Все в ней гармония, все диво, Все выше мира и страстей; Она покоится стыдливо В красе торжественной своей; Она кругом себя взирает: Ей нет соперниц, нет подруг; Красавиц наших бледный круг В ее сияньи исчезает. Куда бы ты ни поспешал, Хоть на любовное свиданье, Какое б в сердце ни питал Ты сокровенное мечтанье, — Но, встретясь с ней, смущенный, ты Вдруг остановишься невольно, Благоговея богомольно Перед святыней красоты.
***
— Есь.. — Шепчет, кажется отрезвляет свой разум одним только словом. Хватает плечи чужие, прижимает её к стене, аккуратно за голову придерживает, чтобы не ударилась. Цветаева «ойкает», всё равно лопатками о холодную поверхность ударяется больно. Осознаёт, что сейчас, вроде как, должна остановить блондинку. Но делать этого совсем не хочется. Хочется только ближе прижиматься. Хочется позволить ощутить вкус своих губ. Хочется. *** Сила природы всегда будет неизмерима. Всегда будет отражать душу человека, переплетая свои тонкие нити с ним, словно порывистый ветер с листиком трепещущим играя. Природа существует во всём: в травинке зелёной, по которой только что прошлись босыми ногами, в стволе дерева могучего, крепкого такого, что жило на свете этом много лет. Дуновение ветра отражает мысли человека, они такие же ветреные и порой штормовыми. Блеск снежного покрова под ногами, словно тысячи кристалликов, разбросанных на земле, погружает в мир грёз. Природа живёт в нас, в нас и дышит. Мы и есть природа. Холодно. Тяжёлые капли раннего дождя с громким ударом падали на крыши людских домов, стекая по черепице на землю, оповещая о том, что последующие выходы на улицу будут сопровождаться слякотью и знобой. Листья, словно отлили багряным, золотым, алым румянцем, разрисовывая земной покров в самые необычные цвета. Сентябрьское солнце больше не светило так радушно, как прошлые дни. Осень, кажется, решила припугнуть своим началом, наступая на город суровыми ветрами и апатичным настроением, поглощающим людей всё сильнее. — Как думаешь, они вернуться? — Маша склонила голову вбок, глянув в окно, где из оков угрюмых туч, что поглотили в себя итак тусклое солнышко, начали выглядывать предвечерние лучи. Девушки сидели в просторной гостиной, укутанные в махровые пледы, с чашками обжигающего чая в руках, обсуждая недавний побег двух учениц из школы Пацанок. Ева Эванс и Лиза Макарова покинули проект на четвёртой неделе по абсолютно неизвестным причинам. Эта новость потрясла абсолютно всех девочек, несмотря на их нейтральные отношения с обеими персонами. О пропаже они узнали сами, когда совсем недавно, во время съемки рекламы девушек буквально «украли», увозя на незнакомой машине в неизвестное направление. Вопросов было много и, к сожалению, ответов ни на один. Самовольно ли это было? Почему именно их вдвоём? Они как-то связаны? Чем? Количество девочек постепенно начинало редеть, о чём стали волноваться уже сами пацанки, замечая то, что с каждой неделей состав сокращался по самым своеобразным причинам. Одновременно это могло и радовать, ведь уходили исключительно те люди, которые вызвали только неприязнь в их комфортом коллективе, из-за чего случались конфликты на ровных местах. Но кто же теперь будет нести просмотры шоу? — Честно, мне похуй. Они мне не нравились и не будут, — Ответила Света, по привычке заводя язык за щёку. Романова в ответ только плечами безразлично пожимает, ей и в протест нечего выставить. — Так-то да. Соглашусь с тобой. Мне даже неинтересна причина их побега, — Кивает головой, задумчиво смотрит на пол, — И всё же это так глупо.. почему охранники, которые дежурят на территории двадцать четыре на семь не смогли проследить за двумя девками? Дебилы что-ль, — Света только усмехается по-доброму на это замечание. Её тоже привлекали некоторые детали, но особо она не желала вовлекаться в этот глупый авантюризм. Сюда девушки приходят меняться, а вот те, кто сдался и сошёл с пути официально больше не являются ученицами. Волноваться стоит за своё место, а не за их. — Ну ладно. Поебать. Ты мне расскажи лучше это.. — Машка завела руку за затылок, почесав его, — Что там у нас.. то есть, типа, у вас.. с Сеней? — И уставилась, несколько раз хлопнув своими большими глазами. Токарова только вздохнула недовольно, когда имя услышала, но в груди маячок далёкий светить начал тепло, как только перед глазами она появилась. Касаний нелепых стало в разы больше, как и слухов о том, что: «Между ними мутки какие-то, я вам отвечаю. Вы видели, как она смотрит на неё?» И ведь опровергнуть это нельзя было. Взгляд теперь цеплялся только за Есю, сам искал её в толпе других, сам отлипнуть долго не мог. Слова, брошенные друг другу мимолётно, теперь воспринимались с трепетом, улыбки взаимные сопровождались румянцем багряным. Пропасть бывшая между ними срослась и оставила после себя только шрамик, ноющий изредка, но даже он теперь внимания стоящего не привлекал. Теперь привлекали внимание только объятия нежные, в которых Света раствориться готова была, будто кубик сахара приторного в горячем кипятке. Теперь привлекал внимание только голос бархатистый, от которого в сон клонило. Теперь привлекали внимание только детали мелкие: её тонкие запястья, которых раньше незаметны были под вечными толстовками.. то, как она вздымает брови глупо так, нелепо.. её веснушки разбросанные по лицу.. даже правый зуб, который был слегка белее левого. Блондинка старалась узнать, изучить, раскрыть всё, что упустила. Читала её, словно открытую книгу, словно самый интересный рассказ в жизни своей, вникалась, давала читать себя в ответ.. И не было это похоже на «больную привязанность», о коей они думали раньше. Между ними была свое.. — Ничего между нами нет. Маша на это лишь глаза недовольно закатывает. Очередная