Впоследствии Андрей думал, что не стоило им в этот день никуда выходить — так хорошо было дома, тепло, тихо, солнечно… Саша погрел в печке вчерашний хлеб с капелькой масла и получилось на удивление вкусно, как свежий; испуганный дворник принес Дилярку, которая умудрилась засунуть себе в ухо горошину (чувствовалась тяга к экспериментам), и пока барин доставал инородное тело, Андрей отвлекал девочку, показывая «козу-дерезу». Еще Саша долго укладывал волосы, уже отросшие ниже лопаток — под шинелью шее от них было тесно, а снаружи они смотрелись диковинно, как хвост от парика петровских времен. Наконец, он разделил их на прямой пробор и расположил локоны спереди на груди и плечах. У парадной Андрей поскользнулся и чуть не упал. После на набережной они не смогли взять извозчика и отправились пешком через мост.
Всё это, наверно, был знак, что не стоит им к Мишке, однако Андрей решил еще раз попробовать. На две записки ранее он не ответил, оставалось только так. До Итальянской путь был неблизкий, но они почему-то не сократили даже через Пассаж. Андрей часто представлял: что, если бы с графом они тогда разминулись?..
Ему очень нравился Невский. Несмотря на толчею и угрозу карманников, вид его Андрея всегда веселил. Наверно, здесь он чувствовал себя частью приличного общества. Никто из проходящих мимо не знал, что он — вовсе не городской мещанин, а уездный крестьянин с тремя классами и без внятной профессии; всё скрывал пристойный костюм. Поначалу Андрей опасался — не выдаст ли он как-нибудь себя лицом или дурными манерами? Но лица у здешних бывали даже попроще, а манеры он быстро усвоил — не переть напролом, как на ярмарке, а встраиваться в поток. Один этакой медленной двойной рекой тек мимо разукрашенных витрин, другой, пошибче, с края тротуара нёс посыльных, торговцев… Андрей приноровился ходить рядом с барином и чуть-чуть позади в медленном потоке у самых витрин. Его неизменно восхищало, с каким изяществом барин совсем немного, на четверть шага забирал в сторону каждый раз, когда на пути оказывался другой господин. Незнакомый господин отступал соответственно, и всем удавалось разминуться в высшей степени благородно. Андрею стало даже завидно: вот бы у них в уезде тоже все так ходили! А то в торговый день на улицах того гляди намнут бока да вытолкают в самую грязь… Словом, гулять по проспекту он очень любил, и порой, проходя мимо дам, замечал, как они кидают на них с барином ласковые быстрые взгляды.
Оттого тем странней и обидней было происшествие, случившееся с ними на углу Садовой и Невского. Александр Владимирович шел как всегда, впрочем, немного более рассеянно, Андрей следовал рядом. Вдруг впереди он заметил странного человека. Высокий, грузный, тот был облачен в шубу, видимо, из черного соболя, распахнутую на широкой груди. Под шубой был фрак. На голове прохожего красовалась высокая шапка тоже из черного меха, как у какого-то сокольничьего московских князей или, может, опричника. Из-под шапки свисали длинные темные волосы. Человек был под хмельком и покачивался, припадая на толстую трость. Угольные глаза на изжелта-белом лице выглядели больными и жуткими. Почему-то он казался знакомым, будто уже встреченным где-то.
Андрей сразу понял, что от него стоит ждать неприятностей. И вправду, странный господин шел, не видя никого, задел своей тростью мальчишку, который замер у витрины полюбоваться на сладости, и даже не обернулся на обиженный рев. Когда они почти поравнялись, Александр Владимирович отступил в сторону на целый шаг — но прохожий и не думал делать подобного. Казалось, напротив, он специально с силой пихнул барина плечом, так что тот покачнулся. Довольно ухмыльнувшись, хам пошел уже дальше, когда Александр Владимирович окликнул его:
— Вы! Да, сударь, вы.
Прохожий, мотнув головой, повернулся, и Андрей понял, что пьян он изрядно. Влажный широкий рот искривился в ухмылке:
— Ч-чего тебе?
