Лично в руки

(В Снежной давно не было такого пробирающего до костей февраля. Морозы, обычно приходившиеся особенной колкостью на декабрь и январь, в этом году ударили позднее, сметая перед собой все привычные региону порядки и планы, да и столицу вместе с ними. Работники, следившие за общим порядком улиц, после новогодних гуляний уже успели облегчённо выдохнуть, мол, как легко в этом году прошли «тридцатники» – так называемые особенно холодные дни с температурой ниже тридцати градусов, – как вдруг на их неподготовленные головы буквально свалились новые кучи снега. А вместе с этим неожиданным сюрпризом в двери постучали недостаток соли для тротуаров, спрятанные куда-то лопаты и разбежавшиеся на другие формы заработка сотрудники. Слишком часто в декабрьские и январские холода в помощники уборщикам направляли неопытных фатуйских новобранцев... Однако в феврале все они уже успели разъехаться по миссиям Царицы или своих предвестников, начавших год с мыслями о продуктивной работе и поспешивших направить доверенных лиц с полными отрядами по командировкам – пытаться брать под контроль Тейват, руководствуясь знаменитыми в Снежной принципами «а вдруг!» и «попытка не пытка, а спрос не беда!». Вот и осталась столица без рабочих рук, спроса и принципов – только с попытками разгрести творившуюся на улицах снежную катастрофу. Впрочем, были и те, чья жизнь с присутствием нежданных морозов стала немного лучше. И именно таким счастливчиком – может, и единственным во всём городе – стал Панталоне, с довольной улыбкой вышагивавший по пустой улице. Погода, в которую люди на улицу не выгоняли даже снеговика – что и говорить о собаке, – расстелила перед Регратором необычно свободную Снежную, лишённую осуждающих или восторженных, любопытных глаз. Закутанный с ног до головы в несколько слоёв особенно тёплой одежды, Панталоне в обед вместо приёма пищи прогуливался среди снежных барханов, бессовестно наврав охране и сотрудникам про поход в ближайшее кафе, и очевидно выбрал питание духовное, а не физическое. И пусть в желудке было неприятно пусто ещё со вчерашнего вечера, картина перед глазами действительно предавала каких-то особенных, светлых и питающих сил. По заметённым и от этого непривычно широким дорогам неслась низкая метель, застилая сугробы новыми и новыми неравномерными волнами снега. Тысячи искорок переливались под ногами мягким бархатом ярко-голубого неба и слепящим золотом зимнего ледянящего солнца. И даже спустя столько лет, проведенных в Снежной, Панталоне никак не мог перестать восхищаться этим зрелищным явлением. В такие деньки; в такие одинокие походы через связывающий тисками и корёжущий пальцы мороз, окружающий мир и природа казались частью какой-то доброй сказки. Всё казалось таким нереальным и одновременно таким настоящим, таким близким и цепляющимся за самое похороненное где-то под рёбрами сердце, что хотелось заплакать – от ветра, хлеставшего щёки, или от чувств – и лечь прямо в одну из белоснежных насыпей, под раскинувшей изумрудные ветви елью, закрывая глаза на мгновение или на целую вечность, позволяя позёмке замести тебя с головой, навсегда скрывая от гадких сплетен и интриг... Но Регратор не позволял себе проронить слезу даже от раздражающего белок мороза – что уж и говорить о таких драматичных жестах. Что там было последним вразумительным, о чем он успел подумать? Ах, да. Холодное февральское солнце, лишённое и крупиц тепла, которыми оно иногда радовало в середине Снежинского лета, разбивая некоторые особенно беспокойные реки, таившие полное молчание все остальные месяцы... В подростковые годы Панталоне часто слышал, как солнцем Ли Юэ старшее поколение часто называло Моракса, обязательно прибавляя, что без его лучей не родились бы в регионе ни урожаи, ни контракты. Но Панталоне всегда считал, хоть и предусмотрительно не спорил со старшими, что если местный бог и был солнцем, то совершенно точно зимним; бесполезным и насмешливым. Его тепло было лишь глупой и лживой надеждой, наживой для очередной доверчивой жертвы, решившей распустить крылья и пуститься ему навстречу, веря, что сможет добиться высот и наконец хоть немного согреться. Вот только добраться до Моракса было невозможно, а любой грандиозный взлёт на родине контрактов рано или поздно оборачивался таким же громким падением. И желтушное солнце продолжало бы сиять, внушая всем прежнюю