Кузьма и барин

Рано утром в среду Саша отправился в лечебницу. Андрею, несмотря на просьбы поехать вдвоем, он велел остаться дома и придумал ему занятие — взять пятьдесят существительных для обозначения предметов и явлений, как-то: еда, дорога, дом, солнце, сон и так далее, и выписать их на четырех основных языках, которые потребуются в путешествии. Как раз недавно они купили пухлую книжку — разговорник для отбывающих в Европу, разделенный на четыре равные части, французскую, итальянскую, немецкую и английскую. Барин сказал, что подобное дробление крайне неудачно с точки зрения обучения, и показал Андрею как расчертить листок под таблицу. — Запомнить это проще, чем кажется. Ты сам почувствуешь, что несмотря на значительные, на первый взгляд, различия во всех европейских языках существуют общие корни некоей, так скажем, праречи… — Это потому что вавилонская башня! Да? — догадался Андрей. Барин блеснул посветлевшими глазами и мягко поправил: — Не совсем. Согласно теории Конрада Мальт-Брюна, индогерманские языки… Словом, Андрей получил полноценную университетскую лекцию о миграции древних племен. И хотя барин на Вавилонскую башню и фыркал, Андрей решил для себя: если уж умный британский сир Джонс считал, что расселяться все стали с Ирана, почему бы Башне именно в Иране не быть? С чего-то же они тронулись?.. Саша уже начал опаздывать, и напоследок торопливо поцеловал Андрея в висок, улыбнувшись: — Чтобы к вечеру выписал все двести. Или я тебя выпорю! — Слушаюсь, барин, — прошептал Андрей. Легче было думать о неизбежной порке, чем о том, что скажут врачи. Закрыв за Сашей, Андрей погрузился в работу: разложил на кухонном столе бумаги, перья, линейку, словарь и принялся, закусив язык, старательно выводить непослушные латинские буквы. Но не прошло и пяти минут, как в дверь позвонили. Должно быть, Саша что-то забыл! Андрей метнулся в прихожую, отпер, не спросив… На пороге стоял желчный, с грязновато-желтым лицом юноша в черной шинели и протягивал Андрею длинный узкий конверт. Андрей непонимающе нахмурился: — Здравствуйте? — Для вручения вам лично в руки, — неприятно скривил рот посыльный. — А. Спасибо. — Андрей взял конверт. — Мне велели доставить и ваш ответ. Андрей не сразу понял, что это значит, оглушенный какой-то внезапной тоской, но посыльный продолжал маячить в дверях, и Андрей прямо при нем сломал пурпурную печать. Это было приглашение на вечер от графа. Сашу и Андрея звали сегодня к восьми в особняк на Миллионной, «на дружеский ужин». Форма одежды, уточнялось, умеренно парадная, черного цвета с акцентами красного и золотого. «Да пошел он», — подумал Андрей, сминая письмо в кулаке. — Что мне передать? — посыльный ехидно наклонил приплюснутую, словно крысиную, голову. — Передай ему, пусть нахуй идет, — угрюмо отчеканил Андрей. — То есть, вы не согласны принять приглашение? — издевался посыльный. — Я не согласен. «Суки, — подумал Андрей. — Не согласен, блядь!». — Благодарю за ответ. Передам его дословно, — ядовито улыбнувшись, посыльный поклонился и легко побежал вниз по ступеням, перебирая тонкими ногами шустро, как крыса, застигнутая за порчей добра. Перечитав еще раз несколько строк, написанных косоватым размашистым почерком, Андрей затолкал письмо в кухонную печь и сел за словарь. Он так погрузился в работу, что даже забыл о еде, и когда после полудня в дверь вновь позвонили, Андрей внезапно понял, что в животе у него болит и как будто колет иголками. Он скорей побежал открывать. На сей раз это был Саша, очень бледный и с объемистым бумажным свертком в руках. Андрей пытался прочитать по лицу: совсем ли всё плохо? — но Саша был странно спокойным, погруженным в себя. Отложив покупки на сундук, он обнял Андрея прямо в прихожей, не снимая шинели, и они замерли