертей на поле, и публичной казни пленных. Быть завтракам с лордами, которых он, Эйгон, не помнит даже по домам, не то что по именам. Быть его заднице в мыле. Ей богу, ему не справиться со всем этим дерьмом. Раньше за его спиной всегда была Кассандра, имеющая известную власть и изобретательность. Сейчас же она месяц как мурыжилась в застенках своего имения, готовясь принять лордство и наследника на руки, подписывая бесчисленные бумажки, параллельно с этим глотая микстурки, прописываемые Орвиллем по настоянию Висеньи. В её случае принц стремился бы принять или яду, или на грудь - желательно в летальном количестве. Бедная женщина, обременённая не только ребёнком и обязанностями, но и мужем-крысой. Редко принц кому-то сочувствовал настолько. Хотя, иной раз ему казалось, что яйца Баратеон не только сделаны из драконьей стали, но и размером были с Красный Замок каждое. Усмешка появилась на лице сама по себе - рассекая коридоры, он мечтал лишь о том, что напьётся и провалиться в блаженную темноту царства небезызвестного, лишённый всяких сновидений на пяток-другой часов. Мечты,очевидно,для долбоебов - у двери его покоев мялась какая-то идиотка, судя по одежде - одна из многочисленных служанок Висеньи. Вначале было раздражение. Его быстро смыло ледяной водой- несмело взглянувшая на него девчонка невольно напомнила о том, что до этого жена ни разу не посылала к нему ни с какими просьбами, стремясь большую часть дня, свободную ото сна и дел проводить ,зарывшись в томики сомнительной литературы с чашей Северного Эля наперевес. Самые ужасные мысли тут же закрутили ураган в его голове. Он, как муж, был одним из немногих, кто в точности понимал тяжесть сковавшего принцессу состояния. И знал, к чему, в худшем случае, состояние это может привести - не раз и не два, просыпаясь посреди ночи,он мечтал не о вине, а о башке тупой цепной псины старшей сестры,приподнесенной ему на блюдечке. Не слушая бесполезного лепета дуры, что считала себя в праве лапать его одеяния, он вначале ускорил шаг, после, наплевав на приличие, перешёл на бег, с размаху распахивая дубовые двери. Комната была пуста. Постель, в которой по настоянию мейстера сейчас и нужно было жене находиться- заправлена. У кровати - разбитый кувшин и две-три служанки с отсутствующими лицами. От накатившего волнения похолодели пальцы - тяжело дыша, Эйгон скоро оказался у купален, беззастенчиво отворяя и их. Встретил его женский визг - трое, может, и все четверо девушек, что стояли у низкой ванны на коленях вскочили на ноги, кто стыдливо опуская голову, кто отворачиваясь вовсе. – соизволишь объяснить, какого чёрта ты устроил? – жена, выгибая устало брови, мягко постукивала по мраморным бортикам пальцами. С минуту они сверлили друг-друга взглядами - кто гневным, кто вопросительным. Если ничего не произойдёт сейчас - он разгромит эту комнатушку к ёбаной матери, ей богу. Словно услышав эту мысль, бодро затоптали по ковру чьи-то проворные ноги. – простите, моя принцесса! Принц не выслушал Вашего указания, он бросился в комнаты, как угорелый, я даже не успела толком... – служка, что стояла за его спиной невольно отпрянула - всем телом привалившись к дверному косяку, Таргариен неотрывно наблюдал за клубами пара, в которых расслабленно восседала племянница. Влажные локоны мягко стекали по её телу, не скрывая грудей. Те мерно вздымались,во славу, пекло всё это дери,всем Богам. Что-то поднялось от пят до самого затылка - не вожделение, нет. Облегчение затопило его так же, как минутами ранее нервозность - одной большой волной. – оставьте нас – потирая пальцами переносицу, принцесса тяжело вздохнула. – но... – это приказ – нервный смешок был воспринят девками как оскорбление. Куда оскорбительнее, конечно, было пренебрежительное раздражение его жены - без всякого желания раскланявшись, прислуга удалилась, напоследок украдкой бросив на чету колкие взгляды. – прикрой дверь, дует – тут же попросила жена, приподнимаясь лишь для того, чтобы зачерпнуть немного кипятка- на макушке виднелась пригоршня пены. – ты жива – он пытался вложить в свой голос всё язвительное недовольство- вместо этого вышло что-то, напоминающее мольбу. – да вы издеваетесь – черпак с тихим плеском выпал из красных от температуры воды пальцев – с какого, скажи мне, чёрта, я должна подохнуть? Заметив, как потряхивает нагое тело, Эйгон всё же прикрыл двери, раздражаясь вначале тихим, после громким донельзя смехом,через этот простой звук высвобождая все тяготы дня. Прикрыл как-то не предусмотрительно, оставив себя в пределах купален,уперевшись в неотесанное дерево нахмуренным лбом. – я думал,ты... – умираю? Не пойму, вам всем действительно так надоело моё присутствие, что вы хотите поскорее сплавить меня морям? – закрой, блять, рот – вот! Теперь это было похоже на то, чем должно было быть изначально. Против резких слов, движения его были плавными - плащ, струясь, упал у ног. Он хотел вина? Что ж, эль тоже не плох, не зря же жёнушка лакает его литрами. Горячая вода тоже была как нельзя кстати - его нерасторопные пажи нагревают вёдра со скоростью полудохлой лошадки Джехейры. – Боги, поди сюда - еще пальцы себе переломаешь – поднимаясь на ноги, с изящностью кошки,Висенья переступила небольшой порожик. Плитка под её ногами тут же намокла - подходя, она ставила такие же влажные отпечатки и на его сюртуке, бережно расстегивая золоченые пуговицы. – я просила идиотку не караулить тебя – цокнула,освобождая уставшее тело мужа от ненужных тряпок. По одному его взгляду она поняла, чего он так испугался. Теперь все вокруг неё боятся одного и того же, не пытаясь это скрыть- даже нож для писем отволокли куда подальше, заставляя Гвейна мучиться с печатями. Заимев заметную свободу, девушка удивлялась про себя, от чего так просто мужем был принят сам факт её нахождения подле - Эйгон даже не пытался орать. Зная, какими громкими могут быть его истерики, она даже готова поручиться, что не пытался. – давно пора их всех сослать к ёбаной матери – захваченный моментом, слишком усталый для того, чтобы спорить или возмущаться, разнеженный парным воздухом, принц позволял Висенье делать с ним всё, что вздумается. Она, уловив эту его перемену, принялась за шнуровку брюк - увлечённо выуживая ленты, словно от этого зависели их жизни, согласно кивая на раздраженные слова. За тот месяц, что был проведён в тщетных попытках зачать дитя, они поднаторели в нахождении вместе. Теперь их общение не напоминало стихийное бедствие, которое грозилось закончиться то пожаром, то нежным штилем - лёгкое, контролируемое пламя позволяло находиться в личном пространстве другого без страха лишиться какой-нибудь важной конечности. Подобное, на удивление, оказалось целительным. Раньше он бунтовал против нового порядка, сколько бы не тщился Отто объяснить, что сделано это только во благо. Они ведь монаршьи отпрыски, а не скотина для случки! Чуть погодя, всё это стало восприниматься проще - тело, голодное до человеческого тепла, против воли своего хозяина тянулось к племяннице, разум, который такого мира меж ними не помнил со времён розового детства во всю товарищу потворствовал. – ты исхудал – тоном наседки проворковала Висенья, наконец,обнажив его полностью, проходясь проворными руками по забитым мышцам. – кто бы говорил – бледные губы поджались в невеселой улыбке - девушка прекрасно знала, что истощение отобрало у неё весьма крупный кусок внешней привлекательности, подарив вид скорее нескладного отрока, чем перенесшей роды женщины. – не ужинаешь? – жрать на этих представлениях невозможно – вдвоём, рука об руку,они направились к ванне, что могла вместить обоих - спасибо Алиссе, что жила здесь раньше и трахалась со своим муженьком, как бешеная, во всех предназначенных и нет для сношения местах. Кипяток обжигал лишь первые мгновения - мышцы расслабились, он буквально растекся по мрамору, позволяя жене усесться меж его ног. Ничего даже отдалённо интимного - момент платонический, в котором они оба, неожиданно, предстали в слабом отблеске свечей крайне уязвимыми. Безмолвная, Висенья как заведенная оглаживала его щеки, вглядываясь в каждый миллиметр кожи. – чего так пялишься? Привлекают мои тощие телеса? – тихо усмехнувшись, Эйгон поиграл бровями, кончиками пальцев стирая с висков племянницы остатки мудреных приблуд, которыми та вымазывала еженощно свои заметно поредевшие волосы. – конечно. Каждой твари по паре, слышал? – её улыбка, как не пыталась, даже отдалённо не напоминала задорную. В пурпурных глазах на самом дне блеклого зрачка улеглись тяжкие мысли. Принц знал, что спрашивать бесполезно. Он пытался. Она всегда отвечала дежурным « всё хорошо». И отстранялась. В какой-то момент устав всё это терпеть он просто умолк, предоставив ей возможность самой биться со своими демонами, делая всё возможное, что от него зависило - обнимая, прижимая к себе. Он знал, как тяжело порою делиться тем, от чего так отчаянно хочется убежать. Он знал, что ещё сложнее в этот момент быть одному, запертым в четырёх холодных, мрачных стенах. – мне снился... Сон – лениво обратившись во слух, Эйгон перевёл на неё глаза, полные немного вопроса. Не ожидавший, что она вообще об этом заговорит. Снами принцесса обтекаемо называла снами кошмары, от которых вскакивала ночами напролёт - крики будили прислугу и его самого. Каждый раз, слыша топот ног, проносившийся мимо его покоев он оставался лежать, глупо смотря в потолок, борясь с желанием прийти к ней вместо тупых девиц. Ей это не нужно - с этими мыслями, разворачиваясь на бок, он вновь засыпал. – сходишь со мной в крипту? – тебе снились они? – безмолвно, сразу после похорон, они договорились не произносить имён сыновей ни под каким предлогом - слишком больно складывать буквы в слова, которыми отныне никого и не назовешь. Вместо ответа жена крепко прижалась к его плечу, зарываясь носом во влажную от пота кожу - набрав в ладонь воды, принц вплелся в её волосы, поглаживая у самых корней. – схожу. Конечно, схожу.***
Час спустя.
