Кузьма и барин

Андрюша с барином сидели на диване в маленькой гостиной во французском духе, и два конверта на серебряном подносе казались чем-то из другого мира. За минуту до их появления было всё — смех, веселый бег по лестнице, торопливое распускание лент корсажа и руки Саши на груди, еще холодные после кареты… А потом они разом вернулись из галантной грезы с пастушками (вернее, пастушком в ворохах розового шелка) обратно в серую февральскую субботу. Камердинер закрыл дверь, и шаги затихли вдали. — Ну что ж, — Александр Владимирович поджал губы. — С чего-то надобно начать?.. Письмо от архиерея — на белоснежной бумаге, с алой печатью уездного отдела канцелярии Священного Синода, он пробежал глазами быстро и как будто без особого волнения. Лишь усмехнулся: — Чтобы прибыть туда к полудню, мне придется встать не позже восьми утра. И это в воскресенье. Господин архиерей не знает всей опасности своего положения. Андрей прыснул и качнул расстегнутой туфелькой. Та с тихим стуком упала на паркет, и Андрей сам скинул вторую — после дня на невысоких каблуках ступни чуть тянуло. Письмо же от Альберта — на желтоватой и линованной, словно из детской прописи, бумаге Александр Владимирович долго не решался начинать. — Хочешь, я могу? — предложил Андрей, тронув его за локоть. — Нет, благодарю, я должен сам, — Александр Владимирович коротко вздохнул. — И тут всё на немецком… Это письмо читал он сразу вслух, переводя с листа, и Андрей почувствовал прилив горячей благодарности — как Саша с ним был откровенен. Альберт писал, что очень рад был получить известие от однокашника и поделился счастьем: Reni сказала да! Свадьбу сыграли в минувшем ноябре. Её отец-профессор оказал определенную протекцию, благодаря которой Альберт теперь служит в Императорской больнице для благородных. Новое заведение лишено тех пороков скученности, недостаточной инсоляции и духоты, которыми неизменно страдают больницы. Устройство и оснащение — поистине европейские, пациентов пока немного. Всё это открывает прекрасные возможности: день посвящать уходу за больными, а вечерние часы — собственным опытам. Рассказывал Альберт и о своем странном, но смешном соседе. Домовой, или как называл его сам Альберт, dieser Poltergeist, отчасти цивилизовался. Питался молоком и пивом, откликался на имя «Женька», больше не стучал, балуя, по ночам, и напротив, мог по просьбе Альберта сыграть для гостей какую-нибудь пьесу-безделку на бутылках с водой. Рени ему, кажется, нравилась — по крайней мере, в январе он материализовал к её именинам на столе букет белых пионов, которых абсолютно точно не было ранее в квартире. Читая это, Александр Владимирович покачал головой и тепло улыбнулся. О жизни города в целом Альберт мало мог сказать интересного — работа отнимала все силы, а редкие часы досуга и выходные посвящались молодой супруге. Впрочем, именно с ней они в конце минувшего года смотрели оперу-вертеп. Это был выбор набожной юной немки, Альберт же, равнодушный как к пышным декорациям, так и религиозным сюжетам, даже задремал, пока его не разбудил невероятный, мощный голос. То оказался молодой артист с глубоким баритоном, недавно поступивший в театр из провинции. Он исполнял роль стражника, но затмевал, признаться, и Ирода, и Иоанна, и самого Христа. За считанные месяцы он сделал хорошую карьеру, и говорят, что будет даже петь главную партию в еще не увидевшей свет, но уже скандальной «Опере нищих». За этим шли малозначительные подробности вроде политических настроений столицы и явления двухвостой кометы, их Александр Владимирович пробежал почти что скороговоркой. Закончив, он торопливо перевернул листок, потом еще раз — тот был исписан рачительным и добрым немцем с двух сторон, без пропусков. Больше не говорилось ничего. — Он не написал мне об Алексее, — тихо сказал Александр Владимирович, глядя перед собой. — О графе. — А ты сам разве спрашивал? — Нет. Но… он знает, что… — Значит, хороший друг, — заключил Андрей, вставая. Шелковые чулки скользнули по паркету, и он снова приземлился на диван. — Ай! Александр Владимирович с улыбкой взял его на руки. Легко присев, поднял с пола туфли, и уже направился к спальне Андрея, когда тот