так, должно быть, на целую минуту. Потом в гостиной у камина Саша всё рассказал, не скрывая серьезности дела и ничего не тая. Осматривали его три профессора. Один, немец, и по видимости, тесть Альберта толковал про тяжелые флюиды, которыми Саша якобы был заражен. Он рекомендовал есть белую и желтую пищу, проводить время на солнце и дышать соляными испарениями, чтобы уменьшить объем черной желчи и флегмы, отравляющих организм. Второй, русский, самоустранился так ловко, уступая честь поставить диагноз коллегам, что никто и не понял, когда и куда он пропал. Третий же, Боткин, однозначно видел чахотку. Андрей закрыл глаза и молча уткнулся головой Саше в колени. Прогнозы были тревожные. По результатам аускультации, процесс развивался в нижней доли левого легкого и уже значительно разрушил его. Петербургский гиблый климат, естественно, увеличивал риск скоротечной чахотки. Боткин, искренне удивленный феноменом случившейся однажды ремиссии, предупредил, что более такого везения не будет, и повторное кровотечение может стать роковым. О конкретных сроках речи не шло, всё зависит от общего состояния и силы иммунитета. Андрей, с упавшим сердцем, спросил: а разве нет какого-нибудь средства? Говорят, что Боткин великий врач, неужели и он тут бессилен?.. Саша терпеливо стал объяснять, что средства единого нет, есть лишь способы укрепить организм и замедлить процесс в тканях легких. Высокогорный воздух определенно должен помочь. Обильное питание, — тут он похлопал себя по впалому животу, — но с этим проблем не возникнет. Остальные способы сомнительны и принесут скорее ненужные мучения, нежели пользу. — А какие способы? — тихо сказал Андрей. Он уже читал про ртуть и сулему и видел действие опия. Наверно, другие будут еще опасней? Оказалось, ассистент Боткина предлагал Саше, полутайком, поучаствовать в экспериментальном лечении чахотки по методу английского доктора Карсона. Оно заключалось в создании искусственного пневмоторакса: прободении грудной клетки с последующим нагнетанием воздуха. Из-за повышенного давления в легких стенки туберкулезных каверн должны слипнуться и как бы запечататься, что уменьшает риск истечь кровью при кашле. Саша отказался. — «Вы послужите науке». А я не хочу. Может, хотя бы раз наука послужит мне? — устало, обозленно проговорил он. Андрей обнял его и зашептал, что конечно не надо такого, он не позволит, чтобы Саше пробивали грудь и чего-то туда нагнетали… — На самом деле, в этом есть определенный смысл, — задумчиво продолжал Саша. — Но меня предупредили, что может потребоваться несколько операций. Возможно, серия, каждые пять-десять дней, чтобы поддерживать давление в легких. Либо сразу заменить появившиеся пустоты инертным материалом, например, стеклянными шариками. Тут Андрей и вовсе завыл. Он не хотел, чтобы Сашу начиняли стеклянными шариками, и вообще его трогали. Господи, за что всё это, за что… — Едем! — он крепко взял Сашу за плечи. — Уедем отсюда сегодня же! Тот грустно улыбнулся, что именно сегодня — не получится. Нужно подать прошение о выезде и получить заграничные паспорта. По счастью, теперь это дело недолгое, в отличие от прошлого царствования, когда требовалось за месяц помещать объявление о своем отбытии в губернской газете. Боткин поспособствовал и уже выписал ему рекомендации на лечение в Швейцарии. — Завтра мы с Яковом пойдем в полицейский департамент. Всё будет хорошо, Андрюш. — Я надеюсь… — А пока давай-ка, покажи мне, что ты тут написал без меня? Андрей принес ему тетрадку. Саша похвалил практический подход к созданию вокабуляра: более половины слов были названиями разной еды. Они пообедали — Саша, засучив рукава, сам потушил с белым соусом курятину, которую добыл у ставшего уже им знакомым еврея-торговца. Андрей толок картошку