Эйгон перестал считать девок такими уж идиотками, когда одна из них вдруг очутилась в покоях, готовая «исполнить любое распоряжение их высочеств». Вначале эти самые высочества и не уразумели толком, к чему бедняжке было простаивать пост весь тот час, что они бесцельно разлеживали в кипятке, ожидая, пока тот остынет окончательно. Лишь после стало ясно, что умудренные опытом служанки учли, что в распоряжении принца, так опрометчиво решившего принять ванну не в своих покоях ,в лучшем случае будут лишь полотенца. Конечно, он мог добежать до своих комнат в них - однако, это не спасло бы от оказии, увидь кто королевского отпрыска в таком виде на ночь глядя. Занятно - думал Эйгон, усаживаясь на чистое покрывало, предоставляя жене возможности самой разобраться с их вечерними туалетами - каким ханжой порой может предстать в чужих глазах лорд, который до этого не мог удержать на кончике своего острого языка ни одной в край пошлой шутки. Было забавно наблюдать, как морщатся одухотворённые лица, стоит им только узнать, что некоторые могут предаваться любви не только из желания заиметь венценосное потомство. Хотя, не многим удаётся связать свою жизнь с нужным человеком. Большое ли удовольствие скакать на жирном старике, когда тебе самой едва исполнилось восемнадцать? Очередная мерзость их с виду благочестивого общества. В погоне за выгодой родители превращают своих чад в очередную составляющую капитала, не интересуясь их мнением касательно предстоящего союза. Чего только стоит леди-протектор Тиреллхолла. Бедняжке, кажется, двадцатый год - её муженьку же, что сдох от отравления вином шёл шестой десяток. Убитый старикашка даже успел оставить на руках жены чадо, подумать только! Ещё одна привилегия их рода, кроме, конечно, драконов - возможность при должном серьёзном отношении и настойчивости связать себя узами брака с кем-то, сердцу милым. Родственные связи здесь играют не последнюю роль. Многие считают, что сношение родни богомерзко - принц думает, что куда проще жить с тем, кого ты выучил от рождения. Служка за то время, что он раздумывал - мысль текла в голове мёдом, медленно, размеренно - успела выслушать короткие приказания жены и захлопнуть за собой тяжёлую дубовую дверь. Сразу же, как это произошло, Висенья одним взмахом избавилась от полотенца, отправляя его в ближайшие кресла. В глубине души Эйгон без меры гордился собой, наблюдая за гибким телом. Не зря он слыл принцем разврата - ему всегда были чужды слухи, чуждо всякое стеснение. Он любил секс, любил удовольствие, которое тот мог подарить. И, в каком бы не было состоянии его внешнее- он не позволял ему испортить ощущения. Племянница ранее стеснялась. Зажималась, не позволяла делать вещей, которые ,в перспективе ,могли принести ей удовольствие. Стремилась поскорее накинуть на себя рубаху,стоило им закончить. И именно он, как должно мужу, сумел научить её не стесняться своей наготы. В его руках она была самой желанной женщиной. Самой прекрасной из ныне живущих - смотря на то, с какой расслабленностью она попивала эль, он понимал, что всё не зря. Каждую родинку он выучил, каждый сантиметр фарфоровой кожи испробовал на вкус. Гори в пекле любая мысль о том, что женщина лишь объект - никогда он не чувствовал удовольствия большего, чем то, которое доставляла ему его женщина, беззастенчиво принимающая любую ласку. Заметив заинтересованный взгляд, Висенья лишь шире расправила плечи. Неспешно подошла к нему , склоняя кубок - обхватывая металл губами, принц готов был поклясться, что готов принять из этих рук даже яд, если при этом он будет подан так же нежно. Проворные пальцы лишили единственной защиты - кубок неприкаянным упал куда-то на ковры, прибавляя работы горничным. Сладкие губы пленили жарким поцелуем - широкие ладони нашли своё место на плавном изгибе поясницы, крепче прижимая к себе. С судорожным выдохом Висенья, перекинув влажные волосы на спину, оседлала его напряжённые бёдра,притираясь, словно желая стать его частью, слиться с ним в одно целое. Пламень, что горел в её глазах ,был тем, о который он никогда не боялся обжечься - в его языках сгорал стремительно девичий стыд, охваченная его сиянием, племянница забывала о всяких приличиях. В любой момент в покои могли войти слуги с одеждами - её острые зубы, закусывающие место у яремной вены говорили безмолвно о том, что ей глубоко плевать. До боли сжимая скрипящую ещё от чистоты кожу,пальцы пробирались всё выше, всё глубже зарываясь в одеяло страсти, что окутало их коконом. Тихие стоны были в стократ лучше самой искусно сыгранной музыки. Отдача в каждом движении - лучше любого шёлка. Умелый язык, знающий все слабые места очерчивал ключицы, спускался всё ниже. Тихо скрипнула дверь - так же тихо взвизгнула та несчастная, которой на долю выпало доставить им одежду. Лениво, нехотя оторвавшись от него, жена то ли рыкнула, то ли выстонала приказ немедленно убраться с глаз долой. Тихо смеясь, принц словил губами солоноватую каплю, вместо неё прослеживая путь до аппетитных полушарий, накрывая горошинку соска жаром рта. Служанка, видимо, не смогла вынести громкого стона - прикрыла дверь в тот самый момент, в который принцесса, шире раскинув ноги, приняла его в себя, насаживаясь до самого основания, поддаваясь навстречу единому грубому движению. Принц готов поклясться - он будет брать её где угодно, в любой миг, лишь бы чувствовать чаще, как расслабляются плечи, придавленные вечным бременем долга. Её движения, имевшие в начале хоть какой-то порядок, совсем скоро с него сбились - в погоне за удовольствием девушка всё резче двигала бёдрами, раскрывая в немых стонах искусанные алые губы. – смотри на меня – рыкнул принц, грубо хватаясь за точеный подбородок. За дверью вновь громыхнуло. Подслушивают,значит. Что ж, это ничего -ему было плевать на любой слух. Пусть сволочи подавятся подробностями их личной жизни. Особо говорливым он, старший сын короля, первый принц короны,готов оказать любую посильную помощь в лишении языка. Или головы. На выбор - не зря же он учился у супруги доброте к народу. Смотря на супругу, перехватывая её крепче, наслаждаясь разнузданными видом потерявшего в контроль в истоме существа он понимал, какое же это удовольствие - темнеющая вечно бдящими репутацию глазами племянница в этой особенности становилась его точной копией. Кажется, ввались в покои вся светская элита - она не остановит своих жадных, голодных движений. Ловить его стоны губами - волшебство. До минимума сводить горячее дыхание,стремясь слиться с ним, кожей к коже. Висенья чувствовала себя прекрасно - распадающаяся в его руках, отдающая власть над собой лишь ему одному. Толчки, глубокие и сильные - тот способ, которым он решил распорядиться этой властью-лучшее лекарство для израненной души. Даже семеро, что смотрели на них с гобеленов,развешанных по тканям обоям то тут, то там стыдливо опустили святые глаза - влажные шлепки, он в ней, вокруг неё, рядом с ней - то, что помогало понять, что она живее всех живых. Что она настоящая, что кошмары, прячущиеся за спинами - лишь букашки. Его губы , ищущие что-то на её дрожащем от удовольствия теле готовы прогнать их. Не только готовы, они - единственное, чему под силу это сделать. И они делают, вгрызаясь в плоть, оставляя алые отметины принадлежности на коже и сердце. Не будь приличий, она бы носила их на показ, как носит не снимая диадему с морским коньком. Финал подступил неожиданно ярко - принц едва успел подхватить судорожно бьющиеся бёдра, скорее по наитию, чем от осознанной мысли- любая таковая разбилась снопом искр, оставляя после себя блаженную пустоту. Жена, привалившись к его плечу, не выпуская из плена, тяжело дышала, прикрыв мутные от пережитого оргазма глаза - ногти оставляли на его боках следы -полумесяцы. Лишь позже, окончательно придя в себя, они подозвали наконец прислугу, вспомнив об изначально задуманном. Бедняжки не поднимали от пола глаз - юной чете было абсолютно плевать на это. Позволяя одевающим вертеть ими как угодно, они пребывали в своём собственном мире, полном безмятежной расслабленности. Один лишь раз Эйгон приоткрыл пошире глаза- удивление разбилось о скромную улыбку. Зелёный прекрасно оттенял пурпурный цвет искрящихся глаз. За последние годы жена изменила любимому алому лишь несколько раз на камерных прогулках с его матерью, и один раз недавно - появилась в палатах мейстера, где в начале после их прибытия отлеживали своё раненые друзья и драгоценный Люцерис,в струящемся бирюзовом шёлке, радуя деда, что был крайне раздосадован от непрекращающихся пререканий с Деймоном. Путь им предстоял неблизкий- решено было снарядить лошадей. Об этом Эйгон холодно уведомил у самого выхода уже отпущенную прислугу, и за словами этими меж строк можно было прочесть угрозу- напоминание. Висенья же, напротив, потеплев взглядом попросила отослать на нынешнюю ночь охрану. Девки вновь заалели маковым цветом, заставив принцессу оскорблено поджать губы. Благо, муж понимал, к