***
Горячие лучи белого, как раскаленное железо, солнца выжигали глаза, стоило по случайности поймать яркие искры капель фонтана. В глубине города, подальше от Зимнего дворца, тихо. Алексей сардонически рассматривал желтоватый лист бумаги в своих руках, щуря глаза. После того разговора ему больше ничего не говорили, что дальше с ним будет —непонятно. Юноша хмыкнул. Лишь бы никуда не сослали. Одна радость за последнее время: Анастасия приехала в Петербург с Иосифом. Браденбург по указу князя пристроил того в книжный магазин давнего знакомого. Скромно, но работа хорошо прокормит. И вот, издали увидев знакомую, несовершенную в походке фигуру, Алексей улыбнулся с покалыванием в бледных, будто наполненных солью от скисшихся, невыплаканных слёз, щеках. —Привет, Алеко, —гнусавое приветствие, недотерпевшее несколько шагов, пролило горячий свет на подостывшее от неприветливых стен сердце. До того оказалось желанным. Джугашвили внимателен, если дело касается друга. Совсем не так, как следовало вести себя будущему мужчине: не холодно, ограничивая нежность рукопожатием. Словно бы скучал брат по дорогой старшей сестре. Но он обеспокоенно вытягивает темные брови, чересчур эмоционально, как самому кажется, привыкнув давать волю всем чувствам лишь при одном человеке, заметив повисший во взгляде болезненный накал, —Что случилось? От любого другого человека этот вопрос больно ударил бы по ушам. Николаю стоит отдать должное: наив был смыт,—вновь, оставив тягучий жар в, будто клеймённых, внутренностях!—и теперь Алексей не купится на сочувственный тон и участливый взгляд чужого человека... Жизнь учит быть избирательней. Следует присматриваться к окружающим, вдруг, они тоже захотят предать?.. Однако, до разрывов в натянутых, как канатах нервов, князь унял себя. Не надо обрушивать свою невыплеснутую желчь на безвинного. Сомнений создавать не хотелось, а более, он уверен—Иосиф не предаст. —Я сильно ошибся в Николае, —спокойствие прозвучало гулко в пространстве плотного воздуха. Как на пустой выжженной земле, ставшей пристанищем тех птиц, что пожирают кости мертвецов,—до смерти императрицы он был вежлив и пытался сблизиться... А после, мало того, нарушая правила завещания, согласно которому меня должны были посадить на престол через 5 лет. Так ещё в открытую говорит, что не даст мне править... —наползшая на лицо от напряжения улыбка.. в уголках отдавало ядом. Не будь он автором этих слов, верно, испугался бы. Джугашвили знает тон и пострашней, — Но я не из-за этого обижен.—бросает стремившееся оправдать себя подсознание, — Я.. ведь и вправду ему верил, а он так подло поступил.—а когда-то... совсем недавно, в его адрес летели те же слова. Легко с ними простившись, вновь обратился, во второй раз сделав вывод: мир состоит из подлецов. Потому и не стыдится пренебрежения в голосе. Ибо говорить так—более чем уместно, —Смотрит ненавистнически, да и в принципе видеть не хочет..—что-то ломается по центру вдоха и он рвано понимает руку, демонстрируя Джугашвили бумагу в своих руках, и произносит почти печально,— ..Сегодня, вот, в университет Ломоносова зачислили.. —Это-о-о?.. —грузин наблюдателен, но не столь прозорлив, чтобы точно понять: это хорошо или плохо? Наблюдателен, и знает, что у Алеко на лице и в голосе эмоции поверхностны. Он может улыбаться, удушающе грустя. Князь, держа документ пальцами, подкидывает, перехватывает на ладонь и брезгливо сминает, точас резко опуская руку, словно замахиваясь рубилом. От досады и беспомощности, от того, что есть его страх теперь. —Я не знаю, Иосиф.. —хриплые слова утопают в треске мелких фонтанных капель, одна из которых, напугав невольно, падает на бледную скулу. Юноша перемаргивает, не решаясь говорить, — ..Там языкам обучают.. —начинает, изо всех сил старясь извиниться взглядом, — ..