басня, которую она слышит каждый раз, как только разговор заходит об этих двух. С какой бы целью она не спросила, в ответ ей прилетает лишь отрицание и: «Тывсёвыдумываешьмыпростодрузья», от чего рука стремится по шапке дать. — Блять, — Молвит шёпотом, кажется, уже сама себе, недовольно головой покачивая, — Ну вы же говорили, разве нет? — Уже с нескрываемым раздражением спрашивает, а Света только лыбится ехидно. — Ну говори-или-и, да-а.. — Тянет гласные, заводя руку за голову. — И-и-и? Что-о-о? — Передразнивает, копает до истины, а негодующее выражение лица постепенно становится яснее. Щёки у Светы предательски начинают багроветь, как только разум воспроизводит недавний их совместный вечер, а улыбка становится немножко глупее. — Мы поговорили и решили дать друг другу шанс.. но пока решили не торопиться с.. — Сглотнула, опустив взгляд на пол, — с тем чтобы.. чтобы вступать во что-то большее. Я не уверена в том, что чувствую к ней что-то. От Маши послышался краткий, но довольный вдох, после чего между ними воцарилось неровное молчание, прерываемое только шумом нудного ливня за открытым окном. По лукавой ухмылке, что украшала девичье лицо было видно, что Романова довольна. — Ну ничего. Нас и это пока устроит, главное, что поговорили. Прогресс, — Лыбится, оголяя ряд белоснежных зубов, гладит она рукой по плечу чужому, словно не себя успокаивает, а Свету, которая глаза закатила, ворча что-то невнятное. Бесполезно спорить с этой неугомонной.. *** И если со Светой всё стало, наконец, хорошо, то на дружеском фронте отношения были не такими радушными. Напряжение между троицей возрастало с каждым днём. Над ними всё сильнее сгущались нагнетающие тучи раздора. После последнего разговора прошло чуть больше двух дней, но за время молчания ничего не улучшилось. Казалось, что от них, словно искры летали, сжигающие все мосты совместного будущего. Совсем недавно состоялся разговор с Кариной, из которого выяснилось то, что она так же теперь против общения с Айыллааной. Было ощущение, что для одноклассниц Есения являлась только плюшевым медведем, которого они яростно делили пополам и рвали на мелкие части, оставляя после себя только вату набивную. Их ранее тёплое и не обязывающее ничем общение оказалось лишь одноразовой маской, за ширмой которой скрывалось много неизведанного. Дружба распалась так же быстро, как и началась. — Ты возомнила себя королевой, блять! Я не должна общаться только с тобой, Вера тоже моя подруга! — Долиашвили активно жестикулировала, пока в глазах плясали грозные черти, разжигающие всё вокруг горящим пламенем. Губы в тонкую нить сдавила, а кулаки пугающе сжались, готовые в любую секунду нанести упреждающий удар. — Так я видимо для тебя и вовсе стала хуевой! Что ж ты с этой Верой носишься постоянно?! Подсоской её решила стать?! — Макарова отставать не собиралась. Несправедливость захлестнула с головой, заставляя потонуть в ней и больше никогда не всплыть. Каждый чувствовал за собой груз чужой вины, тяготящий сильными гирями, но до своих проступков им дела не было. Уступать — это ведь удел слабых. Всё началось с обычной шутки, брошенной вслед якутке, когда она направлялась в ванную комнату. Автором её была Долиашвили, коей не нравилось то, что их общение постепенно мутнеет, исчезая вовсе. Айыллаану это не устроило и зацепив одноклассницу в ответ, та начала нешуточную ссору. — Вы ведёте себя как первоклассницы, блять! Угомонитесь! — Вечно задорный огонёк в глазах Цветаевой сменился на блёклый и потрескавшийся уголь, что в любой момент мог обжечь своим неприятным следом и оставить ожог на нежной коже. Брюнетка была не спокойнее тех. — А какого она, блять, хуя такое себе позволяет?! Дохера умной стала? — Обратилась на повышенных тонах к Сене Карина, чей пыл, кажется, не собирался утихомириваться. Как, впрочем, и у других. — А какого ты, сука, хуя тогда общение вообще начинала?! Дохера смелой стала? — Парировала Макарова, сделав несколько шагов вперёд, повышая голос ещё на несколько децибел выше. Всё тело охватил немой жар отчаяния и несправедливости. Она не может быть права. Нет. — Да закройте свои пасти, блять! — Есения встала с кровати, на которой всё это время сидела и медленно начала подходить ближе. Радужка зрачка стала на несколько оттенков темнее, приобрела змеиные блики, от чего казалось, что девчушка сейчас начнётся плескать ядом на всех подряд, но рассудок, к счастью, всё ещё был в порядке, — Вы нормально можете разговаривать?! — Нет! — Хором послышалось сразу от двоих. — Тогда не тявкайте вообще! Какого хуя вы здесь развели?! — А тебя не волнует то, что происходит?! Тебе похуй, да?! Цветаева, ты тоже что-ли охуела?! — Айыллаана переключилась на неё так же неожиданно, как и оказалась рядом всего за несколько шагов, чуть не столкнувшись лбами. — А тебя не волнует то, что ты сейчас на нервную собаку похожа, а? — Понизила голос практически до шёпота, а затем и так, чтобы Карина ничего не слышала, — Язык свой держи за зубами, пока его тебе не отрезали. Якутка в лице быстро изменилась. Сначала рот приоткрывает в немом вопросе, брови вздымает вверх. Затем, осознав, что произошло, сводит их к переносице, где и лицо приобретает совсем другой окрас. Кулаки начинают чесаться резко, сжимаются так, что от ногтей отпечатки остаются на коже шершавой. Желание вмазать по этой смазливой моське растёт с каждой секундой. Вмазать, чтобы больше не трепала такими словами грязными. Хочет ударить. Хочет. Но не может. Не может потому, что внутри останавливает что-то, держит крепко в тисках своих, не даёт сорваться. Потому что напротив стоит Еся. Первый человек, с кем она познакомилась. Первый, с кем она завела разговор и первый, кто её познакомил с остальными. Ясный лучик, блики