чему такие предосторожности- встречи с сыновьями до сих пор ранили их обоих, и никакого желания маятся с сопровождением у него,как и у неё,не присутствовало. Благо звание рыцаря, полученное Таргариен при битве на ступенях позволяло если не полностью, то хотя бы частично отказаться от оного. По пути из замка во внешний сад им встретились лишь пара мелких лордов, да Рейна с Джекейрисом. На мгновение обе пары замерли друг против друга - старший сын кронпринцессы нахмурился, рассматривая непривычное одеяние сестры. Рейна же с неприкрытым негодованием уставилась на Эйгона, словно он - причина всех ужасов, происходящих во всём королевстве. Смотреть так ,отметил он, стоило им с женой - не они, будучи обрученными с другими,шастали по замку в столь поздний час под ручку в одном исподнем. Однако, ему до перипетий жизней племянников дела никакого не было. Отстояв положенное, криво усмехнувшись, принц направился неспешным шагом дальше, уводя за собою Висенью. Следующая длительная остановка произошла у куста роз, который лелеяла его, Эйгона, младшая сестрица. Воровато осмотревшись, племянница сорвала несколько цветков - кажется, восемь- деля их на равные части. – и зачем? – шёпотом спросил Таргариен, проникаясь духом секретности действа. Конечно, заметь их кто-то, им не светил даже выговор - однако в детстве, когда они так же обрывали самые красивые бутоны, няньки могли отодрать их за уши. – мальчикам – так же тихо ответила жена,подхватив условия игры, бережно складывая стебелёк к стебельку,перевязывая их лентами, что сорвала со своих волос. Белоснежные лепестки сливались с её подсвеченной луной кожей - заметив это, супруга вздрогнула, поспешно отойдя в тень. На мгновение Эйгон замер, задерживая даже дыхание. – можно мне...? Понятливо кивнув, жена протянула ему один из скромных букетиков - шипы впились в руку, и боль эта, да благословят семеро, отрезвила наконец. Удивление его было столь велико лишь по одной причине - никогда они не посещали место упокоения первенцев вдвоём намеренно. Чаще всего они бывали у решёток, за которыми скрывался прах или поодиночке, или поодаль друг от друга, когда сходящую с ума от потери Висенью нельзя было оставить одну. Благо, ему не нужно было объясняться - безмолвно девушка накрыла его свободную ладонь, слабо сжимая. Так же безмолвно они добрались и до септы - конюх несколько раз переспросил, точно ли желают их высочества отправиться лишь вдвоём. Королевская гавань в столь поздний час может быть опасна. Не для них - лишь изредка многочисленные жители цветущего ночной жизнью города оборачивались, завидев гнедых лошадей и светлые волосы, летящие по ветру следом за их галопом. Их любили - или принимали охотнее прочей родни, почем знать - от того никакой угрозы не было, лишь лёгкое любопытство и редкие приветственные окрики, на которые ржанием отвечали пришпоренные кони - трехгодичные красавцы, специально объезженные для них слугами Золотого Копья - воистину бесценный дар Алиандры Мартелл, преподнесенный к свадебному торжеству. Молчаливая септа встретила их лёгким светом - свечи в ней никогда не тушились, а дворик, что обхаживали старательные руки служителей Господних, был прибежищем для особенно наглых бездомных, стремящихся быть ближе к теплу и стенам, хоть как-то защищающим от ветров и дождя. Орвилл говорил - зима близко. Креган с ним соглашался, хмуря кустистые брови. Встретил их убогий старый служка, что успел выучить лица супругов за то время, что они проводили у праха сыновей - принял из рук в руки упряжки, неловко почесывая затылок, отказываясь принимать серебряник в благодарность за службу, и, что в их ситуации куда важнее-молчание. Разминулись они с племянницей уже на этом моменте - она,потерянная его взором за пятнадцать минут шутливых препирательств с калекой,уже стояла на коленях перед статуей неведомого, когда он вошёл. Матушка, богопокорная от рождения, вбила ему в голову истину - не нарушь покой молящегося. Потому, не веруя в семерых, но и не желая неверием оскорбить благоверную и тех немногих,что решили посвятить сей тёмный час молитве, он медленно прошагал в отдалённый, скрытый неприметным,низкими арками угол - за несколько метров от нужного места начали попадать под ноги подсвеченые золотые таблички с именами и годами жизни. Губы растянулись в оскале - золото табличек сыновей казалось бронзой, ведь прах их был похоронен в нише, подальше от любопытствующих глаз. Короли всех времён стеснялись слабости чрев своих жён, от того стремились упокоить души нерождённых детей так далеко, как это возможно. Прятали слабость собственного семени на задворках людской памяти - мрази как есть. Здесь же были его единокровные братья, раньше срока сброшенные покойной королевой Эймой,здесь же, приговорённые в безвестности пролежать века, были не увидевшие света власти и силы своих родителей дети давно оставивших их Алисанны и Джехейриса. Словно лишь прожившие хоть сколько-нибудь имели право на достойное погребение. Словно его-их-сыновья - лишь тёмное пятно на безупречной биографии правителей. – привет, дружище – присаживаясь на корточки у знакомых решёток, ладонью он смел накопившуюся за день пыль. Противный ком сжал горло - ещё ни разу ему не удавалось спокойно прочесть имена мальчишек, не желая при этом пролить хоть сколько-нибудь слез по ним. – надеюсь, вы там... Хрен знает где это там, конечно, но я искренне надеюсь, что вы в порядке –продолжил юноша, лишь бы не молчать, лишь бы не сорваться. – им больше ничего не остаётся. На седьмых небесах мягче, чем на самой чудесной во всём свете перине – за собственными мыслями, вновь проживаемыми в глубине сознания,принц упустил тихие шаги племянницы по неровной плиточной кладке. – извини. Не желал мешать молению... – промолвил, отводя влажные глаза в сторону, стремясь утереть их незаметно рукавом. То было пустым - в темени свода даже отблески свечей словно гасли. Ничерта не видно. Но видеть и не обязательно- можно чувствовать. Она не чужая ему, и горе, спрятанное за решетчатой перегородкой у них общее, одно на двоих. Узкая ладонь мягко сжала плотную парчу - пальцы едва ощутимо чертили вышитые шёлком фигуры драконов. Искусная работа мастера, ничего не смыслившего в строении исполинов, то тут, то там понатыкавшего лишних чешуек, лап, хвостов. От того знающим изображения казались крайне несуразными. Пришлось всю ткань пустить на домашнее или вечернее- главное не на тряпки, то было бы совсем уж вопиющее расточительство. – они не должны быть мертвы – прошептал Эйгон, бездумно смотря в одну точку - жировое пятнышко на кладке. – мне жаль – просто, но ёмко. Мараясь, девушка уселась на колени около мужа - тот поспешил одернуть свою ладонь, но её ловко схватили, сжимая. – ты не выбирала. Женщины часто производят на свет мертворожденных. И те невежды, что считают, будто они же в этом и виноваты могут сгинуть – ещё в начале Таргариен про себя решил никого не винить. Это, несомненно, всего проще - однако, боли от простого меньше не становится. Лишь больше. В богов он не верил. В судьбу тоже. Оставались лишь мысли о том, что дерьмо просто случается, и никто не может на это повлиять. Насколько ужасен тот бог, что жнет на славу своего царства младенцев? Насколько несправедлива судьба, оставившая в живых ублюдков, таких как он, его дед, отец, вместо них отправив гнить в нитях времени не рождённых детей? – я не про это – шепнула жена в ответ - ладони её, дрогнув, прижались к затянутому корсетом животу. Взгляд метался- не мог толком задержаться на чём-то едином, искал возможность избежать слов, что низвергались лавиною устами – ничего на свете ты не полюбишь так же, как полюбил своё первое дитя. Алисента, успокаивая его, шептала то же самое. Внутренне юноша замер, похолодел - любовь к кому-то, на кого он ни разу толком не взглянул казалась ему чудовищным недоразумением. Сорняком, от которого излечит время, вино, женщины, кабаки и пабы, душные комнатушки гостиниц, изгвазданные сальные стены самых тёмных уголков города. – и мне жаль, что тебе пришлось нести бремя в одиночку. Ему - нет. Ему было мерзко сидеть здесь и слушать голос человека, пострадавшего от всего этого куда больше их всех, голос, источающий вину и жалость. Не он вынашивал жизнь в своём чреве, не он, рискуя собою, производил эту жизнь на свет, не ему в спину шептали проклятия, не о нём были грязные сплетни и разочарованные взгляды. Впервые не о нём, и впервые он хотел, чтобы они все обратились на него одного, оградив её. Ему нужно извиняться - он пропал, не выдержав тяжести чужих страданий. – я.. – прошу, дай мне сказать – она умоляла. Смотрела на него так, словно он - святой, пред которым, стоя на коленях, можно исповедать любой грех – ты... Я утонула в том, что чувствовала, ни разу не взглянув на тебя, Эйгон. В тот день не я потеряла сыновей - сыновей потеряли мы. Мы... Но сжёг их ты. Шёл впереди процессии ты. Смотрел, как укутывают бездыханные тела ты, пока я, снедаемая жаром и