Кузьма и барин

Александр Владимирович торопливо протирал лицо лосьоном, обмахиваясь другой рукой, чтобы унять жар в щеках и прогнать слишком яркий румянец. Андрей сидел на постели и покачивал розовой туфелькой. Его плавило, вело в вязком мареве. По правде, не хотелось барина никуда отпускать, а наоборот — прижать к себе, зацеловать и немедленно стянуть с него сюртук, который он застегнул на все пуговицы. Но Андрей стойко боролся с искушением. — Так, — Александр Владимирович провел щеткой по волосам, пригладил виски, на которых вились тонкие легкие пряди. — Кажется, всё. Вид пристойный? Андрей зачарованно кивнул. Барин такой стал чудесный, что даже слишком. Лучше бы его растрепать. А то и сажей намазать… — Я постараюсь узнать, в чем дело, как можно скорей, — он коротко поцеловал Андрея в висок. — Жди здесь. — И, видя лукавый вопрос у Андрея в глазах, добавил: — И не смей себя трогать. Или я тебя накажу. — Слушаюсь, барин, — Андрей склонил голову. — Я быстро! — Александр Владимирович в последний раз посмотрел на себя в настольное зеркальце и решительно направился в сторону гостиной. Когда за ним хлопнула дверь, Андрей со стоном повалился на кровать и закрыл руками лицо. Внутри давило и тянуло так сладко, что казалось, вот-вот… — но долгожданный миг никак не наступал, будто Андрей гнался по полю за последним закатным лучом, а тот всё от него ускользал. «Поистине пытка!» — подумал Андрей. На внутренней стороне век стали рисоваться картины, жестокие, манящие. То будто он усажен на некое приспособление, вроде огромной лошадки-качалки, всё так же с пробкой внутри и с руками, связанными за спиной. Лошадка плавно, но мощно раскачивается, и чтобы не упасть, приходится изо всех сил сжимать коленями её гладкие бока. Все мышцы от этого тоже сжимаются, а пробка то входит глубже, то почти что выскальзывает… Андрей застонал и прикусил ребро ладони. Это было невыносимо. Хотелось, чтобы барин поскорее вернулся, вынул из него эту чертову игрушку и вошел уже сам, до конца, так, чтобы кожей о кожу… Он попытался представить что-нибудь отрезвляющее — боль, например. Как на плечи и спину ложатся кусачие, обидные удары. Барин хлещет его розгой, приговаривая: «Изволь держаться ровней, негодный ты кособокий урод!» — а Андрей хнычет и молит о пощаде. Конечно, это не помогло, и стало лишь хуже. Перед глазами заплясали другие картины: барин стаскивает его с пыточной лошадки и за связанные сзади руки подвешивает… Нет, лучше пусть он будет стоять, но совсем на носочках, боясь опуститься, чтобы плечи не выскочили из суставов. И такого, согнувшегося, барин его будет пороть — по ляжкам, под коленями, где больнее всего… Андрей часто задышал, пережидая, пока жар отступит. Надо было представить что-то действительно пугающее — но не комиссию Священного Синода. Он вспомнил отчего-то один древний миф, про царицу Крита, которая полюбила быка и велела придворному умельцу изготовить полую фигуру коровы, чтобы самой забраться внутрь. А что если… «Не бойся, Андрюша, он ласковый», — голос Александра Владимировича доносится глухо, как будто издалека, и в узкую прорезь для глаз тычется мягкий мокрый нос племенного партенеза по кличке Доша — сокращенно от Посейдона… Но от этих мыслей Андрей только сильней возбудился. Он в муках изгибался на постели, закованный в розовое платье; его ломало и трясло, как в лихорадке — но в этом тоже он находил подобие радости. Картины стали и вовсе обрывочными — то будто он всё ещё крепостной, и барин проигрывает его в карты компании каких-то господ, и они, раздев догола, раскладывают его прямо на зеленом сукне. То будто он слуга не Александра Владимировича, а мрачного графа, и тот его содержит вроде комнатной