Лично в руки

Господин Панталоне, Возникла необходимость обсудить некоторые аспекты вашей рабочей деятельности. По факту прочтения прошу незамедлительно явиться в Заполярный Дворец. Никакая дополнительная документация не требуется. С уважением, Пьеро Холод пробил все конечности с неописуемой стремительностью, и Регратор успел попрощаться с жизнью, вообразив, что господин главнокомандующий решил избавиться от него мгновенно, наложив на конверт какую-нибудь хитроумную стихийную крио ловушку. На секунду это вариант развития событий даже показался Панталоне удачным и предпочтительным... Но вскоре заряд мурашек прошёл, утекая куда-то глубже, и Делец тяжело вздохнул, морально готовя себя к участи, немногим лучше мгновенной смерти – к разговору с Пьеро. Панталоне удручённо покачал головой, удивляясь собственной яркой реакции. Нет, на всём белом свете определённо не могло существовать человека, который после новости о скорой беседе со старикашкой расплылся бы в тёплой улыбке, однако обычно Делец обходился лишь лёгким закатыванием глаз (в полном одиночестве, конечно) и недовольным, близким к надменному, выражением лица, которое недвижимой маской сохранялось на нём до самого завершения строгих разговоров. Почему же сегодня вместо лёгкого раздражения он чувствовал только неприятное онемение кончиков пальцев, будто вся кровь отлила от конечностей и тяжёлым грузом повисла в сердце, сдавливая грудную клетку? О, ответ определённо был очевиден... Но Регратору искреннее не хотелось верить в такой исход. «Он же блефовал!» – Панталоне отчаянно цеплялся за внушённые самому себе идеи, – «Дотторе – гад, но не последний подонок...» – пролетало в голове, тут же выкраивая значительную пропасть между двумя этими оскорблениями. В каком-то смысле слово «гад» Регратор даже считал комплиментом... Но Доктор точно лишится этого титула, если глупые опасения всё-таки подтвердятся. Вся ситуация действительно походила на бред, и Панталоне не мог понять, в какой момент он всё-таки повернул не туда. Пережитое за последний месяц казалось перемешанным винегретом из чувств и опасений, слившихся в одну цветастую воронку и утягивающих Дельца глубоко в себя, лишая возможности сделать хоть один спокойный вдох. Глупая бабка. Глупый сон. Глупая работа. Глупая бабка... Он даже не смог перед ней извиниться – Ясия Богдановна снова пропала со всех радаров, как подобие призрака из инадзумских приключенческих романов: дом женщины пустовал точно так же, как и её местечко на рынке... Было ли возможным, что бабуля приезжала в Снежную на заработки, а потом, скопив достаточно моры, снова выбиралась в тёплые края? Звучало не слишком реалистично, но других возможных теорий у Панталоне не появлялось, да и беспокоиться об этом уже не хотелось; со временем воспоминания о встрече и обо всём увиденном стали притупляться, сливаясь с другими, абсолютно серыми и непримечательными днями. Регратор почти забыл детали «сна своей судьбы», забыл испытанные эмоции и раскаты страха, а мозг начал заполнять потерянные фрагменты воспоминаний их более рациональными версиями: бабушка теперь казалась ему обычной горожанкой старого поколения с первыми признаками лёгкой потери рассудка, гадание – непримечательной забавой, которой тешили себя из чистого интереса, а тайное видение... Казалось вероятным, что Панталоне просто слишком выдохся за день, а потом старательно накрутил сам себя, путая небольшую дремоту и парочку образов с чем-то мистическим и натягивая всё на реальную жизнь. Его мозгу наверняка хотелось расслабиться и испытать что-то приятное, откуда и появилась тема секса; образ мужчины попал в голову случайно, а все сходства и совпадения были продиктованы бессознательной частью рассудка, списавшей некоторые аспекты с самого близкого знакомого... Бывшего близкого знакомого, если быть точным. От этого свалившегося осознания Регратору стало ещё более тошно. Ну почему здравые мысли наконец