жалостью к себе и своей тяжёлой судьбе,корчилась на шёлковых простынях. Я стонала от боли, пока ты, сцепив зубы, переживал всё то, что должно было пережить нам. Вместе, не по одиночке. Он помнил те дни. Помнил смутно - едва ли он спал в сутки более четырёх часов за раз. Обычно то были обрывки, что помогали разграничить обязанности. От покоев отца он шагал в покои жены. Там, наблюдая, как за жизнь её отчаянно борются мейстера, сжимал ладони, холодные, словно она уже была мертва,словно все склянки,травы, компрессы - пустая трата времени,и сипло дыхание - лишь мираж, обман не желающей принимать реальность головы. Покои сменялись высокими, стерильными стенами обиталища молчаливых сестёр, подбирающим подходящие ткани для успевших раздуться трупиков. Они могли бы не медлить - Эйгон закатил истерику, отказался хоронить сыновей, покуда на похороны не сможет на своих двоих явиться супруга. Пусть даже не на своих - пусть просто будет в сознании. Как бы больно это не было - она должна видеть. Должна знать, что они сожжены. Должна понять. Санфайер, к которому он приходил в последнюю очередь выл так, словно потерял отпрысков вместе с хозяином. Его реву вторил Рейгон,покорившийся на тем дни не своему хозяину - Эйгон жался то к одному, то ко второму дракону, желая успокоить их и себя самого. На похоронах друг,брат по сердцу артачился, не позволял вывести себя в открытое поле. Не хотел изрыгать пламень- выл,бился носом в рыхлую от непрекращающегося ливня землю, пыхтел на драконоблюстителей,вырывался из цепей, глядел на него с мольбой. Плачь, полный скорби, разнёсся на лиги вперёд. – ты не должна была. С тебя было достаточно – дрожали от напряжения мышцы. Она мотнула головой, на попытку, механическую и неживую , притянуть к себе за плечи ближе ,лишь укоризненно поджала губы. – должна. Эйгон... Я с детства мечтала, что буду с тобой. Что дети мои будут той же крови, что ты- твоей крови. Я била тарелки, когда мне предлагали Старка, сбегала из дому в ливень, когда под нос подсовывали Тирелла или Мартелла. Кусалась, брыкалась, когда Деймон пытался успокоить меня, приказать мне. Ненавидела его и мать всей душой, когда они смели очернять тебя. А они старались – невольно, голубые омуты вцепились в её напряжённые черты. Смотреть на них сил не было. Лишь говорить. Пока она может говорить. Пока не пропал запал, пока она вновь не похоронила силу своего раскаяния, своей любви под вуалью тонкого шёлка искусно выученного притворства. – тогда, когда вы и ваши драконы покинули Дрифтмарк... Мать не унималась. Она, взрослая женщина, будто ненавидела тебя ,ребенка ,своего брата всем сердцем. Я не слышала, что она говорила про остальных - всегда цеплялась лишь за тебя. Лишь сейчас я знаю, что она не лгала - тогда мне столь гнусной ложью казалась попытка обличить тебя, как пьяницу и распутника. Ты всегда был для меня прекрасным принцем. Мечтой любой леди - моей мечтой. И когда матушка стояла в ритуальных одеждах подле отца, я не чувствовала себя преданной, не чувствовала отвращения и злобы. Я смотрела на них и думала о том, что... –...мы должны быть на их месте – закончил он, заслышав, как срывается на последних нотах голос. Воистину, они призваны сюда силами неведомыми в столь поздний час лишь для того, чтобы исповедаться. И свидетелями их исповеди, может, против воли - никто боле и не способен этого узнать - стали сыновья. Сейчас их дух, дух безгрешной, всепрощающей юности ощущался в каждом вздохе полной грудью - больше на неё ничего не давило. Искренность как серая хворь - заразительна, от неё не спрятаться, она косит: – смотря на Эймонда и Хелейну, я думал о том же. Тогда, когда мы разошлись... Я даже помыслить не мог о том, что больше мы не свидимся. Я ждал письма. Я порывался полететь к тебе. Но не мог - меня давили к земле малодушие и ненависть. Но тогда, в тот миг, когда брат и сестра дали перед Юстасом обеты, даже они отошли на второй план. Я смотрел на Хелейну- и представлял тебя. Смешно, да? Ведь я даже не помнил твоего лица. В тот день я впервые напился до беспамятства, чтобы не смочь на утро вспомнить остальное тоже. Но память, оказывается, та ещё сука. Впервые он говорил ей разом так много. Впервые так честно - её глаза, полные печали, обещали ему сохранить тайну,ведь в семье их искренность карается, как порою в других караются самые жестокие преступления. – я твоё помнила до мельчайших деталей. Ты преследовал меня во снах. Ты тенью сопровождал меня по коридорам Драконьего Камня. Ты виденьем мелькал в лицах моих братьев и сестёр. Твоё имя сопровождало меня повсюду - это было так невыносимо, что мне было легче забыть о существовании младшего брата. Ты был везде - но только в моей голове. В моей жизни тебя не было. И я... До сих пор я не понимала, что это - одна из ужаснейших потерь, что я перенесла. – одна из? – смерть сыновей страшнее... Раньше во снах я видела, как раз за разом ты истекаешь кровью на ступенях. Я рублю друга и недруга, бегу к тебе со всех ног - но ты всё дальше. Тянешь руки, смотришь так... Когда тебя пронзали- то всегда были разные люди, порой химеры, разное оружие - когда всё это настигало тебя, ты смотрел так безмятежно. Я ненавидела себя за то, что потеряла тебя, но в тот же самый миг ты прощал меня. – не ты же решила, что из меня получится хорошее решето – хмыкнул Таргариен, закусывая губу. Неужели все те разы, что он глупо размышлял, а не пойти ли к ней,когда он решал, что ей, кричащей в лапах теней прожитого на войне его персона нужна меньше всего, на самом деле, были блажью, и ему стоило идти? Убеждать её хотя бы присутствием, что он здесь, жив? – но я не могла тебя спасти... И вплоть до сегодняшнего дня я не могла. Сегодня тебя убила я. Всё было страшнее в разы - я дорвалась... И мои руки стали ножами. И ты жался ко мне, словно всё , чего ты хотел - о них исколоться. Мы оба погибли... Я думала, что погибли. В этих... Ужасающих кошмарах – на этот раз она не противилась. Принц уложил подбородок на её плечо, не позволяя упасть в болезненные воспоминания с головой - она мягко обхватила его ладони, прижимая к своим щекам – я не отличаю, что вымысел, а что - реальность... Я очнулась в снежной пустыне, в саване- и думала, что попала в самое пекло. За все свои грехи я вынуждена была вечность волочить босые ноги по ледяному покрывала, скрытая лишь куском белого шёлка. – при всём уважении - не льсти себе. Слишком мало грехов – он знал - она возразит. Дед не забывал в любой удобной ситуации нашептывать ему на ухо количество смертей, в коих была виновна супруга. Решил, что таким способом сможет держать его в узде, слишком разошедшегося от резко предоставленной свободы. Не стоит старику знать, что годы берут своё, и просчёт в его действиях следует за просчетом. – молчи. Я всё знаю. За окном война - войн без жертв не существует. Ты была вынуждена убить, чтобы после не убили тебя. При всей ненависти к моим родителям и деду - окажись я в лапах Рейниры в пятнадцать, стал бы её самым преданным слугой. – в этом и есть вся разница. – м? – прощение. Ты всегда прощал меня-не только во снах и кошмарах. Даже Люцерис мог мимоходом взглянуть на меня, словно видел пред собою монстра – оторвавшись от его плеча, скрытые за белёсые ресницами , темнеющие во мраке альмандины уставились на него – ты никогда не смотрел на меня так. Ты мог назвать меня шлюхой - но никогда не смотрел на меня, как на шлюху. Ты мог сказать, что ненавидишь меня - в твоих глазах ни капли ненависти.... Я получила тебя. И тут же от тебя отреклась... Я любила тебя всю жизнь, тайной, украдкой - когда случилось так, что смогла любить открыто - я не смогла. И если бы ты сейчас взглянул на меня с той самой ненавистью, я... – я никогда тебя не ненавидел – тихо выдохнул в раскрытые лепестки бледных губ. – они так похожи на тебя – исступленно пролепетала Висенья,всё же решившись взять себя в руки– моё лицо - твои манеры. В них не было ничего от меня, кроме внешности... – странно слышать это от женщины, признанной красивейшей в Королевстве – кончики пальцев подрагивали - проповедь отныне трогала струны самые глубокие, играла на них мелодию доброй печали - до этого он старался не думать, какими были бы сыновья, будь они старше. – пусть так - но что стоит красота, если за ней ничего? В тебе же есть всё - ты живее всех нас. Тебя хаят лишь за то, что ты сумел остаться нетронутым заразой, которая гниёт в сердцах иных Таргариенов. И они были такими же - чистыми, нетронутыми. Статные юноши с чистейшими глазами. Из её собственных впервые капнули на пол слезы, тут же разбиваясь в пыль времени, что исчезло, образовав вокруг них купол, не пропускающий в себя ничего. – вряд ли. Пусть семейный порок меня не тронул - прочие людские покрыли меня с ног до головы грязью. Я не чурался женщинами, зная, что ты ждёшь меня. Я напивался, зная, что нужен тебе. – я закрылась, зная, что нужна тебе. Надела красное, пустила в ход яд, зная, что нужна тебе. Если смотреть на всё