Осколки, что искрятся на солнце

      – В целом, я доволен. Большое спасибо за помощь! Обещаю посодействовать с организацией самой лучшей охраны для твоей семьи в самое ближайшее время.       Мужчина поклонился Сатору Годжо почти по пояс. Он не считал это чем-то зазорным, пусть юноша и был младше его на десяток лет. Как человек, ощущающий проклятия, но имеющий самый-самый минимальный запас своей энергии, он был очень обеспокоен ситуацией с интенсивным ростом магических трагедий. Цена, которую попросил молодой человек с бесцветными волосами, оказалась почти смехотворной. Годжо спасал некую важную девушку от совета Старейшин – она разочаровалась в себе, считала свои техники неконтролируемыми и стремилась сдаться в руки тех, кто жаждет её убить якобы для безопасности населения. Однако Сатору считал, что её можно многому научить и использовать в борьбе с проклятиями. Для этого ему нужно было время – провести психотерапию, убедить её в ценности собственной жизни, поэтому девушку на время пришлось изолировать от посторонних глаз. Фальшивый мойщик окон задумчиво окинул взглядом сильнейшего, думая о том, какой же он отважный и благородный. Ему так повезло встретить его!       – Был рад послужить вам, господин. Всего доброго!       – Надеюсь, не нужно напоминать, чтобы ты не болтал об этом? Никогда не знаешь, кто случайно проговорится, а у этих глупых стариков уши есть везде. Девчонка очень важна для магического сообщества, – с нажимом повторил сказанную уже несколько раз фразу Годжо. – Я не хочу затыкать тебя против твоей воли, но иногда кардинальные действия оказываются необходимыми.       – Что вы, господин. На кону стоит безопасность моей семьи, к тому же, я очень вас уважаю. Я бы не посмел…       – Вот и чудно. Ну, пока! – сложил брови домиком Годжо. Рука с оттопыренными вверх пальцами похлопала по серебристой макушке в дурашливом жесте.       Мужчина растерянно помахал вслед быстро удалявшейся спине. Он был абсолютно точно уверен, что квартирантка Сатору Годжо его раскусила, а значит, считать проверку удавшейся нельзя. Но сказать об этом магу равно признаться в плохо выполненном задании, а в этом случае свою часть сделки сильнейший может и не выполнить. Ладно, сам разберётся. На то он и сильнейший.       ***       Я вертела в руках отремонтированный ключ уже где-то полчаса. Периодически он выскальзывал и с глухим стуком ударялся о пол, но тут же оказывался подхваченным вновь. Мне было страшно отпирать входную дверь, но, в конечном итоге, я это сделала – просто потому, что иначе не смогла бы уснуть и вообще думать о чём-то другом. Замок поддался. Первым порывом было бежать вон как есть, босиком, но я не такая дура. Отсюда можно выйти только получив одобрение Сатору, максимально усыпив его бдительность, всё остальное – смерть. Поэтому я ограничилась тем, что просунула нос в приоткрытую щель и подглядела одним глазом, как устроен коридор. Закрыть всё обратно было, наверное, самым сложным заданием, которое когда-либо выпадало мне в жизни. Но мне удалось справится с ним, пусть и через подступившие в глазам слёзы и трясущиеся колени.       – Самой крупной рыбой в море станет та, что не клюнет на приманку, – говорю пустоте охрипшим голосом. – Не клюнет на приманку…       Это всё было так нечестно! Сначала мойщик, которому нельзя было подать сигнал о помощи, теперь ключ. Казалось, руку протяни, и вот она, свобода. Приходилось ежесекундно напоминать себе, что в случае несдержанности я останусь без этой самой руки, и это при лучшем раскладе.       – Ниндзюцу, – выдохнула, поворачиваясь к зеркалу, стоящему у входа. – Терпеть и ждать… Только так снайпер может поразить цель.       Мне стало самой смешно от своих философских речей, и это ослабило колючий комок нервов в животе. Я повесила ключ на вешалку для одежды, опять подошла к зеркалу. Похлопала себя по щекам, поправила волосы, передразнила Сатору, глупо улыбнувшись отражению и показав ему значок «пис» пальцами – он часто так делал, пока собирался и крутился в прихожей, оценивая привычный однотонный наряд. Потом заставлял делать ему комплименты – обязательно искренние, за ложь или недостаточную вовлечённость приходилось расплачиваться поцелуями – и уходил с обещанием вернуться поскорее. К сожалению или к счастью, его он почти всегда исполнял.       Дверь распахнулась так резко, что я вскрикнула – нервы совсем стали ни к чёрту. Сатору появился на пороге, загруженный под завязку какими-то пакетами, букетами и всякой такой ерундой. Он широко улыбался, а, увидев меня, растянул рот ещё шире. Ноша полетела ему под ноги; он перепрыгнул образовавшуюся кучу и помчался ко мне, сверкая глазами, как самая довольная на свете собака. Я тоже невольно улыбнулась, потому что выглядел он забавно.       – Привет, любимая!       Мужчина схватил меня под подмышки, покрутил в воздухе на вытянутых локтях и прижал к стене. Произошло это буквально за пару мгновений – я только и успела зацепиться за его шею, чтобы мой позвоночник не сошёл с ума от таких кульбитов. Сатору выглядел даже более возбуждённым, чем обычно. Он кратко, жадно поцеловал меня и отпустил, отходя назад – я чуть было не сползла на пол, не успевая подстроиться под такие быстрые смены поз.       – Аккуратнее, не ударься!       Годжо стянул пиджак не расстëгивая, через шею, и пристроил его на крючок за петельку прямо поверх висящего ключа. Настроение мужчины из веселого превратилось совсем в безумное.       – Ооо, так ты нашла его? И починила? Какая ты умница! Какая хозяюшка!       Я прочистила горло. Успеть за бурной рекой его эмоций было крайне сложно.       – Да… починила. Привет. Как добрался? Ты быстро вернулся…       Сатору перекрутился на скрещенных ногах, как балерина, и опять набросился на меня. Он положил горячие руки на мою шею, а большими пальцами зафиксировал подбородок, и принялся покрывать всё лицо быстрыми поцелуями. Я с охотой подставилась под ласку – с недавних пор мне нравилось, когда он так делал.       – Сатору, у тебя всё в порядке? – вопрос вышел смазанным, потому что некоторые звуки оказались приглушёнными губами мужчины. Он часто был гиперактивным, но сейчас переплюнул даже самого себя.       – Конечно! Я ведь вернулся домой! К тебе! И ты, – он прижался ко мне особенно крепко, так, что я даже вытаращила глаза. – Ждёшь меня прямо у порога! Или ты хотела сбежать от меня? Признавайся, хотела?       Ладони сместились к рёбрам и принялись бегать по ним вверх-вниз, вызывая щекотку. Я не отворачивалась от его вездесущего рта, даже несмотря на то, что голову больше ничего не держало.       – Хотела, – хихикаю, извиваясь от пересчитывающих все моих косточки пальцев. – Потом смотрю, ты идёшь… И сразу домой. Только пришла вот.       – Смешная, – фыркнул мужчина мне в ухо. – Ну вот куда ты от меня денешься? Ну вот куда? Ты же меня любишь…       Сатору запнулся на половине фразы, поэтому её конец можно было прочесть лишь по мимике. Я смутилась и поспешила обнять его, спрятаться в его груди. Сердце Годжо билось гораздо быстрее, чем всегда, но теперь постепенно замедлялось под моими прикосновениями.       – Сатору, – глухо бормочу, не подымая головы. Картина постепенно вырисовывалась. У Сатору была истерика. – Как прошло твоё задание?       – Оно ещё не прошло, – положил подбородок мне на темечко. – Деды пытались навязать мне свой план действий. Отправлюсь завтра…       – С каких пор Старейшины снисходят до какого-то наглого юнца всем составом? И у тебя, как я понимаю, в расписании стояла миссия в это время, а не как обычно нужно было зайти между делом.       – Да, это странно, – согласился молодой человек, почему-то с нотками гордости в голосе. – Ты ещё такая малышка, но уже такая смышлёная… Наверное, кого угодно сможешь обвести вокруг пальца!       Он отстранился, но позволил перехватить взгляд. Глаза покраснели и теперь были похоже на небо, подсвечиваемое закатными лучами.       – Милый, – выдавливаю, кладя руку на щёку. Слово сорвалось с губ легко и искренне; голубизна напротив стала насыщенней. – Я переживаю за тебя. Расскажи мне, что случилось?       Кожа под моей кистью дёрнулась. Сатору уже не ощущался таким горячим, каким был, когда завалился на порог – кажется, постепенно приходил в норму.       – По… Повтори.       – Сатору, милый, – тон почти перешёл в шёпот. – Мой самый дорогой, самый ценный человек… Я тебя всегда пойму и поддержу, ты ведь помнишь? Ты можешь доверить мне всё, что лежит на душе.       Тучи медленно меняли оттенки на небосводе. Первые капли дождя смочили кончики моих пальцев; я испугалась.       – А если бы я сразу сказал тебе, что похищу тебя, – по-моему, он впервые произнёс это слово. Раньше оно было под запретом. – Запру здесь, лишу свободной жизни… Ты бы сказала мне так же?       – Я не знаю, – врать всё ещё нельзя. Ему никогда нельзя врать. – Прошлого не вернуть, но… Я ведь говорю тебе это сейчас. И делаю это от всего сердца…       Годжо выпрямился, оторвал меня от него. Я схватилась пальцами за футболку, боясь, что он опять избежит разговора, а через полчаса будет радостным и игривым, как обычно. Но мужчина только шагнул к вешалке, выудил из-под пиджака ключ и вложил его в мои пальцы.       – Уходи, если хочешь. Но… Я не гарантирую, что опять не похищу тебя. Ты так нужна мне… Поэтому в это раз я предупреждаю тебя.       Я улыбнулась, склонила голову на бок. Скользнула в сторону, возвращая холодящую железяку пальцы на место.       – Давай я буду гулять, пока ты работаешь? А когда ты вернёшься, то вместе будем. Идёт?       – Ты не хочешь уходить, ведь правда?       – Да. Правда. И ты сам знаешь, почему.       Сатору стиснул меня в кольце предплечий, так быстро, так резко, что можно было задохнуться. Зарылся лицом мне в шею и замер; я почувствовала, как по коже потекли влажные солёные дорожки.       – Ты устал? Пойдём, приляжем? Я буду гладить тебя по волосам, – в подтверждение рука поднялась к светлым прядям, тут же путаясь в них. – А ты мне всё расскажешь. И мы решим, что они все дураки, а ты большой-большой молодец…       – Как… Как… – хриплые всхлипы опаляли кожу, что ощущалось очень контрастно после прохладных слёз. – Уф… А что будем делать потом?       – Не знаю, – тяну гласные, неосознанно подражая Годжо. – Я, наверное, буду разбирать покупочки, как думаешь? Спасибо за цветы, кстати, – взгляд опустился вниз, туда, где валялись букеты. – Очень красивые. Пойдём, Сатору. Потом будем делать всё, что ты скажешь.       Он вздыхал, пытался пошутить, но не мог успокоиться. Я мягко толкала его вглубь квартиры, следя за тем, чтобы он не споткнулся о свои путающиеся ноги. Опять всё летело кувырком, и в этом безумии я не успевала подумать, отчего сердце так разрывается при виде горя моего похитителя.       ***       У входной железной двери стояло большое ростовое зеркало. Сегодня ему предстояло стать доской объявлений – я прикрепила к нему записку, написанную крупным дрожащим почерком. В ней было указано, что найти меня можно в парке, край которого виднелся с балкона квартиры примерно на девять часов. Позавчера я сказала Сатору, что буду уходить гулять, пока он будет на работе. Я не получила ни согласия, ни опровержения, поэтому опасения, причём достаточно большие, всё ещё были со мной. Не собираюсь сбегать сейчас, но выйти наружу теперь, после заполучения ключа – всё, о чем я могу думать.       