соизволили посетить его только сейчас, когда отношения с Доктором были разрушены, а с момента последнего письма успело пролететь несколько недель? Он плохо помнил, что выдал в тот злополучный раз: Регратор дал моментным эмоциям слишком много воли, не фильтруя написанное и подбирая слова лишь из единого порыва нужды снова почувствовать такие привычные и желанные контроль и безопасность, отталкивая всё, что этому грозило. Кажется, там было что-то про шрамы, что-то оскорбительное и полностью лишённое всего уважения... Что-то задевшее, учитывая, какие слова Панталоне получил в ответ. И Регратор не мог сказать, что не заслужил такого старательного прикосновения ко всем его болевым точкам. Это было очевидным завершением, необходимым для того, чтобы Панталоне вынес необходимые уроки... Но на самом деле Регратору не хотелось заканчивать, как бы он ни убеждал себя в обратном. Панталоне сделал всё, чтобы обрубить себе возможности проползти назад, как раненная псинка: нагрубил, сломал отношения, сжёг письма... Но даже всех этих поставленных точек оказалось недостаточно, чтобы Делец прекратил думать о том, как скучает по почерку Доктора. Было противно, колюче-мерзко осознавать, что на самом деле так пугавшая потеря части контроля была не ужасным минусом и уязвимостью, а вполне естественным избавлением от балласта лишней, воздвигнутой на одного себя ответственности. Переписка с Дотторе не отбирала – она давала возможность поделиться. Сам Дотторе давал возможность делиться: он вполне откровенно высказывал Панталоне своё мнение, помогая справиться с волнующим, присылал эти дурацкие подачки, будто Регратор сам не мог о себе позаботиться... Сам Второй Предвестник был подле Панталоне, поддерживая его за ручку, как несмышлёного ребёночка, а Регратор в ответ лишь выплюнул ему в лицо совершенно необоснованные обвинения, пытаясь скинуть вину за своё состояние хоть на кого-то, жажду наживы ему приписал... Доктор совершенно правильно называл его идиотом. Панталоне действительно чувствовал себя круглым дураком, от переизбытка чувств скатившимся к полному их отсутствию. Спокойствие вернуло ему рациональность и холодный рассудок, но он стал замерзать, проваливаясь во вьюгу, постоянно окружавшую его все эти года до переписки, не позволявшую приближаться ни одной живой душе... Но у Доктора, присылавшего с письмами совсем немного сумерского тепла, получилось. Получилось когда-то... Ведь теперь Регратору снова оставалось мириться с морозами, на которые сложно было смотреть без прежнего ледяного взгляда – Панталоне успел оттаять. Оттаять и расцвести, как нежный цветок, с которым его не так давно сравнивал Дотторе. Эти слова только больше забрались под кожу, когда Делец самозабвенно перечитывал сохранившиеся письма (какое счастье, что он не додумался сжечь оставшиеся!), бережно расправляя их на своём столе и вглядываясь в каждую строчку, не веря в то, что ещё совсем недавно их переписка была такой спокойной и утешительной. Регратору до ужаса не хватало этих, в бездну их, нескольких часов в неделю! И он до ужаса жалел, что не сумел справиться со всем навалившимся. Доктор был прав: даже с титулами и почестями Панталоне оставался неразумным человечишкой, прожившим слишком мало, чтобы как следует контролировать себя и свой гадкий язык. Ему действительно лучше было оставаться одному... И всё же как приятно было столкнуться с каким-то совершенно особого уровня пониманием, которого Регратор не ощущал никогда в жизни. Ощутит ли ещё? Чувствовал ли Дотторе то же самое?.. Панталоне готов был поспорить, что сейчас Доктор чувствовал к нему только неудержимый гнев. Может, теперь Второй Предвестник и вовсе его возненавидел? Сложно было делать предположения, находясь за тысячи километров от того, о ком ты размышляешь. События сложились бы иначе, если бы расстояния между ними не существовало. На бумаге было намного легче откровенничать, но оскорбления тоже