и резал салат. Они как-то негласно решили, что с этого дня будут очень обильно питаться. И Саша обязательно выздоровеет. О приглашении от графа Андрей ему не рассказывал. Вечером они снова учили слова. Саша, полулежа в кресле, зачитывал их, а Андрей, свернувшись у него на коленях, внимательно слушал. Глубокий Сашин голос зачаровывал, и казалось, что все эти «ля мэзон — ла каза — зе хаус — дас хаус» сразу откладываются в голове, прям слоями. Или, вернее, кирпичиками. Про десять обещанных ежедневно ударов Саша таки не забыл и выдал их все, когда проверял усвоение материала. Он сидел на кровати, Андрей в одной сорочке лежал поперек его коленей и старательно читал. А если сбивался или произносил не то и не так — получал звонкий удар рукой по заголенным ягодицам. Это настолько воодушевляло, что уже на двадцать пятом слове Андрей начал изнывать, прогнувшись и потираясь пахом Саше о бедро. Тот строго пригрозил: закончишь раньше, чем всё дочитаешь — вставлю тебе имбирь, благо, купил для грога, и будешь с ним повторять мне сначала. Андрей, сладко дрожа от ужаса и замирая, очень старался дотерпеть — и смог, излившись лишь когда всё дочитал. Саша его за это похвалил, и набрав немного семени, скормил со своих пальцев. Андрей их облизал, взяв глубоко в рот, а после взял уже не пальцы, и заснули оба утомленными и успокоенными. На следующий день Саша уехал так же рано, и снова один. Андрей, которому было велено выписать еще десять существительных и сорок глаголов, решил сначала обзавестись провиантом и направился в магазин на углу со Средним проспектом, где были прекрасные пирожные и гусиный паштет. Внизу у парадной ждала большая черная карета с вензелем графа на боку. Андрей застыл, не зная, бежать домой, позорно, глупо, или пройти скорее мимо. Набеленный до синевы лакей с улыбкой мертвеца открыл перед ним дверь и молча ждал. Андрей, мотнув с усилием головой, отполз по стенке и бросился скорее прочь. Когда он обернулся на углу, карета всё ещё стояла, зловещая фигура лакея казалась издалека каким-то чучелом, не человеком точно. Но в магазине страх его вдруг отпустил. Приветливость знакомой продавщицы, теплый свет масляных ламп, блеск баночек с приправами и свежей, с Ладоги, рыбы под стеклом на горке колотого льда… Когда Андрей возвращался, карета больше не пугала. Лакей вновь отворил, но темнота внутри нимало не затягивала. Кажется, именно оттуда пахнуло вдруг пролитым пивом. Андрей даже тихонько усмехнулся — какой он жалкий, этот граф… Женщина может показать докучливому ухажеру палец с кольцом, а Андрей теперь мог показывать всем графам ухо! Проходя мимо бывшей квартиры спиритов, он присел и протолкнул в щель под покосившейся дверью сливочную тянучку без фантика. Ответом ему был благодарный мажорный аккорд балалайки. За последние дни домовой значительно прогрессировал, и освоив «Комаринскую», сразу перешел к «Оде к радости». Саша вернулся поздно, когда уже стало темнеть, а Андрей места себе не находил, бродя по квартире. Сегодня он был без покупок. Тяжело сев в кресло у камина, Саша смотрел в огонь, и Андрей никогда раньше не видел у него такого злого, чужого лица. Он осторожно подошел и опустился на кушетку возле ног любимого. — Саша? — Ненавижу бюрократию и бюрократов, — усмехнулся тот, покачав головой. Он тихим и ровным голосом рассказал о неожиданных сложностях, которые они с Яковом встретили в полицейском департаменте. Там время будто застыло в начале николаевской эпохи, и все препятствия для выезда, выдуманные царем-жандармом, были в силе. — Я сам себе не верю, но он, этот служащий-клоп, этот паразит всерьез мне утверждал, что паспорта получим мы нескоро, если получим вообще. Нас будут проверять. Высочайше. И очень глубоко. Он бы еще потребовал, чтобы мы напечатали