Книга Вожделений

Цикада всё больше и больше к Надзирателю привыкал. По отношению к охотнику испытывали и уваженье, и страх; дурное создание отлично поняло наконец, что с Надзирателем следует хорошенько считаться. Но всё же что-то сродни восхищению теплилось в груди крылатого крохи, заставляя сердце биться сильнее и крылышки трепетать. В Надзирателе было… …что-то. В нём было величие, в нём было могущество, в нём был какой-то свой, тёмный, животный даже, магнетизм, что так сильно влёк к себе. Он завораживал Луку, как человека может заворожить охотящийся барс: со всем осознанием в крошечной черепушке звенела опасность стоящего перед ним существа, но грация и изящество не уходили из мыслей. Цикада держался ровно там, где ему разрешали, и подходить ближе старался маленькими шажками, дабы охотника не разозлить. И тот с каждым днём подпускал к себе всё ближе. А путешествовали вместе они уже много, очень много дней. И близость эта могла сегодня, наконец, достигнуть апогея. Цикада не знает, когда он влюбился. Может, и вовсе с первого взгляда, да то не понял и сам. Их разница в видах была слишком уж очевидна; ни поцелуя, ни объятий не могло их ожидать. И всё же Луке как-то довелось глупо и наивно пошутить о близости, а с Надзирателем, как известно, шутить вовсе нельзя. И тогда, в тот день злополучный и безумно счастливый, охотник на монстров сказал, что, может, то и возможно. Лишь хочет Надзиратель им стоянку найти, и они, может, попробуют, как Лука хочет, ещё ближе быть, чем уже есть. Потом Надзиратель в своей обычной манере начал задавать сотни вопросов о культуре и обычаях фей, и Луке было неловко, но то уж что было, то прошло. И вот сегодня, сегодня наконец был этот заветный день. Сегодня они встали на стоянку.