Я боюсь, что он меня из России вытравит.. Его перебивают. Бесцеремонно, в силу близости, пугливо резко обветренные пальцы ложатся, обнимая лицо и притягивая к своему. Джугашвили потрясен предположением Алеко, чьи слова для него—истина в последней инстанции, но верить не желает, ровно, как и сам Романов. И хочет утешить, зная, что у друга нет сил сделать это. —Он не посмеет!.. —вырывается сквозь шепот секундным, оборванным полувизгом. За счет страстности в голосе желает поверить в собственные слова и заставить уверовать друга. У него хорошо получается.—..Не осмелится выслать князя из его собственной страны!.. А что подумают в высшем обществе, Алеко?.. Они не позволят!.. Слова бились и пусто отскакивали. Но дали встряску мозгам, позволившую Алексею додумать самому. Удивительно, что слова Иосифа зазвучали убедительно. Князь, за время, отведенное, чтобы поднять руку и похлопать ею по спине грузина, с чувством самоличного сдирания скальпа, подавлял сгущение нездоровой плотности в лёгких. —Ты прав, Иосиф.. Спасибо.—он был благодарен, правда, только вот желание убежать от нервирующей темы не позволило вложить в слова должной искренности. Совершенно неконтролируемо, будто по инерции или на автопилоте, выдает пусто, опасно легко. Потому что сил не хватило, чтобы наделить ими слова, —..Я жду, когда Жан-Батист приедет. В письме я не рассказал всю ситуацию, надо поговорить с ним.. —Джугашвили медленно кивает и тут же, уловив мелкое движение, —искажение—насторожённо-гневливо смотрит на Алеко. Мысль, проскользившая где-то на периферии, в жажде остаться незамеченной, оставила приметный след: князь нахмурился, сощурив и без прочего уставшие глаза. Так бы он взглянул на Николая, как сейчас смотрит на ведущую от фонтана мощёную дорожку. Будь возможность. Прямо в подлое лицо. —О чем ты думаешь? —вопрос. До одури, непривычно прямой, и как никогда прежде он уместен. Он вытолкнет всё пугливо-сокровенное. Иосиф и смотрит обезоруживающе, под слоем темных земляных прогалин его глаз заранее начинает копошится обида и гнев на обидчиков друга. Князь, повернувшись и мельком поймав взгляд, лишь тепло улыбается. Сейчас он, окунувшийся с головой и пропитанный духом предательства, готов пожертвовать многим, чтобы на него смотрели так. —Я боюсь. —одна фраза, вымокшая, как старая тряпица, в бессилии. И Алексей бессилен. В страхе,—столь ненавистном и всепоглощающим чувстве, —в не поддающейся контролю ситуации. От этого боится. Боится, словно пуганный заяц, раз увидевший волка, что теперь мерещится ему в сизых ветках, —Вдруг, Жан не пожелает проблем. Тогда у меня не будет выхода. Я сойду с ума один в чужой стране. Но здесь же не сошёл? Князь себя недооценивает. Однако кроме него это никто не поймёт. —Не переживай, —Джугашвили качает головой, беря руки Алеко в свои. Сжимает, утешая, —не пожелай он проблем—не стал бы заводить общение. И ему незачем поступать, как Николай. —Я знаю его даже хуже, чем Николая. —Романов бросает почти сокрушённо, прежде чем положить вмиг потяжелевшую голову на плечо грузина.***
1935 год, 25 августа. Князь не стал искать мороку в выборе.. мест встречи. И потому пригласил прибывшего в Петербург брата в кафешку, недалеко от того самого фонтана. Они приходят рано утром. Когда ещё нет наплыва посетителей и под потолком не ощущается плотного слоя горячего воздуха от дыхания людей и варки кофе. Но, похоже, это место само по себе пропитано этим запахом, ибо он горько ударяет в голову, стоит Романову войти. Вынуждая засуетиться ленивых после сна официантов, братья заказывают, считай символически, по чаю с пирожным. Жан-Батист жмёт плечами от неудобства костюма, начиная говорить. А любя бессмысленную демагогию чуть сильнее, чем комаров, сразу переходит к делу. —Ты говорил о своём предположении, которое нельзя озвучить в письме, —мужчина прислоняется о плетёную спинку стула, оставляя руку, сложенную в расслабленный кулак, на столе и наклонив голову в бок. Ясный свет взошедшего солнца ложится плотной пленкой на светлый лоб, четко прорисовывая две морщинки промеж темных бровей, —думаю, здесь нет необходимости переживать о скрытности. Официантам бы сплетни собирать... со своего уровня. Так что?... Князь вяло дергает головой в немой просьбе подождать. Находит во внутреннем кармане портсигар и предлагает содержимое. —Ты бледный, —замечает