собачки на коврике и принуждает есть рагу из серебряной миски с пола, без рук… — Са-ша… — прошелестел Андрей, сжимая атласные ленты. Больше не было никаких сил терпеть. Андрей накинул на голову прозрачную вуаль, кое-как надел туфельки — но понял, что не выдержит, и босиком, в одних чулках побежал к гостиной, чтобы хоть издали услышать милый сашин голос. Возле закрытой двери красного дерева, инкрустированной золотом, он увидел камердинера. Тоже босиком, тот склонился к замочной скважине и явно подслушивал. Андрей не выдержал и прыснул, прикрыв рот ладонью. Старик резко выпрямился и тут же принял невозмутимый вид, будто он просто проходил мимо и стал жертвой приступа радикулита. — Приготовь-ка чаю, — велел Андрей шепотом. — Для двоих! Камердинер чинно кивнул и все так же невозмутимо удалился, шлепая маленькими ступнями в белых носках. Андрей отвел в сторону пышные юбки и сам наклонился к резной узкой скважине. Оттуда ощутимо сквозило, и раздавались голоса — громкий, вдовицы, и Александра Владимировича — еле слышный и как будто утомленный. Видно было плохо — только спину барина, как-то наискосок севшего в кресле, и край смуглого плеча графини на диване напротив. — …А вы, Александр… гм, Владимирович, — говорила она с придыханием, — вы ведь сами поклонник всего греческого? — Простите? — (Андрей тут же представил, как барин при этом нахмурился). — Ходят слухи, будто вы здесь установили своего рода античные порядки. Александр Владимирович жестоко молчал. Она заволновалась: — Я в виду имела… справедливость, конечно, и ваши занятия наукой. Вы как некий Цицерон или иной благодетельный грек! Говорят, вы сократили оброк, и при этом смогли не потерять в доходах… — Это в Риме. — Что? — Цицерон был в Риме, — поправил Александр Владимирович. — Впрочем, мне до размаха его мысли пока что далеко. Вдова кокетливо и громко засмеялась, так, что у Андрея на мгновение заложило ухо. — Но, кажется, я всё же знаю, откуда эти слухи! — торжествующе хихикнула она. — Откуда же? — Ваша коллекция скульптур и знаменитая теплица с олеандрами. Покажете мне их? — Сейчас они не в лучшем состоянии. Зима… — А я через стекло заметила парочку цветущих. Их видно далеко из сада. Такие алые… алые! — Вы и там успели побывать? — в голосе барина Андрею послышался отзвук страха. — О, я успела больше, чем могла надеяться, — с каким-то упоением ответила вдова. — Мне нравится ваш выбор. Олеандры — это очень хорошо. Подходят к вашей внешности. Вы ведь, должно быть, сам тоже немного эллин? Как и я. — Я вас не понимаю. — Ваше лицо… в нем отпечаток древней южной крови. Вы случайно не родственник одесским грекам? Маврокордато, Маразли?.. — Моя матушка была из Бессарабии. Вдова довольно хмыкнула, как будто делая пометку, и вдруг снова выдохнула с хрипотцой: — Я это сразу поняла. У вас нерусский взгляд. То есть, я хочу сказать… такой рассеянный, печальный, как будто у еврея… Вы же не еврей? — спросила она шепотом. — Нет. Судя по быстрому движению руки, она перекрестилась. — Как будто смотрите все время вдаль и вглубь себя… — У меня астигматизм. Довольно неприятная болезнь. — Это передается? — забеспокоилась она. — Окружающим — нет. Детям — неизбежно, — отчеканил Александр Владимирович. Вдова мгновенно и трагически замолкла, и он спросил, слегка возвысив голос: — Быть может, перейдемте к цели вашего визита? Вы говорили, дело срочное. — Спасти вас, — вдруг совершенно серьезно ответила она. — Не уверен, что я нуждаюсь в каком-либо спасении. — О! — она шутливо погрозила пальцем. — Вы пока не понимаете. Но скоро всё поймёте… Андрей услышал легкие шаги и обернулся. Камердинер (уже в туфлях) принес серебряный поднос с двумя прозрачно-розовыми