Осколки, что искрятся на солнце

             Самый коварный сон — вечерний. В это время одеяло становится пушистей, подушка мягче, а Оле-Лукойе щедро пшикает на веки тёплое молоко… Ты сладко потянулась, поворачиваясь на другой бок. Приятный свет, плавно проникающий в окно, мазнул лучом по лицу. Солнце садилось — близился вечер.       «Мама скоро вернётся с работы».       Услышать звук поворота ключа в замке входной двери — всё равно что получить разряд электрическим током. Тревога обхватила горло железной ладонью, ещё чуть-чуть — и поднимет в воздух, заставляя задыхаться и беспомощно болтать дрожащими ножками. Ты вскочила с постели; голова закружилась от резкой смены позы, и нос неожиданно быстро, но предсказуемо больно встретился с полом. Однако времени на то, чтобы пожалеть себя, нет. Нужно бежать, бежать со всех ног, браться за любую работу, делать хоть что-то. Разумеется, это не спасёт тебя от упрёков во всех бедах, от возмущённого материнского тона, что в два слова утопит в чувстве вины, но…       Ты встала на ноги, отряхивая колени от воображаемых пылинок. В квартире, как всегда, царила идеальная чистота, но твоя мать ни за что так не посчитает. Интересно, какой грех тебе припишут сегодня? Не уследила за отцом, который вновь уехал на очередную попойку? Это, наверное, было самой первой обязанностью, появившейся в твоём списке — такие претензии ты слышала лет с четырех. Или, может, станешь грушей для битья, на которой отыграются за неприятности на работе? Перейдешь в статус ленивой девчонки, которая только и делает, что прохлаждается, пока мать горбатится на работе?       «Хотя, это клеймо навеки со мной».       – Эээ… Что это ты делаешь?       Вернувшийся с учёбы Мегуми, наверное, крайне озадачился, увидев свою вторую половинку, имитирующую бурную деятельность. Ты оттирала несуществующие пятна с ковролина носовым платком, который так вовремя подвернулся под руку. Голова склонилась к самому низу, чтобы не дай Бог никто не увидел твои сонные глаза. Чтобы она не увидела твои сонные глаза.       Громкий вдох разрезал тишину. Юноша опустился на колени рядом, мягко потряс ладонью за плечо. Правда заключалась в том, что твоей матери здесь нет, но сложно сообразить что к чему в состоянии полудрёмы.       – Милая, брось это. Ну же, иди сюда.       Ты заторможено подняла взгляд. Мегуми выглядел несколько измотанным, но совершенно точно не собирался винить тебя в дневном сне и в принципе о желании отдохнуть. Он никогда бы так не поступил. Твой молодой человек не был особенно романтичным или активным, но забота и поддержка являлись ключевыми его качествами.       «Точно. Мы же съехались с Мегуми».       И это можно было назвать лучшим решением за всю твою жизнь.       Очутиться в его объятиях было приятно. Слегка торчащие колючие волосы впитали запах свежего ветра и почему-то выпечки, а сам он, как и всегда, источал аромат кожи, сандалового дерева и лаванды. Жестковатые ладони накрыли твой затылок, притянули к плечу; рука так привычно и так естественно обвила талию. Мегуми был воплощением тихой спокойной силы, и эта сила никогда не стремилась прижать тебя и раздавить, как букашку. Лишь оберегала от всех невзгод, от ночных кошмаров, от обидчиков, которыми, увы, порой оказывались самые близкие люди.       Вы начали жить вместе совсем недавно. Мегуми никак не мог взять в толк, почему ты иногда подрываешься с кровати во время вашей спокойной болтовни и бежишь смотреть, не выкипает ли вода на плите и не загрязнились ли полки в холодильнике. Тебе сложно было объяснить природу этого внезапного удушья от чувства тревоги, этого резко участившегося только от одной мысли пульса. «Почему ты не сделала этого? Почему не проверила то?». Никогда не знаешь, где просчитаешься. Нужно контролировать всё, всегда и везде, даже если тебя об этом не просили. «Совсем тупая? Не могла догадаться? Каша горит! Я поставила её вариться, а у тебя ума не хватает даже выключить?». Материнский голос в голове начинал кричать без предупреждения, и от него не спрятаться, просто закрыв уши. Это то, что впиталось в подкорку мозга с самого детства, это то, что будило по ночам холодным пóтом. Не важно, сколько дел ты переделала, сколько заданий выполнила — если мать видит, что ты не выжата, как лимон, до самой последней капельки, она всегда найдёт, за что зацепиться.       «У всех дети, как дети, а у меня ленивая дрянь! Бессовестная! Я тебе, блядь, служанка или кто?».       «Прости, мам, – слёзы заставляли запинаться, проглатывать часть предложения. – Пожалуйста, прости… ».       Она не прощала. Как простить того, на ком не лежит никакой вины? Совершенно абсурдная ситуация, но разорвать этот круг невозможно. Ты ненавидела себя всё глубже и глубже, и ненависть эта обгладывала кости по ночам, гладкими камешками застревала в горле, затыкала рот и нос. Достойна ли ты дышать? Достойна ли в принципе существовать в этом мире? Как бы ты не старалась, получить из-винения не могла. Вина была повсюду, и ты тонула в ней, потому что не умела плавать.       