Небо и земля

      Он не может отвести от него глаз. Юджи настолько… мягкий. Он не может подобрать другого слова, глядя на его расслабленное лицо: приоткрытые губы, с которых мирно перекатывалось дыхание и тепло которых Сатору мог ощутить не касаясь. Опущенные веки, черные стрелки ресниц, что тонко подрагивали. Острые полосочки шрамов под глазами, которые в моменты одержимости превращались узкие глазницы, где перекатывались покрасневшие белки и алые глаза смотрели пристально и болезненно. Юджи в его руках размеренно дышит, морщит нос, когда дыхание Сатору прокатывается по его коже, чешется щекой о его плечо, облизывая губы.       Юджи это нечто идеальное. Нечто приятное. Нечто настолько особенное, что порой, задумываясь, как же он здесь оказался: в постели с учеником, вдыхая запах мыла и шампуня с его волос, он не ощущал тягостного чувства того, что это все неправильно. Что следовало бы настоять, когда он говорил однажды: «Не влюбляйся». «Не влюбляйся, потому что меня не интересуют мальчики-подростки». Не влюбляйся, потому что я никогда не дам тебе того, что ты хочешь, я не открою тебе душу, не позволю заглянуть в свою голову и ты будешь вечно биться об стену, в попытках ее преодолеть. Потому что Сатору — это книга на двадцати замках, засунутая в толстый ящик и утопленная на дне океана и он уверен, что в мире не найдётся ни одного человека, кто решился бы за ней нырнуть. Кто мог бы его понять, кому бы он мог открыться, доверить свои тайны и секреты, рассказать о собственных чувствах и о том, что порою гложет по ночам, заставляя подрываться с постели. Одному быть гораздо проще — ты не беспокоишься о чужой сохранности, переживаниях, ты не вникаешь в проблемы другого человека. Что вообще за чушь — пытаться понять чужого человека, которого ты не знаешь? Кто-то говорил ему однажды — ты просто никогда не любил по-настоящему, ты не знаешь, что это за чувство: смотреть в родные глаза и видеть там всю свою жизнь, чувствовать трепет и такую сильную нежность внутри, когда слышишь этот голос, как внутри точно что-то взрывается, когда эти мягкие губы целуют тебя, а ты стоишь и не можешь пошевелиться — потому что слаб перед чужими эмоциями, потому что все твои принципы вдруг перестают иметь всякое значение, если они не будут касаться этого человека.       Юджи еще совсем молодой, ничего в этой жизни не видел и все равно уверен, словно может покорить такого человека как он глупыми сентиментальными фразами.       Юджи это человек, который любит всецело, уходит в чувства с головой и не превращает собственное внимание в порции, которые нужно выпрашивать — он просто отдает все, что у него есть, безвозмездно, не требуя ничего взамен, улыбаясь всякий раз и неловко потирая щеку, когда Сатору предлагал собственное сердце в ответ на все эти мелочи. У Юджи карие глаза — становясь особенно сентиментальным, в моменты, когда они сидели друг напротив друга не отрывая взгляд, Сатору видел напротив льющийся по радужке мед, вязкую медь, которая сочилась через тонкие ресницы и отдавала золотом, стоило Юджи растянуть губы в счастливой улыбке. Раньше он считал, что все это подростковое. Однажды эта влюбленность пройдет, с него спадут розовые очки и Юджи перестанет относиться ко всем его недостаткам как к чему-то обыденному и простому, увидит настоящий эгоизм, который Сатору даже не попытался бы скрыть; увидит все косяки, все ошибки и вспомнит каждую обидную фразу, сказанную однажды в порыве ссоры — тогда Юджи наконец повзрослеет, мед покроется слоем мутного воска, улыбки станут натянутыми, а полные любви и обожания фразы запечатаются под коркой: «наверное, это было ошибкой». Поэтому он не привязывался, когда это все только началось, держал этот медово-розовый ураган на расстоянии и с чувством изощренного мазохизма прокручивал в памяти несуществующие моменты, когда бы ответ на чужую влюблённость вышел ему боком. Сатору держал себя в состоянии постоянного ожидания — однажды он проснется, найдет виноватый поникший взгляд рядом с собой, мягкие губы будут плотно сжаты и между их телами, где когда-то не было и миллиметра, разверзнется пропасть. Он ждал этого каждый раз, искал подвох в чужих жестах, рубил обидные фразы, когда собственное раздражение коллапсировало и возникало непонимание — почему ты не уходишь, почему все еще здесь, когда ты наконец перестанешь приходить ко мне в комнату? Все самые жестокие фразы были сказаны именно в тот период. В первый месяц, когда те отношения, которые между ними выстроились, все больше походили на эмоциональные качели: Юджи говорил, что любит — Сатору убеждал, что это временно; Юджи смотрел влюбленным взглядом и тёр в смущении щеки — Сатору скупо улыбался, стараясь не обращать на это внимания.       