брат, делясь зажигалкой на две сигареты, —приболел? По воздушным жилам в груди течёт лава. Горячая, под её натиском трещит сковавший все существо лёд. Юноша отвечает полукивком, выдыхая сизый яд в открытое окно. —Переболел. —в горле скрежет стекла. Алексей действительно переболел. Досада, пренеприятнейшее из всех чувств, в достаточной мере изъела душу, чтобы уступить её противной, но всяко лучшей, тревоге. Князь презрительно сощурил глаза, смотря как разметались клубы дыма, —Две недели с ума сходил, а потом... как видишь. —он опускает голову на худую грудь, на мгновение останавливаясь, а позже поднимая. Жана дергает официант, с «долгожданным» чаем и пирожным на железном подносе. Француз совсем не элегантно сцепляет пальцы вокруг сервизной фарфоровой чашки, сдавив и обжегшись. Молча кивает. Пусть и по письмам, он знал о привязанности младшего к нынешнему императору. —Мне жаль. —Не стоит, —юноша вольно машет пятернёй, словно бы вся эта ситуация не заслуживает задействия всей руки. Пытаясь заглушить давящую боль изнутри, —сам виноват, раз допустил такой обман. —Alexis, нельзя списать, откровенно говоря, интригу на собственную неосмотрительность, —мужчина говорит спокойно, но в голосе всё-таки проскакивает раздражение, брови сдвигаются к переносице, —тем более от близкого родственника. Алексей прикрывает глаза и медленно кивает. Несмотря на то, что обида поутихла и сменилась тяглом иного переживания, от всякого упоминания о Николае в уголках глаз начинали жечь тягучие слёзы. —Об этом, —князь горбит прямую спину и рыхло опирается сложенными руками о стол, наваливаясь сверху, —меня мучает догадка о моей дальнейшей судьбе. —Какая? —Бернард отодвигает нетронутое пирожное в сторону, наклоняясь ближе, почти вплотную, к лицу младшего, чтобы слышать каждый вдох и случайно выброшенную, будь-то на эмоциях или специально, реплику. Условный рефлекс. Всегда так делает, когда что-то интересует. Однако помимо.. пугает то, как поставлен вопрос. —Меня зачислили в университет, где обучают дипломатов, —Романов выдергивает изо рта сигарету, высвистывая в бок серый туман, не отрывая взгляд, внимательно, схоже, следя. Речь наполняется осевшей частью низвергнутого яда, —вот, думаю, не собирается ли Его Величество выслать меня за границу. Слова ударили в виски и князь, в миг растерявший в смеси уныния и сдерживаемого гнева бодрящую её часть, лихорадочно откидывается на спинку стула. Корпус становится легче. Легкие охотно принимают новые порции кислорода, словно бы с горла стянули гарроту. Будто расплата за долг. Теперь его судьба в руках брата. Не в своих. Вновь. Опять... Жан отвечает не сразу. Не меняя позы, размышляет, то и дело переводя взгляд от брата в сторону и наоборот. Стало быть, Alexis переживает, что его из России вышлют под предлогом дипломатической работы? Иного смысла в его словах мужчина не видел. Но что он хочет сказать, говоря об этом ему, Жану? Француз поднимает глаза на князя. Тот наблюдает за ним неотрывно, верно, ожидая или боясь увидеть на лице напротив знакомые, —предательские, — усмешки. Бернард понятливо кивает, приподнимая уголки губ и начиная говорить. —Хочешь знать, будет ли у тебя поддержка во Франции, если отправят нести службу в Париж? —Мне надо знать, будут ли меня там вообще ждать.—юноша вздыхает и сминает окурок сигареты в кулаке, ни минуты не подумав о дорогих кожаным перчатках. Жан улыбается, знакомо только самому себе. В единокровном брате он невольно узнает.. себя? Вернее, обстоятельство, знакомое теперь и ему. Alexis, совсем юный, лишившийся обоих родителей и испытавший предательство со стороны Николая.. Один. У него никого нет. Бернард тоже один. Тоже с юности, после смерти матери воспитанный её мужем, который погиб, когда Жану было чуть за 20. А молодость пролетела быстро, оставив после себя с десяток состоятельных замужних дам, с красивыми черноволосыми детьми, похожими на него. Но не имевших желания раскрывать истинного отца чада... ...