Андрей перевел взгляд на барина — и поразился, какая перемена произошла в его лице. Александр Владимирович был… напуган? Словно бы он увидел привидение или кадавра. Однако же, взяв себя в руки, он отчеканил:
— Извольте, сударь, впредь быть аккуратней.
— Ага, — сказал прохожий. — Клоп.
Александр Владимирович растерянно захлопал ресницами.
— Мал ты ещё да волосат… меня учить, — хохотнул непристойный господин и погрозил ему тростью. Набалдашник на ней был в виде черепа.
Развернувшись, он чуть не упал, но сумел удержать равновесие, схватив за зад рослую чухонку с коробом глиняных поделок. Девушка взвизгнула, а бузотер, вновь довольно хохотнув, продолжил свой путь.
Александр Владимирович стоял, как в воду опущенный. Люди обходили их, шли по своим делам, и никто не знал о нанесенном оскорблении. Впрочем, должно быть, так было и лучше. Андрей тронул барина за руку:
— Саша?
— Это он, — тихо сказал Александр Владимирович. — Это был сам граф.
У Андрея вдруг сильно забилось в голове, уши словно залили воском. Всё разом сложилось. Как он мог не понять! Огромный рост, монгольские глаза… Граф представлялся ему неким грозным восточным волхвом, — и трудно было узнать в этом упитанном господине того жестокого злодея, которого Саша некогда описывал как самого красивого мужчину на свете. И всё же от него исходила, казалось, страшная сила. Сила бесконечного своеволия и безнаказанности. Ну и трость была, конечно, не слабая.
— Я догоню его!
— Нет, — Александр Владимирович крепко взял Андрея за руку. — Не надо. Пошли.
В каком-то смятении они добрались до Итальянской. Там, в угловом белом доме, важный лакей ответствовал им, что господин Горшенев их не примет, но они могут оставить свои визитные карточки.
— Собирает он, что ли? — Александр Владимирович зло пытался открыть визитницу, но замочек заело, и он бросил эту затею. — Ты сам понимаешь, насколько это бессмысленно?
Лакей непроницаемо молчал.
Андрей с грустью оглядывал просторные светлые сени. Люстры, мрамор, лепные Зефиры на стенах… Эх, Мишка-Мишка. Всё-таки зазнался?
— Пойдем, — кивнул ему барин.
— Господа, — вдруг прогнусавил лакей, — не могли бы вы напомнить еще раз?..
Александр Владимирович с явным удовольствием вернул ему непроницаемо-тупой долгий взгляд.
— Ваши имена, — продолжал мстить тот, лишенный визиточной добычи.
— Скажи, его прошлый владелец князь Леонтьев, — бросил Александр Владимирович и сам толкнул тяжелую дверь, напугав нерасторопного швейцара.
— И Андрей! С которым в Ярославль убёгли!
Лакей закивал, почему-то тоже вдруг испугавшись. Хлопнула тяжелая створа, и они выпали, вывалились на Садовую. Солнце впервые за месяц заволокло серой дымкой, воздух повлажнел, и начал падать редкий мокрый снег.
На углу Невского они взяли извозчика — лихача на черных, огнедышащих как будто конях-исполинах. Он тут же заломил цену втрое обычного ваньки, но барин не торговался, и до острова они домчали за пару минут, обгоняя ползущие экипажи и подрезав с полдюжины телег.
Дома Александр Владимирович молча пронесся по квартире, как вихрь. Швырнул шинель сверху на вешалку, погремел чем-то на кухне, и наконец, хлопнул дверью кабинета. Андрей, подтянув ноги к груди, сидел на сундуке в прихожей. Он никогда еще не видел Сашу таким… злым, таким огорченным. Даже когда он рассказывал о страданиях, причиненных ему страшным графом, в этом чудился оттенок стоической красоты и примирения со своими ошибками, не доходящий, впрочем, до ностальгии. Сейчас же он был просто в бешеной ярости. Бледный, с дрожащими тонкими ноздрями и потемневшими глазами… Такого барина Андрей прямо боялся.
Он представил — а что если в подобном настроении Саша бы стал его сечь? Было бы это хоть немного приятно? Но тут же отогнал глупые мысли: в подобном настроении Саша может сечь только себя.