Кроссовки на ногах ощущались странно. Я вымыла их несмотря на то, что они были идеально чистыми. Руки пахли жвачкой, которая в данный момент фиксировала лист бумаги на зеркале – скотча я не нашла. Я заплела косу и тут же распустила её в надежде, что на улице будет ветренная погода. Скорее хотелось ощутить далеко не чистый, но свободный токийский воздух, зажмуриться от солнечных лучей и пошуршать травой. Я отругала себя за страх, замедлявший каждое движение, взяла пиджак Сатору на случай, если задержусь до вечернего похолодания, и вставила ключ в замок. Я делала это уже несколько раз – открывала дверь, проветривая, да и просто убеждалась в том, что могу отпереть её, но сейчас всё было по-другому. Организм переживал это потрясение так, будто собирался вот-вот прыгнуть с парашютом – страх, неизвестность, но заполняющее любые другие эмоции предвкушение. Я сделаю это, кровь из носу сделаю.       Я так давно не ездила на лифте, что даже вцепилась в горизонтальные поручни, проходящие по периметру. На шестом этаже ко мне «подсела» женщина, которая испугалась моего слишком воодушевлëнного приветствия. Хотелось смеяться, плакать, танцевать; всё это я запретила себе хотя бы до того момента, пока не доберусь до парка. Мне было неведомо, где находится выход из этого огромного подъезда, поэтому ноги просто сами пошли за соседкой, отчего она испугалась ещё больше. Я вышла на улицу, робко спустилась по ступенькам. Я. Вышла. На улицу.       Шагать по мощëному плиткой тротуару было странно. Это напоминало то самое ощущение, когда впервые за год после сапог на толстой подошве надеваешь босоножки. Оказалось, паркет дома, по которую ты преимущественно шлёпаешь босиком, и по пешеходные дорожки имеют разное сцепление. Мозг на секунду пробила вспышка паники – а вдруг я споткнусь? Тут уже сдержать смех не удалось. Какие же глупости приходят в голову! Какая разница, что будет? Главное – что я смогла оказаться здесь, ну и чтобы Сатору сильно за меня не переживал. Всё остальное не имеет абсолютно никакого значения.       Путь до парка был сравним с интересной книгой, которую хочется одновременно быстрее дочитать, узнать развязку, но при этом и растянуть удовольствие. Мне не терпелось услышать шум крон деревьев, и при этом я не могла не наслаждаться шумом широкополосной автомобильной дороги вдалеке, звоном колокольчика велосипеда быстро летящих куда-то курьеров, запахом подгоревшего масла из непопулярных стрит-закусочных. Люди вокруг куда-то спешили или, напротив, неспеша брели, болтая по телефону. Шевельнулось бы у них что-то в душе, узнай они, сколько времени я не имела возможности оказаться в обществе? Казалось таким странным то, что они продолжали жить обычной жизнью, в то время как мне пришлось выстраивать лестницу сюда из крошечных досточек. Более того, скоро мне придется зашагать по этой лестнице обратно. Это необходимо, если я хочу увеличить радиус, в котором смогу находиться.       Я не могла сомкнуть широко распахнутых глаз, пытаясь впитать всё, что окружало меня. Радость доводила кровь до кипения, я чувствовала, как потеют ладони и горят щёки. Лёгкие задыхались от этого настоящего, не очищенного самой современной системой вентиляции, кислорода, и только совсем маленький язычок обиды облизывал ребра. Почему меня лишили этого? Какое право жизнь имела проворачиваться ко мне этой стороной? И почему даже мысленно я не могу обвинить Сатору, а только злюсь на совершенно посторонних людей, которые никак не могли мне помочь?       Стена деревьев уже виднелась вдали. Я ускорила шаг, оставляя за спиной чувство несправедливости и искорки раздражения, беря с собой только ликование и ветер в волосах. Парк был огромным – настоящий оазис в каменной пустыне – и казалось, что уже отсюда слышны радостные крики детей, шелест крыльев птиц и шум фонтанов. Над верхушками самых высоких сосен торчали балки и кабинки разных аттракционов, в том числе и колеса обозрения. Я бы прокатилась на нём, но с собой совсем не было денег. Огромный, полностью стеклянный, бизнес-центр был сравним с ними по высоте, и мне подумалось, что, не будь я врачом, мне бы хотелось работать здесь. Хотя нет. Проводить большую часть времени в здании, пусть и очень красивом и с потрясающим видом… Нет. Теперь-то я знаю, каково это. Раньше я почти всегда торчала в университете, а потом в больнице, но это совсем, совсем не одно и то же.       За этими мыслями я наконец добрела до места назначения, хотя, пожалуй, назвать бродом почти бег будет не совсем корректно. Уже на входе толпилась куча людей, и хотелось смеяться, кружиться с распростёртыми для всего мира объятиями от осознания того, что я тоже теперь часть этой топлы.       – Возьмите, мэм, – рука человека в ростовом костюме пчелы протянула мне рекламный баннер.       – Спасибо! Большое спасибо!       Я почувствовала озадаченность, исходящую от работника, даже через окутывающий его слой плюша. Наверняка ему было странно получать благодарности вместо привычных раздражëнных просьб «отвалить со своей фигнёй». Но сегодня такой особенный день, и мне так хотелось, чтобы у всех вокруг было хорошее настроение!       