В ином же случае.. Жан-Батист не нашёл бы причин ехать в Россию. И вязать себя узами с незнакомым человеком. И узнавать его. И пытаться полюбить. Сидящий напротив—его единственная родня. Брат. —Будут. —мужчина выпрямляется. Слово вылетает легко. Он отхлебывает остывший чай, внимательно наблюдая, как меняется в лице князь. Улыбается, не отрывая губ от каемки чашки, радостным глазам, когда юноша через стол протягивает руку. —Жан.. —рыжеволосый растерянно мнёт чужую ладонь, пытаясь понять, надо говорить или благодарно целовать бледную руку, —..спасибо... Непонятный порыв заставляет мужчину мягко отцепить юношеские пальцы и совсем по-отечески пригладить медные прядки. —Не стоит, Alexis, —бледная щека идет крутыми морщинами от широкой, как никогда, улыбки, —я ведь твой брат. Юноша мило, неестественно для себя, счастливо смотрит. И пропускает мимо ушей озлобившее его слово.***
Они говорят. О многом. Не завершать же встречу сразу же после получения желанных слов? —Совсем никого? —Романов откидывает взгляд от чая, слегка удивленный высказываем брата, брошенным как бы между делом,—Ни жены, ни детей? —Жены нет, —мужчина пожимает широкими плечами, не отрывая глаза от кусочка пирожного на вилке. Вопрос лично в его адрес слишком частый, посему быстро перестал вкладывать в ответ на него хоть какое-то сожаление или грусть. Потому что ни того, ни другого он не испытывал, —молодость бурная. Дети остались, но на "pape" обращаются к несчастным рогоносцам. —он усмехнулся, будто бы специально не упускал возможности выплеснуть беспричинную,—натурную,—желчь в сторону мужей его многочисленных, бывших, любовниц. И, найдя что добавить, улыбнулся,—Ты у меня один. —Вот оно как... —от лестных слов к скулам князя невольно прилил сладкий румянец, тотчас же прикрытый рукой, в воображаем зуде на скате носа. И в развившемся желании утаить эмоции. Впрочем, юноша поспешил вставить реплику, обратив внимание на иное, —Но ты, видно, не особо-то и опечален этим. За скелетированными, скованными ото льда узорами ледяной радужки просквозила ирония. Отнюдь не злая. —По лицу не всегда стоит судить..—заученно растянул губы мужчина, — Да и не в моей привычке выдавать все свои чувства..—мгновение —и переменилось лицо. Жан отвёл взгляд, — ..Спасибо покойному супругу моей матери... Он, резко преисполненный скорби, показался Алексею.. не самим собой. В сравнении с недавней, почти насмешкой, прилипшей к лицу, иронией. Но если учесть его недавние слова... Чувства к этому человеку куда сильнее.. установки? —Он был тебе дорог? Вздернулась чужая бровь. Ответили вкрадчиво, не поднимая на собеседника глаз. Верно, оба по-разному прячут истинные чувства. Будь то рукой или беспристрастным, чересчур наигранно пустым, взглядом. —Очень, —голос звучит свистяще из-за полушёпота. Однако Жан сиюминутно меняет скорбь на бодрость в выражении, как в обратной перемотке кадров в чёрно-белом фильме. Слишком не по-своему... Не по-человечески... Механистично. —я благодарен ему за всё. Он многое сделал, чтобы воспитать меня достойным человеком... Собственно, от него я и перенял макиавеллизм. —он бросает последнее почти весело, устремляя взгляд на брата. Знакомое слово дергает нить и князь хмурится в слабой потуге вспомнить. —Это что-то связанное с Макиавелли? —Да, верно, —француз развязно перекидывает руку на спинку стула, откидываясь назад. Любимый взгляд, о коем мог часами говорить с покойным отчимом.—истина в истине и единственный способ жить припеваючи в этом мире—действовать, оставив мораль в закоулках прошлого, —Алексей взглянул с долей подозрения, однако остался незамеченным. Мужчина смотрит в абсолютно другую сторону, продолжая, —мораль—то, что мешает человеку возвыситься. И его клюют. Рвут на части те, кто уловил суть жизни мира сего! И Никколо Макиавелли как никто другой оказался прав, обличая приемы политиков в своих трудах! —он разгорячен. Слова бросает не думая, давно сказанными словами, тогда, когда господин Жан-Пьер был жив. Алексей почти умилённо улыбается, смотря на брата. Однако крепко думает. Подсознательный порыв опровергнуть злое согласие с ним тонет в трясине. Глупо отрицать, испробовав сполна собственный грустный опыт. Николай ведь.. поступил аморально, обманув.. но он получил своё. Стал императором, усыпив в потенциальном конкуренте всякое желание к противодействию. Князь бы выразил искреннее восхищение... Не будь тот ужасный прием обращен напрямую против него.***