которого сейчас распадались на мелкие осколки и Макаровой светить переставали. Они не казались больше опорой, не казались поддержкой. Теперь напротив стояли только две противоположности, что готовы были потопить друг друга в пылающем пламени. Да и какая между ними дружба могла возникнуть за четыре недели? — Чё, ударить хочешь, да? — Слова вылетают быстрее, чем Сеня успевает о них подумать, дыхание учащается, — Ну так бей, в чём проблема? — Повышает голос, не боится. Провоцирует. Смотрит прямо в глаза, казавшиеся теперь такими чужими, слышит, как чьи-то шаги громкие по лестнице топают. Кто-то поднимается. — Только попробуй тронуть её, блять, — Чувствует, как Карина рукой её тянет назад, а сама вперёд рвётся, собой её загораживает. Смотрит на якутку свысока, готова защитить, ведь, понимает, что компромисса им сегодня не заполучить. Огнём во взгляде прожигает девушку, не хочет, чтобы Еся пострадала от её рук, слишком дорогой стала за это время короткое. Страх за девчушку стоит сильный, закрадывается в самые мелкие щели, заставляет собой начать жертвовать. Дверь в комнату раскрывается быстрее, чем они успевают что-либо предпринять и с громким шумом бьётся о стену. На порог вбегают испуганные девочки, что с первого этажа крики услышали. Поцелуева, чья фигура первая появилась, удивлённо вскинула брови, удивившись картине представшей перед глазами. Всегда дружные, сейчас девушки были похожи на рассерженных собак, что делили последний кусок мяса. — Девки, вы чё? Карин, она тебе что-то сделала? — Федоренко, что была не менее обескуражена, водила взгляд от одной к другой, словно пыталась высмотреть у них на лбах причину возникшего конфликта. Айыллаана, увидев на пороге неприятную особу только усмехается горько, а в глазах её горечь переливается на свету. Внутри словно кто-то вьет паутинки свои. Липкие такие, что болью отзывались на сердце. Сама виновата. Сама виновата в том, что снова всё испортила. Это всё Долиашвили. Якутка выбежит из комнаты быстро, последним увидев только Веру, что прижимала к себе девочек ближе. Якутка выбежит из комнаты, поклявшись себе, что больше никогда не посмотрит в эти небесного цвета глаза, что теперь стали для неё отвратны. *** — Есения, заходите пожалуйста! — Мужчина полного телосложения, с рыжеватым оттенком волос указал девушке на стул, что стоял напротив него. — Спасибо, — Неуверенно и совсем тихо произнесла та, с недоверием рассматривая комнату. Несколько парней, сидевшие по разным углам с интересом уставились на девушку в белоснежном одеянии, какое ей любезно предоставила команда проекта, велев переодеться. Напротив них стояли мольберты с чистыми листами, а рядом покоились палитры с яркими красками. Было нетрудно догадаться, что сегодняшнее задание будет посвящено раскрепощению в себе и, кажется, сейчас она будет выступать в качестве натуры для всех, кто здесь находится. От одной только мысли к горлу подступил тошнотный ком, от чего тут же захотелось блевать. Главное испытание заключается в том, что ей нужно будет побороть себя. И с этим Цветаева навряд ли сможет справится. От многочисленных мужских взглядов по коже пробежали страшные мурашки. Девчонка руками прикрыла все открытые участки тела, что создавали лишь недоверие и уселась на стул, уставившись на любопытного парня напротив. Сумасшедшая улыбка на лице вызывала лишь дрожь в коленках, но Сеня сидела на месте, не шелохнувшись. Нельзя показывать им, что ты их боишься. Что чувствуешь себя куском мяса на витрине, в клетке голодных псов, что готовы порвать по сигналу. Чувствуешь себя грязной, голой, страшно лишний раз вздохнуть потому, что боишься, что эта наволочка, обволакивающая тело, слетит с тебя. Хоть это и проект, ты находишься под охраной, но никогда не залезешь им в голову, никогда не узнаешь, чего они сейчас хотят. Напрягла скулы и только посильнее сжала ткань, нервно теребя её. Мужской пол лишь отвращение к своей персоне вызывал. Ассоциации возникали не самые хорошие при одном лишь упоминании, а воспоминания снова и снова крутились в голове, словно мёд прилипший. — Вы в порядке? — От голоса, что казался таким мерзким по коже морозец прошёлся, окутывая каждую частичку тела холодом противным. Еся нервно сглотнула стоявший в горле ком, но от тошноты это избавиться не помогло. — А вам есть до этого дело? — Хотелось добавить ещё пару ласковых, но решив ограничиться только этим, девица закусила губу, натянув притворную улыбку на лицо, чтобы показать своё отвращение. — Конечно, — Мужчина закивал головой, словно болванчик китайский, беря в руки кисть, — Мне важно знать, как себя чувствует человек, с которого я пишу. Ваше настроение может перейти и на картину, — Спокойно пояснял он, так же с поднятыми краешками губ стараясь вызвать доверие у юной особы. Получалось, кстати, совсем наоборот, — Так.. с вами всё в порядке? — Это не ваше дело, — Огрызнулась, нервно оглянувшись по сторонам, словно готовая нападать. Остальные так же были заняты своими работами, лишь изредка кидая взгляды на брюнетку, чтобы добиться идеального сходства. — Зачем вы так? — Обиженно надув губы, парень остановился, отложив кисть в сторону, чем напомнил Есении ребенка расстроенного, вызвав у неё короткий смешок, — Вам некомфортно? — Некомфортно, — Чутье подсказывало, что отставать он не собирается. — А почему? Настолько начинает вымораживать, что крышечка потихоньку начинает дёргаться от накипающего внутри раздражения. Где-то глубоко чертёнок грязный на кресле качается туда-сюда, подначивать начинает, шепчет на ухо всякие гадости. Хочется въебать хорошенько по этой любопытной моське, что сидит напротив. Да так въебать, чтобы рот у неё закрылся надолго. Но Еся только зубами скрипит, словно сотрёт сейчас их в порошок. Руки