запротестовал: — Нет! Что тебе себя трудить! Сам еле ходишь, — он вывернулся и спрыгнул на пол. — Поверь, что завтра мне предстоят гораздо более тяжкие труды, — с невеселой улыбкой отвечал Александр Владимирович. — Не едь… Не это, не надо ехать! — Дóлжно, Андрюша. Никак иначе. Андрей аж фыркнул. От этой обреченности такая вдруг его взяла досада… Барин сам шел на заклание, как теленок глупый, как… Андрей вдруг понял. Как Христос. И больше ничему уж не противился. Александр Владимирович отправился в свой кабинет, перечитать некоторые фантастические сочинения, — он усмехнулся, — сиречь, российские церковные законы перед встречей с архиереем. Беседа обещала быть долгой. Андрей же поскользил к себе, подобрав ворох юбок и неся в руке за шелковые ленты пару пыточных туфелек. У дверей собственной спальни он увидел странную картину: камердинер на четвереньках, наполовину скрытый под комодом, увещевал кого-то: — А ну отдай! Несносное создание! Кому я говорю!.. Андрей с шорохом повел подолом, и старик тут же вылез, вытянулся — не смутившись, впрочем, вида Андрея, потому что сам с утра кутал его в палантин, снаряжая в город. — Простите, барин, тут такое… В это мгновение из-под комода с топотом метнулась коричневая тень и скрылась за софой. Андрей кивнул старику, чтоб обошел и встал с обратной стороны. Загонная охота началась. Вспугнутый стуком каблуков, бобер бежал и угодил прямо в руки камердинера. Тот отнял у него слегка погрызенный конверт. — Так! Плохо тебя кормят, что ли?.. — и протянул Андрею. — Бумагу любит, всё древесина. Еще раз извините, барин, не уследил. Вот, было три письма, одно сумел стянуть. Я думал, как-нибудь успею… Впервые, кажется, он выглядел растерянным. Андрей кивнул, мол, всё, по счастью разобрались, и отпустил слугу. Тот, сгорбившись, ушел с бобром под мышкой. Широкий, лоснящийся от хорошего питания хвост висел печально и немного виновато. Письмо со следами резцов было также из Петербурга — от помощника управляющего. По всему следовало отнести его барину, Андрей даже сделал несколько шагов… но страшная тревога вдруг охватила его, сжав сердце. Прямо так, стоя у дверей, он разорвал конверт и жадно принялся читать. Человек барина писал из Петербурга, что продажа зерна в этом году оказалась более чем успешной, также и шерсти, а вот мёд был не в цене. Дальше шли добрых два листа таблиц и смет, и Андрей в очередной раз поразился, как Саша разбирается во всем этом хозяйстве. Далее говорилось, что квартир свободных выбор невелик — из приличных только на Васильевском в 1-ой линии, пустующая, по честному признанию хозяина, от соседства со спиритами, да еще две на Литейном, но безумно дорогие. Восстановление в университете требует личного присутствия и заочно невозможно. Хромая девочка, отправленная в клинику для диагностики, оказалась симулянткой и вскорости сбежала (результатов поиски не дали). Вольноотпущенный Мишка поступил в Императорский театр и принят в штат певцов. Уже на второй месяц он отказался от денежного вспомоществования, назначенного Александром Владимировичем (кое автор письма сохранил и использовал для выкупа вышеозначенного Мишки из полицейского участка после кутежа в Сочельник)… Андрей с улыбкой провел по косым строкам пальцем. Мишка… Должно быть, совсем не изменился! Про Мишку больше не было, только какие-то выписки статистики температур, сделанные по просьбе барина в архиве Публичной библиотеки. Андрей стоял, невидящими глазами пробегая эти строчки, когда послышались шаги. Он не успел — да и не думал — отвернуться, спрятать как-нибудь письмо… Александр Владимирович застал его на месте. Замер в дверях в своем черном сюртуке, тревожной темной вертикалью, сам словно вспугнутый. — Прости, — тихо сказал Андрей. — Это тебе, я должен был… — Проверить, нет ли там про графа? — улыбнулся Александр Владимирович. — Про Мишку, — сказал Андрей еще тише. И так они друг другу повинились — тут же на софе, повторяя сценку с французского абриса на стене. — Извини меня пожалуйста, я больше так не буду, не знаю, что нашло… — бормотал Андрей, сжимая руки барина. — И ты меня прости, что снова упоминал здесь имя этого человека, — Александр Владимирович, стоя на