чашечками, сахарницей, сливочником, чайничком, вазочкой печенья — словом, прямо полную трапезу, которой, по мнению Андрея, вдова не заслужила. Старик стоял, держа его перед собой, и если и улыбался, то очень тонко и незаметно. Андрей шепнул: «Спасибо!», и накинув на голову вуаль, трижды громко постучал. — Тук, тук! Ту-ук! — проревел он сдавленным голосом. Голоса в комнате замолкли. Андрей распахнул дверь, взял у камердинера поднос и шагнул внутрь. Александр Владимирович резко вскочил ему навстречу, но тут же опустился в кресло. Вдова, напротив, застыла на диване, и только хватала воздух ртом. Графиня Ираклия Зиновьевна была миниатюрной, чуть раздобревшей женщиной лет тридцати, похожей скорее на уроженку Полтавы, нежели гречанку. Возле большого рта темнела родинка. Густые черные волосы были заплетены в косу, уложенную на затылке наподобие венца некоей греческой богини, а одежда представляла собой утепленную версию хитона — с газовыми рукавами и белым мехом кролика по вороту. Видно было, что графиня большая энтузиастка эллинской культуры. Андрей изящно ей кивнул, и водрузив поднос на столик, пропищал: — Решила чуть-чуть за вами поухаживать! Всем добрый дззень! Тут к Александру Владимировичу вернулся дар речи, и он представил Андрея: — Графиня, познакомьтесь, это моя двоюродная… кузина. — Ариадна, — подсказал Андрей. — Из одесских греков. — Очень приятно, — тихо ответила графиня, протягивая руку для взаимного пожатия. Андрей нацелился её поцеловать, но вовремя смог перестроить траекторию и лишь толкнулся в костяшки лбом, как милый котик. Графиня смотрела на него огромными глазами. — Головокружение, — хихикнул он. — Да, Ариадна лишь недавно стала оправляться от болезни, — пояснил Александр Владимирович. — Тиф, — вздохнул Андрей. — Вот и голову остригли… — Он чуть сдвинул вуаль, демонстрируя вихры. — Отрастет, конечно. Надеюсь, вшей поизвели. Алексан Вадимович, вы у себя не находили? — На этой неделе нет, — самым серьезным тоном ответил тот. — Ну слава богу, — Андрей истово перекрестился. — А то я двух заметила намедни на собаке. Вы не представите, что поганцы делали. И-хи-хи-хи-хи! — Я представляю, — бесцветно заметила графиня. — Ариадна — сирота, — довольно радостно объявил Александр Владимирович. — Я недавно стал её опекуном. — Ваши родители… о боже, — графиня поднесла ладонь ко рту. — Да, — Андрей состроил скорбное лицо. — Их задрал дикий… — Лось, — подсказал Александр Владимирович. — Во время загонной охоты. И отца, и мать. — Мм, — графиня скорбно поджала губы. — Не знала о вашем горе. — Мало кто знает, — Андрей вздохнул и взяв из вазочки печенье, до боли стиснул в кулаке. — Ужасная, мучительная смерть. Мы и не оглашали. — И вот теперь забочусь о сироте. По завещанию Ариадна живет у нас, пока не выйдет замуж. Но что-то она и не торопится, да, Аля? — Да, дядюшка, — разулыбался Андрей. — Так хорошо у вас здесь, право, зачем мне замуж? Тут всё привычное… — Конечно, это… прекрасно, — графиня с усилием сглотнула. — И восхищает ваша скромность, князь. Что вы ни разу никому не рассказали о своем… благодеянии. — Ой, дядя очень скромный! — проверещал Андрей. — Недавно баба — ну, крестьянка — притащила какого-то ребенка. Говорила, будто дядюшка — отец. Конечно, он отказался! — Да. Я пока не вижу себя достойным нести гордое звание отца, — Александр Владимирович потупился, и вправду очень скромно. — Поэтому всех сразу отдаю в работный дом. — Так три, четыре раза за… — Месяц. — Он всегда отказывается. Дя-я! — Андрей подпрыгнул и ударил босыми пятками в паркет. — Ну что ж, не буду вам мешать! Прощайте! Все прощайте!.. Он покружился на месте и со смехом выбежал за дверь. Там его ждал довольный, сдержанно сиявший камердинер.