1935 год, 20 сентября. —Джугашвили! —по-старчески зычный голос неприятно колотит по ушам, но грузин поднимает раздражённый взгляд на работягу. В руках тяжёлая коробка с новой партией книг. Пара разгрузчиков не пришли на работу и Иосифа попросили помочь с выгрузкой ящиков. А держа тяжесть в руках нет особого желания трепать языком с кем-то. —Чего? —Тебя заведующий зовёт! Худой трицепс сводит судорогой. Грузин отвечает раздражённо. —Я ящики таскаю! —Велели срочно! —Подождать нельзя? Мне побросать тут всё?! —Да дай мне! Тяжесть из рук исчезает и сутулая спина болезненно прохрущивает. В нос, в очередной раз, ударяет затхлый запах, стоит наступить на ступень низкой лестницы, на выходе из склада. Интересно зачем его вызвали становится лишь оказавшись у порога кабинета заведующего. На стук дородный мужчина отзывается лениво, не прекращая сёрбать чаем. —Джугашвили? Заходи! —он поглядывает на юношу из-под низкого лба, попеременно возвращаясь к чаю и бумагам на столе, —Ты ведь понимаешь, что ситуация сейчас непростая... —он начинает подозрительно елейно, заставляя Иосифа, —на мгновение! —запереживать: "уволить что ль хочет?" —у нас большой недобор кадров... Да и помощник мой, Пётр Васильевич, давеча скончался.—мужчина тянется к перьевой ручке и ставит в бумаге пару размашистых галочек, — ..А ты работник у нас хороший, толковый. Тебя остальные продавцы хвалят, —безусловно, никаких продавцов он и не спрашивал, —сгодишься мне за помощника. О доплате не переживай, —заведующий книжным магазином поднимает глаза на юношу и с ухмылкой добавляет, увидя на черной куртке разводы щепок от ящиков, —и на складе тебя не заставят работать. Поставь подпись здесь и здесь. Грузин почти поражен, считай сюрпризом, и благодарно берет ручку из пухлых пальцев.***
1935 год, 11 ноября. Колючий, словно пропитанный деревянным духом, воздух черябает горло, стоит в очередной раз зевнуть. От лампы веет горячей сухостью, в полный контраст промозглой, влажной снежной массы, беспрестанно летящей с неба на мощёную дорожку за витриной магазина. Как же домой идти?... Джугашвили поднял уставшие глаза на часы в полутьме, куда не проникает свет лампочки. Какие-то пять минут до закрытия. Конечно, с тяжелой ситуацией с завалами нехитрой документации, Иосифу зачастую приходится оставаться в темном магазине на часа два-три, и сегодня, как никогда повод весомее: погода. Но изнуряюще-неотвратимое желание спать расставляет приоритеты и, поставив последнюю точку на этот вечер, грузин направляется к приоткрытой двери. С ухмылкой подмечает, что все продавцы давно разбежались и в книжном он абсолютно один. Но застывает, ведомый, казалось, беспричинным беспокойством у двери. Кабинет помощника заведующего находится по левую сторону от входа, откуда можно без всяких усилий увидеть фигуры двух подозрительных людей и повозки на улице. Кто это? От резкого звука Джугашвили вздрагивает. Один из них, что ростом ниже, начинает стучать по незакрытой изнутри двери магазина и что-то лопочет, неразборчивое среди очнувшегося грома и скрежета дождя. Иосиф, тенью от слабого света лампы на кассе, пугливо подходит ко входу, силясь разглядеть лицо неожиданного посетителя. Поднимает слабую руку и открывает дверь, впрочем, визитера не пропускает. —Что такое? Мы закрываемся. —непрочищенное горло придает голосу грозность, но пришедший никак не реагирует. Лицо, с рубленными, худыми скулами светлое и молодое. Верно, этот человек не многим старше самого Иосифа. Тёмная, отросшая щетина,—совсем по-юношески,—растрепанная и неровно бритая. Черные мокрые, идущие из-под такой же вымоченной кепки волнами спадают на нахмуренный лоб. Под соболиными бровями большие глаза, наполненные мольбой, расстроили чувства напуганного грузина вкупе с, видно, грубым обычно, басистым, сейчас просящим голосом. —Сударь! —пухлые губы изгибаются в кашле, но тут де продолжают, —Мы в дороге увязли, хотели днём приехать! Примите партию книг и газет!