Внезапная догадка пронзила его. О, как он был глуп! Бесконечно глуп! Не только не узнал графа, но и упустил еще нечто более страшное. Андрей побежал скорей к кабинету — и робко постучал. Ему не ответили. Он постучал опять, но внутри была тишина.
— Саша? Отвори, прошу…
Барин не открывал. Тогда Андрей подергал дверь, и всхрапнув, пошел на кухню — поискать в ящике с инструментами и лишними деталями (которые обнаружились практически у всех механизмов в этой квартире) что-нибудь, чем можно вскрыть хлипкий замок. Он помнил, вроде встречалась такая четырехгранная отвертка, что ли…
Блуждающий взгляд его упал на стол, где в углу, в особом деревянном держателе, всегда был большой разделочный нож. Сейчас ножа не было.
Оскальзываясь на поворотах, Андрей поспешил назад. В отчаянии он принялся молотить кулаками по двери кабинета:
— Саша! Саша!..
Он представил, как барин лежит сейчас со вскрытыми венами, а то и с ножом в груди — синеющий, уже совершенно холодный…
Внезапно дверь отворилась. Андрей так и замер с поднятым кулаком, ойкнув от неожиданности. На пороге стоял Александр Владимирович, всё ещё бледный и рассерженный — но живой! Живой, без следа крови на белой рубашке. В правой руке его поблескивал нож, а в левой… Андрей сначала даже не понял.
В левой руке были волосы.
Длинный, с локоть, хвост из темных, почти черных локонов грустно свисал, как убитый зверек. Странно было видеть на нем атласный бантик с торчащими концами. Должно быть, барин собрал волосы на затылке, туго перетянул алой лентой и откромсал чуть выше узла. Сам себе Самсон и Далила…
Андрей, не веря, перевел взгляд на лицо Александра Владимировича. Неровно обрезанные пряди живописно обрамляли высокие скулы. Спереди они были длиннее, а сзади короче, так что Андрей вспомнил модную некогда стрижку «каре» и портрет господина Яновского-Гоголя.
— Саша, ты…
— Выкинь это, пожалуйста, — Александр Владимирович сердито пихнул ему хвост и тряхнул длинной челкой. Всё равно барин был каким-то волосатым, а от этой стрижки стал еще моложе на вид.
Андрей всхлипнул, прижав волосы к груди. Он так их любил! Он и всё любил в Саше, но отдельно — эти мягкие пряди, которые было так приятно пропускать между пальцев, гладить, заплетать в косички, наматывать на руку… Андрей зарылся в них лицом.
— Ты слышал, что я сказал? Выкинь это немедленно. Можно в огонь.
— Нет. — Андрей твердо выпрямился.
Забрав у чуть опешившего Саши нож, он отнес его на кухню. Дрожащими пальцами еле просунул в держатель и принялся искать тонкую бумагу для выпечки. Наконец, найдя на обычном месте в буфете, он оторвал по сгибу большой квадратный кусок и осторожно завернул волосы, уложив свободной восьмеркой. Он и сам не знал зачем, просто хотелось сохранить, со всем их блеском, запахом, живой, и казалось, теплой тяжестью.
Когда он вернулся, чуть успокоившись, Саша сидел за рабочим столом и напряженно что-то писал. Андрей робко приблизился к нему, но Саша головы не поднял и продолжал покрывать лист убористыми ровными строчками. Андрей передернул плечами и вышел.
Саша писал очень долго. Андрей несколько раз заглядывал к нему в приоткрытую дверь кабинета, и каждый раз находил всё более сосредоточенным. Подперев висок, барин сидел с лицом маниакальным и светлым, а перо летало над бумагой. Андрей почистил картошки для запекания с травами. Подмел ковер в прихожей и прошелся жесткой щеткой по шинелям. Барин писал. Андрей поставил печься картошку. Повисел немного на кушетке в гостиной, опустив руки и ноги на пол и представляя, что он сырое белье. Потом представил, как оденется в розовый пеньюар, который они недавно купили, и пойдет смущать барина. На пробу он еще раз сунул нос в кабинет. Барин всё еще писал. Очки съехали на кончик носа, но он не замечал. Андрей спрятал отрезанные волосы в платяной шкаф в спальной, в пустую коробку от новых зимних ботинок, и со стоном повалился на кровать.