Ты ничего не умела делать так, как дóлжно. Ты…       – Ты со мной, милая? – Мегуми немного отстранился, чтобы иметь возможность заглянуть в глаза, прочесть в них всё, о чём молчат губы. Его пальцы — прохладные, тонкие, грубоватые — легли на щёку. – Почему-то мне кажется, что нет.       Мегуми учил тебя плавать. Не позволял вонючей болотной жиже из самобичевания и страха заливаться тебе в глотку. Убеждал тебя, что ты самая лучшая, самая умная и самая хозяйственная, но поверить ему было сложно. Парень заставил научиться это делать, стал даже несколько навязчивым в своём желании убедить тебя в собственной замечательности, и постепенно это принесло свои плоды. Ты научилась наслаждаться проживаемой жизнью, выполнять задания без нервозности и суеты, делать дела в своё удовольствие. Но одна поездка на несколько дней к маме — и вот ты вновь в начале пройденного уже пути, а родившая тебя женщина дожёвывает плоды, взлелеянные Мегуми, и выплёвывает косточки. Может быть, все его слова были лживыми? Родительница знает тебя с самых-самых малых лет.       – Разве может она ошибаться?..       Шёпот еле слышно сорвался со слипшихся губ, но юноша, конечно, его услышал. Не мог не услышать. Холодный с посторонними и чуткий со своей семьей, а ты стала её частью. Неужели бы кто-то оставил своего близкого человека в своём состоянии? Неужели бы кто-то его до него довёл?       – Конечно, может, – сразу же и точно определяет тему поставленного вопроса. – Все люди могут ошибаться. Особенно когда не хотят смотреть внимательно… Тогда промахнуться очень легко. Но я смотрю на тебя во все глаза, милая. И люблю в тебе всё, что вижу.       Ты не чувствуешь одинокую слезинку, что пытается прокатиться по щеке — большой палец мужской ладони тут же её смахивает. Почему-то этот простой жест выбивает весь воздух. Вновь подаёшься вперёд, и сильные руки тут же тянут тебя к груди, прижимая крепко-крепко. Рёбра трещат в этих тисках, а вина ломается под ними, как хрупкое стекло. Ничего не нужно кроме, только бы Мегуми всегда держал тебя вот так.       – Ты всё делаешь идеально, – шептал он тебе на ухо. – Меня восхищает каждый твой жест. Ты прекрасная, умная, красивая, и совсем не должна всё время куда-то бежать и что-то контролировать…       Хлопок двери. Следом — тяжёлые материнские шаги, которые не предвещают ничего хорошего. Но всё это — лишь в твоей голове, и вот ненавистный звук медленно трансформируется в другой. Размеренный, успокаивающий, необходимый. То билось сердце Мегуми, и каждый его удар обещал оградить тебя от всех невзгод.       – Не нужно ни о чём переживать, милая. Я всегда буду на твоей стороне и никому не позволю на тебе отыгрываться. Я говорю об этом для того, что бы ты поняла — ты ни в чём не виновата. Невымытая посуда, ненаписанные конспекты не делают тебя ужасным человеком. Если тебе хочется отдохнуть, нужно прислушаться к своим желаниям, понимаешь? И ты не станешь хуже из-за этого.       Его слова осязались не только ушами — всем телом. Щипали нос, раздирали грудную клетку, заставляли дрожать губы. В них была искренность, открытость, которой ты никогда не слышала от матери. Им так хотелось верить…       – Не нужно доводить себя до такого состояния, хорошо? – лёгкий поцелуй в лоб стёр последние капельки неуверенности. Мегуми ощутил это и слегка расслабил свои ласковые сильные объятия. – Я буду очень переживать, если ты будешь тревожиться и чувствовать себя плохо. Я хочу, чтобы ты была весёлой и жизнерадостной. Ладно, милая? Ты сможешь это сделать ради меня?       Киваешь, тыкаясь носом в ямку шеи. Ты могла бы пойти для него на всё, что угодно, особенно сейчас. Мегуми редко говорил так долго и так проникновенно, обычно показывая своё отношение поступками, но сейчас, видимо, испугался за твоё состояние и не мог из-за этого остановиться.       – Я люблю тебя, ты знаешь? Знаешь, правда?       Первые смешинки щекочут его кожу, заставляют непроизвольно сжать плечи. Своей искренностью юноше удалось перерубить канат с огромным камнем, что тянул сердце вниз, и теперь от этой лёгкой, пьянящей легкости хотелось хохотать, кружась и раскинув руки в стороны. Кружится, само собой, необходимо было в объятьях Мегуми.       – Конечно. Конечно, Мегуми… Я тоже тебя люблю, очень-очень.       Он нежно чмокает тебя в уголок рта, поднимается сам, утягивает за собой вверх. Ты послушно следуешь за парнем, не боясь даже головокружения и ослабевших коленей — всё равно Мегуми поймает тебя, даже если ты будешь падать. Ты так благодарна ему, и хочешь выразить это всеми доступными способами — обнимаешь, ластишься, целуешь щёки. Юноша фыркает, чуть щурится от тёплого света закатного солнца, проникающего в квартиру сквозь окно, гладит твои руки, спину, талию, скулы. Чудо, настоящее чудо, что он есть у тебя и что вы справились с этим приступом паники и самобичевания так быстро. Хочется верить, что если оно и посетит тебя вновь, то очень нескоро.       Мегуми сверкает насыщенно-голубыми очами из под полуприкрытых век, мягко улыбается. Он знает о чём ты думаешь, и даже знает ответ на не заданный вопрос.       Случится ли что-то подобное с тобой вновь? Нет. Мегуми не позволит. Не даст кому-то навязывать тебе тревожность, манипулировать чувством вины. Ни за что. И никогда больше не отпустит тебя к матери одну.