приобретали чернильную форму без малейших усилий – реакция получателя не последует мгновенно, он не закричит на тебя и не ударит, что сильно развязывает руки... Но в моменте ты забываешь, что эти слова не растворятся в пустоте; что все эмоции, переживаемые тобой в эту секунду, отпустят тебя, но осядут в голове получателя; что рано или поздно ответ всё равно придёт. Не видя лица собеседника, становится куда проще сказать жестокую правду или ещё более нагло соврать. Врал ли Дотторе? Действительно ли он разочаровался так, как писал, или тоже поддался эмоциям, желанию сделать больно в ответ? Вдруг всё это было для него лишь развлечением, способом отдохнуть в командировке, а выходка Регратора просто убила для него остатки веселья? Делец задавал себе эти вопросы ни одну сотню раз, метаясь между надеждой всё исправить и гордостью, заверяющей, что горький исход обязан был произойти. Они оба – предвестники, не имеющие права доверять друг другу, и Доктор наверняка понимал это даже больше, чем Панталоне. Им нельзя быть товарищами ради собственной безопасности... И Дельцу больше не хотелось подставлять Второго. ...Или продолжать подставлять самого себя. Если Доктор на самом деле исполнил своё обещание и в сердцах рассказал Пьеро обо всём, в чём успел признаться Регратор, Панталоне действительно ждала долгая и очень нравоучительная беседа, за которой могут последовать некоторые санкции. Делец не знал, чего ожидать: ему не хотелось подозревать Дотторе в таком отвратительном поступке, но письмо Пьеро было слишком подозрительным и нежданным, чтобы списать всё на простое желание обсудить дела... Старик даже сказал не брать документы, что вполне красноречиво намекало на не слишком привычную тему для беседы. Одинокому дедушке захотелось поболтать? Учитывая натянутый характер их отношений, Панталоне сильно в этом сомневался. Регратор неохотно отложил лист бумаги в ящик и поднялся со стула, направившись к небольшому зеркальцу, стоящему на полке шкафа с документацией и парочкой занимательных книжонок. Любоваться собой не слишком-то и хотелось – Панталоне в лучшем случае выглядел помято, – так что взгляд тут же сам по себе опустился ниже, на бережно расставленные за стеклянной створкой флаконы. Поправив перчатки, Делец не смог сдержать улыбку, когда опустил тонкие пальцы на один парфюм, а потом повёл ими дальше, цепляясь за резные крышечки каждого из них. Подбирать аромат под вкус Пьеро Панталоне не стал чисто из принципа, но зато решил, что если главнокомандующий всё же удумает его казнить, он точно умрёт под что-нибудь любимое... Делец продолжал ощупывать колпачки (по ним было куда проще узнать аромат), пока не остановился на одном из самых невзрачных, задумчиво задерживая руку на обычном маленьком флакончике. Валяшки и, кажется, цветок скорби, если он помнил правильно? Одним движением выловив духи, он открутил крышку, спустил одну из перчаток и прошёлся по запястью прохладным аппликатором, нанося совсем немного маслянистой смеси. Он поставил бутылёк и освободил от тканей обе руки, вытянув правую перед собой, чтобы нежным поглаживанием растереть тёплый аромат большим пальцем, чувствуя под ним заполошно бьющийся пульс. Панталоне улыбнулся шире, сщуривая глаза и нахваливая себя за то, что запомнил каждую ноту верно; эти духи сложно было спутать с чем-то другим. Дотторе тогда действительно постарался на славу... Даже в увлечение Дельца пробрался, чтобы напоминать ещё и здесь! Регратор нанёс ещё немного на пальцы и закрыл глаза, вдыхая парфюм и концентрируясь на нанесении. Такой в меру сладкий, ягодный, летний и вместе с этим тяжеловатый... Сам Панталоне любил ароматы легче, но этот определённо подошёл бы самому Доктору – яркому, как валяшка, но оставляющий после себя несгладимое впечатление, как смешанный с ней цветок. Он слушался бы гармонично даже с его внешностью, с этими хаотичными кудрями и гордым станом... Регратор не заметил, как