надежду на недостижимый идеал... Может, именно поэтому Регратор и полюбил честные морозы Снежной больше обманчивого тепла – слово неприятно осело в голове – родины. Панталоне и сам не заметил, как по слабо протоптанной дорожке снова оказался прямо в начале знакомого базара. Тканевые настилы, казалось, были в нескольких снежинках от того, чтобы порваться от навалившихся на них прямо сверху сугробов, но даже такие обстоятельства не мешали некоторым торгующим занимать свои прилавки, надеясь продать хоть что-то. Разноцветные побрякушки, поделки или стряпня зачаровывали взгляд, выгодно выделяясь на фоне вездесущего белого, а Регратор не смог устоять, снова заходя в один из рядов, как сделал ещё до нового года. Бывать на рынках, отпуская охрану и прикрываясь платком, было его странным и абсолютно нерациональным развлечением... Но атмосфера свободного и справедливого обмена, во главе которого стояли расчёт выгоды, умение торговаться и знание своего и конкурентских товаров, по какой-то необъяснимой причине действительно его оживляла. Базар был прекрасной иллюстрацией живого течения денежных средств, вертящихся между покупающим и продающими, как настоящий ураган. И только здесь мора не была предметом накопления, хвастовста или привелегий; все покупающие от бедных до богатых по струнке равнялись перед законом спроса и предложения, единым насосом оживляя давно прогнивший труп этой устаревшей концепции... И всё же если мора имела сердце, находилось оно явно не в сосуде, названном Сердцем Бога, и совсем не где-то в груди золотого Архонта. Оно билось только здесь, толкаемое сотнями ежедневных сделок, заключённых только тогда, когда обе стороны согласились с их справедливостью... – Господин Регратор, – мягким скрипом голос позвал левее. Увлёкшийся размышлениями Регратор секундно замер, прежде чем вынырнуть из своего толстого шарфа и дежурно улыбнуться, неторопливо и статно поворачиваясь в сторону оклика. Ещё не успев разомкнуть сщуренные глаза, он уже успел прикинуть несколько причин, по которым его вообще сумела опознать какая-то... – Это вы... – Панталоне постарался скрыть ещё более яркое удивление, увидев перед собой ту самую торговку, всучившую ему козули в его прошлый визит. Острый взгляд, скрытый слегка потеющими от горячего дыхания стёклами, столкнулся с зелёными всполохами напротив в невольной битве. Это без сомнений была прежняя бабушка – Регратор узнал её по этому нежному, но чересчур внимательному для таких лет лицу и уж слишком молодым глазам. Нет: морщины, конечно, длинными ручьями протянулись и по складкам век, и по промежутку между бровями, впадая в широкие реки где-то на лбу, да и опущенные ресницы не давали спутать госпожу почтенного возраста с молодой девушкой... Однако что-то в этих яшмовых радужках всё же не прекращало пылать свойственным только молодым весельем... А сколько искр ещё скрывалось за этим хитреньким прищуром! И Дельцу даже не хотелось спрашивать, как бабушка узнала его с прибранными волосами, с меховым воротом да неприметным чёрным шарфом... Ему почему-то точно представилось, как такой вопрос станет для торговки настоящим оскорблением. – Неуж-то признали? – пара родинок на правой щеке сместилась к глазу, когда лицо бабули просияло от улыбки. – Как я мог не признать после вашего подарка? У вас золотые руки. Настоящий дар Её В... – Ах, золотые? – торговка будто не услышала, переспросив, а уголок рта всё же успел дрогнуть в красноречивой ухмылке, – с золотыми руками у нас не прожить. Али не знаете, какой нестабильный металл? – Но для выпечки важна мягкость. Не только сердца, но и рук... Разве не так? – Панталоне осторожно парировал, слегка склоняя голову набок. Диалог не казался напряжённым, однако Регратора почему-то не покидала мысль о том, что его изучали. Бабуля наносила ему уколы, как в дуэли на шпагах, и в этой битве Делец почему-то совершенно не решался атаковать. – Всё так. С душой готовишь – с душой и поделятся... – беззаботно ответила торговка, поправляя толстую шаль, покрывающую седые кудри вместо головного убора. Панталоне показалось, что остриё шпаги проткнуло одно из его лёгких. Первым предположением, что посетило его голову, была мысль о том, что Дотторе создал сегмент в виде странной пожилой женщины, которая не понравилась ему так сильно, что он отправил её торговать выпечкой. Как ещё эта бабушка могла узнать