Юджи лежал рядом и говорил:       — Я ведь люблю тебя, — он поджимал дрожащие губы и смотрел на него со страшной болью в глазах. — Почему ты так себя ведешь?..       Сатору молчал, сжимал его ладонь в своей и не отрываясь глядел в потолок. Потому что признаться даже самому себе в том, что он боится, казалось чем-то непомерным сложным. Он боится, что привыкнув, привязавшись и полюбив — боль от его ухода будет слишком сильной. Что участь быть сожранным проклятием была бы более милосердной, чем пережить эту потерю. Потому что уже тогда, пытаясь обмануть самого себя, пытаясь убедить Юджи в том, что все это ненадолго, он отчетливо понимал, что идти на попятную слишком поздно. Он уже был влюблен, он уже любил его так сильно, что находя его в своих объятиях по утрам — губы растягивала глупая влюбленная улыбка.       — Что за пристальный взгляд?.. — Юджи в его руках сонно бормочет, слегка приоткрыв один глаз. Медово-карий растекся по груди Сатору вязким теплом. — Меня это пугает…       — Любуюсь, — отвечает он с улыбкой, прокатывая ладонь по растрёпанным волосам Юджи.       Тот довольно щурится, кутается в одеяло и теснее прижимается к его груди. Такой волшебный, такой чистый и искренний. Больше не было этих бессмысленных опасений, он не просыпался с нервной дрожью в пальцах, заранее ожидая удара у себя под боком. Потому что, даже если однажды Юджи вдруг решит, что все кончено — Сатору от него не отделить с клещами. Разве что, вместе с куском мяса и выдирать.       Чужие руки обхватывают его поперек спины, ноги путаются под одеялом.       Как из эгоистичной твари, которая резала Юджи словами наживую он превратился в того, кто обнимал его со спины, прижимаясь губами к виску и собирая радостный смех? Как раньше, глядя на то, как Юджи из любопытства надевает его куртку, закатывая рукава — он снисходительно просил снять и повесить ее обратно, и как сейчас — в разгар выходных и не покидая пределов комнаты, он с невообразимой нежностью смотрел на то, как Юджи таскает его голубую рубашку, надевает очки и глупо позирует, собирая снимки на телефон Сатору. Как его, порой, переполняет такая сильная нежность, что Юджи хочется просто впитать в себя, вжать в свою грудь, зарыться пальцами в его волосы и чтобы срастись с ним кожей к коже, никуда не отпуская. Они бы стали ещё одним уродливым проклятием, которое передвигается на четырёх ногах и издает сопливые звуки любви.       Все же он был прав, когда говорил Оккоцу, что нет проклятия страшнее любви — потерять того, кого любишь, равносильно смерти, чужие слезы ты переживаешь за свои собственные, а боль другого человека ты ощущаешь так же ярко, как если бы внутри что-то лопнуло.       Ты не можешь и шага сделать без него, не получается вдохнуть полной грудью, если рядом нет розовой макушки, а засыпать в пустой постели — даже если последние лет двадцать ты спал один — вдруг становится холодно и одиноко. Как он, убежденный когда-то, что ему не нужны все эти отношения и растрачиваться на подобные чувства у него нет времени — он иногда вжимался в грудь Юджи, обнимал, чувствовал ласковые прикосновения к своим волосам, как тонкие пальцы натягивали одеяло ему по самый нос, гладя по плечам, а он хмурился и пытался подавить смущение от того, как же хорошо жить с этой мыслью, что тебя кто-то любит. Что есть человек который принадлежит ему целиком и полностью, что он сам — его всецело.       Любовь Юджи — это фотки с котами, что вьются под ногами; это приготовленный своими руками завтрак, чтобы просто вызвать улыбку; это пробуждения в три часа ночи, чтобы взять его за руку, когда жуткие картины прошлого проносятся перед глазами. Это смущенный взгляд из-под ресниц, когда они остаются вдвоём, это улыбка украдкой и искренний смех, искренняя вовлеченность во все, что касается Сатору.       — Я прямо-таки чувствую, — прошептал Юджи, потираясь носом о его футболку. — Этот тяжелый мыслительный процесс в твоей голове…       — Как ты меня только терпел? — говорит Сатору, прокатывая короткие прядки меж пальцев. Юджи издает вопросительный звук и он уточняет:       — В начале отношений. Я вел себя…       — Ужасно ты себя вел, — это должно звучать с упреком, но голос Юджи мягкий и ласковый. — Как будто я тебя насильно заставил с собой встречаться.       — Об этом я и говорю.       — Ну, я просто надеялся, что однажды это пройдёт? Что, не знаю, все это временно и тебе просто нужно привыкнуть. Даже если на это понадобится неделя, месяц или целый год… — Юджи вдруг отстранился, посмотрев на него сонным взглядом. — С чего ты вообще вдруг об этом вспомнил?       — Да так, — он загадочно улыбается, закатывая глаза. — Подумал, что тебе медаль нужно выдать за терпение.       — Не надо, — поморщился он. — Просто обними меня и скажи, что больше не будешь вести себя, как бесчувственный идиот.       