Любовь рождается сверху и снизу

— Здесь нечего стыдиться, — Сеченов уговаривал ласковым тоном, обращаясь к погрязшему в сожалениях и сомнениях Нечаеву. — Жизнь идет, и всё в ней меняется. Сегодня мир отрицает таких, как ты, а завтра будет называть вас первопроходцами и героями. Нечаев, действуя на эмоциях, резко сбросил руку Сеченова со своего плеча. Фаза отрицания не могла пройти из-за пары добрых слов, и беспрестанно терзавшее внутренности возбуждение никак не помогало улучшить ситуацию. — Много вы понимаете в моей проблеме, Дмитрий Сергеевич, — огрызнулся Нечаев, но всё же постарался унять эмоции в голосе, чтобы ответить максимально спокойно. Агрессия не шла на пользу отношениям с начальством... Особенно если это начальство — ваш партнер и возлюбленный. — В твоей проблеме? — переспросил Сеченов и покачал головой. На его лице появилась грустная улыбка, но быстро исчезла, и Нечаев, как ни старался, не мог понять ее смысл. — Я понимаю в ней всё, мой дорогой Сережа. Я знаю каждый твой медицинский параметр, каждый имплант и даже каждый сантиметр твоего тела, уж прости за игру слов. Нечаев кашлянул и отвернулся, чувствуя смущение. Внизу живота тут же стало горячо, по спине пробежались мурашки, и внутренности пронзила дрожь. Такая гипертрофированная реакция теперь была для него нормой, а желание по любому поводу запустить руку в штаны — неотъемлемой частью жизни. — Если это комплимент, Дмитрий Сергеевич, то он ужасен. — Это истинная правда, Сережа, — Сеченов осторожно погладил его по руке. — Ты прекрасен и внутри, и снаружи. Нечаев замер, весь как будто сжавшись в попытке избежать нежеланного прикосновения, но второй раз отталкивать руку не стал. Потерпит, не из стекла ведь сделанный. К тому же находиться рядом с Дмитрием Сергеевичем было приятно. Сеченов вздохнул и отстранился. Повышенная чувствительность пересаженной полимерной кожи обостряла не только каждую попытку Нечаева взаимодействовать с другими людьми, но и в том числе рутинный процесс одевания и раздевания. Временное решение — принимать таблетки, пока приживание новых органов не завершится, однако во всем полагаться на лекарства не стоило. Улучшенный метаболизм Нечаева перерабатывал поступающую в организм «химию» с такой скоростью, что даже стандартное обезболивающее приходилось применять чуть ли не конскими дозами. Заинтересовавшийся проблемой Захаров решил разработать лекарства специально под особенности их уникального пациента, однако процесс шел медленно. — Дмитрий Сергеевич, — Нечаев поерзал на своем месте, мыслями возвращаясь к началу их разговора, — вы правда думаете, что я стыжусь появления у себя… вагины? — на последнем слове он едва заметно запнулся, но короткая пауза не скрылась от чуткого слуха Сеченова. — Тогда расскажи мне, о чем ты думаешь, — мягко попросил Сеченова, понимая, что вот он — его шанс вывести Нечаева на откровенный разговор. Работа с психологическими травмами тоже важная часть реабилитации. — Если можешь, опиши свои мысли или ощущения. Я выслушаю всё, что ты скажешь, и не буду тебя осуждать. — Я… — Нечаев пожевал губы, стараясь разобраться в себе и понять, как правильно сформулировать и выразить мысли. — Когда я думаю о Кате, то чувствую вину и разочарование. Беспомощность. Гнев, — слова давались ему тяжело, но он не сдавался. Пробовал снова и снова, пока нужная фраза не ляжет на язык. — А когда пытаюсь вспомнить ее последние мгновения, то слышу только неразборчивый женский крик в своей голове и грохот взрыва. Его руки пронзила мелкая дрожь, а дыхание стало поверхностным и рваным, как будто он через силу пытался вдохнуть, но никак не получалось. Сердце стучало часто и громко, гулкое биение крови отдавалось в ушах, и в глазах резко потемнело. Сеченов быстро шагнул вперед, обнимая Нечаева и прижимая к себе, чтобы помочь справиться с нарастающей панической атакой. — Тише, тише, Сережа, — мягко сказал он, поглаживая Нечаева по спине. — Успокойся. Слушай мой голос и постарайся взять себя