Сура 109, «Неверующие»
____________________________
Когда преследование по пыльным полуденным улицам, опоенных зноем, обернулось западнёй? Шафриз не знала. Тревога шилом ввинтилась в грудь. Шестым чувством, не иначе, заметила движение сбоку и в последний момент втянула голову в плечи. Мощный удар в основном пришелся плашмя по спине, лишь чиркнув по затылку. Ноги подкосились и со вскриком Шафриз упала на белые камни мостовой. В ребра впилась маленькая деревянная деревянная лошадка, подарок Танзилю, купленная между делом. Пальцы в перчатке высекли искры, проехавшись по мостовой, меч улетел в сторону. Звон в ушах, крики товарищей, в глазах раздвоилось и поплыло. «Лежи,» — дышание спёрло. «Лежи и не двигайся…» — это её вообще мысли? Товарищей вязали и глушили. Закрыла глаза и задышала мелко-мелко, поверхностно, чтобы дыхание не шевелило песчинки. Капля слюны стекла по губам и ниткой размазалась по земле. Сердце грохотало, пульсом отдаваясь в уши. Как эти культисты умудряются его не слышать? «Лежи, лежи, лежи и молись, что не тронут,» — она себя уговаривала? Её уговаривали? Пинком под дых перевернули на спину. Неимоверным усилием воли она не сморщилась от боли. Дрогнувшие ресницы не заметили. «Не двигайся». — Клинок, смотри какая красивая! — голос весел, прямо над ней. — Жаль будет сразу убивать. — Она без сознания? — голос нервный и строгий. Слева. Два… Три… Где-то в двух шагах. К лицу прижались бородатой щекой, слушая дыхание. От кислого вина (где только достал?) и ядреного чесночного хумуса засвербело в носу. Смачно поцеловали безвольные губы. Шафриз содрогнулась, мысленно. «Замри, замри, замри…» — как мантру повторяла она. Резной нос лошадки давил на начало мечевидного отростка — мысль ушла дальше по деревянному контуру — ушки на ребре, чуть правее и повыше. Изящная шея переходила в покатую спину под грудью, далее в круп и хвост на подвижных нижних ребрах. Две резных ноги касались живота. Потом она отрубит язык нахалу, потом соскоблит кожу, потом смоет кисло-затхлый привкус, потом. Если выживет. — Что ты возишься? — прервал безобразие Нервный. — Но всё же красивая. Без сознания. Хорошо я её по голове припечатал. Баба с мечом, а все равно остаётся бабой. — Бросай к остальным и пойдем. У нас нет времени. Как мешок фиников, её швырнули на телегу. Только тогда она позволила себе дышать и сплюнуть гадкое послевкусие поцелуя. Полуденный жар сменился холодом подземелий и капелью сочащейся влаги. Ходят страшные слухи, что под Альбаратом много тёмных, древних, заброшенных храмов. Дело не в отсутствии света, а в пролитых на землю реках крови. Старые дома и улицы ушли под землю, накрытые горьким пеплом, и новый город с известняковой отделкой стен стоит на костях и ребрах старого. Проложенная канализация самая безобидная часть подгорода. В глубинах улиц подземного Альбарата скрывались жуткие вещи: от притонов и демонокультистов, учинённых людьми, до монстров и чудовищ, обожравшихся человеческого мяса и подхвативших песнь Первоначала. Порой люди страшнее последних. Вновь притворство. Шлем с саваном потерялись. Куфия свалилась, когда сдернули с телеги. Сапоги стащили культисты, пока Шафриз внутренне закипала от злости. Кинжалы вывалились из голенищ. Звяк, звяк — их подобрали под радостный гогот. Жадные руки забродили по телу, пока стаскивали остальных. Кто-то уже прочухался, а теперь страдал головной болью. «Лучше бы и не просыпался,» — мелькнула