Его губы трогает легкая улыбка. Пальцы скользят по ткани футболки на чужой спине, пробираются «под» и тёплое прикосновение к коже почти убаюкивает — Юджи мягкий, Юджи теплый, Юджи… Как будто один-единственный такой в целом мире. Как будто нет в мире таких людей, обнимая которых, в голове что-то щелкает и ты ощущаешь то абсурдное чувство, когда насекомые копошатся в кишках. Юджи смеялся, называл их «бабочками» и что: ты, Сатору, в жизни не признаешься, что кого-то любишь. Сатору кивал и признавался себе, что любит Юджи сильнее, чем тот может себе представить. Любит, наверное, с каждым днем лишь больше, улыбается, стоит мысли о Юджи проскользнуть в голове, заказывает столик в ресторане, надевает лучшую рубашку, тянет темные очки на переносицу и игнорирует любопытные лица, что торчат повсюду, пытаясь обличить его тайну в образ.       Юджи — парень с абсурдным желанием спасти целый мир и не дать огню потухнуть под проливным дождем, он — человек с глубоким убеждением, что смерть внезапна и однажды пламя погаснет, сколько в него масла не лей. Юджи — летние лучи солнца, пока тебя обдувает прохладный ветер, он — бесконечная зима, которая копошится червями в мозгу. Юджи боится умереть, Сатору — знает, что смерть придет за каждым. И все равно подбрасывает бревна в чужой огонь, топит снег под солнцем и со всей серьезностью заявляет, что Юджи не умрет. Не так скоро и не собачьей смертью, которую ему пророчет верхушка. Юджи умрет в окружении близких, с улыбкой на лице и сжимая морщинистой рукой чью-нибудь ладонь. Может, это будет его собственная, может он будет лежать рядом и скалить пожелтевшие от старости зубы, глядя в медовые глаза.       — Прием, — он моргает, когда в его грудь утыкается палец. Переводит взгляд на Юджи, тот с любопытством наклоняет голову, скользя взглядом по его лицу. — Сатору?       И это непередаваемое ощущение, когда Юджи зовет его по имени. Когда формальное и лаконичное «учитель Годжо» сменяется влюбленным и протяжным «Сатору» — он сам теряется в такие моменты.       

***

      — Поддерживать стабильный поток важно в любой ситуации, — он целует его за ухом, проводя ладонями вдоль бедер. — В состоянии покоя легко добиться результата…       Юджи кивает, делая вид, что слушает внимательно, будто сейчас, выцарапывая Сатору из его куртки, это имеет хоть какое-то значение.       — Только не говори, что сейчас ты будешь читать мне лекцию, а не…       Его губы растягиваются в довольной улыбке — Юджи шепчет бессвязные проклятия, когда ладони накрывают его ягодицы, сжимают, подтягивая выше, заставляя привстать на носочки.       — Если ты хочешь добиться серьезных успехов, нужно тренироваться с отвлекающим фактором.       Его манит мысль пихнуть в руки Юджи проклятую игрушку, усадить на свое лицо и просто посмотреть, что будет. Мысль такая порочная и нахальная, что от её исполнения его удерживает лишь карий взгляд, наполненный просьбой.       — Я… не смогу…       Он чувствует опаляющий жар с чужих щек, как бешено колотится сердце в груди Юджи — покрывает поцелуями вытянутую шею, собирает вкус пота губами, лижет в напряженную мышцу за ухом. Чужие руки вязнут в его волосах, стягивают повязку, откидывая куда-то вглубь комнаты. Сатору не задумывается, подхватывая Юджи под бедра и прижимаясь пахом к ягодицам.       — А ты сосредоточься.       Он роняет его на кровать, стягивает с него шорты и млеет, глядя на раскрывшуюся картину перед своими глазами. Юджи разводит колени, накрывая ладонью свой живот — он прямо-таки излучает попытку быть соблазнительным, быть участником какого-нибудь порнофильма, где камера облизывает актеров с ног до головы, выбирая самые горячие, самые пошлые ракурсы, в которых не скрыться от жадных взглядов. И Юджи, черт возьми, это удается. Сатору сглатывает, глядя на тонкую ниточку, что уходила между ягодиц, на широкий кружевной треугольник, что обхватывал Юджи спереди, с трудом скрывая напряженный член с мошонкой.       — Как тебе только в голову такое пришло…       — Хотел удивить, — его щеки пылают, но в глазах столько непробиваемой смелости, что Сатору ведет от прямого взгляда. — И каково тебе будет держать стабильный поток энергии глядя на это?..       — Ты меня недооцениваешь.       — Правда? — он ведет кончиками пальцев по своему животу, обводит пупок, соблазнительно улыбаясь. — Тогда, может это мы тебе в руки дадим ту игрушку и посмотрим, как быстро ты получишь по лицу?..       — Это всё равно будет бессмысленно, меня не достанет.       — Ну, я же достаю, — Юджи упирается пяткой ему в плечо, не давит, заводит щиколотку, касаясь пальцами волос на затылке. — «Сосредоточься», «держи себя в руках». Закрой глаза и не думай, это ведь так легко для тебя, сильнейший.       — Хочешь поиграть?       — Хочу узнать, насколько тебя хватит.       