на коленях покоятся, неприятно в кожу нежную впиваясь через ткань. Этот вопрос она оставит без ответа. — Есения, — Сдаваться он, кажется, не собирался. Здоровье вечное? — Я вам не хочу причинить зла, поймите. Цветаева только фыркает, глаза закатывая. Страх, что всё это время держал в своих скользких щупальцах, отступать не собирается, пачкает собой. Только сильнее гложет, крепче сжимает в своих тисках, через раз вдохнуть полной грудью даёт. Комната полна мужчин, что рассматривают её сейчас любопытно, не стесняясь. — Я лишь хочу, чтобы мы нашли общий язык. Меня зовут Дмитрий, — Улыбка на лице его становится всё шире. Еся дёргает ногой, вырисовывает в воздухе круги необычные. Колеблется, не знает как себя нужно вести в этой ситуации. «Тебе не хотят нанести вреда» Да. Но сгусток чего-то неопределённого, чего-то, что начинает жрать изнутри, растворяет её на две личности, рвущиеся выиграть в этой битве. Обнажает её, заставляет почувствовать себя опустошённой. Такое простое на вид задание вызывает столько тревоги. Кажется, она себя накручивает. — Приятно познакомится, — Сглатывает всё, что наседает мелкими комками, не хочет, чтобы оно опьянило разум. — Мне тоже очень приятно. Вы не против, если мы перейдём на «ты»? — Мужчина, увидев, что к разговору она потихоньку начинает разворачивается, снова берёт в руки кисть. — Не против, — Томно вздыхает, желая, чтобы этот кошмар поскорее закончился. — У тебя очень красивая внешность. Ты модель? — Спрашивает с любопытством, не отвлекаясь от своей работы, а Еся мнётся. Старается говорить с ним как можно мягче, уговаривает себя. Проблемы коммуникабельности с мужским полом возникали у неё всегда. — Модель.. фото, — Отвечает, дополняя свой ответ. Старается выдавить из себя что-то похожее на улыбку, но не язвительную, как в прошлый раз, — Спасибо за комплимент. — А можешь выдать позу какую-нибудь? Голову повернуть куда-нибудь? Или рукав припустить слегка? — Слова заставили в очередной раз напрячься, грозно зыркнув с недоверием, и собеседник, увидев это, постарался исправить ситуацию, — Ну, покажи, раскрой себя. Сеня только кивает, поняв, что от неё хотят. Слегка оголяет правое плечо, по которому мурашки ползут от непривычного холода. Двигает головой в разные стороны, пытаясь сгенерировать удобное для позирования положение. Даже негатив начинает потихоньку отступать, давая место и волю раскрепощению, что полностью овладевает телом уже через пару минут. Цепи, сковывающие всё это время своими обжигающими звеньями, слегка ослабевают как канаты. Становится немного спокойнее, любимая работа, которой девица не занималась уже целый месяц заставляет расслабиться и отдаться ей полностью. Спасает. *** — Сень, а расскажи нам, что тебя так напрягало всё это время? Любовь глядит любопытно из под своих очков овальных, не скрывает своего сочувствия к девице. Серёжка на правом ухе дёргается, словно тоже интересно ей, в чём заключалась причина такого поведения. Есения от такого внимания к персоне своей напрягается заметно. Взгляды одноклассниц скользят по её лицу, кажется, выжидая от неё откровенных речей и три ручья слёз в ведёрко. Но пацанка сохраняет хладнокровие, не желая делать новый контент для объективов, направленных на неё крупным планом. Только вот глазки её, мечущиеся по углам, выдают всю картину. — Мужики эти, — Кратко отвечает, обиженно губы дует, стараясь скрыть кисти дрожащие в рукава белой рубашки. — А что тебе так не понравилось в них? У тебя был негативный опыт с мужчинами? Они причиняли тебе вред? — Розенберг взирает глубоко, выглядывает что-то, словно душонку её ищет потрёпанную, хочет вывернуть наизнанку, сдавить в руках своих, сломать. Но заместо этого только помочь желает, освободить от оков страшных, излечить, словно аленький цветок, что замёрз от рук людей противных. — Негативный опыт.. — Жмурится ненадолго, чувствует, как рука тёплая Карины ложится ей на колено, как всегда ободряюще сжимая. Ловит её глаза, в которых только горечь читается. — Ну.. если про отчима.. Короче, мне было десять, когда мой папа умер.. — Совсем шепчет, но шёпот этот в тихой комнате как крик о помощи бьётся о стены, растворяясь, оставляя только в памяти отпечаток, — А я его очень любила. Он умер от рака. В больнице. Буквально на моих руках, — Слышит со всех сторон изумлённые вздохи, кто-то сглатывает шумно, — Мне было тогда очень плохо. И мама, видимо, чтобы заполонить пустоту привела.. в наш дом через пол года после его смерти какого-то, блять, хахаля, — Ком в горле мешает даже набрать полную грудь воздуха, блокирует. Грудь режет больными ножами, снова уродует, снова путь к сердцу открывает, — Мы жили три года в этом аду, сука, — Царапает ногтями кожу, по щекам начинают безостановочно течь солёные струйки горечи, не в силах больше сдерживаться, — Он избивал нас. Он избивал меня, маму, даже кошку нашу избил так, что она умерла однажды. Он забил её до смерти, блять, а потом её тело выкинул в мусорку из окна, — Голос уже был похож больше на хрип, жалобную мольбу о помощи. Крепкая рука Долиашвили прижимает ближе к себе, сама пропускает несколько слезинок, но прижимает. А Еся не в силах ей отказать. Ревёт навзрыд, зарывается в шею чужую, — В один день, когда я его не послушалась, а мама начала заступаться за меня, он её зарезал ножом. Больно. Тело словно варят в огромном котле, молят, мотают верёвками, в которых она сама начинает путаться, кожу рвут. Когтями прорезают до костей, до сердца добираются, хотят его вырвать. Заставляют вспоминать снова и снова, заставляют мучаться, заставляют рвать на себе клочки волос от горя, что внутри её затапливает, бьёт своими волнами, убивает внутри всё живое. Еся мучает себя, Еся вспоминает, Еся, словно мантру перед сном