Было чувство, что всё рушится, и в их размеренную тихую жизнь ворвалось что-то жуткое, что-то, чего не должно было быть. Будто приехала вдова, или синодалы, или… Андрей корил себя, что не увел барина в сторону, лишь увидав того странного человека. Он все еще не мог поверить, что это граф Горшенёв. Тот самый граф, который путешествовал по Аду (хотя, судя по лицу, это-то было вполне вероятно), который прельщал всех одним кивком головы… Который, судя по всему, был сегодня у Мишки на Итальянской и пил с утра вместе с ним.
От последней мысли стало и вовсе горько донельзя. Признаться, было и стыдно, что раньше граф ему казался кем-то вроде злого волшебника, сашина кошмара, а теперь вот он, во плоти. Андрей со злыми слезами сжал кулаки. Мишка, может, пропадал, а он ничего не мог сделать. Да что за… Он вскочил — и направившись в кабинет, едва не врезался в Сашу, который вышел ему навстречу. Он был уже немного спокойней, но с сухим, воспаленным лицом. Придержав Андрея за плечи, он быстро заговорил:
— Я должен извиниться за подобное… обращение. Я не имел права так с тобой поступать. Прости, что встревожил. И за грубость.
Андрей обнял его и заплакал, прижавшись щекой к груди. Он совсем не обиделся, главное, Саша был жив, и кажется, цел. А переживать-то… Сам Бог после такого велел. Они сели на кровать, и Саша продолжил:
— Я совсем не ожидал его увидеть, почему-то, и… понимаешь, он меня не узнал!
Андрей поднял зареванное лицо. Значит, это было для барина важно…
— Человек, разрушивший когда-то всю мою жизнь, даже не помнит меня!
— Он пьяный был, Саш.
— Вижу, ты уже его защищаешь, — улыбнулся Саша с непривычным сарказмом. — Он умеет пленять!
Андрей хотел уверить, что вовсе он не защищает, но горло перехватило спазмом от плача.
— Прости, я опять! — Саша в отчаянии с силой ударил себя кулаком по ноге, а затем еще как-то в живот. Андрей перехватил его руку, а потом Саша тоже заплакал, и они сидели, обнявшись, всхлипывая от безысходного горя. Весь их план провалился. Жить счастливо, не обращая на графа внимания, не получилось.
Утерев слёзы манжетом, Саша стал сбивчиво, но довольно подробно объяснять:
— Я… должно быть, и вправду душевно нездоров, что меня впечатляют подобные ничтожные вещи… Но он грозился ударить меня. И он мог. И я не сомневаюсь, хотел! Его трость… Я подумал, если он ударит меня, я убью его на месте. Не знаю как, но убью. Он бы так не ушел.
Андрей кивал, глядя в его безумные глаза. Сашу всего трясло, он продолжал скороговоркой:
— Я дал себе слово, еще в пансионе, если кто-нибудь поднимет на меня руку, я вызову его на дуэль. Плевать, мне было четырнадцать. Гувернеры тоже дворяне. Я бы всех их убил. Отец, но он уже мертв. Гусеву я сам разрешил. Но больше никто не посмеет. Никто. Особенно он.
Андрей осторожно пригнул его голову к себе, положил на плечо и принялся убаюкивать, покачивать Сашу. Слёз больше не было, но в глазах горело и жгло, как и где-то в груди возле сердца. Он говорил, что Саша теперь в безопасности, что никто не будет его бить, и что если по-божески, вообще никого нельзя бить, на самом-то деле, если, конечно, он сам того не попросит…
— А если я попрошу? — хмыкнул Саша.
Андрей молчал. Он не знал, что ответить.
— Вероятно, я очень плохо себя вёл, — усмехнулся Саша и шмыгнул носом. — Раз мне палкой грозят, как собаке. Может, ты тоже хочешь меня наказать?
Кажется, эта мысль захватила его. Он выпрямился и смотрел на Андрея, безумно и как-то шутливо.
— Что ты такое выдумал, Саш?
