Книга Вожделений

Вампиры — герои многих дамских книг. Но в этот раз очарована совсем не дама. И то не был холодный расчёт кровопийцы. То была случайность, возможность простого человека коснуться чего-то древнего, пролистнуть страницы могучего фолианта и погрузиться в запах дорожной пыли и звон мечей. Мисфит был живой реликвией. Он не был один такой, он рассказывал. И Базиль был в восторге с этой возможности сбежать от серой реальности в настоящие сказки. Послушать о битвах, о врагах и героях, о тёмных смутных временах, что уж и забыты. О магии, о нечисти и о таинствах, что давно спрятались от людей. Базиль любил Мисфита. Любил всей своей тёплой душой, позволяя вампиру сворачиваться на груди и тихо сопеть, слушая биение его сердца. Столь простая жизнь шеф-повара наполнилась специями, наконец превратившись в замечательное, благоухающее блюдо, что таяло на языке и заставляло хотеть ещё и ещё. Их любовь была вспыхнувшим пожаром, что захватил всю грудную клетку и пылал внутри сердца, разжигаясь между сухих ломких рёбер. Их любовь была чем-то совершенно запретным для них обоих, но то перестало волновать после первых сплетённых пальцев. Искра зажглась столь ярко, позволяя встречаться по ночам и узнавать друг о друге всё больше, чтобы в один день обняться на прощание так крепко, будто бы они больше никогда не увиделись бы. Чтобы в один день поцеловаться. Сначала — коротко и неловко, смущаясь как юнцы, нашедшие первую любовь. Потом — как страстные любовники, что не могут уже уместить свои чувства ни в слова, ни даже в касания и пытаются взять и дать что-то большее. Опалить друг друга своим огнём, показать, что теперь каждый день будет совершенно иным. Чтобы в один день спрятаться в шелковых складках одеяний ночи, чтобы зарыться друг в друга всё сильней и прочитать души по шрамам, что служат шрифтом Брайля для человеческих тел. Чтобы в один день решиться сделать ещё один шаг, стать ближе, спрятаться друг в друге и умолять продолжать. В этих отношениях кровь льётся на полы каменных зданий, чья святыня покинула их давно, и вспыхивает священным пламенем, что очищает все грехи. Истинная романтика — дрожащий огонь свечек, ночь и свет хрустальной луны, падающий из окна. И большое зеркало, стоящее теперь ровно напротив кровати, где происходит всё действо. Хосе было… любопытно. А Кевин… не стал мешать его интересу. Если тому так хотелось; пусть то так и будет. Мисфит в отличие от стереотипа столь распространённого про вампиров идеальным любовником не был. В нём не было животной страсти и того голода по живому теплу. В нём не было тайных умений, скрывающихся за холодным ликом. Наоборот, где-то с давности лет в Мисфите остался лишь страх прикасаться к живому существу и знание, что такие, как он — не заслуживают ничего, кроме плевков в лицо и огня, сжирающего бренное тело в своих языках. Мисфит искренне боялся навредить, не справиться, не удержаться, укусить, поцарапать, слишком сильно схватить или сжать. Он смотрел на улыбку Базиля и был почему-то уверен, что испортит её только одним своим грязным прикосновением. Всё будто в миг рухнуло, как красивый витраж, треснувший и осыпавшийся на пол разноцветными осколками от удара. Он ведь касался Хосе так много раз… но именно сейчас вампиру кажется, что происходит что-то слишком сокровенное. Что-то слишком тонкое и хрупкое для его грубых лап. И ведь Хосе не был хрупким..! Это не было… о самом теле; пусть о нём в некоторой степени тоже, Мисфит боялся не этого. Он сглатывает. — Хосе… ты уверен..? — глаза ночного создания поблёскивают, пока Базиль располагается удобнее на кровати и совсем не замечает этой растерянности, проходящей на лице кровопийцы. Впрочем, было ли правильно его так звать, если Базиль ни разу не помнил, чтобы кровь тот пил? Иногда казалось, что он как иная летучая мышка питается сладким соком фруктов. Только лишь казалось, увы. — Да, — кивает Базиль, и потом тёплые человеческие руки вытягиваются вперёд, чтобы предложить вложить в лодочку свои, и вампир не отказывается, успокаиваясь от этого первого, неловкого касания, — …а что-то не так? Вампир вдыхает глубоко, вбирая ночной воздух. Бесполезное действо, но оно успокаивает и помогает признаться в том, что он — совсем-совсем не похож на образ из книжек. Особенно тех, что описывали романтику. — Просто… волнуюсь немного, — признаётся тот, прикрывая глаза. Он начинает портить витраж теперь совершенно другим, и своя неуверенность где-то в глубине чёрной души раздражает. Ведь они касались друг друга столь много раз. Что изменится в сексе? Лишь близость, с которой они относятся друг к другу. Лишь количество