твердит, что это она во всём виновата. Хочет умереть, убить себя за то, что не смогла защитить её тогда. За то, что не подставила свою грудь заместо чужой. Это она должна быть на месте мамочки. Но жизнь решила наказать её суровее. Решила, чтобы та теперь во снах мучилась, чтобы та слышала везде её голос, сходила с ума. Чувствовала, как внутри её жрут, режут, закрадываются в самые потаённые места и там остаются, заставляют гнить и винить себя во всём. Еся чувствует, как нечто внутри давится её кровью, её мыслями страшными, как питается этим. Еся хочет увидеть белый свет в конце тоннеля.. такой же белый, как в сказочных рассказах, но видит лишь кромешную темноту, что заволакивает ещё сильнее, нашёптывает на ухо, запирает в себе, радуется очередной уязвимой жертве, что так легко ей в лапы боосилась. И кричит Еся немым голосом. Орёт. Молит. Хочет, чтобы ей руку помощи оказали.. Но люди мимо приходят. Бездушные. Безразличные. Безжизненные. Только через несколько минут приходит в себя, когда осознаёт, что в объятиях крепких её уже держит совсем не Карина. Светик. Её Светик. Стоит на коленях, прижимает её сильнее, хочет забрать всю боль, что пережила её Еся. Её Цветик. Желает только того, чтобы девочка, такая хрупкая и маленькая девочка не мучалась, не изводила себя. Желает освободить от терзающих её змей, что впиваются всё сильнее, прыскают ядом, отравляют. У самой сердце сжимается, словно лезвиями острыми по нему узоры вырезают, руки в дрожь страшную бросает. Света чувствует, как по её щекам текут слёзы солёные. Разделяет горе с девчушкой, но не знает, чем помочь, как отрезвить чужой разум такого родного и близкого для неё человека. Зал погрузился в тревожную тишину, сопровождающуюся лишь тихими всхлипами одной из них. Рядом окружили ещё несколько одноклассниц, успокаивать стараются. Диана по макушке гладит, Маша фразы утешительные шепчет на ушко, Вера руку держит крепко, глядит сочувственно на неё, поверить не может, что этой улыбчивой девчонке, вечно веселящей собой всех, заряжающей, словно батарейка, пережить такое пришлось. Сердце ноющей тоской отзывается. — Ты винишь себя в этом? — Только и спрашивает Розенберг, тряся своими кудрями, а в ответ себе видит лишь еле заметный кивок. В бледно голубых глазах, сокрушающихся болью, Еся видит каплю горести. Безумно жаль смотреть на девчушку, что словно губка в страданиях своих купается, с каждым днём без куска души оставаясь, — Есения, себя нельзя в этом винить! — Сводит она брови к переносице, хочет, чтобы её услышала каждая, кто сидит здесь, — Насилие, особенно со стороны супругов, является серьезной проблемой! Дети винят себя в том, что не могут изменить ситуацию, в том, что не могут защитить жертву, но это ведь совершенно неправильно! Ты была всего лишь ребёнком! Ребёнком, который не должен был этого видеть! И как только физическое насилие началось, твоя мама была обязана уехать с тобой как можно дальше, родная! Чтобы не — Сжав губы в тонкую линию, наблюдает за ученицей дрожащей, словно лист осиновый. Слёзы уже не текут, но тело, неумолимо бившиеся будто в ознобе, всё ещё пугало. — Насилие в отношении женщин — это в первую очередь.. поддержка и участие в неравной связи между мужчинами и женщинами, — Продолжила она, но уже в более спокойном тоне, всё так же стараясь пояснить, — Это дискриминация женщин. А если это делает ещё и муж, то это предательство высшей степени. Над ребёнком оно наказуемо в той же степени! Это ужасно! Это страшно! Почему твоя мама не уехала от него сразу же, как только это началось? — В ответ себе только краткое пожимание плеч увидела. Еся не знает. Еся не знает, почему её любимый родитель, любимая мамочка осталась рядом с тем, кто ежедневно дочь её избивал, кто ежедневно строил из себя порядочного семьянина, а по приезде домой превращался в настоящую псину бешеную, — Психическое и физическое состояние здоровья ребёнка всегда должно быть важнее. Но жертвы просто боятся жизни без кулаков, боятся, потому, что каждый день подвергаются унижениям в свою сторону и соответственно, уверенность в своих силах падает. Ты не должна винить себя в произошедшем. В этом винить себя обязан он. Сеня только головой обречённо кивает. Осознаёт, понимает всё, но верить отказывается. Слишком поздно, слишком много ран было нанесено. Сидит, словно ограбили её, украли самое ценное, что было. Веру в лучшее. Чувствует себя лягушкой не в своём болоте, опустошённой, погрязшей с головой грязи, тонущей в ней же. Дорожки солёные уже высыхают постепенно, но пытка эта, что вызвала их, остаётся с ней, мучая своим присутствием. Едет в пустом вагоне, один на один с девчонкой, сидит на последнем ряду, высматривает её, смеётся громко, оголяя клыки свои кровавые. Дыхание давит больно. — Сень, предлагаю тебе посмотреть картину, которую написали художники для тебя, — Любовь улыбается чисто, приподнимает уголки губ как только может, старается вызвать такую же у Есении. Слишком доброй она была для мира этого. — Хорошо, — Нет никакого желания смотреть, что же скрывается под этой ширмой, ведь и так знает, что результат там не самый лучший. Она закрывалась, была холодна в разговоре и не подавала никаких знаков внимания. Это явно должны были отобразить, уверена в этом. Подходит к полотну, скрытому белой завесой. Под пристальным наблюдением остальных и без особого энтузиазма сдирает ткань, вскидывая брови удивлённо. Весьма.. недурно. Тела практически не было видно. И зачем она надевала на себя этот пододеяльник? На пол холста распластались одни только её волосы, окрашенные в, почему-то, через чур тёмные оттенки. Лицо, не выражавшее никаких эмоций, занимало только четверть. Помада на губах была слегка смазана, а небольшой кусочек оставался