— Вдруг это и вправду поможет… Ты единственный человек, которого я за это не придушил бы на месте. Если так надо. Перед тобой я уже провинился изрядно. Давай. Есть ремень. Или прутья. Можно у дворника взять, он готовит для мётел…
— Саша, нет! — воскликнул Андрей. — Да не хочу я тебя бить! И… это не поможет.
— Да, я же трудноисправим, отец тоже так всегда говорил.
— Нет! — простонал Андрей. — Я…
Слёзы снова подступали, мешали и слово сказать. Он не знал, что делать с таким Сашей — неожиданно обозленным, поломанным. Поэтому он просто обнял его и поцеловал в горячий висок.
— Я люблю тебя. Я люблю тебя, — зашептал он, взяв его лицо в ладони. — Как я люблю тебя…
Саша неверяще покачал головой и улыбнулся:
— Жаль, я тебя во всё это втянул. Если хочешь, уходи.
Андрей замер. Ему показалось, он ослышался.
— Что?
— Я действительно нездоров, у отца начиналось так же, с припадков отчаяния. Если не чахотка, то это. Да, не очень удачная жизнь.
— Саш, ты хочешь…
— Я мог бы выделить тебе капитал, мы найдем тебе службу. Не хочу, чтоб ты видел, как я помешаюсь… Ты и так достаточно из-за меня претерпел.
— Никуда я не уйду, — обиженно сказал Андрей. — Выдумал ещё.
Он фыркнул и вздернул подбородок. Всё-таки, Саша был тем еще фантазером.
— Я люблю тебя. И я тебя не оставлю. Никогда.
Саша шумно вздохнул и прикусил губы.
— И ничего ты не помешаешься, — Андрей заправил ему за ухо длинную прядь. — Пусть графья всякие помешиваются. Хотя они и так уж. А с тобой ничего не случится. Правда.
Саша подождал, словно боясь услышать, что всё это шутка — и внезапно успокоился. Странно было видеть, как быстро просветлело лицо, но он сглотнул и сказал хрипло:
— Что ж… Возможно, этот человек и вправду болен. Не знаю. Так или иначе, я подумал, что можно сделать… — он прокашлялся, и к страху Андрея, машинально коснулся груди — тем самым жестом, что и во время болезни. — Вот, — он взял с кровати лист, принесенный из кабинета.
— Письмо? — Андрей поднял бровь. — Ты написал его графу?
— Да… Я решил, что если снова не посчастливится встретить его, и он опять будет груб, а меня охватит этот паралич речи… Я смогу вручить ему вместо ответа письмо. В нем всё, что я думаю о таком поведении.
Андрей посмотрел на густо донизу исписанный лист и сказал:
— Какой же ты у меня, Саша, умный.
С кухни вкусно пахло печеной картошкой.
***
От плотной еды Саша немного приободрился, и чай пил уже пошучивая над собственной экстравагантной прической. С такой и людям-то показываться стыдно. Андрей уверил, что она тоже очень красивая, но Саша настаивал на парикмахерской. Однако с ней выходила проблема, ведь там тоже люди. Намазывая малиновый джем на кусок пастилы, он с хохотком говорил, что в студенчестве всегда удивлялся историям о пациентах, которые стеснялись обращаться за помощью к врачам — как правило, это были весьма изобретательные господа со той же проблемой, что у дочки дворника, но только не горошиной, и немного не в ухе. Многие предпочитали умереть в муках, нежели преодолеть стыд. Он этого не понимал, пока самому не пришлось прибегнуть приватно к помощи Альберта в зашивании распоротой при самоистязании спины. И теперь вот опять.
— То есть, я понимаю, что это глупо, но представь лицо того француза, который возьмется ликвидировать бедствие…
— Да и бог с ним, Саш, пусть себе думает, что хочет.
— Чувствую, потом по этой стороне Невского я не буду ходить лет пятнадцать, — Саша грустно нахмурился и отпил чая.
Андрей предложил на выбор три оправдания: исполнение пари, попадание волос в вал крутящегося механизма и месть ревнивой женщины, но ни одно не показалось Саше достаточно убедительным для парикмахера.
Когда он начал мыть посуду (на предложение Андрея помочь, сказав: «Механический труд успокаивает»), Андрей тронул его за плечо:
— Я кое-что придумал, — и наскоро накинув шинель, побежал вниз по лестнице.