отстранённая мысль. — Всё-таки красивая, — руки Весельчака задержались на груди. — Может не будем её трогать? — Тогда я тебя поволоку на алтарь. Тащи её! Схватили под руки. Босые ноги заскребли по холодному шершавому полу. Скольких она уже сосчитала, жадно ловя все звуки? Минимум десятерых, и все близко. Паршиво. Шафриз расслабила шею и плечи, подбородок стукнулся об грудь. Биение сердце выталкивало под закрытые очи улыбки сына, ласковые объятия, ликование от его первой победы, разбитые коленки, уютное ворчание бабушки, шелест карт, весь цветастый карнавал увешанных золотом кузин и племянниц. Выжить, нужно выжить любой ценой. Лопатки ударились о плоский камень с желобами. Под закрытыми глазами тьма полнилась звуками: товарищей избивали, ставили на колени, кто-то отчаянно орал и молился. Но быстро затих. «Ты молодец,» — вновь голос-мысль. — «Потерпи». Нервный торопился и встал над телом по центру алтаря. Напряженное ухо улавливало шорох его обуви по камню: он шагал, не касаясь пятками пола. И завыл. Кости, зубы, ногти продрало мелкой дрожью. Мир стал зыбким, наполненным жемчужно-серым светом. Иглы ужаса закололи сердце, от страха Шафриз распахнула глаза, оказываясь в матовом бесцветье и нос к носу сталкиваясь с фигурой из сияющего искрами лазурного пламени. — Ты хочешь жить? — безэмоционально спросила фигура. Белые языки пламени на джинне складывались в халат и трепыхались за спиной на манер крыльев. Деревянная игрушка жгла кожу сквозь поддоспешник и камизу. — Что здесь происходит? Кто ты? Где я?! — мозг отказывался думать. — У нас есть время, — сухой трескающийся, потерявший былую звучность, голос втёк в тело и лишь немного успокоил колотящееся сердце. — Время здесь течёт иначе, ибо Заман мудрости своей так повелела испокон веков. Только когда сахир вознесет над тобой кинжал, ты должна будешь действовать. — Ответь мне! — Мое имя Тарик аль-Азиз, я слуга аль-Далиля, — пламенная рука нависла над грудью, вынуждая испуганно замереть. — Культисты заточили меня в этом камне и поливают кровью, чтобы я поддался тьме и обратился в шайтана. — Что, если ты и есть шайтан? И в моем теле ты получишь свободу? — губы конвульсивно дернулись. Джинн улыбнулся отстраненно и жутко. Мороз продрал по коже, а на ресницах и в уголках глаз слёзы застыли кристалликами льда и соли. Иней зазмеился по задубевшей ткани халата. — Ты этого не узнаешь, если не рискнешь, — он резко оказался нос к носу, воспарив в воздухе горизонтально над ней. Вдохнул её страх, пламя волнами потемнело, и через мгновение чернота пропала. — Свидетельствую, что нет иных богов кроме Ифтар, они наша земля и свет. Пламень оставался чистым. Святые слова должны были разорвать на части богохульника, но что если в этом странном и темном месте Их слово ничего не значит? Что если Их взор не проницает тьму? Что будет, если она не вернётся к сыну? — Решайся. Либо смерть, либо риск. — Жить, — выдохнула вместе с облаком пара. — Я хочу жить. Шайтановы сыны сорока собак, я хочу жить, черт побери! — Вовремя, — джинн втёк в неё. Телегу особо чувствительно тряхнуло на кочке и Шафриз распахнула глаза. Обрывки невероятно реального сна разлетелись растворившимися лентами. Она протерла лицо и повернулась на другой бок, урывая кусочки сна. Лес кишел шайтанами, а ей нужны силы. Память безжалостна. Оглушительные вопли, бьющие по барабанным перепонкам, стояли в ушах, умножаемые мысленным эхом. Синий безжалостный огонь, из сорвавшихся искр с её пальцев, охватил колдунов и превратил их столбы живого пламени. Когда в нечестивый храм ворвались гази аль-Далиля, все закончилось. Шафриз в прострации упала на колени, а джинн растворился в воздухе, но не крик. Крик и тошнотворный запах паленной плоти окутывали плотным покрывалом, преследуя и по сей день, напоминая о цене жизни и очищения. Как же давно это было.***