это, как смотришь ты - оба мы не без греха. – пускай. Мы никогда не были безгрешны – бережно утирая соль пробормотал принц, растянув губы во вполне искренней улыбке. – я бы простила себя, если бы грехи мои лишили меня кого угодно другого. Но они лишили меня первенцев. Они грозятся лишить меня тебя - той части меня, что всегда была лучше. Сталь заволокла любимое создание - сжало в оковах, стараясь переломать. На его глазах судорожно жалость горло, силясь выдавить слова, которые могли изменить всё. Или разрушить окончательно. – я больше не справлюсь без тебя. Ты мне нужен. Странное тепло пало на губы отпечатком - проведя языком он понял- слезы. Он не помнил, когда позволял себе плакать в последний раз - когда от истерик, что стремились всеми силами привлечь внимание вечно нервной матери и равнодушного ко всему кроме первой дочери отца, он перешёл к безразличию, пугающем спокойствию, пустоте. – не говори о том, чего не знаешь – попытки защитить себя - теперь она держит, не даёт вырваться. Бьёт в голову ладан, душит, и ему хочется сбежать подальше, туда, где есть только он и простор. – не я тебе нужен. – ты- всё, что у меня есть, Эйгон. Он этого не хочет. Он держится на последней ниточке - он надел на эту ниточку броню, которой не снабжают отцы своих детей, что идут на войну. Согласись он сейчас, открой окончательно душу - броня спадёт, нить порвётся, и он полетит на всех парах вниз. Смотря на то, чего они пережить не смогли, не было веры, что на полпути его поймают. – пожалуйста... Давай забудем всё. Что было - того больше нет. Я не смогу... Не смогу так, зная, что позволила себе отпустить тебя тогда, когда ты стал моим, действительно моим, не в глупых мечтах, а наяву, в реальности. – ты предпочла борьбу с мельницами этой реальности – жгучая обида, словно он - малое дитя, которое несправедливо отчитали за не им сломанную фигурку слоновой кости. Фигурка эта кренится к нему ближе - и делает несколько шагов назад, не встав, не отодвинулись даже - просто,между ними вдруг вырастает стена, делит купол пополам, скрывает его от её глаз. Она вновь смотрит на гравировку. Она даёт ему воздуха. Даёт ему шанс уйти, ведь он просит об этом. Она его отпускает. И это мучительнее, чем если бы она решила всё за них. – делая шаг вперёд, мы всегда делаем два назад. Мы слишком далеко друг от друга. – разве? – наигранно-весело хмурится принцесса, протягивая ладонь - туда, где под дублетом бьётся сердце. Мнётся - и не решается коснуться, лишь смотрит на свои пальцы, бледные и тонкие на фоне почти чёрной ткани – ты близко. Видишь, я почти могу тебя коснуться. – тогда почему не касаешься? – потому что ты мне не принадлежишь. Я никогда не позволяла себе тронуть чужого мужчину. – ты ведь знаешь, что это бред. – принадлежность себе куда сильнее принадлежности кому-то. Чужого мужчину? Они вместе провели детство. Вместе отстрадали юность. Вместе стояли здесь же, у алтаря. Вместе стояли, обласканные луной, давшие клятвы Валирийским Богам. Вместе третировали двор. Вместе похоронили детей. Вместе пережили войну и вместе лечили шрамы. После всего того дерьма, что произошло - сколько бы не стояло между ними, они всегда были вместе. Каким бы ублюдком он не был- он всегда находил путь к ней. Какой бы сукой не была она - она всегда его ждала. Охраняющий нить доспех рассыпался пеплом - всё ложь, ложью он защищал себя, пытаясь уверовать в неё. С хрустом прижалась к его груди неодиданно-теплая рука - и его рука, будто боясь, что племянница заберёт слова обратно, легла поверх, то ли охраняя, то ли стараясь удержать изо всех сил. Она тоже лгала себе- они никогда не бывали порознь. Двору выгодно, чтобы они были друг-другу чужими - отдельно друг от друга принц и принцесса не представляли опасности, как быки, что не видели перед собою Красной тряпки. Он имел двор во всех позах. – Ты-моя, а я-твой. Мы больше не принадлежим себе, забыла? Она дрожаще улыбается. Сыновья, Эйгон уверен, улыбаются тоже - на прахе их, из пепла его сомнений и схороненой в дождливый день скорби веры,фениксом возродилась любовь, которой суждено пережить сам мир.***
То же время, внутренний корт.
Относительно недавно известили полночь - сменился караул. Или не недавно - Люцерис точно определить не мог, его главной задачей последние четыре часа был фехтовальный круг. Мейстер советовал ему не перетруждаться, дед предлагал прекратить мальчишеские игры. Он заполучил звание рыцаря, вернулся домой героем- теперь пора и честь знать, чтобы позже с чистой совестью отправиться владетелем в земли, о которых даже думать тошно. Эйгон - вот уж от кого он не ожидал - словил его под локоть и посоветовал сделать так, чтоб и дед, и мейстер подавились своими словами. Ну, как - дядя сказал не про слова. Люцерис надеялся, что, будучи распиздяем абсолютно во всём, достопочтенный не будет против вольной интерпретации собственных слов. Перспектива ломалась - один глаз усложнял всё, от равновесия до определения траектории. В последний раз он чувствовал себя таким беспомощным в двенадцать. Далекие двенадцать, когда Джекейрис мог одним ударом выбить меч из дрожащих рук. Сейчас это спокойно делает неодушевленное нечто, с которым развлекается Джехейрис, в свои пять с копейками достигая заметно больших успехов. Крепко выругавшись, Люцерис одним движением сбросил со лба влажную чёлку - шрам потянуло непривычной болью. Эймонд называл такую боль фантомной - по пугающим до усрачки сведениям было ясно, что теперь эта заумная штуковина вынуждена проследовать его до конца жизни. – не спится? Что ж. Если бы это был вражеский лазутчик- принц бы сдох. Потому что остриё было даже не близко к шее Блэквуда. Хотя, может, это связано с тем, что бедолага отпрыгнул с поразительной скоростью. Как сказала Висенья - только Люку кажется, что его больше нет смысла бояться. Эти же бравые молодцы видели, каким беспощадным он был в бою - и мнение их не сумеет изменить даже самое фатальное увечье. – воу, полегче, Ваше Высочество. Я не хочу справить похороны ровнехонько в день праздника моей победы. – нашей – хмуро заметил принц, со стыдом отворачиваясь. Он думал отдохнуть - неудачный выпад подсказал, что он сможет отдохнуть и на том свете, а на этом ему бы поработать, да посильнее. – наша, не наша - мои дети будут думать, что принадлежит она мне – весело хмыкнул юноша - Веларион впервые видит в ком-то столько жизнерадостности, за которой не прячется трагической истории. Иногда ему казалось, что Бен проклят богами - или награждён за самый пышный павлиний хвост. – записи септонов будут готовы поспорить с тобой в любой момент. – жизнеописания начертаны рукой героев. Вашей, моей - вряд ли Орвилл, или кто у вас там сейчас лечит, будет зваться героем. А вот мы с Вами - да. – даже несмотря на это - лгать герою не положено – фыркнул принц, в очередной раз отбивая левее положенного – иначе какой из него герой. – любое слово героя - правда – что-то хрустнуло- несносный лорд, видимо, перед походом на корт захватил с собой съестного. Сочное дорнийское яблоко на вкус наверняка как мёд... Во рту собралась слюна - он с обеда не ел. На семейный ужин не пошёл - мимоходом Бейла упомянула, что на нём будет присутствовать отчим. Увольте - лучше он сожрет свой целый глаз, чем ещё хотя бы минуту будет слушать, как возбуждает взрослого мужика с кучей детей за пазухой вид крови очередного врага. – Высочество – инстинкты не обманули - прямиком в ладонь приземлился фрукт с ярко-красными боками – небось опять ничего не жрали. Ни капли субординации. Об этом ещё в период обстоятельного знакомства предупредил Арис Мормонт - к его сестре, своей будущей кронпринцессе ,Блэквуд обращался вовсе на «ты», смел трогать, где придётся и шутить пошлости. Вот и сейчас - без толики скромности он упал спиною в стог сена, задирая поудобнее ноги, словно здесь его ложе, а не корт королевских отпрыском. Восхищает ли это? Черт его раздери, конечно да! Засранцу весь мир дом - будь у него повод, он бы мог и в лицо королю плюнуть. Счастье народа состоит не в количестве урожая и скота, а в том, что Бенджикот Блэквуд уродился столько же добродушным, сколько безманерным. Его отцу приходилось регулярно краснеть - мальчишка без всякого такта не раз в диалоге упоминал абсолютно безвкусно подобранные наряды, визгливую манеру вещания, отсутствие изящности той или иной высоко родной девицы, отгоняя от себя любую невесту. – спасибо – ухмыльнулся Люцерис несмело, откусывая от яблока - маленькие точки на нём, похожие на кратеры, свидетельствовали о червивости. – не смотрите так. Червь никогда не трогает потравленное или отвратительное на вкус. Считайте, что я сделал всё для Вашей безопасности, выбрав из груды именно этот плод. – выбрав? Из груды? – локоть удобно уместился на Эфесе, бровь, единственная видная, приподнялась в вопросе. – Вы знали, что безопасность у Вас ни к чёрту? Кухаркам плевать, кто входит в их обитель – вместо ответа изрёк юный лорд, жмурясь. Лишь сейчас Люк отметил, что