***

Графиня вскоре уехала — должно быть, и чая не попила. Лежа на сашиной кровати, Андрей слышал за окнами звон сбруи и ржание лошадей, постепенно исчезавшие вдали. Как только все звуки стихли, он бросился по анфиладе, в гостиную, где на столе стояли нетронутые чашки и вазочка с печеньем. Александр Владимирович зашел через секунду, чуть запыхавшийся — спускался провожать графиню. Он шагнул к Андрею — а дальше всё померкло, и были только руки, сильные, большие, бросившие Андрея вниз лицом на стол, и хриплое дыхание на ухо: — Ты ждал меня, хороший? Прости. Прости, пожалуйста. Сейчас. Сейчас всё будет… Александр Владимирович торопливо закатывал розовые юбки, закидывал их на спину Андрею. Тот плыл в горячем мареве. Саша был рядом с ним. Саша был с ним. — Заждался, да? — он рывком стянул с Андрея панталоны. — Я тоже. Потерпи. — А! — Андрей коротко вскрикнул, когда пальцы сзади коснулись основания пробки. — Вот так, — Саша извлек её, откинул в сторону. — Какой же ты… Андрей тихонько заскулил. Капли мази, растаявшей внутри, стекали струйкой по бедру. Воздух комнаты вдруг показался до ужаса холодным, — и тут же это чувство сменилось жаркой теснотой. — Да, — выдохнул Саша сквозь зубы. — Хороший мой… Он плавным, но напористым движением толкнулся внутрь, и Андрей в восторге задохнулся. Он уронил лицо на скрещенные руки и постарался приподняться на носочках, чтобы как можно ближе, плотнее быть к любимому, подался назад и вверх. Его растягивало, распирало, заполняло изнутри, и это было так хорошо и верно… — Не больно тебе сейчас? — Нет… барин… Вовсе нет… — Вот так, — прошептал Саша, полностью входя, и замер. Андрей подрагивал на нем, чувствуя себя как будто освежеванным — и бесконечно, до неудержимых слез счастливым. Все чувства обострились, холодная столешница, к которой он был прижат, сквозь тонкую сорочку давила на соски, и вот это внезапно оказалось больно — и приятно. Обмякший было член вновь отвердел и терся о жесткую ткань смятого подъюбника. — Саша, Саш… — пролепетал Андрей. Хотелось в голос, со слезами молить его, чтоб не томил, чтобы скорее начал двигаться, но все слова куда-то подевались, и Андрей мог только сбивчиво стонать. — А… Господи… Боже, Саш… — Ты готов? — Да! — простонал Андрей. — Прошу, я… а… Саша придержал его за бедро и осторожно качнулся назад. Андрей заскулил — жалобно, жалко. — Тише-тише. Больно? — Нет, мне… Нет! Так, должно быть, чувствует себя какая-нибудь бусина, когда сквозь неё продергивают леску, глупо подумалось ему. Вот так и он был сейчас нанизан, насажен. Андрей быстро просунул руку себе под животом и на миг похолодел, когда вдруг показалось, что на передней стенке выступал упругий бугорок. Ведь показалось же?.. Словно воплотились все мысли о быке, о боге-звере, и Андрей был его возлюбленной жертвой. — Д-давай!.. — улыбнулся он сквозь слёзы — и охнул, когда Саша чуть крепче сжал его бедро и вышел почти что до конца. Саша двигался медленно, с оттягом, проезжаясь по чувствительному месту, и Андрея каждый раз накрывало горячей волной. Он извивался, пытаясь покачиваться в такт и опять найти тот угол, при котором было особенно приятно; запустив сверху руку под корсаж, сам сжимал и царапал грудь до алых полос. Вот бы снова были сережки!.. Андрей представил даже, какие — золотые, с капельками бирюзы. Чтобы подходило к глазам. А после было уже не до мечтаний. Все мысли исчезли, осталась лишь бешеная гонка, словно скачка на обезумевшей лошади. Саша быстро, почти что яростно вбивался в него. Кожа влажно шлепала о кожу. У Андрея аж дыхание перехватывало. Бедный столик шатался, чашки уползли опасно близко к самому краю. Вдруг Андрей заметил на спинке дивана сбоку от себя странный серебряный блеск. Он с усилием повернул голову. Это был лоскут тонкой ткани, вроде шелка с узорным шитьем. Шаль вдовы! Конечно, к её безумному костюму полагалась ведь какая-то шаль… Тут серебряная ткань шевельнулась и сама собой поползла вниз, исчезла под диваном. Но не успел Андрей удивиться этому чуду (неужели завелся и у них домовой?), как из-за дивана появился бобер. Держа в зубах краешек шали, он деловито направился куда-то по анфиладе в сторону