про то, что Регратор «поделился» с кем-то этими несчастными пряниками? Некоторые догадки порой навевали дискомфорт больше самой жестокой правды. – Вы не представились, – Панталоне, не смотря на свое сметение, выдавил из себя ответную улыбку ещё шире. Не то чтобы его искренне интересовало имя торговки... Однако Регратор не любил, когда о нём много знали, а ещё больше не любил, когда о нём по какой-то странной причине много догадывались. И чтобы выяснить эту причину, нужно было обязательно навести необходимые справки, совсем немного превысив полномочия предвестника... – Что значат имена в наше время? – вдруг пренебрежительно отмахнулась женщина, – сами ведь понимаете... Сейчас боги не властвуют, доктора не лечат, а вожди не ведут... Бабуля замолкла, с умным видом вскидывая подборок и задумчиво обращаясь в снежную даль. Но, налюбовавшись с полминуты на окончательно сбитого с толку Панталоне, снова повернулась к нему, глядя на него по-лисьи своими глазами-щёлочками, и всё же старательно маскируя это выражение под мягкой доброжелательностью. – Повезло только, что наш господин Делец действительно нас снабжает, – старушка усмехнулась, – да ещё как! Уж сколько десятков лет живу, а такого талантливого банкира весь свет не видовал! С неизменной улыбкой на лице Панталоне сделал всё, чтобы удержаться от не очень-то вежливого в такой ситуации фырканья. Слишком странно было слышать такие утверждения от старой женщины, вышедшей торговать на рынок даже в такой пробирающий мороз, лишь бы заработать несколько монет на продаже собственной стряпни, ради которой ей наверняка прошлось встать около четырёх утра. И пусть Регратор искреннее верил, что каждая заработанная мора должна равняться потраченным усилиям... Понимание того, какой жалкий процент доходов Снежной направлялся на нужды населения, а не солдат Фатуи, проскребло где-то в горле вредной и очень недовольной чёрной кошкой. Делец почтительно кивнул, не замечая, как поднятые уголки губ растянулись в гримасу... Что, конечно, не увильнуло от двух внимательных нефритов напротив. – Спасибо за высокую оценку моей деятельности... – Панталоне склонился ещё чуть ниже, демонстрируя так приятное пожилым уважение, а потом заговорил тише и вкрадчивее, понижая тональность – но разве в таком случае я не достоин знать вас по имени? Обольститель. Змей-искуситель. Или, говоря чуть проще, чувствительный к эмоциям других манипулятор. Регратор прекрасно знал все уловки, позволяющие пустить «жертве» корни под кожу, а потом выдрать их вместе с чужим скальпом. Многие из тех, кто вели с ним сделки, отмечали его крайнюю «эмпатию» – чёткое понимание чувств и желаний окружающих Регратора людей... И всё же «эмпатия» была неверным способом описать то, чем на самом деле владел Панталоне. Он действительно хорошо видел мотивацию приходящих к нему купцов, дипломатов и другого сброда; прекрасно осознавал их страхи и переживания... Но бывало ли высказанное им сочувствие искренним? Далеко нет. Регратор умел изображать напускное понимание, а потом впаривать сделки на выгодных только для него и Снежной условиях. Справедливо ли в его понимании заключать контракт, который приведёт одну из сторон к – если повезёт – жалкому существованию и краху всех начинаний? Что же, Панталоне не считал себя виноватым в том, что у любого так называемого «честного» контракта мог быть мелкий шрифт. А зарабатывать на еду с помощью смекалки и лёгких обманок всегда было частью его жизни... Разве это – не само воплощение справедливости, когда твой интеллект и навыки позволяют сместить оппонентов с более выгодной позиции? Впрочем, с этой бабушкой всё почему-то было не так. Уверенный в себе Регратор впервые за долгие месяцы не чувствовал себя обладателем стопроцентного контроля. И как удавалось старухе отнимать у него все верёвки, закрепляя их на его собственных запястьях?! Что за магическими путами обладала эта подозрительная бабуся... Или всему виной был приятный аромат выпечки, который заставлял откровенно голодного Регратора сбиваться с мысли? – Раз так настаиваете на знакомстве, господин Регратор, значит, судьба нам ещё раз встретиться. Примета такая, – торговка сдвинула брови, изучающе оглядев мужчину перед ней, – Ясия Богдановна я. Вы, глядишь, голодные, а я вас разговорами томлю? – Ну что вы... – У меня здесь всё есть, сегодняшнее! И шанешки, и дружная