объявление в губернском, знаешь ли, листке и ждали, не появятся ли толпы кредиторов и матери моих несуществующих детей. Кроме того, я должен собрать характеристики на себя, тебя, едва ль не нашу мебель… — А Яков? Он тебе помог?! — Увы, — Саша грустно улыбнулся. — Несмотря на все его таланты, единственное, что он смог сделать, это пожаловаться на полицию… в полицию. Завтра мы снова едем в департамент. И я надеюсь, более успешно. Андрея как-то разом накрыло осознанием. Месяц. Целый месяц в Петербурге. Или сколько, больше? Для Саши это смерть… — Как будто, право, он нас лично ненавидел. Ни разу не встречал такого злого скудоумия. Андрей?.. Андрей рыдал. Он понял. Теперь он понял всё. Давясь слезами и громко шмыгая потекшим носом, он рассказал всё Саше — и про письмо, и про ожидавший у парадной экипаж. — Прости, что я… не сделал это для тебя… Я знаю, это граф тебе мешает. У него же люди везде, везде… Саша хорошенько его потормошил, взъерошил волосы, приговаривая: — Да ничего — не надо — делать. Андрей! Граф всё-таки не царь, не бог… И вряд ли он способен влиять на выдачу выездных виз! Послушай. Завтра мы всё узнаем. И… не плачь. А то я тоже буду плакать. В этот вечер Андрей повторял глаголы без порки. Правда, Саша всё равно придумал ему испытание, и медленно, тягуче ласкал лежащего на боку Андрея рукой. Когда он начинал постанывать и заговариваться, барин прекращал плавные движения по члену, пока Андрей, прочистив горло не продолжал — тогда и движения продолжались. Спустя пятнадцать минут Андрей уже был в исступлении. Он чувствовал воздух на обнаженной коже, плетение ткани, из которой была простыня, и легкую пульсацию сосуда на руке у Саши между большим и указательным пальцем. А когда, бессильно уронив тетрадь, Андрей изогнулся, барин вдруг сделал странное. Он сполз ниже, и принял губами всё семя, даже слизал немного с живота — а потом передал Андрею в поцелуе. И Андрей проглотил. Тем же вечером он так же накормил Сашу. Недаром они решили обильно питаться. В пятницу барин уехал чуть позже, наказав Андрею выписать из разговорника пятьдесят фраз с использованием выученных глаголов и существительных. Поскольку всего, на четырех языках, получалось их двести, Саша явно не надеялся на быстрый исход. Андрею было муторно, тяжко. Иностранные слова плясали перед глазами и путались, сопрягаясь в нелепых кадавров. Побродив по квартире, он забрался на топчан в комнате для прислуги. Долго лежал, глядя в потолок, и сам не заметил, как снова уснул. Во сне он шел опять через сад, прекрасный яблоневый сад в самом пышном цвету, только вместо нежных лепестков ветви были покрыты густым серым пеплом. Андрей тронул одну — она легко отломилась и тут же осыпалась золой, оставив тонкую палочку. Пепел был под ногами, как когда-то — сугробы опавших цветов, он висел в воздухе полупрозрачной завесой, першил в горле, заставлял слезиться глаза. По центральной дорожке Андрей вышел к старой зеленой беседке. Оттуда слышался глухой мальчишеский голос: — Они покинули Иранское нагорье и распространились вначале по Малой Азии, а затем заняли огромную территорию от Ганга до самого Рейна! Смотри. Сквозь пепельные ветки плюща Андрей различил двух мальчиков лет десяти: худого, с темными кудрями, который увлеченно показывал какой-то рисунок в книжке другому, со светлыми волосами и большими щеками. Тот внимательно слушал. «Ничего себе я был байбак», — подумал Андрей, подходя ближе. — Вот, а это максимальный ареал расселения, пятисотый год до нашей эры, — худой мальчик водил пальцем по пестро раскрашенной карте. — На северо-западе он включает Ирландию… Андрей неловко переступил, и под ногой хрустнул пепельный корень. Мальчик тут же обернулся, вскочил, и столько было в его лице страха, что Андрей немедленно