осторожно повёл подушечками пальцев к уху, слегка растерев за ним и задевая чёрные пряди, а потом спустился ниже, ведя большим пальцем по выступающим мышцам и возвращаясь обратно, слегка надавливая на челюсть. Увлёкшись сопоставлением Доктора и всевозможных ароматов, Панталоне опомнился только тогда, когда с тихим выдохом забрался под воротник водолазки, зачем-то нанося духи ещё и на ключицу... Делец одёрнул руку, встряхивая ей в воздухе, будто это могло избавить от странных ощущений. Он определённо выжил из ума. Пьеро сам полез бы в петлю, если бы увидел, чем занимается Девятый Предвестник вместо того, чтобы со всех ног бежать к нему. Осудив самого себя за нерасторопность и качнув головой, Делец наконец вышел прочь из уютного кабинета и зашагал по длинным коридорам Банка Северного королевства, кивая всем сотрудникам, которые ещё не успели расплыться в пожеланиях о хорошем дне. Погода в Снежной радовала, так что Регратор мог позволить себе не обматываться шарфами и ушанками, сдёрнув с вешалки у входа меховое пальто и набросив его на плечи, вежливо отказываясь на все предложения помочь. Тяжёлая дверь поддалась на удивление просто, и Панталоне наконец оказался на солнечной улице, вышагивая с крыльца на одну из тропинок... Можно было взять карету, но погода позволяла отправиться в путь и пешком, так что Регратор решил избавить себя от лишнего общения с людьми, сворачивая на одну из очищенных улочек. Дорога до Заполярного Дворца прошла без происшествий. Податливый липкий снег аппетитно хрустел под ногами, напоминая о пропущенном завтраке, а редкие тучки скучающе ползли по небу, пытаясь хоть немного спрятать его ослепительную лазурь. В середину буднего дня народу в столице почти не было – все работали на благо отчизне, – и только изредка были слышны скребущие по льду лопаты измотанных дворников. Вокруг царило спокойствие... И всё же Панталоне не мог выкинуть предстоящий разговор из головы. В теории Пьеро мог объявить ему о новой миссии, обсудить дальнейшие планы или скорректировать что-то из недавних идей... Но нельзя было исключать вероятность того, что Дотторе проболтался, и Регратора ожидало долгое и мучительное нравоучение, а то и ещё что-нибудь хуже... Что, если старик действительно решит демонстративно от него избавиться? Нет, казнь за признание в симпатии к своему полу была перебором даже для Снежной и тем более для столицы, но из личной неприязни и при помощи Доктора Пьеро имел возможности приплести что-то о неверности и заговоре... Были ли подобные опасения перебором, учитывая тот факт, что главнокомандующий был готов на всё ради достижения поставленных целей? Старик не считал Панталоне незаменимым предвестником, так что вполне мог списать его со счетов, обвиняя в чем-нибудь поабсуднее... Но осмелился бы он обманывать свою Архонтку? Госпожа Царица вряд ли так отрешена от мира, чтобы не заметить пропажу одного из предвестников. Или ей было бы достаточно одного факта наличия у Регратора своеобразных предпочтений? Мысли и всевозможные варианты развития событий не давали Дельцу покоя, и он заговорчески поглядывал на лес, представляя, как минует все охранные посты и сбегает на родину... И как бы после такого посмотрел на него Моракс? Даже казнь была бы приятнее подобного унижения. Что же, тогда оставалось только встретить свою судьбу лицом к лицу. Регратор благодарно кивнул слугам, открывшим для него резные дверцы (насколько целесообразно было бы нанять таких же для банка?), и вошёл внутрь, поморщившись от того, как неприятно грязные сапоги встали на блистательном и дорогом полу. Оставалось лишь надеяться, что Пьеро не решил наведаться куда-нибудь ещё и остался сидеть в своём мрачном рабочем кабинете, наслаждаясь излюбленной нарочито-загадочной атмосферой. Без особого труда сориентировавшись по коридорам, Панталоне нерасторопно зашагал по первому, пытаясь оттянуть момент неприятной встречи, и стоило ему только подойти