коленях, спрятал мокрое лицо в шелке юбок. — Да ничего, — Андрей погладил его по волосам. — Нельзя ж так сразу взять и вырвать… — Горло сжал спазм, и он замолк. Наконец, справившись со слезами, Александр Владимирович сел рядом и приобнял его за голые плечи, уже покрывшиеся мурашками от прохладного воздуха. — Я только хотел бы попросить… Ты волен читать любые письма, которые нам доставляют. Но пожалуйста, не лишай меня радости самому открывать конверты от Мари. — Да? Да, конечно… А кто это? Александр Владимирович рассказал о своей племяннице, дочери покойной сестры. Девушка уже несколько лет жила в швейцарском пансионе — врачи строго запрещали выезжать в места с менее благоприятным климатом, и её время было поделено между Альпами и Ниццей. Несмотря на юный возраст и наследственную слабость легких, Мари делала огромные успехи в пении и музицировании… Андрею вдруг представилась она — еще полу-ребенок, но должно быть, с прекрасным, как у барина, лицом и такими же темными кудрями. Он вздохнул: и тоже слабость легких… — Мари болеет, — вдруг признался Александр Владимирович. — Но прогноз хороший. — Я обещаю, что не буду открывать конверты от неё, — наклонив голову, произнес Андрей. — Я вообще не буду. Не знаю, что такое… — Ну вот и славно, — кивнул Александр Владимирович, вставая. — Накажи меня. — Что? — он обернулся. — Я тут не только этим согрешил. Александр Владимирович порывисто вздохнул и уточнил: — Андрюша, а ты правда хочешь? Это не обязательно, если ты не… — Правда, барин, — заверил, подняв голову, Андрей. — Если не очень трудно. Совсем уже соскучился. Легкий румянец выступил на лице Александра Владимировича. Оглянувшись, он запер дверь в анфиладу и снова сел рядом с Андреем. — Как ты хочешь, чтобы я тебя наказал? — Выпорол. И чтобы прямо в этом, — он оправил юбки. — А чем? Рукой? А, тогда бы ты сказал «отшлепал», — тут же смутился Александр Владимирович. — Чем тебя выпороть? — Чем тебе легче. Я всему рад буду. Александр Владимирович на миг задумался — и улыбнулся: — Хочешь ремнем? — он дотронулся до собственной поясной пряжки. — Ремнем ведь ты еще не пробовал. — Хочу, — прошептал Андрей, чувствуя, как снова сжимается сердце от мысли: барин никогда не предлагал ему то, что не испытывал на себе. Александр Владимирович подвинул ближе к софе высокий пуф, примерился. — Давай-ка ляжешь на колени, — он сел в центре софы. — Руки и голову сюда. Андрей послушно устроился животом барину поперек коленей и оперся локтями на бархат пуфа. Корсет, пускай и чуть ослабленный, сдавливал ребра. Лицо горело, всё тело сладко ныло в предвкушении боли. — Молодец. И голову пригни, — Александр Владимирович мягко опустил ладонь ему на затылок, и Андрей тут же уткнулся лбом в ворсистый бархат. — Да, барин. — Грешил тут, говоришь? — Судя по звуку, Александр Владимирович вытащил ремень из шлевок. — Грешил. — Сейчас расскажешь. — Брякнув пряжкой, барин отложил ремень и задрал Андрею юбку. Андрей с восторгом ждал, что барин спустит к коленям панталоны и прикоснется к голой коже, но тот лишь погладил его сквозь тонкий шелк. — Какие формы, — с улыбкой в голосе произнес Александр Владимирович. — Не сама ли Венера Каллипига спустилась к нам на землю? Андрей прыснул — он помнил, что так называлась статуя тщеславнейшей богини («римская копия с греческого оригинала эпохи эллинизма»), запечатленной при попытке узнать, повсюду ли она прекрасна, и с вычурно-винтовым поворотом всего тела глядящей на свой зад. — Нет, барин. Каллипига это вы. Дальнейшее потонуло в радостном взаимном хохоте. — Андрюша, ты не помогаешь! — Ну уж что есть то есть, — ничуть не виновато оправдывался тот. — Саша. — Что, хороший мой? — Можешь по голому ударить? Я так хочу. Подумав, Александр Владимирович кивнул. — Да. Сегодня десять раз. Он стянул с Андрея панталоны и оставил их вокруг колен смятым шелковым кольцом. Чулки, которые крепились к панталонам, съехали тоже и собрались на икрах. Попробовать бежать в таком — только запутаться. Андрей вздохнул, когда большая горячая ладонь барина погладила его по бедру, сжала ягодицу. — Уу, какой! — не смог удержаться от улыбки Александр Владимирович. Андрея от его довольного, как будто