семейка, и ватрушки, и беляши... – Ясия Богдановна засуетилась, осматривая свой прилавок и приподнимая ткани, под которыми притаилась ещё сохранившая тепло выпечка, – вам побольше надобно есть! Бледные, как полотно, да со снегом сливаетесь... А вон щёки-то худые за шарфами-воротами спрятали! Панталоне несколько раз моргнул, пытаясь схватиться за момент, в который обычная горожанка вдруг начала читать ему лекции о должном питании. Он будто со всей силы грохнулся с этого столь привычного помоста Предвестника и Дельца, выстраивающего между ним и остальными неразрешимую стену, которую парой предложений смогла снести продающая выпечку на базаре бабушка... – Хорошо... Тогда, может, беляш? – Берите больше! У меня и внучатки местные на один рот больше покупают... – Беляш, две ватрушки с творогом и... – Панталоне вздохнул, пробегаясь по ценникам на прилавке, – и булочку с викторией. Сколько я вам должен? Бабуля недовольно махнула рукой, но, вспомнив их перепалку с прошлой встречи, всё же сдалась, позволяя Дельцу заплатить, заботливо упаковывая каждый пирожок в небольшой свёрток. – Девятьсот сорок четыре, господин Регратор. Тихий перезвон монет оживил почти мертвую тишину снежной улицы, когда Панталоне достал из складок пальто тяжёлый бархатный мешочек, стягивая с руки перчатку и высыпая на ладонь поблёскивающую мору. Отсчитывать деньги на морозе было не слишком удобно: Регратору показалось, что его руку обдали каким-нибудь ядовитым химическим раствором, а промёрзший металл только усилил его ощущение, остро врезаясь в кожу. Панталоне прикусил губу и молча повернулся спиной к ветру, старательно выбирая с ладони нужную сумму. Будь его воля – он бы бросил Ясии Богдановне весь этот, в бездну его, мешок, но Регратор ясно догадывался, что бабушка не одобрит такой «подарок», поэтому, наконец набрав нужное количество монет, он торопливо сунул ладонь обратно в перчатку, передав мору торговке другой рукой. Минуты на морозе хватило, чтобы пальцы неприятно оттаивали в кармане, решительно отказываясь сгибаться. – А пальчики-то какие тонкие! Прикоснёшья – да сломаешь.. – с преувеличенной жалостью возмутилась Ясия Богдановна, вытягивая вперёд руку в залатанной варежке. Бабушка не стала пересчитывать – не доверять Регратору в вопросе денег было достаточно оскорбительно – и сунула полученные монеты в небольшой коробок под прилавком, в котором Делец успел заметить приличную россыпь моры, а потом улыбнулась, снова поднимая седые поредевшие брови. Затем же, на мгновение направив глаза куда-то в сторону, откуда пришёл Регратор, задумчиво скосилась на одинокое в голубой лазури солнце. – Обед уж к концу близится, а я вас здесь задерживаю... – она прошебуршала, когда ветер на несколько секунд угомонился. И Панталоне не мог не согласится. С этой неожиданной встречай Регратор действительно потерял счёт времени... Сколько его уже не было в банке? Больше часа? Царица, лишь бы эти недоумки не додумались броситься его искать... – Спасибо вам, Ясия Богдановна, – Делец растянул некоторые гласные, забирая свёрток со стряпнёй и пряча его в складках пальто. Он хотел было попрощаться, вот только даже не успел открыть рот, услышав сразу же насмешливое: – Ещё встретимся, господин Регратор. Холод стал догонять Панталоне, только когда он отошёл от рынка, что есть сил заторопившись обратно, в сторону Банка. От остановки возле прилавка его ноги успели вымерзти, да и спущенный с лица шарф давал о себе знать, и Регратору даже подумалось, что ему уже очень давно не хотелось оказаться в банке с таким рвением. Желание не-умереть-от-мороза-и-ледяного-ветра-а-ещё-поесть было вполне неплохим мотиватором, и Панталоне нёсся почти вровень со скоростью метели, успевшей замести его следы – это усложняло задачу, потому что топить ноги в сугробах нужно было заново, пробираясь к банку, как через полосу препятствий (ну кто придумал строить городской банк в отдалении от основных улиц!). ...