выглядит тот абсолютно не подготовлено к выходу - на ночную рубаху словно наспех накинули сюртук, застегнули кое-как, да прикрыли плащом. Раньше подобного за Блэквудом не наблюдалось, а они ой сколько времени провели вместе - до битвы, после неё, лорд даже не думал отходить от принца, донимая его бессмысленным трепом или глупыми не к месту шутками. При этом ему всегда удавалось выглядеть отменно - брился он топориком Мормонта, от которого и получал, вещи "выглаживал" раскалённым на солнце камнем, доводя даже изношенное бельё до совершенства. – тебе то чего не спится? – решил зайти с дальней стороны, откидывая огрызок в кучу с мусором - тот до неё не долетел, упал левее. Досадливо выдохнув, Веларион вновь обратил взгляд на стог- Бена там уже не было. – у тебя зрение на четверть круга пропало, первое, что нужно делать - стараться привыкнуть к новому порядку – донеслось из-за спины - медленно обернувшись, удивленный юноша узрел улыбающегося во все тридцать два собеседника, держащего по огрызку в руке. – как ты...? – после войны соблюдать приличия - моветон. Как бы их армию не описывали школярам, пажам и оруженосцам, подготавливая их к службе в месте с самыми тонкими правилами - в реальности всё совсем иначе. В бою, когда у тебя нет времени ни на что, кроме резких выкриков - забываешь об уважении. Перед поплывшим взором восстает во всей яркости жизнь, а не титул того, кому она принадлежит. – мне нравилось подглядывать за служанками. Пришлось учиться шагать бесшумно, чтоб не оттаскали за уши - полезный навык – хмыкнул Бен в ответ, пожимая плечами. Беззаботность заразна - вернув меч в ножны, Люк улыбнулся в ответ, принимая в руки деревяшку, от которых, как он думал, избавился навсегда по окончании азов. – у нас служил одноглазый лесник - с виду щуплый дядька. Полная бескультурщина без роду - потерял глазницу в уличной дуэли. Сердобольная мать приютила его – пробуя оружие на вес начал Блэквуд, сжимая- разжимая пальцы. В свои пятнадцать он уже успел выбрать ведущее оружие и получить звание беспощадного бойца - "бесполезные в бою куски металла" ему были крайне непривычны. Но он действительно старался, выделывая кульбиты, что поддавались булава, но были сложны в исполнении мечом. – приятно слышать, что ты, глядя на меня, решил вспомнить именно эту историю – слуги давно от него отосланы - он не дама, не было нужды его охранять, хотя мать, горюя о потерянной глазнице больше него самого всё настаивала об обязательном сопровождении. Люцерис как мог отказывался, и теперь радовался без меры - на пустынном в сей поздний час корте никто не помешает им как следует подурачиться. Ещё одна послевоенная привычка - истинная свобода пишущей здоровьем мальчишеской юности, при которой никто не смеет указывать на отсутствие манер. Блаженство. – гордись этим. Он может и был страшным, как телеса моей няньки, но рука у него была будь здоров - казалось, он одной мог арбуз раздавить – со знанием дела ответил парнишка, прикрывая правый глаз, приподнимая остриё вертикально на уровень глаз — он никогда не промахивался. И дрался так хорошо, что его поставили мне в учителя. Потеря глаза - не конец света, Люцерис. Напротив - чаще всего именно увечные становятся самыми грозными противниками – цокнув,он наконец сошёл со своего места. – не стоит говорить так – грозно начал принц, постукивая по кожаному поясу пальцами – я не... – увечный? Тогда какой? Абсолютно здоровый? – я могу лишить тебя языка. – рискни. У меня есть ещё руки - две, к слову, и обеими я неплохо управляюсь – вновь заходя ему за спину, Блэквуд уложил худощавые ладони на крепкие предплечья, заставляя поднять руку с оружием – привыкай, пока правда не ударила ещё сильнее. Никто больше не будет смотреть на тебя, как раньше - и чем раньше ты это поймёшь, тем толще отрастишь броню. Вот так - видишь? Тихий шёпот пускал по спине мурашки- гретый чужими лёгкими воздух опалял кожу. От непривычности ощущений Люк на несколько мгновений выпал из беседы, вернувшись в неё лишь на последних словах. – что я должен увидеть? – горизонт. Раньше ты стоял вот так- теперь это не будет работать. Меч всегда будет уходить влево. Привыкни держать стойку вот так – не больно ударяя по лодыжке, он помог выправить позу, уводя в сторону его руку. – и как это должно помочь мне? – с одним глазом пространство воспринимается дерьмово. Тебе стоит научиться выстраивать его заново - и подстраиваться под него. Не пытайся делать невозможное - доверься телу, подтолкни его. Приучи его делать уже давно изученное из другого положения. – это тебе тоже рассказал твой учитель? – нет, это я заметил сам – пытка окончилась - юноша отошёл на несколько шагов. Принц не мог даже себе признать, что ему было совсем не неприятно ощущать тепло тела позади – с двумя здоровыми глазами ты смотришь вглубь. С одним глубина теряется. Несколько секунд молчания - опустив руку, Веларион вновь направился к фехтовальному кругу. Значит, сместить руку? Прикрыв здоровый глаз, глубоко вздохнув, он нанёс очередные удары - и замер, когда услышал глухой стук. Доверься телу. Он впервые за часы усилий сумел достигнуть намеченной цели. Бенджикот слабо захлопал - рядом с кортом, на высоте нескольких метров - окна первых занятых покоев. Разбуди лордов - покой не светит уж самим юношам. – спасибо – не оборачиваясь, обронил принц. Губы его распались в слабой улыбке - он даже не знал, за что благодарил. Не знал и того, что Бен, скрытый тенью, улыбается тоже.***
Три дня спустя, покои Королевы-Консорт Алисенты Хайтауэр.
Её обшивали лучшие модистки семи королевств, над кружевами, ниспадающими по её рукавам трудились лучшие мастера искусства, вышивка её платьев - дело руки самого прекрасного ткача. Но даже они, все скопом собравшись в её солярии, не могут подобрать нужные для королевы ткани. Огромное пространство личной террасы, уставленное подушками, мягкими лисенийскими креслами и катушками тканей в мягком свете казалось фигуркой, застывшей в янтаре. Даже движения расторопных слуг, и те повиновались ленивой атмосфере солнечного утра. Окна, покрытые медвяной глазурью ,превращали ранее тёмную обитель в крепость теплоты. Растения и птицы, привезённые из разных уголков обширных земель мужа в лучах подсвеченного солнца грели стебли, листки, перышки и дышащие жизнью тельца. Одна только Алисента не ощущала этой поразительной силы, не могла к ней прикоснуться. Муж её - дорогой ей и уважаемый - зашёл в своих стремлениях объединить родню слишком далеко. Жене и дочери его было приказано в честь победы и дружбы облачиться в цвета друг-друга. Одно удовольствие доставляло Хайтауэр сие мероприятие - в противоположной башне заклятая подруга с тем же отвращением рассматривает все зелёные, которые ей могли предоставить на ярмарке. – как Вам этот, Ваше Величество?– Паола - совсем ещё дитя, но столь одаренное, что невозможно отпустить эти руки, не заняв их соответствующей работой. Деловитая девушка двадцати двух лет в считанные часы из самого безнадёжного обреза создавала шедевры, чем не раз спасала королеву и её отпрысков, что в детстве своём едва могли удержать целым один комплект одежды больше трёх дней. Чёрный атлас приложили к её лицу- и сразу же она стала бледной тенью себя самой. В последний раз цвета Таргариенов она носила будучи девчонкой - ещё не созревшей, свято веривший в подругу и каждое её слово. Сколько утекло воды, сколько пройдено - зелёный въелся в нежную оливковую кожу, отталкивая всё другое. Паоле не нужно было говорить - критично уцепившись за отражение, она мотнула головой и махнула извозчикам - те, изнемогая от количества переделанной работы, потащили не подошедшую катушку к выходу, чтобы та не мозолила мастерице глаза. – до чего скудный выбор. Ни один оттенок не подчеркнет Вашей природной красоты и негасимой юности. Словно шьем траурные одежды - смертная скука – бормотала со знанием дела модистка, некоторые ткани отметая сразу - её помощницы, отрываясь от игл и нитей, тут же откатывали их в сторону, зная вздорный нрав хозяйки. Хозяйка, к слову, абсолютно не вникала в дворцовые интриги - мнение о вечном трауре Рейниры и её малочисленных верноподданных молвились истиной, срываясь с уст младенца. – всё не то... Алисента порядком устала каменным изваянием стоять на небольшом пьедестале, на котором предпочитала наводить марафет - пажи, машущие опахалами со всех сил и казавшиеся спасением в начале, сейчас были самыми раздражающими из мошек, застывших в янтаре света солярия. Сир Кристон своим появлением разбавил гнетущую атмосферу череды Паолиных неудач - хлопнув в ладоши, модистка приказала принести ягодной настойки, льда, и пару досок для кайвасы. Им стоит отдохнуть, чтобы после со свежим взглядом взяться за работу. – даже так, конечно, она вряд ли пойдёт – прорычала девушка, остервенело втыкая иглы в подушечку. Улыбка от её чётких движений на губах Коля лишь расширилась - приподняв бровь, королева, предварительно незаметно размяв ноги, ступила