кинулся к нему, просто чтобы успокоить. Бегом вдоль зеленой стены, он влетел в беседку и остановился в дверях… Саша — но теперешний, желтоватый, худой, двадцатипятилетний, сидел один над испещренной пометками книгой. Он поднял на Андрея нездорово блестящие глаза и улыбнулся. — Привет! — Здравствуй, Саш, — осторожно ответил Андрей. — Ты опять пришел… Ты всегда ко мне приходишь. Он выглядел истощенным и полубезумным. Казалось, серый пепельный цвет проник в его кожу, тронул волосы грязной сединой. — Ага. А теперь давай отсюда пойдём, — сказал Андрей, беря его за руку. Саша испуганно глянул на место перед собой, но Андрея там не было. Он позволил помочь себе встать — а после повис на Андрее. Он был совсем легким, словно ребенок. — Так… А сейчас я держу. Хорошо… Саша, как будто стряхнув наваждение, выпрямился и нетвердо пошел за Андреем. Они пробирались сквозь густые серые ветви. Те крошились, рассыпаясь пылью в глаза, царапались словно терновник. Наконец, впереди показались черные кованые ворота. Андрей оглянулся на Сашу. Тот был совсем плох, еле шёл и со свистом втягивал воздух сквозь сжатые зубы. — Потерпи, хороший! Недолго осталось! — Это точно… — невесело ухмыльнулся Саша и зашелся в приступе кашля. Он согнулся пополам, а после упал на колени. Неудержимо, как кровь, между пальцев хлынул поток густого серого пепла, и Андрей с криком проснулся. В дверь стучали. То, что показалось сначала биением крови в висках, было равномерными ударами в прихожей, сотрясавшими стены и пол. Андрей вскочил, побежал было туда, но быстро опомнился. Люди графа! Они пришли за ним. Наверняка они и у черного хода, поджидают на лестнице или внизу… Он помнил обещание, данное Саше — больше не пытаться изображать хладнокровного убийцу. Да и какой он убийца… Андрей отложил костяной нож для резки бумаг, который схватил со стола в кабинете. Вдруг его внимание привлекло нечто другое. Печать. Личная Сашина печать, которую он ставил на сургучные кляксы, выжигая тавро на боках своих многочисленных писем. Она лежала возле чернильницы. Андрей зажег свечу и начал её нагревать. Идея казалась прекрасной. Интересно, каково будет графу брать силой того, кто принадлежит по праву другому? Кто дважды — трижды, четырежды! — помечен?.. — Заснул он там, что ли, — раздался грубый голос, и входная дверь дрогнула от очередного толчка. — Пожалуйста, поаккуратней! — встрял голосок квартирного хозяина. И он здесь! Предатель… Андрей хотел уже поставить раскаленную печать, но засомневался, куда — не на лоб же? На руку выходило как-то слишком апокалиптично, на бедро — граф не сразу увидит… За этими мыслями он услышал вдруг голос Саши: — Господа, я открою. У меня есть… — конец фразы потонул в приступе надрывного кашля. Андрей застыл с печатью в руке. Он ничего не понимал. Входная дверь отворилась. Андрей еле-еле успел потушить свечу и отложить печать на латунное пресс-папье, когда вошли Саша, лоснящийся потный Берг и двое грозных полицейских в синих мундирах. Оба были с нелепыми седыми усами-щетками, свисавшими как у моржей. Судя по ухоженности и почти равной длине, это был предмет их давнего соревнования. — Вот здесь господин Леонтьев и квартируют, как видите, всё очень прилично. Самый лучший жилец у меня, — лебезил Берг. — Никаких студенческих сборищ, хи-хи-хи, взрывчатку не делают… — Кто? — один из усачей кивнул на Андрея. — В услужении у барина, по готовке, уборке, да швейным делам… — снова завибрировал Берг. — Довольно, — прервал его полицейский, носком ботинка поддев край ковра. Не найдя под ним ничего подозрительного, он сердито передернул усами и фыркнул. Двое полицейских — или, скорее, жандармов — бегло осмотрели все комнаты. На кухне одному не понравились словарь и тетрадки, но Андрей убедил, что учит языки