Добрались к ночи под гнетущее чувство голода, когда все мысли сосредотачивались исключительно на еде, а желудок прилипал к позвоночнику. Сперва лес незаметно поредел и отступил. Факела разбрасывали искры. Пляшущие лужи рыжего света выцепляли выкорчеванные пни. Свежие. Жирная земля еще не обсохла и не обвалилась с корней, отбрасывающих длинные жуткие тени. Другие пни, развалившиеся на почерневшие обглоданные огнем полена, свалены в кучу, обведены ровной полосой голой земли со следами грабель. Дальше в свежераспаханных полях сложена в стога сена скошенная трава с бывших лесных опушек. Вдоль дороги высились колья с насаженными корявыми уродливыми головами мясников. Окованная смертью, мертвая плоть не бурлила, застыв в одномоментном безобразии. «Проклятые демоны,» — покатав слюну в зубах, Ювис сдержался. Из ночной тьмы выпрыгнул высокий ровный частокол из бревен. Ворота освещались факелами на длинных шестах, вкопанными в землю. Из толпы раздался радостный вздох облегчения. Смугляшка всю дорогу отлеживалась в телеге и только под конец пути спрыгнула на земь и стала вышагивать рядом с конем, опираясь о ножны с мечом. Ювис краем глаза поглядывал на неё: хлопнется она снова на колени или нет. Впрочем, выспавшаяся жрица, явно ощущала себя лучше, повеселела и даже старалась улыбаться. Из-за шрама улыбка изламывалась в лукавое подобие. На воротах стоял огромный детина. мужик с косой саженью в плечах и спутанной копной черных волос, ниспадающих на спину и плечи. Смазанные жиром патлы лоснились в свете огня. Грязная льняная рубаха в пятнах пота небрежно распахнута на груди, являя остров кучерявых волос. Чувство тревоги тревоги забило в набат: не так, не то. Глефа у ворот не та. Косая тень не та, длиннее и больше, чем должна. Жрица осторожно отступила назад. «За деревней той Бабушка приглядывает,» — эхом прозвучали слова в голове Ювиса, — «Урожай дает, напасти отваживает, дичь приводит. Внучок ейный там сидит…» А вот и внучок по всей видимости. Под темнеющим взглядом паладина мужик сардонически растянул губы в ухмылке. Рот распахнулся от уха до уха. Моргнул, оскал пропал. — Кто идет?! — Ювис Крайж, паладин Эздры. Веду людей из Перужа в Сери, их кров разрушен! — отчеканил, придерживая поводья. Детина, игнорируя Ювиса, уставился прямо на Смугляшку. Всё ещё неприятно щерясь, высморкался в подол рубашки и обтер толстые пальцы о небрежно оборванный край штанов. — Ты! Подойди, — для верности ткнул на неё пальцем. Настороженная уверенность вместе с улыбкой шелухой облетела с Шафриз, оглянулась: люди расслабленно и недоумевающе пересматривались. Они подталкивали друг-друга в спины, перешептывались и пожимали плечами. Подпрыгивали и взбирались повыше, чтобы разглядеть из-за чего сыр бор. Их лица светлели, как только замечали громадный силуэт. Ювис чуть сгорбившись положил руку на плечо женщины и, едва не скрипя зубами, бросил исподлобья пристальный взгляд на внучка. — Зачем? — Надо, — глумливо оскалился внучок вполне человеческим ртом, — Не боись, не обижу твою зазнобу, — и