от лестницы, волоча трофей за собой словно знамя побежденного недруга. Кажется, Андрей и Саша поняли всё одновременно. Но остановиться они уже не могли. Андрей сейчас лучше умер бы, нежели остановился. Хрипло зарычав, Саша вздернул его, заставляя выпрямиться, при этом не прекращал коротко быстро толкаться внутрь. Андрей словно кукла подрагивал в его сильных объятиях, едва касаясь пола ногами. Саша с жадностью целовал его шею, запрокинутое лицо, мокрое от радостных слез. Он запустил одну руку под шелковый ворох и стал быстро, грубовато ласкать Андрея, но тот попросил: — Не надо… я хочу так… Саша послушался и выпростал руку из-под юбок. Андрей тут же мотнулся, поймал её губами и глубоко втянул пальцы в рот. — Молодец, хорошо… берешь. Андрей, благодарно задыхаясь, поцеловал руку своего любимого. Он был счастлив. Он смог. Он всё для Саши выдержал, и тот хвалил его, и был так добр к нему, и… Саша снова нагнул его лицом в стол, заставив опереться на локти. Внизу, в сенях, слышались голоса. Андрей знал, что дверь они не заперли. И от этого его пронизывал какой-то особенный, безумный восторг. Восторг летящего в бездну. — Кажется, я сейчас… — слабо проговорил Саша и попытался было отстраниться, но Андрей отчаянно притянул его к себе, до боли вывернув руку, и они продолжали — быстро, совершенно уже по-звериному. Дверь со скрипом приоткрылась, и раздался голос притворно веселой вдовы: — Прошу простить за беспокойство, князь, но я кажется забыла свою… — Она вошла в гостиную и остановилась как вкопанная. — Шаль. Она озирала всю сцену, безмолвная и неподвижная, словно превращенная в камень Ниоба. Андрей, в растерзанном платье, и Александр Владимирович, растрепанный и красный, приветливо ей улыбнулись, не прекращая своих занятий. Им оставалась какая-то секунда, чтобы… — Ах. — Вдова, прикрыв глаза рукой в перстнях, пластично упала набок и замерла. В следующий миг Андрей и Саша, со всхлипом и со сдавленным гортанным стоном, тоже повалились без сил. Андрея колотило крупной дрожью, уходившее напряжение обжигало болью в истерзанной груди и судорожно поджавшихся пальцах, сменяясь странным покоем и негой. Он чувствовал всё, будто разом познал всю Вселенную — зернистое прикосновение воздуха к плечам, далекий бой часов, разлетавшийся на звонкие серебряные ноты, как капли воды о камень в ручье, запах свежего сашиного пота, родной и горький, и где-то далеко — отступавшее волнами удовольствие. Словно биение сердца, романтично подумал он. Правда, в месте, для этого не совсем предназначенном. И сам же улыбнулся. Саша вышел из него, и по ноге снова потекли щекотные капли. Андрей попытался дотронуться — и невольно сжался от собственных пальцев, непривычно холодных. Но тут же расслабился, и протолкнув внутрь по вторую фалангу, всё с тем же гибельным восторгом размазал вязкое семя. Оно было в нём, и Андрея охватила вдруг гордость, будто он был особо отмеченным. «Так вот, значит, что девки чувствуют». Он даже немного пожалел, что не девка, но тут же утешился. Всё-таки, хорошо, что можно и барину дать себя девкой почувствовать. Александр Владимирович быстро обтерся платком, и швырнув его под диван, протянул Андрею другой, чистый. Торопливо застегнувшись, он опустился на колени перед вдовой. Андрей пожадничал платок для подобного тратить, и зажав его подмышкой, подковылял и сел рядом. — Она жива, да? — он покосился на барина. Александр Владимирович приложил пальцы к шее графини. Наклонился, ухом к губам. — Жива, Андрюша. Просто в обмороке, — Александр Владимирович оттянул ей веко и критично заглянул в неподвижно стекленеющий глаз. — Причем непритворном. Взяв Андрея за плечи, он быстрым поцелуем клюнул его в скулу и прошептал на ухо: — Переоденься у себя. Не выходи, пока графиня не уедет. И собирай вещи. Андрей непонимающе моргнул, и барин пояснил: — Архиерей сбежал с церковной кассой. — Ч-что? — Меня, конечно, обвиняют в подстрекательстве и вызовут свидетелем, чтобы выставить как соучастника. Мы едем в Петербург. Андрей стряхнул оторопь и закивал, поднимаясь. — Саш… Мне принести, может, уксуса, воды?.. — Не стоит. И уже выходя, за спиной Андрей услышал звук хлесткой пощечины.