на мягкие ковры ночными туфлями. – принцесса Висенья Веларион, Ваше Величество – деланно-скромно объявил рыцарь, с удовольствием замечая, какой живостью блеснули женские глаза. – пусть немедленно войдёт! – тут же приказала, зеркаля улыбку своего защитника – надеюсь, Вы не заставили гостью томиться слишком долго в ожидании моего ответа? – отнюдь - считаю, Её Высочество уделила мне вопиюще мало времени, зная, что я не имел удовольствия видеть её столь долгое время. Удовлетворенная ответом, консорт накинула на плечи стеганый плащ, чувствуя защитный кокон родного дома в каждом стежке изумрудной нити. Невестка впорхнула в солярий всего через минуту от ухода рыцаря - и сразу же оказалась в объятиях свекрови. – детка! Неуж-то тебе уже можно вставать? Мейстер велел... – порой Орвилл слишком предвзят , особенно, когда дело касается душевных переживаний – ластясь щеками под нежные прикосновения, Висенья прикрыла глаза, получая истинное удовольствие от нахождения рядом дорогого ей человека. Королева, не скрывая радости, ненавязчиво ощупывали явно пополневшее лицо. – первая отрада дня для сердца моего - твой здоровый румянец, дитя. Действительно дитя - широко улыбаясь, принцесса ловко выскользнула из объятий, играючи, позволяя во всей красе рассмотреть себя. – ну ка, покрутись! – с удовольствием человека, которого мирская суета в миг доконала, Алисента приняла игру, позволяя невестке проделать неуклюжий пируэт, оперевшись о её ладонь – действительно! Пополнела! Наконец глупые пажи прекратят путать тебя с призраком. – не так всё было плохо – фыркнула девушка в ответ, приглаживая складки - изумрудный атлас перемежался с зелёным, цвета щедро сдобренной дождём молодой травы бархатом - корсета, к своему удовольствию, королева на ней не отметила. Благо, девочка эта позволяла себе пренебречь красотою во имя здоровья. – чудесно выглядишь. – благодарю Вас! У Вас, вижу, самый настоящий аврал – чуть менее задорно спросила, оглядываясь по сторонам. Видео было, что чёрный, привычный ей когда-то, навевает на юную душу особенную тоску безрадостных дней, проведённых вдали от твердыни, которая от рождения была истинным её домом. Модистка и свора её помощниц не смели вмешиваться в беседу господ - однако это не помешало Паоле невесело хмыкнуть. – пустое - у леди Уотерс не руки, а швейные приборы вечного двигателя– расслабленно ответила Хайтауэр, подзывая невестку к отдаленному столику. Та, помятуя, сколь долго они не проводили и часа в спокойных беседах, с удовольствием последовала за нею, усаживаясь в невысокое, мягкое кресло. Один из служков тут же подскочил к ним - не сговариваясь, женщины потребовали у него лимонных пирожных и дорнийского чаю. – слышала, вы с Эйгоном решили объединить ваши покои. Рискованный шаг - молва последние часы лишь об этом. – будто леди, обсуждающие мою порочность, не мечтают о таком же для себя исходе в глубине души – пожала плечами принцесса, принимая из рук пажа охлаждённую воду,делая жадные, крупные глотки. – значит, меж вами всё благополучно? – скромно, опасаясь услышать ответ выспросила женщина. Губы её разжались, стоило руке невестки накрыть её собственную: – благополучнее некуда, моя Королева. Право слово - пусть совет подавиться своей идеей развести нас по разным сторонам. – полно тебе - ты прекрасно понимаешь, что ни я, ни лорд-десница не позволили бы этому случиться. Глупцы могут заглядывать под юбки своих блудливый жён - под юбками верных, достойных женщин им делать нечего. Алисента услышала об ужасающей идее, одобренной мужем ,от своего отца. Тот тут же успокоил её - ни он, ни весь дом Хайтауэр и верные ему лорды не позволят этому случиться. Принцесса не просто часть их надежд - теперь она часть их семьи. Но, даже не глядя на эти заявления, Её Величество наведалась в покои супруга, едва сдерживаясь от нелестностей, застрявших в горле перепелиной косточкой. Как смел он? Король пожал плечами - сказал, что идею вполне одобрила мать принцессы. Королева вспылила - это не те вопросы, которые им следует решать лишь вдвоём. Визерис грубо ответил, что девочка - не её дочь. Хайтауэр, не ожидавшая от вечно мягкого мужа такой прыти замолкла, опустив глаза. Не дочь? Может, не по крови. Однако именно она искала девочке кормилиц, когда её мать, невзлюбившая ребёнка с самого рождения, развлекалась на улице гавани с очередным своим внебрачным увлечением. Именно она носила её на руках, когда няни не могли успокоить. Именно она пела колыбельные - и плевать, что её ожидали собственные отпрыски. Хелейна с малышкой нашла общий язык тут же, Эйгон, полюбивший её, всячески потворствовал матери, Эймонд так и вовсе имел с ней общую детскую и кормилицу. Именно она первой после слуг заплела ей косы, помогла подобрать подобающий наряд, отвезла в септу. Рассказала про богов, научила молиться им, просить у них. Именно она отбирала ткани для её платьев и рассматривала пристально камни, что пойдут на украшения. Она выслушивала горести пятилетнего ребёнка, когда мать, занятая любимыми сыновьями, не обращала на него никакого внимания. Она прижимала её на похоронах Лейны к груди, на похоронах Лейнора к плечу, стоя на коленях, не боясь замарать платье. Она до последнего упрашивала мужа забрать её из дома разврата, в который превратили Драконий Камень Рейнира и Деймон. И пусть девочка никогда не ценила этого в той степени, в которой Алисенте хотелось, королева, тогда ещё совсем юная ,понимала - бедное дитя не может отыскать себе место, всеми брошенное, никем достаточно не любимое. Помнится, в то время она сумела отыскать общий язык с Корлиссом, единственным ,помимо Хайтауэр,заботившимся о девочке. Пусть Визерис говорит что угодно. Пусть Висенья ей не дочь - она ей как дочь, что куда важнее. – я безмерно ценю это – с трепетом прошептала девушка, лишь подтверждая мысль Алисенты- пред ней сидело её чадо. Никто не посмеет этого ребёнка коснуться. Пока она жива - никого из её детей не смеют третировать. И уж тем более в угоду своим тайным страхам ссылать со двора - будь её воля, она бы лично распустила весь совет, с каждым новым днём наглеющий всё больше. – вижу твою нервозность. Ведь не за беседами пришла, верно? – деланно-обиженно пробормотала королева, мастерски сглаживая колющие углы внезапно всплывших в сознании воспоминаний. – верно – в момент раскусив её, принцесса улыбнулась - лишь сейчас Алисента заменила мешочек, что покоился на кожаном поясе платья – я принесла Вам кое-что. Идея обрядить нас во все цвета радуги - крайне глупа, но,раз уж глупить под чужую дудку, то с соответствующим размахом. Чёрная бархатная шкатулка мягко приземлилась на резной столик. Кончиками пальцев подтолкнув её ближе к королеве, Висенья неловко нахмурилась, ожидая реакции на непомерно смелую свою выходку. Хайтауэр осторожно открыла невесомое произведение искусства, словно то было сделано из звёздной пыли и могло вмиг рассыпаться - там, спрятанное в красном бархате, блестело чёрными бриллиантами давно известное ей, но давно не являвшееся в свете ожерелье. – это... – пробормотала королева, исподлобья наблюдая за неестественно выправившейся на своём креселке невесткой. – одно из известных ожерелий королевы Алисаны. Оно передалось от принцессы Дейлы её дочери Эйме. От неё оно передалось её дочери, моей матери. А от моей матери - мне. Женщина замерла, не решаясь даже коснуться обрамленного белым золотом украшения - пальцы её то и дело уводило в сторону. – я... Благодарна тебе за столь щедрый дар. И не меньше благодарна за то, что ты сочла меня достойной его, но я... Я не могу его принять – красота изделия манила - до сих пор большинство аристократов считали ювелиров времён молодого короля лучшими. Но, несмотря на это, было в голове чувство куда сильнее - безмерный страх и трепет уважения пред призраком усопшей королевы-консорт. – можете. Если кто и достоин спустя столько лет показаться в нём - только Вы, больше никто. – не думаю, что Король и твоя мать будут с тобой согласны – невесело усмехнулась Алисента, захлопывая шкатулку - смутное ощущение тревоги сгинуло вслед за блеском камней. – считаю это ещё одной причиной, по которой Вам непременно стоит его надеть – абсолютно серьезно провозгласила невестка, вновь открывая шкатулку – Вы двадцать три года служите нашему государству и нашему королю. Ни на шаг не отходите от него - здоров ли он, плох ли. Вы родили нашему дому трёх сыновей и дочь, продолживших наш род. Вы взрастили их достойными своего титула людьми, и... – и даже это не делает меня достойной ожерелья. Беспардонно её перебив, невестка мотнула головой. – ожерелье моё. Не моей матери, не моей бабушки - моё. И я вольна распоряжаться им, как вздумается – без страха, что сковывал свекровь всё это время, она приподняла капли смоли, подвешенные на нитях тончайшего плетения, взвешивая их на побледневшей за время прибывания в столице ладони: – если Вам будет легче - я могу уточнить, что даю его лишь на время. Не терзайтесь почем зря, прошу - Вы меня вырастили, вышколили, Вы показали мне, что значит вера. Ваш сын стал моим мужем - украшение, что будет смотреться на Вас куда лучше, чем на мне - меньшее, что я могу для Вас сделать. Невольно Хайтауэр растрогалась. Опустив взгляд, заволоченный слезами, на этот раз уже она позволила отвести её обратно к пьедесталу, слаженная короткой репликой. В глубине души считающая - да, невестка права. Она действительно достойна этих почестей. Паола встрепенулась, чувствами, свойственными лишь творцу ,зацепилась за момент, который, по её скромному мнению, мог помочь им разрешить баталию,морочащую голову два дня к ряду. – вот. Как Вам? – принцесса мягко приложила к шее королевы цепочку - та, не отводя от своего отражения глаз, въелась в темнеющие на шее подтеки. Вместо неё ответила модистка - подскачив на ноги, второпях, не глядя схватила несколько обрезов. – позволите, миледи? – тоном, не терпящих возражений потребовал Уотерс. Висенья покорно отступила, преисполненная уважения к творцу, дав ей возможность придержать почти-реликвию, параллельно прикладывая к ней сложенные веером обрезы. – вот эти смотрятся как должно. Из них что-нибудь да придумаем! – торжественно провозгласила модистка,хлопнув в ладоши – Вы разрешили нам прямо-таки капитальную проблему! Ни с чем этот чёрный не сочтешь, вот же задачку нам на поруки выдал король, подумать только – всё продолжала бубнить швея, заметно повеселевшая. Оказавшись на своей волне, такой привычной, она позабыла обо всём - о хмеле,об играх. Зажав полными губами булавки, думала лишь о новом произведении искусства, которое необходимо было продемонстрировать заказчице. – останешься? – тихо спросила королева, когда невестка вновь оказалась подле неё. – думаю, вначале мне стоит решить несколько важных вопросов... Но, я буду безмерно рада видеть Вас в своём саду. – постараюсь прийти. Хотя, обещать не могу- вдохновлённая,Паола может не отпустить меня до самой ночи. – не удивительно - сроки подходят, платья нужны к послезавтрашнему турниру... Дай Боги сил нам пережить это сумасбродство, внезапно возникшее в головах жадных до крови мужчин – деловито поправляя причёску пробормотала Висенья, вглядываясь в своё пополневшее с момента возвращения лицо – терпеть не могу турниры. – любой даме скотские развлечения чужды. Ладно уж, вижу, как приплясываешь - ступай. Тебя проводят? – Мелисандра и сир Аррик ожидают меня у выхода. – хорошо. В добрый путь, дитя – благословив принцессу мягким поцелуем в щеки, Хайтауэр всё же отпустила её. Смотря ей в след,весело бредущей, она с трепетом сжимала дар, ставший ответом её тяжкому материнскому труду. В нём крылось предупреждение. Визерис обязан с нею считаться.***
Вечер следующего дня, покои кронпринцессы Ресницы.
– ты можешь прекратить разливаться речами - я тебя не слушаю. Рейнира устала. Вечные разговоры мужа о прошедшем побоище вгоняли её в необъяснимую тоску. Ему легко говорить - он, летая там над пышущими жаром просторами,ничем не рисковал. Кронпринцесса почти потеряла двоих своих детей. Дядя над этим открыто потешался, словно побоище - презабавная детская игра. – не куксись, любовь моя - не так всё плохо – Таргариен с отвращением поджала губы, рассматривая зелёное нечто, которое ей нужно будет надеть завтрашним утром на праздничный завтрак. Кончиками пальцев она подцепила рукав - тот неестественно скрипнул по коже. Самый тёмный, болотный цвет оказался ненавистным шёлком. – как же у тебя всё просто – отстранено пробормотала женщина,не впервые за эти несколько лет словив себя на мысли о том, что муж, её дядя, к которому она отчаянно стремилась все эти годы, оказывается, не разделяет её боли. Напротив - в любой удобный момент готов поддать огню, чтобы горело сильнее, обжигало основательнее. – Рейнира – предупреждающее шикнул Деймон, закидывая ногу на ногу. Ему её стервозное поведение пусть и было не ново, но надоедало ужасно - обычно женщины, с которыми он предпочитал оставаться дольше, чем на день, были покладисты и не смели с ним спорить. В очередной раз в глазах рябью прошёлся образ, что лелеился им годами - Лейна в предсмертном одеянии, сгорающая в пламени собственного дракона. Оборачиваясь к нему, складывая на полной груди руки, Рейнира лишь усмехнулась деланной расслабленности позы, отмечая всплывшие в зрачках призраки прошлого уже без той боли, что терзала раньше. Как бы он не старался - каждый его жест кричит о возможной опасности. Что бы он не делал - каменной стеной стоял за чьим-нибудь плечом, али восседал в домашнем халате в креслах - всё одно. Каждая черта, острая, словно наточенный до предела кинжал рассказывала о своём владетеле больше, чем что бы то ни было ещё. – да? – не забывайся. – почаще следуй собственным советам – выкинула в ответ, скучающе поведя плечами – не забывай, с кем говоришь. – и после этого тебе хватает ума спрашивать, в кого сумасбродством пошла твоя драгоценная дочурка? Смешно было наблюдать, каким может стать с виду непроницаемый мужчина, если ненароком задеть его гордость. Муж часто зарывался - позволял себе резкие высказывания и вопиющие действия. Рейнира же, выучив эту его черту, держала стервеца на удобном поводке. Тыкала его носом в собственное превосходство, если вдруг он смел разговаривать с ней, как с полчищем своих дешёвых шлюх. Она вечно напоминала ему-перед ним не только его жена, но и его будущая королева. Он бы хотел об этом забыть - она не давала. Страсть угасала со временем. Заполучив его так же, как когда-то Коля, Стронга, Лейнора, она пребывала в полной уверенности, что уж этот союз с нею надолго. В первый раз он позволил себе грубость после окончательного уезда дочери. Тогда решено было оставить прошлое в прошлом, не поминая тёмных пятен итак не шибко светлой биографии. Оба понимали - даже так они все помнят. Рейнира не осмелится сказать, в какой именно момент вместо неприкосновенности почувствовала страх. Деймон был силён - его меч мог снести какую угодно голову, даже самую родовитую. Каждый такой раз она приходила в восторг - рвала на нём одежду, кусала до крови, сливаясь в жадном поцелуе, прижималась нагим телом к горячей коже. Потому что знала - всё это для неё, ради неё. Никогда не на неё. Теперь она держала под подушкой кинжал. Глупо, странно, но - она никогда не держала в руках ничего тяжелее поводьев. Если при очередном приступе ,рвущем всякую любовь в клочья,Деймон кинется на неё, она хотя бы сможет защититься. – не вижу в нынешнем её поведении и капли сумасбродства. Его выворачивало на изнанку - любимую дочурку видели в зелёном. Именно из-за неё Визерис придумал игру в переодевание. Она предала его. Его мечты, его цели, его желания и стремления. Рейнира говорила, что Эйгон её погубит - Эйгон сделал её не просто «старшей внучкой короля», он сделал её «надеждой короны», «второй Алисанной». Она расцвела в его буйствующих руках, распустилась, как прекрасный цветок, воинственная алая лилия, явила миру всё то, чем могла ему сулить непокорность драконьему роду. Венец его творения - он в женском обличии, моложе и здоровее, с куда большими притязаниями. Нарядившись в тошнотворные платья Хайтауэров,она вновь становилась тенью.«Жена принца Эйгона». И это говорят про его, Деймона, дочь! Про его кровь. Он не мог вырастить такую посредственность - за святую в это веру сейчас и расплачивался. Рейнира видела это. Рейнире доставляло искреннее удовольствие давить на больное, переиначивать то так, то этак ничем не подкрепленную сплетню. Её это тоже ранило - но не так сильно. Дочь и раньше надевала зелёный- все лёгкие платья для прогулок были сшиты из тканей цветов Хайтауэров и Веларионов, в этом не было ничего, что сейчас могло показаться предосудительным. Рейнира ею даже гордилась. Смотря на крохотное существо, что явилось из её чрева, она ненавидела его всем сердцем, через эту ненависть выказывая всю обиду на отца ребёнка. Но, вместе с тем, пройдя тяготы, наслушавшись мнений лордов она боялась - безумно боялась за кроху, которую, казалось, можно одним неловким вздохом сломать. Она не хотела своей судьбы для дочери. Не хотела, чтобы за спиной её шептали ядовитое « она ведь женщина». Не хотела, чтобы вокруг неё плелись интриги. Она защищала её - защищала, как могла, ограждали от всего, даже от себя и своего природного честолюбия. Забыла только, что кровь - не водица. – не собираюсь развлекать тебя, когда ты столь явно не в духе – перебил её мысли уязвленный голос Деймона. Поднявшись со своего места, он беззвучно прошёл до двери, скрывшись за ней. Таргариен вздохнула с облегчением, опуская голову. Против воли на губах взыграла улыбка. У неё получилось. Она не похожа ни на него, ни на неё - она, как и должно детям, оказалась во всём лучше своих родителей. Рейнира уплатила цену кровью. Рейнира торжествует - сегодняшним днём она убедилась. Какие бы трудности не повстречались на тернистом пути, какие боли. Как бы сильно не ударяла под рёбра судьба. Её дети,ее сильные малыши будут жить.