Зато как приятно было наконец распахнуть тяжёлые двери, делая широкий шаг прямо в тепло! Панталоне с довольством выдохнул из лёгких промёрзший воздух и, удержавшись от того, чтобы скинуть пальто и остальные тяжёлые одежды прямо в мрачноватом холле, полном сотрудников, почти пропрыгал всю широкую лестницу, направившись к своему кабинету, в котором его обязательно встретит его любимый компаньон: горячий, соблазняющий и с самого утра затопленный камин. Делец стянул перчатки и запустил пальцы под очки, протирая длинные ресницы от намёрзшего на них инея, и, сделав ещё шаг и ожидая нащупать ручку, к своему большому удивлению нащупал что-то высокое и живое. Гамма стоял прямо напротив его закрытого кабинета, держа в руках конверт – решил дождаться...) Дорогой господин Панталоне, Так вас интересовала моя реакция... В вас проснулся дух исследователя и экспериментатора, и теперь вы решили сделать меня своей лабораторной крысой? Или меня должно радовать, что вы решили признаться в своих настоящих намерениях? Впрочем, не обольщайтесь. Его поступок и ваша жалоба всего лишь послужили последней каплей. Своим поведением Сказитель давно напрашивался на ужесточение... мер пресечения. Царица, эта лаборатория действительно напоминает стерильную тюрьму... Всё оборудование по разным углам, соблюдение полного списка мер предосторожности, халат вместо робы... Я не удивлюсь, если следующим требованием мудрецов будет расписание и перемещение между секциями только сложив руки за спину. Идиоты считают, что обезопасят себя, если будут пытаться «обезопасить» меня – что за бред? И не нужно называть своё месиво «напитком с моей родины». Настоящий кофе вы, господин Регратор, никогда не пробовали, а если бы и решились, то ваше ослабевшее сердце остановилось бы после первого глотка. То, что вы пьёте, язык не поворачивается назвать даже кофейным напитком: ни аромата, ни вкуса, ни крепости... Но вы, вероятно, просто не знаете, с чем сравнить. Посоветовать могу только просить у Пьеро об отпуске в Сумеру (когда вы там последний раз были в отпуске, в первый год службы?). И даже так распивать горячий напиток в жару вам наверняка покажется действом уж слишком непривычным. Могу понять, в чём прелесть пить что-то горькое, пока за окном ветра... Но, как я уже писал, с вашим здоровьем вам действительно было бы полезнее перейти на более щадящие напитки. В жизни не поверю, что вы перепробовали все сорта чая, и все они кажутся вам безвкусной водой. Знаете, мозг человека – удивительная вещь, и иногда он сам придумывает себе свою правду... Так почему бы не обновить – актуализировать – некоторые воспоминания? Что же до визита к врачу – хвалю. Надеюсь, что доктора вы выбрали толкового? Если вам снова выписали обезболивающие, то жду в следующем письме название клиники или кабинета. Отправлю какого-нибудь сегмента лично проверить лицензию... И вбить в бестолковую голову несколько полезных мыслей. Никогда не тратил нервы на то, чтобы переживать об их возможном предательстве. Да и как вы себе это представляете? Пусть социализация после момента создания и различна, они все в любом случае имеют общую базу – слеплены из одного теста, если хотите. Вы же не можете сказать, что ваша пятнадцатилетняя версия не являлась бы вами? Любой индивид проходит множество стадий: учится, меняет взгляды, совершает ошибки, но в глубине души его суть никогда не меняется. А иметь несколько сторон в спорах или несколько точек зрения в экспериментах бывает очень полезно. Если обобщать, то я не считаю, что Сегменты так отличны от меня, как вы это видите... Они просто представляют собой разные стороны одной личности, развившиеся в большей или меньшей степени под действием иных обстоятельств. А то, что вы считаете, будто кто-то из них уж слишком не похож на «оригинал», лишь доказывает, что вы недостаточно меня знаете. ...А ещё нет смысла боятся ножа в спину, когда эти ножи уже давно закреплены под сердцем каждой копии. Вы же не думали, что я не догадался себя обезопасить? В какие интересные дни возвращаются ваши воспоминания. Хотите вызвать у меня стыд? Я давно выкорчевал из себя эту эмоцию. Но вышло тогда действительно неприятно. Ваша догадка верна – помнится, это был недосып и излишняя заинтересованность в результате... Даже не думал, что вы перестали заходить ко мне лично именно из-за этой ситуации... И ведь больше десяти лет были верны себе. Неужели вы всё это время меня боялись? Избавьте мои каблуки от своих нападок. Это же не шпилька, как на тех туфлях, в которых вы не редко появлялись на собраниях. Вполне устойчивая подошва, и в морозы мне никогда дискомфорта не доставляла. Я, по крайней мере, не избегаю ношения шапки, как некоторые личности, особенно обеспокоенные своими кудрями... И, позвольте узнать, что там успел продемонстрировать Омега?