к двери во второй коридор... Тяжёлая деревянная дверь тут же распахнулась ему навстречу, больно ударяя по лбу и сбивая очки. Панталоне понадобилась вся сила воли, чтобы не осквернить главное здание города чистой лиюэньской бранью, и он поднял остервенелый взгляд, быстро поправляя очки и непроизвольно касаясь лба. Два синих глаза в ужасе уставились на него. – Господин Панталоне, и вы здесь! – Тарталья неловко улыбнулся, потянувшись к затылку, – ну хотите – ударьте меня в ответ! Чайльд не догадывался, как сильно Регратору хотелось сделать именно это, но вместо этого он раздосадованно прошипел: – Устроить драку под носом у Пьеро, в месте правления Царицы? Господин Тарталья, думайте головой! – Можем выйти на улицу! – парень пожал плечами, – мне нужно тренировать стрельбу из лука, а Капитано рассказывал, что вы неплохо... Но Чайльд не договорил, точно в голову поражённый чужим острым и уж очень скептически настроенным взором. В знак капитуляции Одиннадцатый поднял ладони вверх, налегая на дверной косяк и картинно вскидывая взгляд на потолок (вот же дамский угодник!). – Воу, я сражён! Шучу! – он заинтересовано упёр кисти в бока, – а вы что, тоже к господину Пьеро? Регратор, совсем не обрадованный словом «тоже», наконец отнял ладонь от лба, к счастью для себя констатируя, что для шишки или сотрясения Тарталье всё-таки требовалось приложить больше усилий. – И по какому вопросу к господину Пьеро заглядывал Одиннадцатый Предвестник? – Регратор плутовато улыбнулся, наслаждаясь возможностью отвечать вопросом на вопрос. Несчастный Панталоне не подозревал, что произнёс настоящее заклинание на манер «горшочек, вари!», но энтузиазм молодого коллеги уже нельзя было остановить: Тарталья улыбнулся во все зубы и даже набрал в лёгкие побольше воздуха, чтобы начать свой полный искреннего возмущения рассказ: – А вы что, не слышали? Там в газете... Ну, я недавно в бар один зашёл – не говорите, что мне рано! – вот, и со мной был один парень... Ну и как-то так вышло, что вечером я целоваться с ним полез, а кто-то... – С парнем?.. – Регратор уставился на Чайльда совсем невежливо, будто увидел его в первый раз в жизни. Угодник оказался не только дамским. – Ага! И кто-то это всем растрепал, анонимку в газету написал детальную... Многие, конечно, не поверили, но Пьеро всё равно сказал, что это плохо для репутации, да и родителей не хочется волновать, – Тарталья недовольно нахмурился, но тут же ухмыльнулся опять, заливаясь юношеским румянцем, – это они все ещё не видели, что после бара происходило... Регратор ухмыльнулся тоже, но скорее от нервов, чем от невинной забавы: значит, сегодня Пьеро действительно решил пройтись по всем любителям мужского пола... Радовало одно: в такой день встречи с госпожой Арлекино точно можно было не ожидать. Но ещё больше удивляло поведение Тартальи – его будто совсем не смущало признаваться в чём-то подобном! Панталоне смерил его недоверчиво-осуждающим взглядом: – Надеюсь, что вы осознали свою ошибку. – В целом – да. В следующий раз буду целовать парней в менее людных местах, – с напускной серьёзностью и приложив руку на сердце выдал Чайльд. Дельцу тоже очень захотелось схватиться за сердце. Он даже подозрительно огляделся по сторонам, проверяя, не подслушивает ли их кто-то, а потом понизил громкость, подходя ближе к Тарталье: – Я не в праве отчитывать и наставлять, однако... И вам не стыдно? Если быть откровенным, Панталоне интересовался искренне; осуждающую интонацию голосу пришлось придать только для того, чтобы диалог развивался в нужном направлении. Чайльд удивлённо посмотрел на него, склоняя голову к правому плечу. – А почему мне должно быть стыдно? – медленно спросил Одиннадцатый. – Многие видят в вас пример, ожидают свершений... Каково им будет узнать, что сам Предвестник демонстрирует такое отвратительное поведение? – Регратор отвёл взгляд. – Что отвратительного в поцелуях? Их больше должно волновать, какую