довольно хохотнул, когда Ювиса перекосило. — Co on powiedział? — встрепенулась Шафриз, снимая с плеча руку. — Poprosił o zbliżenie się. Nie wiem dlaczego. — Магда так же быстро задрала голову и затараторила, — Ювис, она беспокоится. Что делать? Паладин с усилием вобрал в легкие воздух и медленно выдохнул. Людская масса за его спиной бурлила в предвкушении отдыха и теплого ужина. Он же по каким-то там причинам не может прямо здесь и сейчас снести голову нечисти и вколотить обратно в каждого язычника слово божье. Тот улыбался, наслаждаясь муками совести. — Powiedz Juvisu, że wszystko w porządku, — Шафриз хлопнула его по ноге, коснулась груди и перебрала в воздухе указательным и средним пальцами. Страха в глазах не было. — Я понял Магда, не переводи, — Ювис нехотя кивнул. — Подойди, — Внучку надоело ждать, — Меч оставь. — Kazał zostawić miecz, — пальцы Магды нервно тарабанили по древку молота. Шафриз спокойно вручила меч в протянутую руку. Невзначай она положила правую на свой молитвенник в тяжелой металлической обложке. «Вот для таких вот случаев,» — эта неожиданная мысль породила усмешку на все ещё бледном лице. — Только тронь её, — прорычал. — Трону, трону, не переживай, — внучок захихикал, а потом по-свойски взял Шафриз за подбородок. Повернул голову из одной стороны в другую, как скотине на базаре, — Рот открой. А точно, — он сам влез пальцами. Смугляшка сжала зубы, обдирая кожу и без замаха врезала молитвенником под дых. С отвращением сплюнула кровь. — Она! — детина взвыл, получив металлическим краем в мягкое подбрюшье и коротким пинком в грудь отбросил Шафриз на дорогу прямиком в жидкую грязь, — Идите. Бабушка вас пропускает. Он подал знак кому-то на воротах. Со скрипом створки принялись медленно разъезжаться. Люди обеспокоенно поглядывали на них двоих, но никого, казалось бы, не беспокоила ситуация всерьез. — С какого хера это было?! — Ювис швырнул меч поднимающейся Шафриз и в три широких шага добрался до нахала, — Отвечай! — Придет паладин и чужачка с шрамом на лице, — он лыбился, ему хоть бы хны, — Мне было велено впустить их. И я проверял. Вопросы, рыцарь? Удар. Внучок аж шатнулся назад. На морде ярко-красным пятном отпечатался рисунок латной рукавицы. Из расквашенного носа хлынула кровь. Смугляшка открыла рот и так же закрыла, утираясь рукавом. Замерла, уперев меч в землю, и разумно решла не встревать промеж двух мужчин. — Никаких вопросов, — процедил Ювис, — Что пялимся? Заходим! — крикнул он уже селянам, напрочь забывая про существование детины. Под буравящим взглядом внучок, поигрывая бровями, отошел обратно на свой пост. Смугляшка аккуратно тронула Ювиса за плечо, вырывая из раздумий. Людская река текла мимо, огибая их двоих. — Chodźmy, — прошагала пальцами по воздуху, — Pies z nim. — Да, ты права, — он все-таки сдался, и они пошли рядом. Наконец-то есть возможность отдохнуть под крышей. Ювис вздохнул. Раны пекло под доспехом, и усталость уже вкрадчиво обнимала за плечи, вот-вот грозя навалиться на него всем телом и уложить на месте. — Wszystko w porządku? — Смугляшка обеспокоенно ощупывала его взглядом в поисках признаков усталости. Её рука застыла за спиной, готовая подхватить на всякий случай. — Угу, — он мотнул головой, ни слова не понимая из сказанного. Заботится, наверное.***