горделивого голоса снова чуть не кинуло в хохот. Какой ни есть, барин, весь ваш! Он завилял, подставляясь, чтобы Саша везде его потрогал, и тот принялся оглаживать бедра, водить от коленок до поясницы, приговаривая: — Как же я всыплю… Семь шкур с тебя спущу… Андрей восторженно всхлипывал. В этот момент он почти верил, что Саша — злой барин, вроде прежнего, старого барина-батюшки, который однажды вздумал потехи ради сбивать с головы трехлетнего ребенка кнутом орехи. Но Саша был неубедительный злодей, и чтоб бояться, требовалась вся фантазия Андрея. — Сейчас. Готов? — Готов, — вдохнул он. — А-ай! Ремень ожег внезапно — несмотря на все слова, боль была неожиданно сильной… и приятной. Как будто что-то встало вдруг на место, как вправленный сустав. Андрей тихонечко завыл. — Мне прекратить? — Александр Владимирович склонился к самому его лицу. — Нет, нет! — Два. — Ааа! — Андрей весь выгнулся. Третий и четвертый удары были лишь под счет, а после пятого барин вдруг спросил: — Как ты грешил? — Письмо… прочел… — Я знаю. Шесть. — О-ой!.. Ленился! — Семь. — Барин! Барин!.. — застонал Андрей. Съехавший край корсета больно давил в живот. — Остановиться? — Нет, я… сейчас я… малость… Александр Владимирович, разминая запястье, подождал, пока он соберется с мыслями. — Всё. — Восемь. — С… с кухаркою блудил! Пока вы тут болели. — Девять, — все так же ровным голосом отчеканил барин. — Ох… и… и еще грешил, — задыхаясь от поступающей горячей волны, прошелестел Андрей. — Да? — Будто я вас… ба-ариин… Барин! — он отчаянно взмахнул рукой и задрожал, подаваясь бедрами вверх. — Десять. Десятый удар стал и вправду последним. Андрея подхватило — словно вырвало из мира, с непривычки сильнее и быстрее, чем раньше. Должно быть, он лишился чувств, потому что пришел в себя уже на софе, лежащим ничком. Барин обрабатывал ему покрасневшую кожу остужающей мазью. Всё было хорошо. — Саш, а ты?.. — поднял голову Андрей. Александр Владимирович немного покраснел и как бы виновато развел руками. — Я тоже. — И вдруг добавил: — Стонешь ты очень сладко. — Ох, — только и мог сказать Андрей. Потом они лежали-миловались — Александр, вернее, лежал, а Андрей устроился на нем, спустив ногу на пол и рассеянно трогая туфельку. Принадлежащая покойной сестре барина, должно быть, не ожидала она стать свидетельницей и едва ли не участницей такого… Вздохнув, Александр Владимирович сказал с улыбкой: — Знаешь, Андрюша, боюсь, мне пока тяжеловаты подобные экзекуции… Андрей молчал, пристыженный. Каков же он — то «не труди себя», а тут почти не вспомнил, так захотелось… — …Поэтому я придумал, как можно механизировать процесс! Александр Владимирович начал объяснять, чертя руками в воздухе — но тут же вытащил из кармана сюртука свой крошечный блокнот и карандашик. На развороте он набросал схему чего-то, похожего на солнце и молотилку одновременно, с парой ременных передач, колесом и множеством отростков или лопастей. — А что это? — Машина для проведения порки! — просиял барин. Он начал объяснять, что можно скоростью вращения регулировать силу удара, и закреплять на ободе множество розог — или один ремень… Андрей смотрел, как горят — немного лихорадочно, но не болезненно, сашины глаза, — и просто радовался. — Будет не в очень дурном вкусе назвать моё изобретение «молотилка»?.. — Нет! — со смехом отвечал Андрей. — А Саш… — Что? — Можешь придумать тоже машину, но для доения? Доярки просто жалуются, работы много — а если б как её… механизировать?.. Александр Владимирович задумался, сведя темные брови и почесывая ногтем подбородок. — Я думаю, возможно. Механизация ручного тяжкого труда — это ведь своего рода шаг к социализму! Конечно, мыть и разминать коровам вымя должны всё так же будут люди, но сам процесс выдаивания… Ах, Андрюша! — он коротко вздохнул, когда тот принялся расстегивать коварно брюки, лишенные ремня. — …Забора молока… сам этот процесс можно заменить вакуумным… отсосом… Андрей успокаивающе погладил его по руке, мол, продолжай, люблю послушать, когда умное. Почему-то он надеялся, что какие бы там механизмы для отсасывания барин не придумал, его вот заменить машиной не удастся. Ну, по крайней мере, не в самое ближайшее время.