открытой кожи, к которой можно прикоснуться и к которой можно прильнуть своими мертвенно-холодными бледными губами, оставляя поцелуй как след ночной бабочки, трепещущей ажурными крыльями. — Позвольте… — шепчет он, аккуратно освобождая свои ладони из ладоней Базиля. И холодные пальцы касаются тёплого запястья и берут столь бережно эту крупную руку. Подносят к себе и целуют по всем правилам старинного этикета, что в нынешнем обществе были совсем не в ходу. — О-оу, — вздыхает Хосе, и улыбка его ярка, как лучи солнца. И она ласкает Мисфита, не вызывая при этом никакой тоски по старой-старой человечьей жизни, грея и убеждая, что всё происходящее — абсолютно правильно. Что, возможно, Мисфит за столетия скитаний заслужил хоть немножко, хоть самую капельку любви. То, что было так давно, прошло и должно остаться на прошлых страницах. И теперь он не может привести сюда след своего кровавого клана. Теперь на новых страницах его жизни не было ничьих чужих почерков, что могли заляпать бумагу кровью. — Вот так. Вот так теперь лучше, — улыбается Мисфит и садится на кровать к Хосе. Она была мягкой несмотря на то, что покрывали её весьма странные ткани. Ох, Мисфит очень сильно… «устарел» для мира, в котором теперь жили люди. Его пугали громкие звуки. Сбивал яркий городской свет. Была непонятна новая пища. Но любовь всегда оставалась одинаковой, пусть и могла меняться тенденция её показывать с течением лет. Мисфита бы явно назвали бы «старомодным» в том, как и что он делал, но разве не было в этом толики прекрасного для Хосе? Ему нравился Мисфит; ему нравился Мисфит всем: и внешностью своей, и характером, и теми чудесными старинными манерами, что не были выбиты из него даже жизнью охотника на чудовищ при церкви. Мисфит умудрялся смущать — Базиль не думал, что он ещё хоть когда-нибудь испытает это чувство. Уж очень хладнокровным он казался сам себе, когда с ним флиртовали дамы. Оказалось, что для снятия этой маски должен флиртовать «всего лишь» вампир… — Прошу позволить мне, несчастному кровопийце, познать Ваше тело, господин, — улыбается тот, обнажая невольно острые клыки. Он был так красив без маски, что хотелось любоваться этим белёсым, словно мраморным, лицом всю ночь. И после неё — весь день, и так до бесконечности, пока этот образ в разуме не высечется до самой последней морщинки, до самого последнего волоса в бороде, до самого последнего излома и прожилки в алых глазах. — Но-но, не зови себя так, — качает головой Базиль, столь глупо улыбаясь. Он так просто влюбился! Много гадал, много сомневался, много думал и всё же решил, что иногда и взрослый мужчина может позволить себе иметь такую слабость, как румянец на щеках. Не привык он к таким ухаживаниям… и Мисфит этим пользовался столь бесцеременно, наглец. — Но что ж могу я поделать, если по сравнению с Вашим изумительной красотой меркнут даже прекрасные дивы, что уж сказать о каком-то простаке, подобном мне? — Кевин..! Прекрати..! — Хосе смеётся и столь игриво его отталкивает, чтоб понятно было, что он невсерьёз; и Кевин смеётся в ответ, точно с той же наглостью наклоняясь обратно и хватаясь за талию Хосе, прижимаясь к его губам с поцелуем. Хосе мог только лишь возмущённо (и очень наигранно) замычать, а после смириться, что в этот раз вампир будет одаривать его лаской и длинными, вычурными словами. И в поцелуе том пылала страсть, стекая вниз, к сердцу, и оставаясь густым осадком внутри. — Вот так. Так позволите ли Вы мне, прекрасный господин, прикоснуться к себе ещё страстней, чем я докоснулся сейчас? Ему только розы в клыках не хватало. Ох, её отсутствие было таким упущением..! Мисфит пообещал себе, что принесёт её в следующий раз. Настоящую, живую, из садов Графа; ничего, старый хрыч не обеднеет от пропажи одной. — Да… конечно, да. — Хосе улыбается. Смущение всё ещё было ново и казалось даже глупым — ну подумать-то только, просто несколько слов! — но гнать его от себя не хотели вовсе. Наоборот, хотелось слышать каждый шепчущий комментарий вампира о своих нежных телесах. Он оказался весьма поэтичен. Возможно, в какой-нибудь иной жизни он мог бы стать поэтом, рисующим словами пейзажи, портреты и натюрморты. Уж складно у него так получилось вить верёвки из слов. Сладко и тягуче. — В твои глаза я бы мог смотреть, пока даже сама вечность меня не иссушит. — Улыбнулся тот, и в глазах промелькнула та самая потаённая совсем глубоко хитринка. Кевин просто позволяет себе отдаться полностью в свои мысли, но на самом деле это его смущает почти точно так же, как и Хосе. Долго он бы так не смог. Но небольшое представление для своего любимого — не такая сложная