неокрашенным, символизируя девчонку закрытой и нервной. Еся рассматривает, словно работу из музея, проводит пальчиком по краске высохшей, голову вбок слегка склоняя. От некоторых слышит вздохи воодушевлённые, кто-то свистеть начинает, от чего Цветаева только разворачивается к ним, улыбаясь тепло. И приятно так. — Ты так и не дала художникам полной воли, однако нашла в себе силы и хоть немного, но открылась, от чего получилась такая красота. Умничка! — Хлопает вместе со всеми Любовь, искренне радуясь за ученицу свою. Света, что сидит рядом с Романовой глаз отвести не может. Словно в прострацию выпадает, не слышит ничего вокруг, только высматривает детали рисунка все подробно, замечает то, что не заметили другие. То, что не заметила сама Еся. Так.. нежно. Подушечки пальцев колоть начинает беспощадно, голосов чужих не слышит, они для неё словно из другого мира доносятся. И ведь права она была, когда думала о том, что картины с неё бы писали.. Не знает, кто красивее: девушка изображённая..или та, с которой это писали. На голову, словно кипяток обжигающий выливают. Токарова выдыхает шумно, кажется, краснеет цвета яблоко наливного, когда подмечает для себя то, что она, возможно, это произведение в своей комнате бы повесила, каждый раз на него внимание своё обращая. Хочется закрыть его от глаз лишних, ведь уверена блондинка, что совсем ничего не понимают они в искусстве. А сама высматривает. Смотрит на небесного цвета глаза.. на потускневшие, почему то, волосы.. губы красивые.. хочет всё запомнить. Хочет набить на обратную сторону век, чтобы даже во снах её образ видеть. Убеждена, что девчушка, на холсте изображённая, явно будет стоить дороже картин, в музее висящих. Свету окликнет Маша, легонько ткнув в плечо, выводя из своих рассуждений. Обратит на себя внимание, обратит внимание на лукавую ухмылку, что украшала девичье лицо. — На что мы так пялимся? На картину Еськину что-ль, м? — Спросит риторически, бровь одну выгибая в волнистую линию. Сама ведь ответ знает, а Токарова будто бы увиливать и не собирается. — Она такая красивая, — Шепчет тихо, чтобы остальные услышать не могли, поворачивается к подруге всем корпусом. — Еся? Или картина? — Издаёт издевательский смешок, замечая, как щёки у одноклассницы горят сейчас. Токарова сидит с открытым ртом, снова взгляд свой прячет. Друзья они, блять. Да-да, конечно. — Обе. *** Всё снова пошло не так, как планировалось. Всё снова пошло по пизде. Очередное испытание-викторина, где Есении, мягко говоря, не повезло оказаться в команде Дианы, превратилось в прах. Ученицам нужно было правильно отвечать на вопросы, задаваемые Алексеем, который выступал в роли ведущего. В конце игры группа, чьи участники наберут наибольшее количество баллов отправится на поощрение, проигравших отвезут домой. И ведь сначала всё шло отлично, даже очень. Её девочки выигрывали, Сене даже удалось угадать один из предметов без чьей либо помощи. Но счастье отпугивает, как говорится. Удача решила повернуться к ним спиной, раскрыв объятия для команды соперников, что Адаменко очень не устроило. Блондинка начала нервничать, срывать агрессию на Сухарева, обвинять в несправедливости всех, кто находился рядом. — Диан, угомонись, блять. Ведёшь себя как животное, — Шикнула на неё Цветаева, шокированная ребяческим поведением одноклассницы. Девчонка сейчас в её глазах выглядела так, словно у дитя отобрали леденец на палке, а услышав замечание в свою сторону, та лишь кинула на неё презрительный взгляд свой. — Если тебе что-то не нравится, то можешь смело съебнуть от сюда нахуй, тебя никто не держит, — Голос, что казался сейчас до боли хриплым и вдобавок скрипучим, заставил стиснуть зубы, чтобы не сказать ничего обидного вслед. Адаменко, сложив руки на груди, смотрела на Есю из подо лба как на главного врага народа. Волосы взлохмачены, губы надуты ещё сильнее. Нимб вокруг головы не давал признать свою вину, заставляя топиться в нравственном негодовании. — Не т.. — Э, ты так с ней не разговаривай, — Перебивает Есению Света, что находится в команде соперников, подол юбки сжимает рефлекторно и ловит взгляд успокаивающий. Не устраивает её то, как с Есей Диана поступила. Брови сводит к переносице, осматривает с ног до головы Адаменко, что сидела обескураженная то ли поведением её, то ли словами резкими в её адрес. Токарова, словно током обожжённая, взглядом хищным окидывает, ощущая руку успокаивающую на колене. Маша. — Языков дохуя запасных? Судя по твоему поведению, только тебе здесь что-то не нравится, — Поддерживает её рядом сидящая Алина, что тоже не спускает глаз с блондинки. — Чё, дохуя умная, что-ли?! — Вскидывает Долиашвили, обращаясь явно к Буслаевой, чем в ступор резкий вводит теперь уже Сеню. — Ты, типа, поддерживать её собралась?! — Задаёт вопрос совсем недружелюбным тоном, намекая на блондинку с редкими крашенными прядями, какая наблюдает за ними. Тело вмиг несправедливость охватывает по отношению к себе, Цветаева, растерянная поведением подруги, что явно встала не на её сторону, осматривает Карину, — Пиздец просто! Бросает в жар мимолётный. Нет, она не рассчитывала на помощь в свою сторону, но ножей в спину тоже получать не хотела. Взгляд её сменяется на брезгливый, девчонка старается в руках держать себя, но получается крайне плохо. Ждёт объяснений, но коротко стриженная же, вместо них только усмехается презрительно. — А я что ещё делать должна?! За тобой бегать, типа?! Нихуя устроилась! От прежней тёплой улыбки не остаётся ни единого лучика, только блики презрения в светлых глазах легко читаемые. Есю водой холодной обливают, что по одежде внутрь пробирается, сочится, до самого сердца тянется, чтобы заморозить его, покрыть льдом холодным. Она рот свой открывает, сказать