в руки. Всё прошло, ты жив, ты рядом со мной. Тебе больше не будет больно. Сеченов говорил и говорил, не делая ни секунды передышки, кроме разве что для того, чтобы набрать в легкие еще немного воздуха, и мало-помалу Нечаев перестал дрожать. Уткнувшись лицом в жилетку Сеченова, он горько прошептал: — Мне так жаль, Дмитрий Сергеевич. Катя... Она была чудесной женщиной, яркой и сильной, — из горла Нечаева вырвался сдавленный всхлип. Сеченову было невыносимо смотреть и слушать, как его Сережа плачет, однако всё, что он мог сейчас сделать, это осторожно утешать дорогого сердцу человека в попытке облегчить его боль. — Я знаю, что вы сделали всё возможное. Спасли мне жизнь, дали надежду на будущее. Поэтому… — он замолчал и, отстранившись, сделал глубокий вдох. Его глаза казались покрасневшими из-за слез, а на ресницах висело несколько редких случайных капель, однако взгляд Нечаева был уверенным и твердым. — Поэтому я не могу бросить Катю снова, Дмитрий Сергеевич. Теперь она часть меня, и я буду жить с этим, неся в себе ее волю. Сеченов не знал, что ответить на такое внезапное признание. На короткое мгновение у него даже заболело сердце, как будто стиснутое острыми когтями. Он знал, что чувства Сережи к нему подлинные, иначе новая память не прижилась бы, но слышать слова о любви к другой всегда было тяжело и неприятно — что сейчас, что десять лет назад, когда их знакомство только начиналось. — Мне жаль, — сказал он, всё еще опасаясь выпускать Нечаева из своих объятий. — Жаль, что тебе пришлось всё это пережить. (И жаль, что тебе до сих пор приходится это помнить.) — Всё в порядке, Дмитрий Сергеевич, — Нечаев постарался говорить спокойно, и его голос уже почти не дрожал. Приступ прошел, оставив после себя горький ком в горле и влажные дорожки от слез на коже, но на душе стало самую малость легче. — Я рад, что мне наконец удалось выговориться. Начать разговор было трудно, однако в итоге слова пришли сами собой — вот что он имел в виду. Нечаев мягко провел рукой по спине Сеченова, чувствуя, как напряжены у того мышцы, и полностью высвободился из чужих объятий. Пора прекратить быть вечно зависимым от кого-то. — Всё в порядке, — повторил он и опустил взгляд в пол. Ему было приятно чувствовать искреннюю заботу другого человека. Это доказывало, что он для кого-то еще важен и живет свою жизнь не просто так. Сеченов вздохнул, но всё же позволил Нечаеву отодвинуться. В его голове крутилось множество самых разных мыслей: воспоминания о том, каким слабым и потерянным казался Нечаев во время приступа; желание навсегда оставить его себе; планы на дальнейшее лечение; неутолимая жажда оказаться как можно ближе. — Тебе нужно отдохнуть, — произнес он, собирая вещи, которые принес с собой. Медицинские записи, прибор регистрации жизненных параметров, альбом с фотографиями, собранными специально для терапии... — Завтра к тебе зайдет Харитон. Он хочет проверить, как работает новое лекарство. Нечаев кивнул, рассеянно следя за действиями Сеченова, и вдруг сказал: — Дмитрий Сергеевич. — Что такое? — спросил Сеченов, прекратив собираться и переведя на Нечаева взгляд. — Могу я оставить альбом себе? — ему было неловко говорить об этом, как будто он хотел забрать чужую вещь, а человек, изображенный на фотографиях, не имел с ним ничего общего. — Может, сумею что-нибудь вспомнить. Сеченов задумался на мгновение, но всё же кивнул. — Тогда держи, — он протянул альбом Нечаеву, решив, что в этом нет ничего такого. — Пусть он хорошо тебе послужит. — Спасибо. Дальнейшие сборы прошли в тишине, нарушаемой только шуршанием ткани и сиплым дыханием Нечаева из-за заложенного носа. Когда дверь за Сеченовым закрылась, Нечаев тяжело вздохнул и прижал альбом к себе. Плотная кожаная обложка хранила тепло недавних прикосновений, и Нечаев обнимал книгу, пытаясь спасти то немногое, что в нем еще осталось, — осколки потерянной памяти о днях минувших или, может быть, воспоминания о руках, которые только что обнимали его за плечи.