***

Хотя речь об отъезде велась уже очень давно, Андрей совершенно не мог представить, что именно сейчас нужно брать. Его охватил какой-то паралич воли, всё валилось из рук. Он начал было складывать в котомку коробочки с сангиной и углем для рисования — подарок барина, но тут же бросил эту глупую затею. Рубашки… наверно, надо чистые рубашки. И панталоны. И чулки… Хотелось сбегать напоследок на кладбище, поклониться родным могилкам, постоять на берегу любимой реки, где с Мишкой в детстве чуть не утопли, но времени уже не оставалось. Андрей переоделся — пока что для быстроты в свою заляпанную краской блузу, схватил из шкафа жестяную коробку французских трюфелей, которую купил, когда катались с барином в город есть пирожные, и по черной лестнице сбежал на первый этаж. На кухне Марьюшки не было. Какая-то рыжая девка из незнакомых мыла в тазу огурцы, поваренок играл с котом, водя перед ним растрепанной щепкой. Андрей, кивнув слугам, побежал в людскую. Там его встретили тревожными взглядами с полдюжины девок за прялками. Оказалось, Марьюшка чему-то сегодня огорчилась и ушла к себе, ничего не сказав, лишь доготовила обед. Её комнатка была заперта. Андрей постучал, потом громче. Внутри скрипнула кровать, раздалось, кажется, шарканье ноги об пол — и снова всё затихло. — Машенька, Маша, — прошептал Андрей в щель у косяка. — Мы уезжаем сегодня. Повидаться с тобой хочу. Она не отвечала. У Андрея сердце сжалось от тоски и тревоги. Он взмолился: — Пожалуйста… прости, коли что плохое тебе сотворил. Не знаю, когда и вернемся. Он поставил коробочку на пол, немного сбоку, чтобы не на проходе, и поцеловал крашеную в белый дверь. — Ну прощай, Марьюш. Не поминай лихом.

***

Когда он вернулся к себе, через пол-анфилады еще доносилось гарканье графини: — Но я… своими глазами! Она говорила со мной! Андрей тихо подошел ближе и остановился в соседней зале. — Я не понимаю, о чем вы, — мягко отвечал Александр Владимирович. — Это… это она принесла! Ваша кузина! Вот чай… — Уверяю, что у меня нет кузин и я живу здесь в этом смысле совершенно один. Чай принес камердинер. — О-оо! Значит, у меня начинаются видения! Мой покойный отец тоже ими страдал. Я видела… Впрочем, не могу вам сказать. — Возможно, всё не так страшно, — успокаивал он. — Это может быть следствием небольшого сотрясения мозга. Вам стоит лечь скорее в постель. — Да. Да, вероятно. — В гостиной зашуршало платье. — Я поеду домой. — Вы уверены, что носилки не нужны?.. — Нет, благодарю. Я в порядке. Я… — Позвольте предложить вам руку? — в голосе Александра Владимировича звучало явное облегчение от скорого освобождения. Андрею даже сделалось жалко бедную вдовушку. Он вспомнил, с каким испуганным видом она убегала от него тогда летом, словно он окатил её не брызгами мочи, а по меньшей мере, дождем горящей серы. — Да, очень кстати, — прошелестела она. — О, вы такой сильный… Я не могу поверить, неужели я совсем схожу с ума… Андрей вздохнул — а потом шагнул в гостиную. Госпожа Катакази старательно висла на плече Александра Владимировича. Она обернулась на звук. — Здравствуйте, — сказал Андрей. И улыбнулся.