Я нарезала круги меж деревьев и клумб, игнорируя тротуары, окутанные различными украшениями – до смерти хотелось пошуршать травой, листвой и хвойными иголками. Миг – и я уже лежу в этом великолепии, рисуя всеми частями тела отпечаток «ангелочка». Взрослые женщины косились на меня со смесью осуждения и жалости, но мне было восхитительно всё равно. Я могла делать всё, что захочу, какая разница, что подумают другие?       «Дураки», – мысленно обращаюсь к каждому из них. – «Вы не осознаёте, что имеете».       Время пролетело незаметно. Приходилось ориентироваться по электронным часам, которые виднелись на фасаде того самого стеклянного офисного здания; казалось, что кто-по подшучивает надо мной и специально заставляет цифры сменяться быстрее. Я очутилась в пятистах метрах возле бизнес-центра и внезапно вернулась в реальность из-за того, что желудок свёл потрясающий аромата кофе из кучи самых разных торговых точек. Несмотря на близящийся конец рабочего дня, людей в классической одежде здесь было предостаточно – продажа напитков из арабики шла бойко.       Я обижено стиснула в руках пиджак Сатору, коря себя за то, что не удосужилась перед выходом поискать карту или наличные деньги. Позавтракать не удалось из-за волнения по поводу моей вылазки, обеденные часы были встречены здесь, и вот уставшее тело, надышавшееся свежим воздухом который, как известно, пробуждает аппетит, требовало получить порцию вкусной энергии. Живот заурчал; мужчина, рядом с которым я остановилась, чтобы поразглядывать вывеску, скосил на меня глаза и понимающе приподнял уголки губ.       – Позвольте угостить вас кофе, милая леди?       Я не сразу поняла, что он обращается ко мне, поэтому отрицательно замахала ладонями в воздухе только тогда, когда он повторил вопрос.       – Н-нет, что вы, не стоит… Я просто смотрю.       – Забыли деньги в офисе? – мужчина развернулся ко мне полностью. Он выглядел ненамного старше меня, но весь облик говорил о его успешности. Не будет ли Сатору против того, что я болтаю здесь с молодыми людьми?       – Я здесь не работаю, – не нахожу в себе силы закончить диалог. Я так давно ни с кем не разговаривала – мойщик окон и соседка по дому не в счёт.       – Правда? О, давайте сыграем в игру. Вы скажете мне, какую профессию вы освоили или получаете, а я попробую угадать, какой кофе вы предпочитаете.       – Я – врач, – разбалтывает мой язык сам по себе, не слушая приказы мозга захлопнуть рот. Собеседник задумчиво стучит пальцем по подбородку.       – Думаю, что-то покрепче. И послаще, для умственной активности. Может быть, флет-уайт с двойной порцией ванильного сиропа?       – Медики не очень любят ваниль, – качаю головой. Разговаривать с незнакомцем вот так, просто потому, что можешь, оказывается очень приятно. – Её приторный аромат похож на гниение…       Мужчина немного позеленел. Я чертыхнулась, осознавая, как сильно утратила навыки коммуникации. С Сатору-то можно было говорить о чём угодно, главное, чтоб это было правдой.       – Пожалуйста, простите, я не хотела портить вам аппетит…       – Ничего, – мужская рука с массивными часами на запястье поправила галстук. – О, наша очередь! Раз вы опровергли только теорию с ванильным сиропом, осмелюсь предположить, что со всем остальным я попал в яблочко.       Он наклонился к бариста, извлёк телефон из кармана и открыл заметки. Я подумала о том, что стоит попросить у него возможности сделать звонок родителям.       – Гранде-латте с солёной карамелью…       – Для?       – …для Оторибаши Наоки, венти-капучино для Хизоямы Ютаки, двойной деми-эспрессо для Нанами Кенто и…       Я спешно прикрыла веки, чтобы глаза не вывалились из орбит. Мне не послышалось? Он действительно это сказал?       –… для милой леди. Она, видимо, стесняется…       Святой Будда! Я думала, что просто бездумно брожу, наслаждаясь прогулками на природе, но, видимо, сам Ты привёл меня сюда. Прямиком к человеку, который работает вместе с Нанами Кенто. Бывают ли на свете такие совпадения?       – Вам нехорошо? – незнакомец осмелился положить кисть на моё плечо, но, наверное, увидев мой безумный взгляд, поспешил её убрать. – Прошу прощения. Вы побледнели... С вами всё в порядке?       Я могу сейчас же потребовать, чтобы он отвёл меня к Нанами, а тот бы уже организовал встречу с директором Яга. Успеем ли мы провернуть всё это до возвращения Сатору? Не подставлю ли я людей, которые будут помогать мне укрыться? Всё дело только во времени. Годжо сильнейший, но против толпы магов он не сможет ничего противопоставить. Но… Тот ли это Нанами Кенто, о котором можно подумать? Да, основная работа мага протекает в офисе, а на миссии по уничтожению проклятий он выходит лишь при необходимости, но бывает ли в жизни такое стечение обстоятельств?       – Мисс, я и в самом деле всерьёз задумываюсь над тем, чтобы позвонить в скорую и вызвать сюда ваших коллег. Вы меня пугаете.       Нужно ли мне это? Нужно ли мне спасаться от Сатору?       – Что бы вы выбрали? – окончательно сбиваю с толку джентльмена. – Разум или сердце?       Мужчина окидывает меня взглядом, на секунду отворачивается, чтобы забрать четыре горячих напитка в бумажной подставке.       – Обычно я выбираю монеты, милая леди. Вас терзают душевные сомнения?       Он отводит меня в сторону за локоть, таким образом избавляя от неудобств следующих по очереди людей. Я заторможено принимаю в ладони одноразовый стаканчик с силиконовой крышкой и тут же делаю несколько крупных глотков.       – Ещё какие, – выдыхаю, чувствуя, как болит горло от обжëгшего его кипятка. – Что вы имеете ввиду под монетами?       Он выуживает из кармана какую-то не японскую валюту. Монетка золотая, с серебряным диском в центре, на котором высечен мчащийся со всех ног куда-то конь.       – Подбросьте, – предлагает мужчина. – Загадайте, что будет значить одна сторона, а что другая, и бросайте вверх.       – Предлагаете вложить всё в руки судьбы?       Короткостриженая голова качается из стороны в сторону. Сейчас собеседник кажется гораздо старше, чем был несколько минут назад.       – Вы будете знать ответ до того, как монетка упадёт. Он промелькнет у вас в голове, а уж как он туда попал – от сердца или от мозга – на самом деле окажется неважным.       Я сжала в пальцах предложенную железяку. Кофе в другой руке был горячим, но круглый металл ощущался раскаленным до предела. Святой Будда, мне нужно лишь открыть рот и сказать это, почему я не могу? Почему так страшно получить защиту от Сатору, зная, что в этом случае мы никогда больше не увидимся? Что с ним сделают за такой проступок? Не убьют – он слишком важен для магического сообщества – но превратят в цепную собаку, лишëнную полной свободы действий. Не то же ли это самое, что он сделал со мной?       «Нет».       Монетка ещё не летела в воздух, но чаша весов уже накренилась. На одной половине – каждое объятие, каждый поцелуй, которые я хотела, каждая минута тоски по нему, каждый искренний смех от дурацких шуток и каждая ночь, проведенная вместе. На другой… Ничего. Нет ничего, что я не смогла бы ему простить.       Деньги возвращаются владельцу, так и не использованные по назначению. Он смотрит на меня очень прямо, будто через мимику пытается подглядеть, о чём я думаю. Вот именно, о чём? Это ненормально. Это, по сути, уже психическое заболевание и мне нужна помощь, но всё тело покрывается противными мурашками от мысли, что нас разлучат. Рëбра ломает в агонии – лёгкие знают, что не смогут дышать, если хоть иногда не будут вдыхать запах Сатору. Я принимаю решение в секунду, но кажется, что к ней подводила вся моя жизнь. Я будто бы давно знала, чем всё это закончится, но поняла в полной мере только сейчас.       Я допиваю кофе до конца, не чувствуя вкуса. Язык полностью немеет от ожога; наверное, речь на какое-то мгновение станет шепелявой.       – Спасибо, господин. Мне послал вас сам Будда… Я пойду. Хорошего дня.       – Был рад помочь, милая дели. Одна только просьба…       Я уже успеваю отвернуться, но возвращаюсь в исходное положение. Нельзя же игнорировать человека, который помог определиться с дальнейшей судьбой?       – Да?       – Скажите, я угадал?       Не сразу понимаю, о чём он говорит. Смотрю на часы, горящие яркими огнями на офисном здании. Кажется, что прошло столько минут с момента начала нашего диалога, но, на самом деле, они прошли лишь у меня в голове.       – Нет. Больше всего я люблю пить чай. С шоколадками…       Мужчина смеётся и машет в прощальном жесте. Я хочу спросить, как здоровье и вообще дела у Нанами, но прикусываю губу. Если судьба позволит, узнаю это лично. Если нет… Ну что ж. Я готова к этой жертве. С каких пор имя Сатору стало синонимом слова «судьба»? Кажется, что лишь секунду назад; кажется, что так было всегда.       Мне уже пора возращаться домой.       ***       Нанами снял очки, потёр переносицу и снова нацепил. Он работает здесь не очень долго в сравнении со средней продолжительностью жизни, но кажется, что гораздо больше, чем следовало бы.       – Какой же ты ворчун, Кенто-кун, – хмыкнул коллега, усиленно высчитывая что-то на калькуляторе. Солнце, начинающее клониться к закату, отбрасывало блики на стены от часов с его запястья. – На следующей неделе поработаешь на два часа меньше, мы ведь договорились…       – Я же молчал.       – Ты слишком громко думаешь! Может быть, перерыв? Пять минут. Я посмолю сигаретку в курилке, а ты, борец за здоровый образ жизни, постоишь рядом и послушаешь забавную историю о том, как я сегодня спас жизнь одной милой леди.       То, насколько сильно была приукрашена эта самая история, будут знать лишь дуэт мужчин-работяг, стены помещения для курения да заполненная до краев пепельница. А вот почему сотрудник в синей рубашке и жёлтом галстуке вылетел оттуда по завершении рассказа, стоило ему лишь услышать описание девушки-фигурантки-приключения и передразнивая присказки «Святой Будда», выдавленное дурашливо-высоким голосом его коллеги, будет знать только он один.       ***       Сегодня в моих руках всё спорилось. Я летала по кухне, напевая песни, а шипение мяса на сковородке выступало аккомпанементом. Сатору находился на задании третий день, а именно таковой была средняя продолжительность его командировок. Я уложила волосы, надела нарядный домашний костюм и фартук поверх, чтобы не запачкаться. Если Сатору не вернётся сегодня, то все свои действия я повторю завтра, и не сомневаюсь, что сделаю это с такой же радостью, как и сейчас.       В прихожей что-то глухо упало. Вибрация покатилась по полу, и богатое воображения подкинуло картинку, будто я прокатываюсь на волне разрушенного ламината, как профессиональный сёрфер. Я лениво сняла фартук и направилась к источнику звука. Что бы это могло быть? Может, какая-то коробка грохнулась со шкафа?       Лёгкие успели сделать последний спокойный вдох, а потом глаза увидели всю развернувшеюся картину. На полу лежал багрово-синий окровавленный комок, в котором можно было угадать Сатору лишь по светлым, кое-где чистым, волосам. Его нога была сломана в нескольких местах, грудь насквозь проткнул тонкий, будто ледяной, шип. Я закричала, падая перед ним на колени, обхватила голову, пытаясь поднять закрытые веки. Годы тренировок и отработок практических навыков моментально покинули мозг; я вспомнила, что нельзя трясти раненого человека лишь через несколько секунд. Паника захлёстывала меня, как цунами; у рта Сатору пенилась кровь, всё его тело сотрясали мелкие судороги. Он умирал, и мне удалось прийти в себя, только когда собственные окровавленные ладони оставили на щеках след из крови мужчины.       