что-то хочется, но словно рыба в воде, только глазами хлопает, недоумевает. Может она всё это не всерьёз? И действительно ощущает себя рыбой, но только на суше, не в своей среде, когда все против тебя и вот-вот голову отгрызут. Только не от Карины. От кого угодно, но только не от неё, сука. Сеня рассматривает улыбку мерзкую, словно диковинку, что для неё в новинку стала. Не понимает, с чего вдруг к ней отношение могло поменяться за один час? Только недавно сидели, спокойно общались, а теперь чувствует, терпит то, как Долиашвили голыми руками лезвием в ней прорезает дыру. Как Долиашвили зубами вгрызается в нежную плоть. И, кажется, не жалеет совсем. Почему?.. Девочки переглядываются неловко, чужими себя ощущая. Тоже этого не ждали от вечно нерушимого союза. Никто не ждал. Тогда к чему весь этот цирк? — Да?! И давно ли ты так решила? Две минуты назад?! — Вскидывает брови, ощущая, как растерянность внутри сменяется на резкие порывы гнева. Драка здесь не нужна. Нет. Не хватало ещё, чтобы выгнали из-за хуйни. Успокоить старается сама себя глубоким вдохом, уже начинает всерьёз задумываться над словами Айыллааны о Вере. Может это действительно она подстрекатель? — Даже если две минуты, тебе какая, нахуй, разница?! Ты решила на два лагеря делиться? Так учти, это у тебя не получится, — Морщиться, вызывая теперь лишь омерзение к своей персоне. Теряет последние песчинки доверия, что словно в часах пересыпаются с двух половин. — Да нужна ты мне, блять, — Произносит сквозь стиснутые зубы, сжимая кулаки до посинения. Если бы она держала стакан, то он тут же полетел бы в соседнюю стену, разбиваясь на тысячи осколков так же, как и отношения этих двух. Глаза наливаются сущим адом, горят дичайшим пламенем. Внутри, словно треск слышит. Тысячи тёмных бесенят грозятся выйти на волю, рвутся, орут, ломают все оковы, какими были сцеплены. Просыпается тихая ненависть, какой Есения сама страшилась. — Если ты всё так решила, пасть свою больше не открывай в мою сторону. — А ты кто такая, чтобы ей указывать?! — Снова вступается за девчушку Адаменко, но прерванная Алексеем, которому явно не нравилась творившаяся в помещении вакханалия, вынуждена будет замолчать, кинув ненавистный взгляд на одноклассницу. Есения Цветаева в очередной раз остаётся без близких рядом людей. *** Шум воды единственное, что нарушает безмолвную тишину ванной комнаты. Есения, склонившись над пьяной девушкой, старается привести ту в чувства хотя бы немного, умывая лицо подруги, что еле держится на ногах. По приезде домой брюнетка заперлась в комнате, не желая дальше общаться ни с одним человеком, кто ехал с ней в одном автобусе. Возникало лишь отвращение при одном только упоминании о них. Близкие люди, сочувствующие и поддерживающие друг друга в горе, живущие плечом к плечу уже целый месяц, держали за твоей спиной острый нож, что оказался всаженный в спину. По самую рукоятку. При первой же возможности. Алая кровь, стекающая по бархатной коже, заставляла задуматься о том, нужна ли девица им вообще. Девушка не могла сравнить два образа, что неумолимой картинкой метались перед глазами. Карина больше не казалась такой же отзывчивой и смешной. Диана больше не казалась такой же доброй и эмпатийной. К Сене никто так и не зашёл, никто не заговорил. Вся команда ополчилась против, все отказались иметь что-то общее, чем создавали большую иллюзию одиночества. Цветаева ещё в автобусе задумалась об отъезде из школы. Мотивация к изменениям пропала, когда от тебя отвернулся человек, с кем ты был близок. За кого ты заступался, лез в драки и вставал под угрозу выгона. Она не думала, что когда-то по приезде в их дом, окутанный вечным теплом и заботой, почувствует лишь холод, продирающий до кости. Почувствует, что на кровати она теперь сидит не одна, а вместе с нечто, какое теперь выпивает всю её энергию. Но сейчас, стоя в ванной её не волновало ничего больше, чем состояние шатающейся в разные стороны Светы, чей взгляд не фокусировался практически ни на чём. Кажется, поощрение для их команды оказалось тесно скрещено с алкоголем, по другому объяснить заплетающийся язык блондинки было нельзя. — Как ты вообще так нажраться успела? — Отчитывала её Цветаева, умывая лицо подруги холодной водой. Девочки вернулись только пять минут назад и прямо на пороге дома брюнетка решила забрать Токарову, чтобы привести её в порядок, — Ты преподавателям обещала не пить больше! А если тебя выгонят? Еся знала, что на этот проступок учителя глаза не закроют, но представить своё существование на проекте без одноклассницы было чем-то из разряда вон, у них ведь только начали налаживаться отношения. Волнение начало закрадываться внутрь, опьяняя собою весь организм. Света на замечание строгое только улыбнулась, блаженно прикрыв глаза. Разум затуманился уже после второго бокала, трезво мыслить совсем не получалось. Слова, что она слышала сквозь призму густого тумана воспринимались, словно во сне. — Цве-етик, — Усмехается, — Волнуешься что-ли? — Шепчет, опираясь на стену позади себя, чуть сползая вниз, чтобы быть с девчушкой на одном уровне. Разглядывает как в первый раз, проходит взглядом по растрёпаным волосам, рукой притягивает ближе, хватается за резинку и тянет вниз, принуждая их рассыпаться по плечам мягкими волнами, словно молочных рек. Света от такой картины пьяно выдыхает, не спуская взгляда. А Еся наоборот замирает резко, дышать перестаёт от контраста разгорячённых щёк, по которым медленно ползёт ледяная ладонь. Токарова склоняет голову набок, наблюдая за обескураженной девицей и подмечает, что алого цвета губы смотрятся так маняще при тусклом свете лампы, напоминают самую лучшую награду, какую она готова забрать в любой момент. Пальцами движется к ним, смазывает