По стечению обстоятельств попали прямо в праздничную ночь. Ночь, когда святая Иустина огнем разбила злые чары, изогнала демонов обратно во тьму и очистила остальных от их дыхания. Не стоило на это надеяться, в глубинке люди празднуют Огневицу, день когда солнце дольше прочих стоит на небе. Крестьяне развели костер и набросали столько дерева, что языки лизали темно-синюю эмаль неба. Ювис помнил только как свалил доспех на сеновале. Жрица до кучи и свою двухметровую дуру оставила. Затем очнулся на бревне перед огненным столбом, а в руках у него краюха хлеба с ломтем жаренного кабанчика и кружка пива. Смугляшку от греха подальше усадил рядом. Вгрызся в мясо со всем пылом чертовски голодного человека. Жирное, с корочкой, пахнущее дымком, невероятно аппетитное, послужившее единственной пищей за день. Смугляшка осторожно отщипывала волокна и хлеб, во все глаза пялясь на разворачивающееся представление. Девки плясали, венки бросали, босые ноги чуть ли не к голове задирали. Пиво хлестало через край. Какой-то неумеха разломал бочку, и правый край затопило золотистым пенным хмелем. До них хмельная грязь не дотекла. Под гогот и ругань парень-нескладеха вперед всех тумаков и хлесткой крапивы вырвался в центр плясок да спрятался за чью-то юбку. — Шафриз, возьми-ка кружку! — приник прямо к уху, стараясь переорать толпу. — Dlaczego? Co to jest? — глаза непонимающие, но все-таки взяла. Треснул кружки друг об друга, так что пиво через край хлестнуло, и махом осушил половину, размазав шапку пены по усам. Смугляшка со смущением на лице честно повторила, выплюнув пиво на третьем глотке. — Nie mogę tego pić! — резко всунула ему в руки кружку, обдавая обиженным взглядом, — Mój Bóg zabrania picia alkoholu! — Господи, да ладно! Ну извини-извини, — Ювис не мог отсмеяться. Уж больно забавно выглядела расстроенная мордашка. — Хочешь поищу что-нибудь? Похлопал руками по поясу, нащупал флягу и передал ей. Та обнюхала, убедившись, что во фляге вода, взглянула уже благосклоннее и оттарабанила певучую благодарность. — Ну что, мир? — хлопнул по руке. Смугляшка по наитию вернула ему жест. В круг хлынули девицы на выданье. В длинных косах, пышных венках и развевающихся от каждого движения сорочках до пят. Как мотыльки с белыми крыльями порхали вокруг ревущего костра, соловьем выводя незамысловатую песнь. Похватались друг за дружку, да с единым вздохом хлынули к огню, образуя узкий круг. Кто бесстрашнее всех на свете? Кого не опалит неуемный огонь любви, оставив после себя лишь выжженную оболочку? «Йех-х!» — рванули в стороны до натянутых рук, врезаясь грудью в тех нерасторопных, что не отскочили с пути. Один парень машинально обхватил руками девицу за талию, да так и не отпустил. Хоровод закружился без неё. «Йех-х» — следующий вдох, девки с хохотом унесли с собой Смугляшку. Та, спотыкаясь и едва не падая, еле-еле поспевала за движениями. — Ювис, я нашла жёлудь! Если его съесть, то бабушки твою Шафризку говорить научат! — Магда из ниоткуда поднырнула под руку оторопевшему Ювису. Тот с недопитой кружкой у рта залип на неловкие попытки Смугляшкки не выбиваться из общего рисунка танца. Встрепенулся. — А?! — Жёлудь, говорю, нашла! — дворфийка приникла к самому уху, чтобы не сорвать голос. — Ты понимаешь, она по-нашему станет понимать! — Ну так оставь себе, — в два глотка допил пиво. — Ты морду свою воротишь, потому что жёлудь бабушки дали?! Без пива томный вечер резко обретал напряженные ноты. Ювис отставил пустую кружку в сторону и смахнул с усов пену. Как бы так сказать прямо в глаза добродушной и действительно желающей