—он кивает в сторону тележки, укрытой брезентом, —Пожалуйста, нам через 3 часа отъезжать! Брошенные друг за другом вскрики и просьбы грузина в доле пугают и он, словно бы его пихнули руками в грудь, отходит, пропуская мужчину, —теперь точно видно, что мужчину,—за порог. Тот, сделав шаг, стоит перед ним, внимательно, как щеночек, смотря в глаза, в сморщенных от влаги руках, держит промокшую насквозь кепку. —А вы договаривались...—Джугашвили замолк, припоминая фамилию непосредственного шефа, —..с Константиновским? В черном взгляде пролетают волны испуга и досады, но незнакомец отвечает без запинки, пусть из-за холодной влажной одежды челюсть подрагивает в начале каждого слова. —Прошу прощения,—Иосиф едва удержался от того, чтобы закатить глаза, —мы заключали договор с другим магазином, но порвали с нами в последний момент... в Петербурге мы проездом и с утра нас ждёт корабль в порту.. Джугашвили вздохнул на почти детский лепет и собрался уж выпроводить мужчину, но тот,—с заметным прозрением в глазах,— поняв, что на жалость давить бесполезно, зашёл под иным углом, заговорил неожиданно в другом тоне. —Я, конечно, понимаю, что у вас нет желания заниматься нами после закрытия.. —юноша отскочил, увидя, как незнакомец потянулся к карману куртки, —мало ли, нож или пистолет? —на что получить удивленную улыбку, —не переживайте, —он достал подмокшую, но вполне дееспособную пачку денег, —мы—честные люди и вредить другим не собираемся... А вы, надеюсь, пойдёте навстречу... в "сотрудничестве".. Глаза заблестели лукавцой похлеще, чем широкие царские рубли в руках. Отведя взгляд от них, Джугашвили пожал плечами. Деньги прельщают любого, в том числе и Иосифа, однако... Их заранее заготовили "честные люди"? Заранее знали, что дадут взятку? В чем цель торговли тогда? Книги ли там?! С неприкрытым подозрением, он взял пачку и велел занести ящики с книгами к нему в кабинет, чтобы записать товар. —Чё у вас там за произведение? —юноша бросает взгляд на незнакомцев и тот самый, с очевидной досадой закусывает губу, —Вскройте ящик. Раз не помните.—последнее говорит почти осуждающе, видя, как второй зыркает на мужчину. Скрип мокрой доски являет свету лампы коричневую обложку. Иосиф подковыривает одну книгу и вертит в руках, как дотошно осматривая на предмет брака. А сам думает. Жажда рвёт напополам с совестью. Сочтёт ли Алеко то, что он хочет сделать —предательством? Нет ведь? Это не должно ему навредить. А чертовому Николашке—да. На лице сверкнула уверенность и ироничная понятливость. —Не вовремя вы мне взятку дали, —Джугашвили оборачивается, держа книгу лицевой стороной к "зрителям". В полумраке поблёскивает: "Две тактики социал-демократии в демократической революции. В. И. Ленин". Он хищнически смотрит на молчащих, но улыбается и мелькает за стол, укладывая произведения сбоку от себя, —надо было подождать..—ручка прикладывается к шершавой бумаге, юноша громко, чтобы услышали, бурчит под нос,—Так и запишем.. Николай Гоголь.. Невский проспект.. Сейчас же отрывается от стола и смотрит на изумлённых людей. На щеке знакомого мужчины давится широкая улыбка, —кожа в уголках губ крепко натянута, —он с благодарным взглядом подлетает к столу и хватает руку грузина в товарищеском пожатии. —Товарищ, партия благодарна вам, —румянец в теплом свете красит, и Джугашвили задает встречный вопрос. —Вы большевики ведь? В Петербурге работаете? —Да. Работаем от уральской организации партии. —От уральской? —юноша удивленно вскидывает брови, —Далеко вас унесло. —Ситуация сложная вышла... —видно, не хочет вдаваться в, возможно, компрометирующие подробности. Он ведь не знает человека перед собой,—пришлось ехать.. —Как звать-то? —Иосиф легко бросается вопросами: точно знает, что сейчас—он хозяин положения, в котором человек напротив боится за каждое сказанное слово. Большевик перед ним мнётся, —опять-таки: опасно! —но скоро отвечает: —Михаил Пермяков.