пользу я приношу Снежной, – задумавшись, он продолжил будничным тоном, – или сколько людей прирезал, если так хочется осудить. Панталоне почувствовал, как что-то абсолютно точно и безвозвратно треснуло в его черепной коробке. Тарталья стоял прямо перед ним – живой и здоровый юноша! – и откровенно рассказывал, как ему плевать на влечение к мужчинам, не заботясь и о мнении общественности. Он был так уверен в том, что делает всё правильно, что даже не смутился от открытого неодобрения Дельца, осмеливаясь его оспаривать. Регратор не мог уложить это в голове, пытаясь понять, кто из них двоих на самом деле не в себе. – Но это неправильно. Вы ещё молоды, и всё же должны знать, что с нас спрос куда больше. Предвестники представляют интересы всей страны. Самой госпожи Царицы, если вам угодно... – Панталоне спускал сквозь пальцы последние аргументы. Тарталья взьерошил рыжую копну волос, вздыхая и раздосадованно поднимая брови, уж очень старательно повторяя манеру Капитано, когда тот сталкивался с особенно необучаемыми солдатами, но не выдержал и снова расплылся в улыбке, начав объясняться. – Во-первых, никто не говорил, что это неправильно. Нет, снеженцы, конечно, говорят, но на заборе тоже много чего написано. Я про то, что никаких сведений о связи любви к своему полу с Селестией я не читал. Даже боги подобным промышляют! Это вам в Инадзуму нужно сьездить... – Чайльд усмехнулся, – а госпожа Царица... Её Величество – богиня любви. Она и есть любовь. Разве она допустила бы такое, если бы была против? – Вы все ещё ребёнок, – Панталоне вздохнул, – есть разница между одобрением и позволением. – И что, даже если не одобряет? – насупившись из-за замечания про возраст, Тарталья продолжил отбиваться, – госпожа Царица отбирала нас не по количеству женщин и детородности, если вы об этом! Да мы для неё как дети! Она нам доверяет, позволяет что угодно, так какая разница, что другие думают, если на нашей стороне Её Величество?.. А ваша риторика просто оскорбительна. И Чайльд очень по-взрослому выпрямился, скрещивая руки на груди и опуская веки. Панталоне покачал головой, скрывая горькую улыбку (и всё же они действительно были похожи), и примирительно кивнул: Тарталья был слишком молод и самонадеян, чтобы понять сейчас... Однако его уверенные слова оставили за собой странный осадок, который теперь мрачной тенью маячил где-то на горизонте сознания. – Я понимаю. Не обижайтесь, господин Тарталья. Одиннадцатый пренебрежительно махнул рукой и попрощался, наконец продолжая путь прочь из Заполярного Дворца, а Регратор остался на месте, дожидаясь момента, когда шаги до конца стихнут. С уходом Чайльда мысли стали мрачнее. Панталоне очень хотелось развернуться и пойти вслед за коллегой, чтобы продолжить странный спонтанный диалог, разобраться в непривычном образе мышления подробнее... И всё же Пьеро ждал его на другом конце длинного коридора, и Панталоне пересилил себя, чтобы наконец снова приблизиться к злополучной двери и пройти дальше. С каждым шагом пульс всё кромче стучал в висках. Может, смысл и оставался в том, чтобы воспитывать ещё не потяревшего огонёк молодости и новизны Тарталью, однако Регратору тяжело было представить господина Пьеро, ругающего тридцатилетнего мужчину перед ним... Что же тогда подготовил для него старикан? Нужная дверь сверкнула перед глазами началом конца. Панталоне на секунду замер, придавая лицу более спокойный и невинный вид, и наконец осмелился шагнуть внутрь, пропадая в ожидаемом мраке. Окна в кабинете были завешаны, а Пьеро задумчиво сидел за столом, сверля взглядом какие-то бумажки... С ужасом для себя Регратор узнал в них собственный мартовский отчёт. Так встреча была рабочей? И к чему тогда такая очерёдность с господином Твртальей?.. Должно быть, для самооценки Пьеро было полезно создавать вокруг себя ажиотаж. – Добрый день, господин Панталоне. Вы припозднились, – ровным тоном поздоровался хозяин