исключительно по указанию барина, чтобы лучше служить ему за границей. Другой отсыпал себе цукатов из фарфоровой банки в грязный платок. В комнате для прислуги сомнения вызвал жесткий топчан с одним только пледом. — На чем же вы человека спать заставляете? — хохотнул жандарм с усами покороче. — Чай не родственник Салтыковым московским? — Нет, не родственник, — сухо проговорил Саша. — Да мне так и нравится, для спины полезно, на самом деле, — весело проговорил Андрей. Его пресекли очередным брезгливым «довольно». Осмотрели книжный шкаф, заглянули в корзину для бумаг и тоже ничего не нашли, кроме черновика письма к Мари с перечислением греческих авторов, которых стоит прочесть. Сдернув покрывало с кровати, едва ли не обнюхали белье, которое Андрей, по счастью, сегодня утром сменил. В голове билось: главное, чтобы не сунули нос в шкаф с одеждой, где их вещи столь демократично висели на одной штанге, — но Саша ловко его заслонил, и туда не полезли. Наконец, решено было, что жилище не содержит свидетельств неблагонадежности, и этот пункт может считаться закрытым. — Очень рад, — улыбнулся Саша бесцветно. Жандармы ушли, Берг пытался выспросить, не встречал ли жилец проявлений со стороны домового, но Саша сослался на усиление болей, и немец тоже ушел, приговаривая: «Ужо я ему! Маленький мерзавец точно поплатится!». Когда Андрей вернулся в комнату, Саша сидел в кресле, серый от усталости. В руке он держал темную бутыль и побалтывал на дне остатки лауданума. Услышав шаги, Саша поднял взгляд, и ноги у Андрея подкосились. Всё было точно как во сне — больные, безумные глаза, и этот пепельный оттенок кожи… Он подошел и опустился на пол рядом с креслом. — Мой первый законный обыск. Не так уж дурно, как ты думаешь? Андрей молчал, не зная, что сказать. — Оказывается, на нас недавно сделан был донос. Позавчера. Он, скажем так, почти что свежий, — Саша горько усмехнулся. — Какой донос? — неслышно прошептал Андрей. В голове тут же противно загудело голосом попа Димитрия: еретики и содомиты… — Нас обвиняют в передаче крупной суммы денег на неизвестные нужды лицу, находящемуся под наблюдением как участник революционной ячейки. — Но кому мы… Мишка! — Андрей ударил по колену. — И вправду всё-таки ввязался! Он с негодованием вспомнил: Мишка рассказывал о накрывшей тайных сладострастников охранке. Пришедшей вслед за ним. Ну совершенно, конечно, по ошибке и злобному жандармскому предубеждению. И вот теперь… — И мы теперь под следствием. И мы не можем выехать. — Нет, Саша, нет… — До окончания расследования. — А… когда оно окончится? — Как я понял, когда вина подозреваемого и его участие в антигосударственном движении станут неоспоримы настолько, что можно будет его арестовать. Андрей сидел, с силой сжав ладонями гудящие виски. Сквозь этот гул он еле слышал голос Саши: — Мне предложили ускорить по возможности процесс и рассказать о его взглядах. Может, планах покушения на царя. Что-нибудь, что внесет ясность. Я отказался. Андрей не мог даже поблагодарить Сашу, хотя сердце разрывалось от признательности и любви. Мишку арестуют… Мишку должны арестовать, чтоб Саша жил. Напоминало страшный сон. — Это всё граф, — сказал Андрей. — Конечно, он донёс. Только он мог знать, откуда позавчера прислали деньги. Ну, то есть догадаться. И про Сашулю он бы тоже понял. Всё, я его… — Андрей хотел сказать «убью», но вспомнил клятву и закончил: — Просто презираю. Саша пожал плечами и поднес к лицу бутылку. Отвинтив крышку, понюхал, поморщился и вновь закрыл. — Может, поедем в Крым? Альберт ведь говорил… Саша терпеливо объяснил, что не может поехать никуда, так как у него забрали паспорт и наверняка теперь следят за домом. — А если мы бежим? — Андрея осенило. — Через Финляндию? Кабанчиком! А, как? — Идея