***

Когда экипаж с графиней, сыплющей страшными проклятиями, наконец выехал со двора, Александр Владимирович повел плечами, расстегнул верхнюю пуговицу рубашки и не глядя протянул руку, в которую камердинер тут же вложил зажженную папироску. Они стояли на крыльце. Воздух был морозным и свежим, но снег уже пах по-весеннему. Александр Владимирович с наслаждением затянулся и проговорил: — Что ж, говорят, долгие проводы к слезам… Ты уже всё собрал? — Да, — кивнул Андрей, хотя абсолютно ничего не собрал. — Хорошо. — Александр Владимирович приказал камердинеру: — Вели подготовить сани. И пусть принесут из кабинета саквояж. — Уже готовы, барин. Сейчас велю перенести. Александр Владимирович усмехнулся. — А правда ли, что тут была комиссия, опрашивали, как вам живется, и не еретик ли я? Старик замялся и чуть потупился. — Правда, ваше сиятельство. Но все хорошее только отвечали. Что водку пьете, детишек лечите… ну а если кто-то верит, будто вы звезды воровали или что там еще… это пусть на его совести пред богом и останется. — А расскажи-ка поподробней, когда я звезды воровал? — Александр Владимирович запахнул плотнее шубу, накинутую на плечи. Камердинер рассказал, что некоторые старики передают между собой, дескать, барин выходит ночью на балкон и в трубу на звезды смотрит. Увидит самую красивую — и цап её через трубу, как воду сквозь соломинку засасывают. Потом он эти звезды у себя хранит на бархате, называется — минеральная коллекция. Он этому в Петербурге научился. Андрей не знал, смеяться или плакать. Александр Владимирович заметно побледнел, тут же густо покраснел, и наконец, сказал: — Возможно, мне стоит освежить свои знания. Скажи кучеру, что поедем до Бологого, на станцию. — И резко развернувшись, скрылся в доме. — Что чёрта в банку посадил, поэтому нас холера не тронула, тоже говорили, — тихо закончил камердинер. — Но это же тоже хорошее?..

***

Хотя отъезд не был объявлен, их вышла провожать вся усадьба. Бабы норовили сунуть им в сани мешочки с провизией, голосили, как по покойникам. Андрею протянули зачем-то бобра, словно младенца под благословение, и Андрей потрепал его по жесткой шерсти на макушке. Александр Владимирович повторял управляющему, в какой последовательности давать синодалам конверты с деньгами: сначала тот, где побольше, после, когда им этого не хватит, добавить второй, но если у них совсем стыда нет, то додавать мёдом и домашним вином. Огромный бородатый старообрядец грустно кивал и поглаживал кушак. Андрей надеялся, что среди окруживших их лиц увидит и Марьюшку, но её не было. Наконец, все распоряжения были отданы, и Александр Владимирович кивнул кучеру: — Трогай. — Ну, пошла! — тот дернул поводья, и сани со скрипом двинулись с места, под бабий вой и лай дворовых собак. Андрей зажмурился, чтобы не видеть, как будут удаляться — возможно, навсегда, — родимые места. Когда он снова открыл глаза, вокруг было только белое поле, да темнел вдалеке сизой полосой барский лес. Александр Владимирович задумчиво смотрел куда-то в спину возницы и молчал. Андрей вытер глаза, чуть сдвинул шапку, чтоб было удобней, и устроился у него на плече. Александр Владимирович прислонился к нему щекой, и Андрей почувствовал на коже горячие слезы. — Саша, — спросил он тихо. — Да, милый? — А как бы она тебя спасала? Ну, вдова. Александр Владимирович ответил не сразу. — Обычно я не разглашаю подробности таких намерений, но, поскольку дело касалось бы тебя... — Ну чем, Саш? — Конечно, браком, — устало улыбнулся он и притянул Андрея к себе. Дорога предстояла неблизкая.