бальзам, что был нанесён часом ранее, облизывает свои и понимает, что хочет почувствовать его на вкус. Желает вспомнить этот терпкий запах вишни, какой отложился в её памяти надолго. Внизу живота ноет тугой узел. Сладостный узел. Зовёт. В сети заманивает. Отталкивает. И всё по новой. Блондинка не знает, почему в дрожь её бросает, знает только, что пить ей необходимо бросать. Алкоголь тащит на самое дно. Но это потом.. Сейчас только тянет на себя подбородок чужой, заставляя ком поперёк горла встать. По телу проносится огромная волна жара, что словно цунами сбивает все мысли на своём пути. Совсем не соображает, что делает. А завтра бегать будет снова от неё? Рассматривает, смотрит в глаза цвета моря бездонного, такие же манящие, всё больше в себя втягивающие. Сердце вальс танцует бешеный, вырваться пытается, не может терпеть эту пытку. — Свет, опять? — Произносит еле слыша, стараясь не выдать заметное содрогание в голосе после такого неожиданного соприкосновения. Хватает ртом воздух тяжело, словно это последние его остатки в этом мире, грудь что-то сдавливает больно. Внутри всё переворачивается. Всё. Снова. Они снова бросаются в пламя, живыми от куда выйти не смогут. И понимают это слишком поздно. Снова в животе оживает всё, что было захоронено там ещё годами ранее, бабочки просятся наружу, бьются о рёбра и, кажется, грозятся сломать их. Возникает ощущение того, что у них получится оказаться снаружи. Снова взгляд мутнеет, затемняя всё вокруг беловатой дымкой, бегает по комнате в поиске спасения. Но спасения нет. Лоб покрывается холодными каплями, будто после пробежки двухчасовой, но они ведь просто рядом стоят. Света хочет. Хочет, чтобы ей отдались без остатка, хочет забрать в свои владения, хочет зацеловать до посинения. Наконец начинает понимать, что с ней происходит. Наконец начинает понимать, что за чувства окутывают её, сковывают все эти четыре недели. Что за чувства тянут её за собой, одурманивают, заставляют подчиняться. Почему так хочется зарыться в объятия девчушки, что не вылезает из головы никак, хочется чтобы она не отпускала её никогда. Забрала к себе, в свой маленький мир тепла. Чтобы взяла и потопила её в невероятной чистоты нежных глазах, чтобы принадлежала ей, улыбалась своей беззаботной улыбкой. И чтобы каждый день, первое, что видела Света было её сонное лицо, к которому липнут волнистые локоны волос. Понимает, почему так прёт, почему так хочется изучить её полностью, словно новую, нераскрытую ещё книгу. Разглядывать её никогда не надоедает, хоть блондинка всё уже наизусть помнила. Помнила каждую родинку, каждую веснушку, эту непослушную прядь, что вечно выпадала из тугого хвоста. И сейчас стоит, рассматривает, не пропускает не одной детали. Наблюдает, как грудь её тяжело вздымается.. как волосы, уже распущенные, спускаются по плечам.. как губы обветренные облизывает.. — Есь.. — Шепчет, кажется отрезвляет свой разум одним только словом. Хватает плечи чужие, прижимает её к стене, аккуратно за голову придерживает, чтобы не ударилась. Цветаева «ойкает», всё равно лопатками о холодную поверхность ударяется больно. Осознаёт, что сейчас, вроде как, должна остановить блондинку. Но делать этого совсем не хочется. Хочется только ближе прижиматься. Хочется позволить ощутить вкус своих губ. Хочется. — Свет, ты пьяна.. не надо.. — Мотает головой, всё ещё сохраняет последние песчинки самообладания, всё ещё пытается найти надежду на то, что всё можно остановить. Останавливает её, руками дистанцию между друг другом создавая. Токарова выдыхает недовольно, отстраняется немного, сказать что-то хочет, проблема только с подбором слов возникает. Делает несколько шагов назад, мнётся, губу закусывает, а внутри гложит что-то. Ломается, взгляда не открывает от чужого тела, но всё равно пока не нарушает черту установленную. Дышит часто, всё глубже с каждым вдохом, чувствует, как щёки её пунцовым цветом красятся, а ноги вот-вот предадут хозяйку, на пол её уронив. — Да, — Кивает. Сердце сейчас дыру пробьет, кровь стынет, гоняя адреналин по телу, руки дрожат всё сильнее. Внутри тонкими нитями тянется паутина, что заматывает её своими сетями, вьётся. Голова кругом идёт, словно отвалится сейчас напрочь, не соображает, что делать нужно. Резким движением оказывается бессовестно близко, чувствует дыхание чужое, горячее.. смотрит в глазки испуганные, что не сразу соображают, что же происходит. Света соприкасается с чужим носом, ведёт вниз.. ниже.. Внутри несёт от этой невыносимой близости, хочется прижать, растворится сахаром в обжигающем чае. Словно пепел на ветру стать единым целым. Одним целым. Не знает. Не соображает. Мысли запутываются в клубок, становится слишком много. Слишком жарко. Накрывает чужие губы своими. Лишь на секунду соприкасается. Сложно даже поцелуем назвать это. Но за время это желанное хочет прочувствовать её всю, хочет ощутить, забрать всю боль, если она есть. Прикрывает глаза блаженно, чувствуя каждым сантиметром кожи, как девочка под ней дрожит, проводит по кисти чужой ноготком. Так нежно, так сладко мажет по губам, языком остатки бальзама слизывает. Отстраняется, оставляя девицу шокированной. Слышат со второго этажа крики. Несложно догадаться, что происходит серьёзный конфликт. Возможно, кто-то снова что-то не поделил. Но сейчас они заняты только друг другом. Разглядывают с раскрасневшимися щеками, словно школьники глупенькие, что в кабинках туалета прячутся во время урока. Токарова улыбается бесстыдно, совсем не жалеет о том, что сделала, видимо. Довольная стоит, словно как кот сметаны объевшийся, облизывается, а волосы на свету искусственном ещё сильнее взлохмачиваются. Ждала этого так долго. — Нам, наверное, стоит идти? — Взмахивая брови вверх, смотрит на