задача, чтобы не попытаться хотя бы справиться с ней? Нос холодный прильнул к шее, и шёпот вампира стал горячим, ложась на кожу той самой давно позабытой угрозой, от которой в крови вскипал адреналин и хотелось лишь ещё больше играться на грани. Пусть Хосе и знал: Кевин кровь людскую не пьёт. Не проронит из человека ни капли. — Твоё тепло меня так привлекает, — он ведёт клыками по коже, но он никогда бы не стал даже лёгкие царапины на той оставлять, — и мне хочется ощутить его так близко, как только можно. Ладони с аккуратными коготками, что даже не особо-то мешали ему носить перчатки, опускаются на крепкие бёдра. Щекой вампир льнёт к шее и плечам Базиля, как ласковая сытая кошка, желающая всего внимания своего щедрого хозяина, что тот только может дать. И взгляд самого Хосе соскользнул набок, где он изгибался столь странно перед пустотой. Заниматься перед зеркалом сексом с вампиром — то было одновременно самой глупой и гениальной идеей его. Потому что ему искреннейше хотелось увидеть, как тело склоняется в руках зеркалу невидных. И он видел, и этого хотелось ещё. — Сделаю всё, что угодно, лишь бы ты дольше так улыбался. А Хосе оказывается весьма дерзок. — Ну так возьми меня. Кевин даже выпрямляется, внезапно смотря в глаза. Хосе не казался тем мужчиной, что готов прогибаться под другими. Именно… в таком смысле. Но взгляд был серьёзным, и слова повторяют ещё раз, пусть и достаточно мягко, с нежной в них просьбой. И Кевин никогда и ни в чём бы не смог Хосе отказать. Базиль был подобен зефиру, что спрятан за шоколадом — надламывать кусочек, чтобы насладиться мягкой начинкой. И его надламывали лестные, сладкие слова, которые вампир выдернул из своей молодости. Некогда он уже старался быть романтичней всех романтиков на земле… Он чуть стискивает клыки и гонит мысли эти тупые прочь. Не хватало ещё всё испортить. Но вместо слов изящных всё равно выходит лишь неловкий кивок. Как легко он был способен всё порушить… если в кого и хотелось вцепиться клыками, так это в самого же себя. Лишь мысль о том, что ныне никакой иной вампир до его человека не доберётся, утешала его. Кевину не хотелось заставлять его слишком долго ждать. А казавшийся меньше вампир был более чем способен приподнять крепкого Базиля да прижать его к изголовью кровати, у которого валялось так много мягких подушек. Помочь ему расположиться удобнее и ещё раз вопрошая, правда ли хочет того именного этого, но теперь лишь взглядом, уткнуться тому носом в шею, а членом — в анус. Вот в делах любовных вампир и на самом-то деле был совершенно не мастак. Не знал, как вести, как не сделать ненароком больно, но самое простое правило — медлительность во всём происходящем, — понимал. Правда, Базиль, стонущий ещё и закрывающий глаза, немного… совсем не помогал. Теперь уже взгляд Мисфита позволяет себе соскользнуть с действительно прекрасного по его мнению тела на поверхность зеркала, где всё то же самое происходит, но отражения одного участника нет. И оттого даже забавно видеть, как Хосе изгибается так, как явно не смог бы изогнуться сам, без держащих его рук. И ещё видеть, как растрепались его светлые волосы и блестит настоящий, живой голубенький глаз. Как чуть мнётся кожа под когтями, которых в зеркале-то нет, и как тот разводит пошире ноги… — Не больно..? — трясёт головой Мисфит, возвращая взор на лицо, что и правда улыбалось. Даже слаще и шире, чем до того. Волнуется. Вампир всегда волнуется, что ненароком успел навредить. — Нет. — Тихо произносит Хосе, и его пальцы сплетаются с рукой, прижимаясь к ней покрепче и согревая своим теплом. — Даже наоборот. Взволнованность вампира не пропадает с лица, но он кивает и продолжает, стараясь всю свою возможную мягкость и нежность вместить. Каждое движение бережно, и даже темп взят медленный, и каждой толчок внутрь — аккуратен. А Хосе от этого тихонечко пыхтит, что-то совершенно неразборчивое шепчет на выдохах, что похожи на стон. Хосе нравится здесь всё — от того, как цепляются всё же немножечко грубо коготки, до того, как в улыбке Мисфита иногда совершенно случайно мелькает оскал. От того, как с удивительным сплетением резкости и изящества движется вампир, до того, как в зеркале танцует в танце телесном лишь одно тело. От того, как красиво поблёскивают белые волосы в серебре ночного светила и до того, как столь просто, низменно и пошло ему нравится ощущение тугой полноты в заду. И потому он просит Кевина продолжать. А в отражении зеркала, что поблёскивает иногда от света луны, стоит чуть по-иному на него посмотреть, Хосе совершенно один. Но в реальности то, к его удовольствию, совершенно не так.