помочь дворфийке, что карг и их подарки он на горе вертел? — Ты сказала, что его съесть надо? — тоже приник к уху. — Ну так вот. Во-первых, попробуй проглотить жёлудь. Это больно, — загнул палец. — Во-вторых, Смугляшке надо будет желание загадать, и поди объясни ей, что именно, — загнул ещё палец. — Бабушки сами поймут, что ей нужно! С недовольно-беззвучным «э-э» паладин отмахнулся, продолжая: — Потом, она жрица, и бог её этого вряд ли это одобрит, — третий палец. — Последнее. Бабушки обязательно потребуют что-нибудь взамен, и ты собственноручно толкаешь человека, не знающего наших обычаев, на сомнительную сделку сомнительного содержания. Это, главная причина, — оставшиеся пальцы сложили кулак. — Бабушки вреда не приносят! — Магда расстроенно отбила ладошкой кулак в сторону. — Ты кривишься с нашей веры, а что ж ты своей чужачке ничего не высказываешь? — Есть вера, а есть суеверия. Не путай, — щеки Магды покрылись пятнами румянца. Она со всей силы сжала кулак с желудем, не заметив хруста. — Шафриз даже языка нашего не знает, с неё требовать неразумно. — Тебя нострамец поцеломкал?! Что за еще «вы не понимаете, это…» С ладони Магды просыпался на землю раскрошенный ошметки скорлупы и ядра. С новым витком танца, девушки хлынули в стороны приливной волной. Смугляшка споткнулась и со всего маху сшибла Ювиса с чурбака. По земле покатились в обнимку. Остаток фразы пожрала мертвая лесная тишь.***
Рыжий, бледный, голубоглазый рыцарь не альгуль. Вопреки разумным доводам — что мужчина, который уже несколько раз её спас, не будет распахивать рот во всю ширь, прокусывать шею, жрать заживо и пить кровь — тело Шафриз задеревенело. Они резво подскочили и оглянулись посреди опушки. От резкого движения черные силуэты деревьев завертелись, увлекая в круговорот. Рыцарь схватил за руки, не дав подкашивающимся ногам потерять равновесие. «С какого дьявола?» — арифи схватилась за голову. В который раз за день она задает этот вопрос: третий, пятый? «Что за чертовщина?» — её мыслям вторил Ювис. Темно-синее небо куполом накрыло землю. Высокие и объемные сёстры арчи колоннами уходили ввысь, и стойкий смоляной запах плыл по земле. Арча пахла смолой, дымом и скипидаром, эти ветви же источали, терпкий запах хвои. Поглубже вдохнув запах, Шафриз тряхнула головой: не время считать отличия. Россыпь ярких звезд перемигивались в такт немой музыке. Лес молчал. Не было ни клекота сверчков, ни уханья сов, летучие мыши не перебирали крыльями. Ветер заученно трогал, колыхая, ветви. Словно ждал. Ночное небо — бледная тень Ифтарской ночи — тоже молча ждало, равнодушное к чужому присутствию. Ювис напрягся, как хищник перед прыжком, по звериному вслушиваясь в лес. Он первым уловил далекий хрип-стон, с усилием вбираемого воздуха без выдоха, когда дышишь, а надышаться не можешь, ведь легкие набиты воздухом или же их просто нет. Извлёк так и не очищенный меч, царапнув острием о ножны. «Дзон-нг,» — непривычно громкий звон камертоном разнесся по тиши. Следом раздался эхом новый хрип, взбираясь аж в подкорку мозга. Камиза от пота прилипла к спине. Все равно по пояснице градом струились холодные соленые капли, утопая в поясе шаровар. Зубы отбивали стакатто по кончику языка, не от холода. Ночи здесь теплее, чем на Ифтаре. Шафриз прижалась лопатками к спине Ювиса в странном, хрупком спокойствии: они либо выберутся из передряги, либо же доберутся до своих могил, будь на то воля