кабинета. Регратор уважительно кивнул, оглядывая кабинет в поисках возможности присесть, но старик, очевидно, не рассчитывал на долгий разговор... В некотором смысле это радовало. В другом – невероятно смущало. Возле господина руководителя всегда царила беспокойная атмосфера – будто последние секунды перед сильной грозой и настоящим ливнем, которые совсем редко обливали земли Ли Юэ, – и Панталоне почти физически чувствовал, как с каждой секундой тучи всё сгущались. Делец слышал, как некоторых людей называли настоящими лучиками солнца – радостными воплощениями самой жизни, – и, руководствуясь этой логикой... Пьеро всегда напоминал смерть. Он, кажется, почти не дышал – молча смотрел перед собой мертвецким взглядом, заставшим самые гнусные ошибки этого мира... Иногда Регратору казалось, что в Бездну можно было попасть, лишь на несколько секунд дольше задержав взгляд на этой бледной щёлке, по которой плавала белёсая радужка. – Прошу прощения. Дела в банке. Добрый день, господин главнокомандующий, – Делец опустил взгляд. Пьеро был единственным человеком – человеком ли? – на которого у Регратора не получалось смотреть спокойно и равнодушно. Людям Снежной везло, что старик появлялся на событиях слишком редко, иначе Дотторе давно бы потерял статус «самого жуткого Предвестника»... Но он, безусловно, был достойным учеником своего учителя, хоть и не мог превзойти его чисто физически; ужас, внушаемый Пьеро, передавался на каком-то подкожном уровне, будто эти глаза медленно, слой за слоем снимали с тебя кожу. Его морщины неприятно двигались на лице, отражая израненность, а не благородную старость, как у Пульчинеллы. Всё в нём казалось слишком чужим. – Скажите мне на милость, кто составлял отчёты о внутренних расходах? – тем же натянуто-спокойным голосом спросил командир. – Финальные отчёты были составлены мной. Я руководствовался предоставленными сотрудниками сведениями, ошибки в которых быть не может из-за многоступен... – Тогда попрошу объяснить, как на содержание служебной конюшни у Фатуи ушло пятьдесят шесть миллионов пятьсот восемьдесят тысяч моры, – Пьеро растянул губы в подобии слабой улыбки. Регратор несколько раз моргнул. Нет, сейчас он бы точно не отказался провалиться в самую бездну, лишь бы не выставлять себя перед Пьеро в подобном свете. На негнущихся ногах он подобрался к грузному столу, и главнокомандующий развернул к нему папку, указывая на строку расходов. Пятьдесят шесть миллионов пятьсот восемьдесят тысяч моры на содержание служебной конюшни. Панталоне захотелось переломать себе руки. – Лишние два нуля. Я подготовлю вторую версию документа, – Регратор проговорил с плохо скрываемой хрипотой. – Не мне объяснять вам, как важны верные данные. Во второй версии нет нужды, но впредь я ожидаю от вас прежней вовлечённости. Панталоне снова кивнул; в таких ситуациях лучше было держать рот на замке. Желание сделать с собой что-нибудь очень плохое всплыло почти моментально, и Регратор бы не протестовал, если бы в качестве наказания Пьеро решил выбросить его в окно, надеясь, что ледяной снег ударит по голове и вернёт Дельца в норму. У него не было прав допускать такие ошибки, и любая из них лишь больше заставляла сомневаться в его надёжности... Идиот. Глупый, невнимательный идиот. Панталоне предпочёл бы выслушивать нравоучения, а не тактичное уведомление о вопиющей глупости и халатности. – Я могу возвращаться к работе? – тихо спросил Регратор, незаметно щипая себя за руку, спрятанную за спиной. – Не совсем. Не спеша пояснять свою мысль, Пьеро придирчиво обратился на Дельца, разглядывая его бледнеющее с каждой секундой лицо. От глаз главнокомандующего сложно было скрыть даже самое секретное. Смиловавшись, Пьеро монотонно вздохнул и протянул Регратору какую-то незнакомую бумажку. – Последнее время ваша тень имеет больше цвета, чем ваше лицо. Вам назначен отпуск на два дня. Отдохните и не смейте работать. Решите то, что должны.