И скинув ногу, выгибается перед ним словно пламя, что вьется над кострищем. Сатору пытается заставить себя оторваться, выпрямиться и принять правила этой идиотской затеи, но он словно прирастает к постели, не может сдвинуться, не может оторвать взгляда. Он ухмыляется, чувствуя тяжесть в штанах. Собственное эго не дает ему так просто сдаться, но и шевельнуться прочь он тоже не может, в итоге так и замирая, глядя на то, как Юджи гладит себя, как влажные от пота мышцы перекатываются под его кожей, напрягаются на животе и как связки между бедер манят к себе одним видом.       Юджи прикусывает губу — он видит, как стыд опаляет его щеки румянцем, как Юджи и сам готов уже сдаться и попросить коснуться, но изумительная упертость не дает ему этого сделать. Сатору не пытается думать о мертвых котятах, детях и всей прочей чепухе, что должна его отвлечь — погружается в Юджи с головой, представляя, что он сделает с ним, едва просьба сорвется с его губ.       А может, это он не выдержит первым, срывая с Итадори эти идиотские трусики.       — Ну как? — Юджи задирает руки, потягивается, сладко щурясь. — Всё еще хочешь читать мне лекции?       — Это моя обязанность.       И его спокойный тон — высшая степень самоконтроля:       — Если бы не мои лекции, ты бы давно уже…       …которая разбивается вдребезги, стоит Юджи подтянуть белье чуть выше. Он смотрит на то, как черная ниточка впивается между ягодиц, давит на кожу, рождая тонкий красный след на бедрах. Сатору нервно усмехается, качая головой.       — Меня таким не проймешь, — а у самого в горле пересохло — как хочется дать себе отступиться.       — Как скажешь…       Пальцы оттягивают тонкую черную полоску между бедер — сжатое колечко мышц манило, хотелось ощутить вкус Юджи на губах, сожрать его всего с ног до головы: такого уверенного в своей затее, такого кокетливого и игривого, словно Сатору мог обладать какой-то сверхъестественной выносливостью, глядя на все это без лишней эмоции. Он мог бы — но не когда дело касалось Юджи и всего того, что периодически взбредает ему в голову.       Воображение само рисует картинки того, что ещё Юджи может удумать, в попытках его раззадорить, лишить его контроля и чтобы тот фантомный удар от игрушки прилетел по его лицу.       — Тебе так важно быть самым упертым на этом свете? — голос Юджи подрагивает несмотря на всё то, что он вытворяет. — Важно выиграть даже в такой абсурдной ситуации?       «Нет» — вертится на языке, — «Совсем не важно». Но вслух он этого не говорит, мирно улыбаясь.       — Может быть.       — Даже если я попрошу?       — А о чем ты меня попросишь? — лукавая улыбка тянет его за руки, тянет всем естеством: коснуться, сжать, засадить и все прочие порочные глаголы, которые только могут прийти на ум при виде такого Юджи. — Зависит еще от того, как хорошо ты попросишь.       — Ты неисправим, — он облизывает губы, глядя на него через пелену похоти и страсти, притаившейся на дне медовых глаз. — Пожалуйста, Сатору, — его ладони ведут по собственным бедрам, тянутся выше, сжимаясь на коленках. Он сводит ноги, лишая его зрелища. — Пожалуйста…       В конце концов, он не обязан выигрывать каждую битву в своей жизни.       — Повернись.       Юджи слушается, переворачивается на живот, вскидывая бедра и прогибается, глядя на него через плечо.       — И всё же, — он сглатывает слюну в пересохшем горле, усаживаясь на постель. — Как тебе это только в голову пришло…       Руки Сатору ведут по его бедрам, прокатывают упругие мышцы под кожей — гладкий, нежный, он ловит на себе пристальный затуманенный взгляд, когда касается губами бедра, целует выше, в упругую ягодицу, сгорая от желания оставить на ней жгучий шлепок.       — Не знаю, — дрожащим голосом выдыхает Юджи, обнимая подушку. — Когда-то читал, что иногда стоит делать нечто подобное, чтобы вернуть вкус интиму.       — А у нас пропал вкус?       — Это ты мне скажи, — он качает бедрами перед его носом, загадочно улыбаясь. — Пропал он или нет…       Он много повидал за свои тридцать лет, но ничего наиболее соблазнительного на ум просто не приходит — возможно, потому что это был Юджи, а не временная пассия на одну ночь. Юджи тот самый тихий омут, который в один момент может мило улыбаться, краснея, а в другой — творить нечто подобное, совершенно несвойственное ему, откровенное и пошлое. Юджи, который смущается от простых разговоров о сексе, считая эту тему слишком интимной для будничных обсуждений и Юджи, который надевает кружевное белье состоящее, дай бог, хотя бы из двух ниток, доверчиво раздвигая перед ним ноги. Это не складывалось в единый пазл, это настолько противоречило друг другу всякий раз, что он совершенно терялся, порой не зная, как на подобное реагировать.       — Надо быть импотентом, чтобы он пропал после того, что ты вытворяешь, — он оттягивает тонкую резинку, проходясь взглядом по сжатому колечку мышц. — Однажды ты меня с ума такими выходками сведёшь… Тебе семнадцать, как тебе вообще такие вещи в голову приходят?       — Ну, знаешь, у меня был хороший учитель, — Юджи сдавленно смеется в подушку, когда губы касаются его между бедер и протяжно выдыхает. — Во многих вещах… Боже… Единственная проблема, что болтает много… И…       — Только не говори, что ты рассчитывал на что-то другое.       — Я рассчитывал, что ты будешь меньше болтать и больше делать, — и эта нахальная улыбка, попытка спрятать жгучее смущение за напускной упертостью. Все это рассыпается в один миг, когда Сатору влажно лижет его между ягодиц. — О… Боже…       Он собирает просящие стоны языком, рассыпчатые молитвы, когда Юджи сдавленно выдыхает, упираясь лицом в подушку и кусая губы, пока Сатору, одной рукой лаская его яйца сквозь кружевную ткань, проходится языком по пульсирующему колечку мышц. Он вылизывает его, заталкивая язык так глубоко, как только может, дроча нарочито медленно, удерживая Итадори на периферии стыда и порочного удовольствия. Как тот пытается прогнуться, раскрыться шире и шепчет бессвязные просьбы, поддаваясь навстречу — его медовые глаза блестят, пьянят одним взглядом, брошенным поверх плеча.       — Сатору… — «Сатору», а не «учитель Годжо».       Юджи перед ним нарисованная грубыми мазками картина, произведение искусства, которое должно быть за стеклянными панелями в музее, предназначенное лишь для его глаз. Он завидует самому себе, разводит его ягодицы, прижимаясь губами между бедер, широко лижет, собирая терпкий вкус геля для душа, собственный вкус Юджи — он сверкает голубыми глазами, когда их взгляды пересекаются, когда Юджи прикусывает костяшки пальцев, мешая рваные вздохи со стонами. Он бы хотел услышать его голос, заставить его срываться на громкие хриплые стоны и чтобы стены дрожали от того, как Юджи кричит, как милый и неловкий парень превращается под его руками в просящего больше, в развратное создание, которое поддается ближе на каждое движение, умоляя взять, войти одним слитым толчком, до упора, преодолевая узкую тесноту нерастянутых мышц, чтоб только и оставалось, как раскрыть рот в немом стоне, запрокидывая голову.       — Пожалуйста, — всхлипывает Юджи.       Он судорожно ищет пряжку ремня на своих брюках, переворачивает Юджи обратно на спину и все же не может сдержаться, оставляя звонкий шлепок на смуглой ягодице — слышит несчастный стон, плотоядно впитывает взглядом, как Юджи, раскрасневшийся и распалённый, раздвигает перед ним ноги, как натягивается белье, впиваясь тонкой нитью в мошонку, разделяя яички. Его должны посадить за растление малолетних, заточить, запечатать за тысячью заклинаний, нарекая тварью, что пострашнее Сукуны.       Тот, к слову, не лезет, с позором отмалчивается где-то внутри Юджи, не подавая признаков жизни — оно и к лучшему, он не хочет, чтобы этот момент был безвозвратно испорчен.       — Знаешь, что я думаю? — говорит он между делом, стаскивая с себя футболку. Юджи лишь безмятежно улыбается, приподнимаясь на локтях и пристально следит за каждым его движением. — Нам надо однажды попробовать нечто подобное с тренировочной игрушкой.       — Издеваешься.       Сатору лукаво играет бровями, вытягивая ремень из штанов.       — Насколько важен стабильный поток энергии? Основные принципы.       — Я тебя сейчас пну.       — Вопросы на завтрашнем тестировании, — он тянет губы в улыбке, касается сочащегося смазкой члена под кружевной тканью, проводя по всей напряженной длине. Юджи стонет, поддаваясь навстречу прикосновению, усиливая контакт — он смотрит на него обиженным взглядом через подрагивающие ресницы. И Сатору целует его, наклоняясь. — Не обижайся, я не серьезно…       — Ты хочешь говорить об этом в такой момент?       — Нет, — он качает головой. — Не хочу.       «Просто признаться в том, что я схожу по тебе с ума — кажется чем-то ужасным».       Юджи исполняет его самые извращённые фантазии, когда отводит руку от своих бедер, забирает лубрикант и выдавливает смазку из тюбика на пальцы, самостоятельно раскатывая влагу по его члену, оттягивая нежную кожу с головки.       — Прямо так?       Он пытается зачесать растрепанные волосы назад, чтобы ничего не отвлекало его от Юджи в этот момент. Чтобы собственные идиотские фразы спрятались где-нибудь подальше. Он закатывает глаза, когда Юджи медленно дрочит ему, касается яиц пальцами, проводя кончиками по чувствительной головке.       — Вы меня переоцениваете, учитель Годжо.       — Оценки выше не будут.       — Боже, замолчи…       Сатору смеется, подхватывает его под бедра, притягивает ближе, задирая ноги и придерживая под коленями. Юджи коротко вскрикивает, тут же зажимая рот руками, когда короткий толчок подбрасывает его на простынях, заставляет капельки слез сорваться с ресниц — он входит с напором, одним толчком и сразу до предела, отчего Юджи выгибается под ним почти до хруста, впиваясь короткими ногтями в плечи. У Сатору кружится голова от пронзительной тесноты, от того, как плотно Юджи обхватывает его член, обжигает изнутри невыносимым жаром и стонет, не в силах сдерживаться, кусая собственные пальцы.       Он стирает его слезы ладонью, нависает, вонзаясь так, словно желает что-то доказать. Крепко сжимает бедра, с чувством насаживая на себя. Чувство риска распаляло, хотелось уже просто наплевать на все и делать так, как того желает душа — с оттяжкой, с чувством, чтобы влажные шлепки разносились по комнате, чтобы были слышны за дверью и эти сладкие стоны сыпались с раскрасневшихся от поцелуев губ, показывая всему миру, что Юджи — его. Чтобы чувство собственничества, такое эфемерное и не преследующее его обычно, вдруг заиграло в полной мере; чтобы ощущать себя похотливым подростком, который втихаря дрочит в общей душевой, листая фотки с порноактрисами.       Покрывает лицо Юджи поцелуями, когда тот тянет к нему руки. Сатору обнимает его за плечи, гладит по волосам, извиняясь за тысячу вещей сразу: грубый, резкий, жесткий, упертый эгоист. Целует его губы, щеки, лоб, тянет на себя за запястье — Юджи несчастно вздрагивает от смены положения, скользит влажными руками по его плечам, оказываясь сидя на коленях.       — Я люблю тебя, — Юджи шепчет ему эти слова на ухо, ведет бедрами по кругу, собирая каждый чертов вздох. — Люблю…       И он смотрит в его глаза, придерживая за талию. Юджи ждет от него ответного признания, жаждет ласки, любви, простого теплого слова, лишенного всех этих напыщенных дежурных фраз между учителем и его учеником. Сатору прижимается к его губам со всей нежностью, шепчет то-самое-важное, что так нужно Юджи, на что собственное сердце отзывается предательским стуком под ребрами.       В конце концов, он может быть хоть сотню раз «особенным», иметь шесть глаз и еще одну глазницу во лбу — но он все еще остается простым человеком, которого ведёт от запаха любимого, который находит чужой разврат эстетичным и не чувствует себя неправильно, когда мысли о том, чтобы принадлежать Юджи всецело, заполняют всю его голову. Сатору думает, что наденет ему кольцо на палец, когда придет время — утащит в сопливое и радужное будущее, где будет самым обычным влюбленным дураком, взирая на Юджи взглядом, полным обожания. Может, это будет не Гренландия, может он поспешил и это будет обычный дом в каком-нибудь районе Токио, может его стремление к одиночеству сменится простым и человеческим — «я дома», когда он будет переступать порог квартиры. Может, он будет любить его так сильно, насколько вообще способен любить человек — безусловно, без всяких «тоже», впитывая Юджи в себя как губка; животное, которое ни с кем не хочет делиться своей добычей.       Он явно стареет, становится слишком сентиментальным, сдирая с себя прилепленные когда-то ярлыки «холостяка» и заменяя их чувственным: вот Итадори Юджи, вот я — и я люблю его, завидуйте.       Юджи кончает, судорожно сжимаясь и запрокидывая голову с немым криком. Как тонкая линия челюсти собирает на себя блики от приглушенного света, как раскрываются покрасневшие губы и капельки пота срываются на его грудь, на которые Сатору смотрит почти как на соперниц, что посягнули на его ценное.       — Ты такой красивый, — шепчет он, и, толкнувшись в него еще дважды, тоже кончает.       Он устало треплет себя по волосам, целует влажное плечо и не может сдержать влюбленного смешка, когда Юджи, всё еще держа его в себе, прижимается губами ко лбу, зачесывая белые пряди. Кружевное белье было пропитано спермой, белесые капли скатывались в ложбинки между мышцами живота, затекая в пупок — Сатору не стеснялся пожирать его взглядом.       — Блядь ты седая, — внезапно раздался низкий голос, басом ударяясь об стены. Они с Юджи уставились друг на друга, пока рот с крохотным глазом бросал остроты со щеки. — Надеюсь тебя…       Юджи хлопнул себя по лицу, раздраженно потирая кожу от удара.       — Идиот…       — Вылез всё-таки.       — А чего ты ожидал?       Юджи стягивает с себя белье, комкает и с брезгливым выражением лица отправляет прямо в мусорную корзину. Сатору наблюдает за всей этой картиной с неприкрытым сожалением.       — Оставил бы, мне понравилось.       — Это была одноразовая акция, — Юджи тянется и обвивает его шею руками, разнежено улыбаясь. — И вообще не понимаю, как это носить можно, всё впивается, давит.       — Зато какой вид. Надо было сделать фотку на память.       — Никаких фоток. Хочешь любоваться — любуйся вживую.       — Как скажешь, — они целуются. Юджи касается губами его шеи, проходится языком по вспотевшей груди. — Что придет тебе в голову следующим, просветишь?       — Закрыть тебе рот твоей повязкой, чтобы ты не нес всякую чушь во время процесса.       