Я заорала вновь, ещё громче; безумный, животный страх замер от моего горя, позволяя мышечной памяти наконец-то вступить в дело и приняться за работу. Мне было сложно, очень сложно – я давно не лечила раны, да ещё и серьёзные, практически летальные, плюс Сатору, наверное, затратил последние силы, чтобы добраться сюда. Понадеялся на меня, поверил в то, что я его спасу. Милый, какой же ты глупец…       Энергия скакала в жилах, не желая подчиняться и складываться в единый тонкий поток. Невозможно было выявить ведущее повреждение, с которого следовало начать – все они могли привести к его кончине в любой момент. Чтобы исцелить Сатору, требовалось работа на износ минимум трёх высококвалифицированных врачей. Требовалось сотворить настоящее чудо.       Я не могла отдать больше того, что во мне было, как бы ни пыталась. Мне удалось раздробить шип и извлечь его, а после восстановить ткани сердца, но этого было чертовски мало. Его ритм был неправильный и не мог обеспечить поступление крови даже в самые важные органы, а та, в свою очередь, не насыщалась кислородом без работы лёгких. Я складывала печати вновь и вновь, но каждый раз спотыкалась о порог своих возможностей. Всё было напрасно.       Веки мужчины дрогнули. Я подтянулась на скользких, пахнущих солью и железом руках ближе к его лицу. Глаза всё так же напоминали небо, но душа рвалась на клочки, видя их – казалось, что смотришь на небосвод сквозь пепелище, оставшееся после бойни, где выжил ты один.       – Хотел…       Слизистая розовая жидкость забулькала в перебитом горле. Я обхватила подбородок, бережно повернула голову чуть набок, давая откашляться.       – Увидеть… Тебя… – буквы еле-еле складывались в слова, их можно было различить только потому, что я прижалась ухом прямо к губам. – Напоследок…       – Сатору, ты бредишь… Я тебя спасу, вот увидишь… Мне нельзя без тебя, никак нельзя…       Я погладила его по щеке и переместила руку под шею – туда, где ствол головного мозга переходил в спинной. Требовалось поддерживать и работу дыхательного центра тоже, но мне не удавалось такое и в лучшие свои времена.       – Говори со мной… Говори, ладно? Сейчас я тебя подлатаю, чтобы ты выдержал дорогу, и сразу направимся к Иэйри…       Кого я пытаюсь обмануть?       – Ска.. – он захрипел, и узел обречённости туго свернулся в моём животе. Пот начинал стекать в уголки глаз, смешиваясь со слезами. Я и не заметила, насколько сильно оказалась выжата. – … жи... Скажи… что…       – Я люблю тебя, – голос сорвался в вой. Маска, которую я пыталась надеть, чтобы подбодрить мужчину, не продержалась на лице и нескольких минут. – Сатору, я так сильно люблю тебя! Пожалуйста, я готова на что угодно, лишь бы ты не умирал… Прошу, прошу тебя…       Краешек его рта дрогнул, намечая улыбку. Её было бы и не различить, не знай я его так хорошо. Каждую чёрточку, каждую венку под тонкой кожей, каждую только-только начавшую появляться морщинку от чрезмерно живой мимики. Я знаю его так хорошо, и не смогу прожить, не погружаясь в него ещё больше.       – Лю… б…       Губы остались приоткрытыми в том же положении, в котором замерли на середине слова. Последняя капля жизни утекла из глаз. Небо потухло. Пальцы, державшиеся за канат связи с этой реальностью, разжались, и я не могла удержать их, сколько бы не сжимала поверх.       – Ну уж нет. Ну уж нет!       Сейчас, Сатору? Ты действительно решил умереть сейчас? Когда я была готова вверить себя в твои руки? Когда я поняла, что люблю тебя? Ещё чего.       – Ещё чего, Сатору! Будь ты проклят!       Я закрыла лицо руками, но лишь на миг. В моей голове же пронеслась вся моя жизнь с самого рождения, все те уроки, вся та эрудиция, что я когда-либо получала. Каждое слово, сказанное на лекциях, каждая формула, написанная в клетчатой тетради косоватым почерком. Каждый опыт, проведённый на отработках. Всё, что я знаю, всё, что я умею – всё это будет положено на метод, который позволит мне сломать каждую косточку старухе с косой, что уже нависла над Сатору.       – Таким образом, клетка реагирует на раздражитель – голос навевал сонливость и скуку, но отвлекаться было нельзя. Я вовек не разберусь сама в этой чёртовой нормальной физиологии. – Но вот наступает момент, когда все ионные каналы уже открыты. Клетка готова выпустить все имеющиеся электролиты, но раздражитель продолжает атаковать, повышая силу. Что в этом случае будет делать клетка?       – Откроет ещё больше каналов, господин, – лениво предполагает одногруппник. Я возражаю ему, но только у себя в мыслях. В аудитории так душно…       – Вы невнимательно слушаете меня, молодой человек. Клетка открыла уже в-с-е свои каналы. На самом деле, ей больше нечего противопоставить… Она будет отдавать ровно столько же ионов, сколько отдавала и при действии порогового раздражителя, даже несмотря на то, что он теперь стал сверхпороговым. Никаких других вариантов у неё нет.       