ему очень нравилась. Саша хмыкнул: — Боюсь, в нынешнем состоянии «кабанчиком» я и до нужника не добегу. — А… а Яков? — вспомнил вдруг Андрей. — Неужели он ничего не может сделать? — А Яков сидит на гауптвахте на Сенной за драку с представителем закона. Если честно, не знал, что он так хорошо владеет боксом, — покачал Саша головой. — Выкупить его не получилось. Завтра Якова выпустят, и мы будем пить здесь чай со сливками и калачами, которые он очень любит. — Пшеничные или ржаные? — уточнил Андрей. — Все, — улыбнулся Саша. Немного поколебавшись, он отставил на пол бутылку лауданума. В горле что-то щелкнуло, он кашлянул, но один раз, негромко, и смотрел на Андрея с нежностью и теплотой. Андрей взял его за руку. Должно быть, из-за слёз всё искажалось, но стены комнаты, серые в весенних сумерках, вдруг расступились. Цветочные узоры на обоях покачнулись, превращаясь в соцветия из пепла. — Пойдем, — сказал Андрей, помогая Саше подняться, и повел за собой из рассыпавшегося сада на их маленькую кухню. Остатки лауданума они вылили в раковину. Саша прополоскал бутылку и отложил в корзинку со стеклом, содержимое которой дворник раз в неделю забирал и уносил для своих таинственных нужд. — Хорошее лекарство опий. Только помирают от него, — подытожил Саша, и Андрей кивнул. Теперь, без лауданума, они не станут умирать вообще вот больше никогда. Они обнялись, наплевав на незадернутое окно, и Андрей торопливо зашептал: — Ты будешь ходить в больницу. Ты будешь лечиться. Ты обязательно выздоровеешь. Я тебя люблю. — Я тебя тоже, — Саша поцеловал его в макушку и сделал «фр-рр», заставив Андрея засмеяться. Договорились, что с понедельника Саша станет каждый день под началом немца есть желтое, пить белое, загорать в зале с золотой фольгой на стенах и нюхать какую-то там соль, раз уж в Петербурге без этого никак; а Андрей продолжит изучать четыре разом языка, которые им точно пригодятся. И всё правда ещё будет хорошо: и Мишку оправдают, и паспорта им отдадут… когда-нибудь, но отдадут. Назавтра они пили с Яковом чай с калачами, потом катались с ним к парикмахеру господину Т. на взморье — смотреть печь для сжигания тела (попутно Якова подстригли, от медных кудрей оставив только челку, что ему, впрочем, шло). Вечером Андрей сидел на кухне, для надежности зафиксированный на табурете пробкой, и вслух читал придуманные фразы, а Саша (в одном клетчатом переднике по причине жарко растопленной печи), нарезавший огурцы для салата, его поправлял. Закончилось всё тем, что Андрей был усажен на край стола, а правила грамматики в него вбиты серией убедительных движений. Восторг познания был столь бурным, что попало и в салат в качестве заправки, и на стену за его спиной. Окно они не закрывали шторой уже принципиально. Воскресенье решили провести в постели, медленно целуясь и шепча друг другу на ухо страшные секреты. Саша рассказал Андрею, что в пансионе однажды попали с другом случайно в комнату к строгой кастелянше и видели, как она раздевается, и чуть-чуть про индоариев, а тот ему — как в костер в детстве срал, а еще про Полуденицу и как она мчится по ржи. Получилось так страшно, что пришлось пить какао. Андрей построил домик из печенья и заселил туда белых зефирных толстяков, которые хвалились своим крепким замком, а розовые толстяки таранили его снаружи эклером. Саша смеялся до слез. В какой-то момент он посмотрел на Андрея немного растерянно, а потом потянул на себя и обхватил руками и ногами. Обнимался Саша совсем как медведь. Вволю поласкавшись и зацеловав грустные глаза, смешной точеный носик, горячий рот и колючую шею, Андрей лукаво улыбнулся и подтянул ему под бедра подушку. И конверт с темно-красной печатью, просунутый кем-то под вечер в щель входной двери, они бросили в камин, не читая.