***

— Раздевайся, — звучит тон приказной. Надзиратель кажется хмурым, и Цикада чуть медлит, пока то не повторяют ему. Он вздрагивает, но делает, как просят, избавляясь от одежд и внимательным взглядом наблюдая за охотником, разбиравшем склянки. Пытался понять — в настроении ли Альва или ему лучше ожидать чего-то совершенно иного. Наказания за своё непомерное любопытство и желание быть ближе к тому, для кого он — всего лишь мошка. Для Надзирателя то, в общем-то, должно было быть низко — ублажать какую-то мелкую муху, какую-то ничтожную тварь. Кого-то столь крохотного, что можно прихлопнуть, как комара. По крайней мере, сам Лука счёл бы так. Но Надзиратель от идеи же отказываться не собирался, напротив, лишь устраивался удобней напротив стола. Наклонял голову влево и вправо, заставляя позвонки в шее звонко хрустать. — Не рыпайся только, — утробно он прорычал, и если честно, то лишь завело глупого фейри, — …мало ли, зацепишься за клык ногой и бывай. И, если честно, сколько бы Надзиратель не скалился и не рычал, отрицал и нос воротил, его это хрупкое тело восхищает. Столь схоже с человеческим, но всё же отлично; тонко, изящно, и прекрасный ажур крыльев приковывал глаз. И Альва Лоренц желал докоснуться. Хотел сделать приятно — то было весьма редким желанием в его мозгу. И то стоило ему сделать позволить. Но Лука, сколь бы он не дурачился, на деле — не дурак вовсе, и он лишь губы поджимает и кивает, будет аккуратным. Постарается сделать всё, чтобы не мешать. Альва ему не ровня. Вряд ли будет когда-то, даже если найдётся чудо-эликсир, что его обернёт в человека. Но то пустые рассуждения; сейчас уж тем более Надзиратель может навредить совершенно случайно — и при том непоправимо совсем. Оба то осознавали сполна. Лука откинулся назад, на шкатулку, которую Альва спешно обернул тканью. Всё ещё достаточно твёрдо, но лучше, чем ничего. Его крылья вновь невольно затрепетали, выдавая его предвкушение даже лучше лица. И он, сглотнув, раздвинул перед хищником ноги — показывая самые нежные и уязвимые в его теле места. Подставляя их под лицо того, кто мог бы его сожрать целиком. Но Надзиратель обязался был заботлив, и таким он и будет, раз обещал. Он чуть елозит на месте, стараясь найти удобство в положении головы. Чтобы не затекла шея, чтобы не было больно — ни Луке, ни ему самому. Цикада замирает в ожидании, понимая, что секунда-другая — и его коснутся. И ему будет хорошо; и ему — сам Надзиратель! — сделает приятно. Не абы кто! Охотник на магических тварей, чьё имя внушает до дрожи в телесах всем страх и чьему мастерству Лука и завидует, и желает ухватить хоть крупицу. Алхимик, учёный и маг. И его лицо сейчас ровно перед крошечным тельцем Луки. Луке страшно. Страшно безумно. Он так хрупок и уязвим — но это всё лишь добавляет к смеси эмоций ещё пару перчин. Альва облизывает сухие губы. Для кого-то столь маленького, как Лука, движения таких громадин выглядят совсем уж иначе. И каждое малейшее из них, способное навредить или быть сигналом опасности, улавливают лучше и сразу к сведению принимают. И у Луки пробегает по спинке целый рядок мурашек таких же крошечных, как и он сам. — Закрой глаза. — З-зачем? — Доверься. И его каждый из его же народа назвал бы глупцом. Ибо и правда он глаза прикрывает. Но острые зубы его не разгрызают. Нет, следом из его крошечной тушки пробивается необычайно громкий, занявший все его лёгкие, стон. Надзиратель проводит по нему толстым, мягким языком — слюна прилипает к коже и её холодит, но важно совсем не это, а то, как тёплое ощущение накрывает буквально чуть ли не с головой — облизывают щедро. Но всё же не желают лишний раз портить Луке его причёску. Нравилось само действо Надзирателю? Нет; он бы больше предпочёл катать эту муху на языке, прижимая клыками и пугая до пронзительного писка. Но он усмехается — то, как розовеют щёки юнца и подрагивают крылья стеклянные оказывается тоже зрелищем приятным. И это, безусловно, стоит того. Кончик языка проводит по тонкому животу, заставляя фейри вздрогнуть вновь и крылья его с большим размахом затрепетать, потом скользит ниже, но дразняще не касается мест интимных, а лишь оборачивается вокруг тонкого бедра. Лука закрывает горящее лицо ладонями, но всё равно взор его обращён только на Альву; на блеск его хищных глаз, что могли бы пронзить одним взглядом. Опускать взгляд ниже ему, неожиданно иль нет, весьма стыдно… Но он соскальзывает туда, а пальцы сильнее вцепляются в кожу, когда язык проводит медленно между ног, касаясь всего разом; Лука был слишком крошечным для него, но эти ощущения лишь заставляют тело дрожать. Член магического создания отвердел и встал, и преэкулят смешался с чужой густой слюной, что стекала с кожи на древесину стола и оставалась там противными каплями. Это ведь потом убирать… Лука не мог найти причин Надзирателю совершать это действо. Упуская из виду самой простой и логичный, но всё равно «невозможный» по его меркам ответ. Острые зубы блестят в пасти из-за приоткрытых губ и ужасного шрама, что содрал Надзирателю чуть ли не половину лица. Цикаду окатывает тёплым дыханием. А язык катается от ануса к члену, оставляет липкий след на бёдрах и животе, касается груди и вжимается в неё лишь чтобы пойти по обратному пути, оставляя Цикаду сдавленно пищать, хрипеть и стонать. Он купается в мокром тепле и то так абсолютно пошло, что на щёках ещё ярче расцветает красный цвет. И хотя Надзирателю приходится молчать, в его кошачьих глазах читается вопрос — нравится ли, продолжать? И ответы на них: «Да». Время растворяется. Цикада лишь подрагивает и совсем не замечает, когда нега во всём теле становится невыносимой. Когда он изливается, стреляет струёй — и с отогнутого языком члена семя падает на живот. Измождённый и выдохшийся, неспособный сейчас даже пошевелиться. Ещё более уязвимый, чем когда они начали. Клыкам так бы и щёлкнуть, перекусывая магическое уродство пополам и избавляя мир от ещё одной твари. Но Надзиратель лишь отдаляется. Оглядывает свою «работу» издалека, окидывая будто бы оценивающим взглядом и цокающий языком. — Н-да. Интересная запись будет в моём бестиарии. Хотя не думаю, что такие детали войдут в конечный вариант… — Альва..! — Сил хватает лишь возмутиться и приподняться на локтях, но тело, всё мокрое по множеству причин, соскальзывает обратно, заставляя пискнуть. — Шучу. Пойду приготовлю ужин. — И он усмехается, прикрывая сухой ладонью рот, что всего пару секунд назад был так близко к фейри. В его памяти навсегда выжжется образ длинных клыков и гибкого языка, что касался его тела во всех приличных и неприличных местах. — Не волнуйся, ягодка. Ты не входишь в меню. Это было бы слишком подло. И Цикаде остаётся лишь «остывать».