У несчастной клетки не было других вариантов, но у меня они есть. Потому что у меня есть энергия. Если я точечно направлю её на мембрану, она разорвется – каждая мембрана в каждой клетке. Это позволит мне чрезмерно использовать обратную технику и вылечить Сатору, правда, времени будет всего-ничего – от двух до шести минут. У Сатору наступила клиническая смерть, мне же такая роскошь не светит, я просто распадусь, как каждый облученный радиацией химический элемент в пресловутой клетке. Но почему-то была уверенность в том, что у меня всё получится. В конце концов, я делаю это для любимого человека. Пусть и люблю я его больной, странной любовью, как и он меня, это всё ещё любовь. Это всё ещё то, ради чего в крошку перетираются многовековые горы и ради чего завязываются самые жёсткие войны. Это то, ради чего можно пойти на всё.       – Сатору, прошу, продержись ещё немного…       То, что я задумала, будет мучительно больно, но ни на йоту не приблизится к чувству, которое обуревает меня при виде изувеченного Сатору.       ***       – Быстрее, Иэйри-сан!       Девушка бежала босиком, проклиная дурацкую привычку носить туфли на каблуке. Она потеряла чувство пространства и времени, когда услышала в трубке голос Нанами Кенто, требующий немедленно разыскать директора Ягу и отправиться домой к Сатору Годжо. Сёко корила себя за то, что проигнорировала казавшийся смутно знакомым след обратной техники, который появился совсем недавно и исходил от её бывшего одноклассника. Она верила, что он не мог сделал с её подругой что-то плохое, но уже тот факт, что он разыскал её и никому не сообщил, наводил на подозрения.       Из лифта Яга и Нанами вылетели, спотыкаясь – они столкнулись плечами в дверях. Сёко по привычке подняла ладони, складывая их открытый треугольник – так она концентрировала энергию. Яга хотел выломать дверь, но Кенто решил дёрнуть ручку и не прогадал. Она оказалась открыта.       – Сёко!       Врач протиснулась между мужчин, замерших на пороге. В нос ударил привычный запах железа. В коридоре навзничь лежал Годжо. Глаза закрыты, одежда исполосована в лоскуты, но грудь равномерно вздымалась и опускалась – совсем немного, но чуткий глаз медработника без труда определит такие колебания. Он был без сознания, весь в засохшей крови, но из видимых повреждений навскидку обнаружились только синяки. Сёко присела на колени, проверила пульс и реакцию зрачка. Её спутники устремились вглубь квартиры, проверить, нет ли опасности.       – Сё…       Голос был не громче мышиного писка. Узкая ладонь сместилась к девушке, распластавшейся поперёк груди мужчины, считала волны. Иэйри подавила вскрик. Она почувствовала, как клетки всех тканей бесконтрольно делятся – они были разрушены изнутри и пытались продлить своё существование хотя бы так. Всё тело её коллеги было одной огромной злокачественной опухолью, но рак как паразит – всегда питается за счёт чего-то. В изувеченном же организме не было ничего, что могло бы его накормить и продлить жизнь хоть на какое-то время.       – О Боги…       – До… Долечи… Он… спас… ме… Прости…       Сёко попыталась сделать хоть что-то, но все ткани девушки отталкивали целебную энергию. Сёко надавила сильнее, потом ещё сильнее. Легла на тело почти вплотную. Всё было бесполезно. Она никогда не сталкивалась с чем-то подобным. Предположить природу подобного явления вот так сходу нереально, но чтобы решить эту головоломку, не было ни секунды.       В тот день Сёко Иэйри нашла подругу, исчезновение которой так тяжело переживала, но не успела с ней даже попрощаться.       ***       Она умерла несколько месяцев назад, но всё эти месяцы Годжо прожил с ней. Ни днём, ни ночью она не отпускала его, всегда была рядом – то целовала в щеку касанием ветра, то стучала в окно случайной птицей, то трепала по волосам опадающей осенней листвой. Сатору не получил никаких обвинений – девушка сказала Сёко, что Годжо спас её, и никто не осмелился оспорить слова, выдавленные на смертном одре. Мужчина знал, что она сделала невозможное – Иэйри сказала, что она сломала каждую свою клетку, чтобы иметь возможность вылечить его, и поэтому не смогла жить сама. Хотелось бить, крушить, ломать, плакать, напиваться, впадать в забвение снова и снова. Хотелось повеситься, чтобы чувство вины перестало разрывать плоть своими когтистыми лапами. Ничего этого Годжо позволить себе не мог – он всё ещё был сильнейшим, и общество всё ещё в нём нуждалось.       Они с Сёко вновь не обсуждали случившиеся. Они оба вновь потеряли человека, который был им дорог так одинаково, но так совершенно по-разному, и никак не поддержали друг друга. Всё, что помогало Сатору держаться на плаву – мысли, как можно было всё сделать по-другому, и планы мести Старейшинам. В первом случае он сознательно ковырял гнойные корки на глубоких ранах, запускал пальцы глубоко в нутро и всё ворошил там, снова и снова. Он нуждался в этой боли, в этих мучениях. Необходимо было корчиться в агонии, чтобы наказать себя, чтобы напомнить – он обязан жить и страдать каждый день, смерть – слишком большая милость. Второй случай можно было сравнить с бальзамом, который мажешь поверх содранных струпьев. Это Старейшины спланировали ловушку, в которую он так глупо попал. Это Старейшины захотели избавиться от строптивого мага, боясь, что однажды он просто заменит их всех. Это Старейшины измотали его, заставив убить ребёнка, который был членом семьи Сугуру. Это Старейшины вычислили все его слабости и обернули себе во благо. Это всё они, и он, Сатору Годжо, клянётся, что однажды мерзкие противные деды получат своё. Отныне это его смысл жизни.       