Ифтара. — Аль-Далиль, мудрейший из мудрецов, молю, даруй нам свет… — в руки, как влитой, лег молитвенник. Скребущиеся звуки нечисти набирали силу и звучали уже отовсюду. Синий шар пылающего пламени воспарил над их головами. Деревья заискрились под холодным трепещущим светом. На стволах второй корой нарастали дымчато-чёрные кристаллы льда. Из леса изморозь заструилась по траве, промораживая насквозь. Жизнь стремительно утекала, как вода в песок, противоестественно и неотвратимо, оставляя проплешины пыли. Сладкая тошнотная горечь осела в горле. Тугим барабаном сердце бахало в груди. Что-то приближалось. Шафриз зажмурилась, прокусив правую щёку изнутри. Соль крови казалась чужой. С ней всегда рядом находились товарищи, братья по вере. Никогда прежде она не выходила на шайтана одна. Рука без меча ощущалась иррационально пустой. Мрак ночи, издеваясь, разодрал ноющую грудь и выволок наружу страхи: одиночества, слабости, неспособности постоять за себя, за сестру. Надсадный хрип сопровождался тяжёлыми шагами. За спиной сестра, осипшая от слёз и сжимающая в пальцах наволочку с нехитрыми пожитками. Отец выволок из дома все вещи, но что-то маленькая Шираз умыкнула с собой и прибежала к старшей сестре. Вот только Шафриз терялась в догадках: что ей делать, что она может сделать, как она защитит сестру от отца? Не отца, а монстра, который планомерно выживал собственную дочь из дома. Шираз, всхлипывая, пискляво молилась Ифтару. Стоп. Голос мужской, взрослый. Он принадлежал Ювису, не Шираз. Он не молился Ифтару. За спиной Шафриз не потерянная сестра, а уверенный в себе и своих силах мужчина. Отца, что вынудил её взять в руки меч, больше нет в её жизни. Она не девочка, которая в ту ночь так и не смогла дать достойный отпор тому, кто лишь назывался отцом. Она взрослая женщина, которая отказалась от защиты мужчин, взяв меч в руки. В её руках, в её душе сила. Время открыть глаза. Шайтаны, лучше бы не открывала. Сосущая бездна мрака воззрилась на Шафриз. В неё ухнули воля бороться, радость. Тяжесть молитвенника и собственного тела становилась нетерпимой. Черная изморозь подбиралась к ногам. Ну уж нет! Ярость ударила в голову, в ушах зазвенело воплем муэдзина. — Умри! Умри! Умри, шакалье отродье! Пламя соскользнуло с пальцев. Вязь словес коснулась лохмотьев некогда богатого одеяния, стеганула по ссохшимся лодыжкам и потухла. Светящиеся буквы градом рассыпались, грустно отбрасывая искры. Рука со скрюченными ногтями, обвешанная бахромой расслаивающейся плоти цапнула Шафриз. Тут же от взмаха меча обрубок отлетел в сторону. Их окружали. Корчащиеся силуэты с лопающимися шматами вонючего мяса изо всех сил ковыляли со всех сторон. С правого краю всего лишь пара мясников кое-как ковыляли к ним. Ювис одним своим присутствием источал взвешенную решимость действовать. Промежд бровей пролегла глубокая морщина: думал, заметил. Он крепко схватил Шафриз за руку и побежал направо. Пинок правой, книгой — левой. Тупая тварь сама насадилась на увесистый уголок. Ювис пронзил мечом упавшую, испепелив напоследок. Ветер бил в глаза. Слезы срывались с щёк от скорости и стыли. Рука сжала предплечье стальной хваткой. Под ногами плясали коряги, кочки, рытвины. В последний момент пригнулись под сломанной сосновой веткой, чудом уворачиваясь от сучка в глаз. Платок слетел. Резво перемахнули через упавший ствол, впечатались в кусты и кубарем покатились вниз по склону. Что-то гулко хрустнуло. В падении