Как он недавно выяснил, в черном страшном подвале дворник только хранил свои метлы и ведра, а сам жил на первом этаже флигеля, возле дровяного сарая. В чистой маленькой комнате пахло куркумой. Сын дворника, Забир, за столом подбивал обувь, а рядом на топчане маленькая Диляра играла с лошадкой из тряпок и шнура, которую ей сделал барин. Андрей вызнал у Забира, кто стрижет их семью. Тронув красиво подбритый висок, юноша рассказал, что в гавани есть один куафер, англичанин, который недорого берет, а работает почище любого напыщенного французишки с Невского. Андрей дал ему монетку, которую Забир, благодарно сверкнув глазами, тут же спрятал в кошку-копилку. Поднимаясь по лестнице, Андрей успел и глупо подивиться, и посмеяться, поняв, почему у татар не свинья. Барин выслушал его и неожиданно согласился. Они отправились в гавань.
***
На следующее утро Андрей проснулся в прихожей. Он лежал, устроив щеку на обувнице. Рядом, прислонившись к сундуку, сладко посапывал барин. На большом пальце левой руки у Андрея почему-то был серебряный перстень с миниатюрной коробочкой — видимо, для отравы, а в другой руке — балалайка. Саша был зелено-бледным, в карминовых следах поцелуев. На шее и вороте рубашки тоже виднелись отпечатки. Зато прическа была, конечно, отличная. Андрей кое-как сел и поцеловал его в коротко стриженую макушку.
Вчера они взяли извозчика (сразу же, вот что значит благоволение судьбы) и поехали в гавань, где по описанию Забира нашли, во второй линии от взморья, небольшую цирюльню. Странно было увидеть её в этих диких местах. Темноватая комнатка на втором этаже кроваво-кирпичного дома, над трактиром для моряков, одно кресло. Седой англичанин с мрачными глазами, несколько неопрятный для парикмахера-виртуоза, кивком пригласил барина сесть. Он не удивлялся и не задавал вопросов, только спросил на ломаном русском, какую стрижку предпочитает клиент. Барин перешел на английский. Парикмахер на глазах потеплел, и пока срезал — не ножницами, а ручной опасной бритвой — начавшие виться от сырости пряди, они с барином разговаривали. Познаний Андрея в английском пока хватало лишь настолько, чтобы понять — парикмахер спросил: «Вы не бывали в Лондоне, сэр?», а барин отвечал, что давно, более пяти лет назад, но хотел бы посетить этот прекрасный город еще раз.
Стрижка вышла на удивление красивой, барин сделался сразу как будто военный. Андрея тоже подстригли покороче — частью из солидарности, частью, чтобы помочь тем самым мастеру, который явно был беден. Всё время, пока он с каким-то даже свистом орудовал, они с барином продолжали беседовать.
Выйдя, Саша был смятен и растроган. Андрей спросил его, в чем дело, и тот кратко рассказал историю этого несчастного. Осужденный по ложному обвинению, он отбыл два десятка лет на каторге в далекой Австралии, и вернувшись, обнаружил свою семью мертвой, а дом — занятым другими людьми. В отчаянии он снова уехал, уже в добровольную ссылку в Россию, не надеясь начать новую жизнь, скорее — прожить в забытьи остаток отмеренной.
— Вот кто поистине страдает! — Глаза у Саши горели. — Насколько ж я гнилой, изнеженный барчонок… Он потерял всё, а я, всё имея, предаюсь меланхолии и истерии…
Андрей опять не знал, что сказать. От переживаний как всегда захотелось поесть, но из трактира доносился такой странный запах скоромного — кажется, паленой свинины, что тошнота невольно подкатывала к горлу.
В этот момент рядом с ними остановился нелепый экипаж, увитый бумажными гирляндами, как катафалк, но веселого свойства. Цыганистый кучер махнул рукой: «Ай, налетай!» — и должно быть, это был гипноз, особая магия, но они поехали с ним. Уже позднее Андрей узнал, что такие экипажи были своего рода передвижной рекламой, развозили из шалманов одних клиентов и тут же поставляли других. Тогда он посчитал его кем-то вроде вестника богов.