Почему, ну почему всё так устроено? Почему он был вынужден родиться сильнейшим, почему он так рано потерял семью, почему все заботы мира легли на его плечи? Почему он не мог быть простым ленивым работягой? Может быть, тогда бы и она открыла ему своё сердце, не боясь, что не получится оценить его, что будет его не достойна. Тогда бы никто не видел в нём угрозу, способную перевернуть власть в магическом мире, никто бы не устраивал ему долгую, тщательно продуманную засаду. Они с ней просто жили бы тихо и счастливо… Или нет? Смог бы Сатору укротить свою ревность, своё собственничество, не занятый ежесекундными заботами о благах планеты? Теперь уже не узнать ответа на этот вопрос. Может быть, он стал бы терпеливым и понимающим, а может, превратился бы в того мужчину, которые реализуют свои жалкие ничтожные амбиции через поколачивания женщин в пьяном угаре. Никто этого не знает, ни один человек на свете не способен повернуть время вспять. Ни один. Ни один… кроме обладателя шести глаз и техники безграничности.       Если Сатору может подчинять пространство на атомном уровне, что мешает ему развернуть течение частиц в обратную сторону? Как применить технику отрицания, но только ко всей вселенной. Ведь что такое время? Непрерывное однонаправленное преобразование всего сущего, живого и неживого. Звучит невозможно, но само рождение мага, обладающего неисчерпаемым доступом к проклятой энергии, техникой безграничности и шестью глазами уже иррационально. До его появления на свет никто бы не подумал, что можно использовать расширение территории по нескольку раз в день, но Годжо это под силу. Эта теория есть чистейшее, безумнейшее из безумств, но Сатору многие за спиной кличут безумцем. Провернуть такое практически нереально, но… можно же попытаться. Что ему ещё остаётся делать, помимо влачения своего жалкого существования? Этот план может раздробить вселенную в мельчайшие кусочки, а может, наоборот, привести к успеху. Сатору спасал мир столько раз, он имеет право хоть разок его разрушить.       ***       Ничего, кроме нудной и в то же время острейшей боли не осталось. Она окутала руки, шею, грудь и особенно живот. Ниже ничего не было, но, пока есть разум, Сатору будет продолжать бороться.       Подчинять время равнозначно ловле воды решетом. Годжо плёл самую плотную ёмкость, которая удерживает поток секунд, но не останавливает их – ведь время должно течь – и каждый прутик представлял собой то совершенствованные знания, то отточенный опыт, то бесконечные попытки, то завидное, каменное упрямство. Всегда не хватало одного элемента – либо не получалось охватить окружающее широким взглядом, ведь необходимо сконцентрироваться на деталях, либо не удавалось разглядеть какую-то мелочь, ведь распахнутый взор впитывал всеобъемлемость. Сатору не мог ответить сам себе, где же ошибается, как не могла ответить юная Сёко на вопрос о том, как она применяет обратную технику. Это просто было, и всё, оставалось дождаться момента, когда у Сатору это тоже будет. И он дождался.       Мгновения перед неизбежной смертью – это часы, дни, года, которые ты проводишь со своими друзьями, родными, любимыми, наполняясь всем тем, что успел потерять в суете жизни. Это снитч, который открывается лишь под конец; это сон, когда ты контролируешь свои видения, но не своё тело. Это последняя металлическая ниточка, вплетаемое в то самое решето. И время стоит, но течёт; оно само по себе, но ты отныне его повелитель.       День на дворе душноват, но по-своему прекрасен. Сегодня на работу в магический техникум придёт устраиваться новенькая девочка, которая возьмёт на себя часть обязанностей доктора Иэйри. Юному Сатору страсть как хочется на неё посмотреть, хотя обычно ему нет дела до таких развлечений. Взрослый Сатору же следует за ним по пятам, ожидая, когда парень, уже практически мужчина, останется наедине. Только он, обладатель шести глаз, сможет увидеть едва-едва цепляющегося за жизнь двадцатидевятилетнего мага, который шёл к этому моменту сквозь самые колючие тернии. Он не смог бы спасти своего друга, не смог бы вернуться сюда сам, но ему под силу убедить самого себя не совершать роковых ошибок. Сатору обернёт эту реку, и она потечёт через другое устье.       Его мелкая версия внимала каждому слову. Чуднó было всматриваться в собственное лицо, разглядывать более худое тело, и делить с юношей все эмоции, что были у него на душе, ведь это была и его душа. Сначала Годжо хотел убедить молодого Сатору даже не приближаться к девушке-медику, хотел заставить его отпустить её и дать возможность жить счастливо, но не смог. В конечном итоге, Сатору Годжо был эгоистом и, будем честны, имел на это полное право.       ***       Запах в морге всегда был немного специфическим, несмотря на пониженную температуру и сложную систему приточно-вытяжной вентиляции. Сатору Годжо всегда радовался тому, что родился с бóльшим количеством органов зрения, а не носов, иначе он бы здесь просто умер. Как, например, тот мужик, ребро которого пытается отпилить только что вышедшая на работу сотрудница.       Старикан-Годжо рассказал ему о ней великое множество различных фактов. Может быть, именно поэтому костёр интереса мужчины немного поугас? Впрочем, любопытство никуда не делось. Почему-то было интересно, как она пахнет, какое у неё лицо, когда она раскусывает леденцы – Сатору уверен, что очень смешное. Он подкрался к ней тихо-тихо, различая бормотания под нос полушёпотом.       – Сосредоточиться... И держать... – красивая рука сжала какой-то хирургический инструмент до побеления костяшек. – Всё... под...       Рот открылся будто сам по себе. Годжо не сопротивлялся – до жути захотелось над ней подшутить.       – Бу!       Капельки времени окончательно покинули ловушку из решета и устремились на свободу. Это была всё та же реальность всё с теми же людьми, но в ней всё будет по-другому.       Наверное.