Ювис отшвырнул меч. Перед глазами затянулась смазанная круговерть: земля пинала в бок, камни отбивали ноги, ветки хлестали по спине. Арифи прижала к груди руки и ноги, руками накрывая голову. Молитвенник хлопал по бедру. Завтра наверняка обнаружит у себя на кожи синяки в виде роз. — Мама!!! — Шафриз напоролась на сталь меча. По счастью, сапогом. Ювис закряхтел рядом что-то недовольное и явно матерное. Подполз к Шафриз и лающе спросил. Она закивала болванчиком, пытаясь унять дрожь. Цыкнув, вогнал меч в ножны и резко поставил на ноги. Понеслись. Под ноги им сама собой ровной лентой легла дорога. Сердце ныло, многочисленные ушибы болели, и набежали себе колотьё в богу. «Ифтар миловал,» — оцепенело твердила себе Шафриз, упав на прямые руки, пыталась угомонить рваное дыхание. Пусть пески Ифтара с его миражами далеко, но Он приглядывал за ней хоть одним ликом наяву или во сне, под чужими звездами или у родного очага, а как иначе объяснить произошедшее? Пыль щипала разодранные ладони. Ювису было не легче. Всё ещё дергаясь от кажущихся хрипов — им же удалось оторваться, верно же? — замер, уперевшись согнутыми руками в бедра. Весь залитый водой из раскоканной фляги, надсадно кашлял, лопатки ходили ходуном и бесполезно стучал себя по груди. До слуха донеслись далекие хрипы. Погоня их настигала. Стоять нельзя, совсем без сил побежали прочь на подкашивающихся ногах, и путаясь в лохмотьях. Полы изодранных одежд цеплялись за веточки и царапались собранным репьем. Силуэт сруба с двускатной крышей, состоящей из вогнутых внутрь половинок, и ведущей к нему дорожкой из уложенных поперек дощечек, в два удара сердца соткался абсолютно незаметно, вынырнув из тьмы. В слюдяном окошке равнодушно отражался лунный свет. У покосившейся оградки висели насаженные на кол соломенные пугала. На коньке механически покачивался криво выструганный флигель в образе петуха, поскрипывая в такт оборотам. Звук дергал за душу, заставляя оную свернуться в комочек и замереть в испуге. Ювис решительно задвинул не возражающую Шафриз себе за спину. Его руки покрепче перехватили меч. а губы забормотали молитву. Травы синхронно гнулись к земле и воспаряли, повинуясь чьим-то невидимым командам. Шуууууурх-шурх. Шурх-шурх. Шшшшурх-шхххх. Чаще. Быстрее. Шафриз затаила дыхание. Кровь разогналась по жилам, горяча тело. Травы, ветви и флигель задергались чаще. Не в издёвке, нет, вразнобой. Силуэты монстров выступили из чащи хаотичной массой. Ту-дум. Ту-дум. Ту-дум. Сначала быстро. а потом все медленнее — в этом она узнала биение своего сердца. Глаза Ювиса распахнулись: насчитал свой пульс, приложив руку к сердцу. Вероломная магия плотно проникла под кожу, омут чертовщины затягивал с головой. Осознание выбило всполох гнева, и Шафриз привычно прикрыла глаза, натягивая маску отстранённости, пряча за полуулыбкой и лукавым прищуром едкую ярость. Мясники столпились у покосившейся оградки, не смея ступить внутрь. Силуэт вия, обласканный лунным светом, во всем мерзком великолепии возвышался в отдалении. Насаженные на длинные шесты пугала, метко плевались, сшибая бошки и отшвыривали прочь от ограды ударами соломенных ног. С первым робким стуком крайняя дощечка дорожки упала на рядом лежащую. Следующий клац — обе дощечки улеглись на третью домиком. Дорожка скатывалась в перестуком в быстрорастущий рулон. Дошла до ног, толкнула в предательски распахнувшуюся дверь. Под ехидный смех они ввалились внутрь.