Дальнейшее он помнил смутно. Ресторан во дворах, полуподвал с услужливыми половыми и буйство цыган на низкой круглой эстраде. Их провели к центральному столику, на котором только-только успели заменить залитую вином скатерть с кистями на такую же, чистую. Барин заказал шампанского. Из закусок были лишь сладости, сандвичи с сыром и фрукты, и очень скоро Андрей сильно опьянел. Мир превратился для него в причудливый калейдоскоп картинок и пятен. Волновались как море цветастые юбки. Подсев к ним за стол, большое зеленое пятно гадало барину по руке:
— Ой, милый, беда тебя ждет… Враг на тебя зубы точит. Вижу впереди казенный дом и хворобу… и дальнюю дорогу. А-ай, беда лютая…
Саша сопротивлялся как мог, пытаясь перекричать визгливый оркестр:
— Я читал, вы используете пять стр… стан… дартных вариантов. Которые подходят к судьбе абсолютно любого человека!
— У тебя, мой яхонтовый, судьба-то особая. И пять, и все двадцать пять; будут деньги большие, но не у тебя, рядом где-то. Зато при тебе вижу любящее сердце. Линия любви твоя равняется линии жизни…
Саша весело рассмеялся, и притянув Андрея к себе, поцеловал своё любящее сердце.
Потом на сцене был бешеный танец-вихрь, сменившийся чем-то тоскливым и жалостливым, и так несколько раз. Подвал постепенно пустел, гости разъезжались или их выводили под руки пьяных. Саша пил за бокалом бокал, но оставался пока самым трезвым, разве что повеселел. Он даже подпаивал цыганок. Сначала они отказывались, честно признавшись, что не могут на работе, но в Саше, хмельном, веселом, вальяжном, тоже пробудилась какая-то магия, и очень скоро все девки были напоены до веселого визга, а он сидел среди пестрого цветника и сам гадал одной по руке, объясняя, что линии закладываются во время внутриутробного развития и попытка порезать их ножом ни к чему не приведет. Цыганки явно мотали на ус (благо у одной и вправду были очень милые усики). Андрей смотрел на это, тяжело откинувшись на спинку стула, и его любящее сердце радовалось.
Потом он ненадолго вернулся в реальность, когда барин играл на гитаре — драматично упав на одно колено, он с бешеной скоростью скользил рукой по грифу, извлекая отрывистые страстные звуки. Недаром в усадьбе было столько испанских гитар! Цыганки рыдали и кидали в него деньгами.
В следующий раз Андрей пришел в себя уже в быстро несущихся санях. Какая-то смуглая девушка спала у него на плече, несмотря на страшный гомон и крики других. Саша сидел на облучке рядом с кучером и командовал: «Право руля!». Огромная Луна плясала в небе, а вокруг была белая степь и Андрей понял, что они кружат по льду Невы. Вдалеке горели окна императорского дворца, а по другую сторону поблескивал шпиль мрачной крепости.
— Влево давай! Дорисовывай! — кричал барин.
— Так тебе, Николашка! — гоготнул кучер.
— Так он же помер, — с большой непосредственностью заметил барин. — Алексашка теперь.
— Тогда хер тебе, Алексашка! — заключил кучер и резко повернул направо.
Андрея замутило, и он перевесился через бортик саней.
Голова теперь раскалывалась, и карманы были пусты, но на душе оказалось удивительно легко и свободно.
Ближе к полудню заглянул Забир — вернул барину пятидесятирублевую ассигнацию, которой тот пытался заплатить ему за то, что в четвертом часу отпер для них парадную. Отдал письмо, пришедшее еще вчера вечером, и оглянувшись, поделился главной новостью — этой ночью неизвестные нанесли оскорбление самому Государю, начертав на льду Невы напротив резиденции срамной уд в сто сорок аршин. Ведется следствие, а лёд, говорят, вырезают кубами и тут же плавят.
Андрей сделал удивленное лицо и отвернулся, как будто отвлекшись на письмо. Это было приглашение от Альберта — если случится такая возможность, в эту субботу навестить его и Рени в их доме на 4-й линии. Рени оправилась от своего недомогания, а домовой опять разбушевался.