Сатору оскорбленно цыкает.       — Это будет сложно.       — Представляю, — Юджи мечтательно прикрывает глаза, прижимаясь щекой к его плечу. — Отсасывать тебе — и не слышать глупых комментариев, что может быть лучше?       — Отсасывать и не думать, что я там несу. Ты заметил, какие грязные вещи говорит твой язык после секса, и как ты смущаешься от одного его упоминания потом?       — Действительно, — он улыбается на его несчастный вздох, проводя пальцами вдоль позвоночника. — Ты меня портишь.       — Каюсь, я…       В комнате раздается громкий стук. Юджи на его коленях замирает, бросая испуганный взгляд на дверь — закрыто.       — Учитель Годжо? Простите, вы у себя?       — Нобара, — он старается вернуть голосу прежнюю невозмутимость, сдерживая хрипотцу в горле. — Ты что-то хотела?       — Да, — звучит неуверенное из-за двери. — Мне нужно поговорить с вами кое о чём… Можно зайти?       Юджи пытается подняться, сползти с его колен, но Сатору удерживает его на месте, за что получает в свою сторону тяжелый панический взгляд.       — Что-то срочное? Это может подождать до завтра?       — Господи, за что… — Юджи шепчет эти слова одними губами, пряча лицо в его шее.       — Это по поводу Итадори, — он бросает на Юджи заинтересованный взгляд. — Мне кажется, с ним что-то происходит в последнее время и я хотела поговорить с вами об этом.       — Сейчас… — он успокаивающе проводит ладонью по его волосам. — Не очень подходящее время.       — Хорошо. Тогда я могу подойти к вам завтра после уроков?       — Конечно, Нобара. Спокойной ночи.       — Спокойной ночи, учитель Годжо.       Она уходит и Юджи панически соскакивает с его колен. Белая влага стекает по его бедрам, Сатору наблюдает за ним подперев голову, широко улыбаясь.       — Наверное, мне лучше вернуться к себе… Если Нобара зайдет, а меня там не будет, то…       — Ничего не будет. У тебя заперта дверь, она подумает, что ты спишь.       — Почему у тебя всегда всё так просто? Ты хоть иногда о чем-то переживаешь?       — Конечно, — он серьезно кивнул, бросая взгляд на свой мобильный. — Например, что ты сейчас пытаешься сбежать и оставить меня одного. Моя кровать теплая и мягкая, а у тебя в комнате всё холодное и пыльное — как ты можешь так поступать со мной?       Юджи закатил глаза, наклоняясь, чтобы подобрать свои шорты с футболкой.       — Зря спросил.       И скрылся за дверью ванной.              

***

             Они сидели в утреннем классе. Юджи по двадцатому разу перечитывал конспект Нобары: основные принципы работы проклятой энергии, поддержка стабильного потока, бла-бла-бла… После вчерашнего он не мог воспринимать всё это всерьез, не почесывая краснеющую щеку.       — Ты какой-то… — Кугисаки окидывает его подозрительным взглядом, на что Юджи только недоуменно вскидывает брови. — Больно довольный.       — Разве это плохо?       — Обычно по утрам ты спишь за партой, а не сидишь по струнке, хотя, — она прокатывает ручку по столу и скучающе подпирает щеку. — Я бы и сама не отказалась сейчас проспать на пару часов подольше… У меня вчера был тяжелый вечер, поругалась с новой знакомой, из-за того что она решила, будто я пытаюсь увести её парня. А потом… Кстати, — её взгляд в очередной раз проскользил по его фигуре, оглядывая с ног до головы. — А ты где вчера был? До тебя не дозвониться было.       — Спал, — отвечает он невпопад, прикусывая щеку. — Очень крепко.       — Н-да? Ну, тогда понятно, значит ты не в курсе.       — Не в курсе чего?       — Прекрати, Кугисаки, — Фушигуро, сидящий за соседней партой, посмотрел на них двоих с осуждением. — Нас это не касается.       — Боже, Фушигуро, перестань быть таким серьезным.       — О чем вы вообще?       Нобара, перегнувшись через край парты, воровато оглянулась, прежде чем громко прошептать:       — Я думаю, у Годжо появилась девушка.       — Кугисаки.       — Да брось, Фушигуро, — она закатила глаза. — Можешь закрыть уши, если тебя это так задевает.       — Меня ничего не задевает, — холодно произнес Мегуми и разбивая каждое слово, продолжил:       — Но это не-наше-дело.       — А, точно, — она состроила ехидное выражение лица, прикрывая рот ладошкой. — Современных парней в принципе интересуют только салфетки и дверь закрытой комнаты.       — Я не собираюсь это обсуждать.       — Подождите, — Юджи примерительно поднял руки, встревая в разговор между ними. — Вы про что вообще? Какая девушка, о чем речь? У учителя Годжо?       — Я собиралась зайти к нему вчера вечером, чтобы поговорить кое о чем, — она бросила в его сторону короткий взгляд, прежде чем пожать плечами. — Он не пустил меня, сказал, что я выбрала неподходящее время и всё такое.       «Потому что ты действительно выбрала неподходящее время» — подумал Юджи, прикусывая кончик ручки.       — Я имею в виду, это было где-то часов девять вечера, даже не ночь.       — Может, он просто был занят?..       — Чем?       — Ну… Просто занят.       — Ага? — Нобара недоверчиво сощурилась. — Я понимаю, вы оба слишком аскеты, чтобы быть популярными среди девушек и всё такое, но давайте взглянем правде в глаза — учитель Годжо…       — …самый обычный человек, — закончил за нее Мегуми, повисая на накренившемся стуле. — Нас это не касается и уж тем более, мы не должны в это лезть.       — Тебя в этой жизни хоть чем-нибудь заинтересовать можно?       — Спрашиваешь так, будто не в курсе, — и тут уже Юджи посмотрел на них с интересом, перекидывая взгляды между ними. — Ты ведь знаешь.       — Ладно, — согласилась она. — Не об этом сейчас. Речь о том, что ты упорно пытаешься скрыть свой интерес.       — Кугисаки…       — Признайся, Мегуми, тебе тоже любопытно, кто тот человек, на которого наш учитель мог положить глаз.       — Это сплетни, — он качнулся, с грохотом ударяясь ножками стула об пол. — Не наше дело, ясно? Итадори, ну хоть ты понимаешь, что нам не надо в это лезть?       — Я не…       Она громко фыркнула.       — Нашел кого спросить об этом — Итадори как обычно все проспал, ему и так нет до этого дела.       — Может если тебе так интересно — подойдешь и спросишь?       — Мне, по-твоему, совсем делать больше нечего?       Юджи постарался вжать голову в плечи, чтобы не стать мишенью под пристальным взглядом Нобары, и осуждающим — Мегуми. Он бездумно пролистал тетрадь Кугисаки, зацепился взглядом за первую страницу, на которой была расписана подробная схема зарождения проклятой энергии — от сердца к желудку, от желудка — в мозг; у неё был изящный почерк: аккуратный, с красивыми засечками — почерк Сатору он мог разобрать с большим трудом, тот постоянно писал так, словно куда-то торопился, размашисто, витиевато, отчего Итадори потом в тупую смотрел на доску и не понимал, как противодействие проклятию связано с собаками. Смотрел на Фушигуро в смятении и тот, без всякого выражения говорил, что ни о каких собаках на доске и речи не идет. Его собственный почерк ничуть не изменился со средней школы — криво-косо, но зато разборчиво. Фушигуро же писал так, будто в детстве только и занимался тем, как переписывал книги от руки по несколько раз; он вспомнил, как ещё утром с трудом пытался оторвать самого себя от подушки, как тянуло поясницу после вчерашнего действа и что единственное, чего ему хотелось в тот момент, так это залезть обратно под одеяло и хотя бы раз воспользоваться тем, что он встречается с учителем.       — К слову. Итадори, — Юджи оторвал взгляд от тетради, смотря на Мегуми. — Где ты спал?       — В смысле?       — Ты уже которую неделю в своей комнате не появляешься.       — Не поняла? — Нобара удивленно вскинула голову. — Это правда?       — Ну… Не совсем?..       — Что за шум? — Юджи посмотрел на вошедшего в класс Сатору как на своего спасителя, облегченно вздыхая. Ну, хотя бы на какое-то время ему удалось отсрочить выяснение данного факта.       — Обсуждали свежие сплетни, — Нобара морщит свою улыбку в скупом выражении лица, вновь набрасывая на себя скучающий вид. — Выспались?       Сатору на её вопрос только загадочно улыбается, пожимая плечами и вальяжно устроившись на стуле, бросает на стол стопку тестов. О, научил бы Юджи кто-нибудь — так же хорошо абстрагироваться от того, о чем вокруг треплются — он бы меньше придавал значения всему, что о них говорят и не парился бы, когда слышал голос Нобары за дверью.       — Итак, — Сатору обводит их всех внимательным взглядом, простукивая пальцами по столу. — Я надеюсь, все помнят, что сегодня у вас контрольная за полугодие?       Итадори опускает лицо обратно в тетрадь, даже сквозь повязку чувствуя этот пристальный взгляд на себе.       — А эти контрольные вообще обязательны? — Нобара в очередной раз прокатывает ручку по столу. — Мне кажется, проще всё закреплять на практике, чем какими-то дурацкими тестами.       — Без теории в голове вы далеко не убежите.       — Поэтому ты у меня тетрадку выдрал?       — Вообще-то ты сама мне её дала, — пробубнил Юджи, стараясь сосредоточить свой взгляд на иероглифах.       В голове, как назло, ничего не откладывалось — он смотрел на эти три основных принципа, а в мозгу набатом пульсировали вчерашние события; слова о том, что «учитель Годжо» в отношениях. Насколько это может быть плохо для них? Что будет с Сатору, если об этом кто-то узнает? Он как-то рассказывал ему о возможных последствиях: его обвинят в сговоре с Сукуной, возможно, попытаются убить, а когда поймут, насколько это бесполезная затея — переключатся на Юджи и вот тогда его ждут проблемы куда более серьезные, чем простое исключение.       — Меня… казнят? — теперь в горло и кусок не лез. Он смотрел на тарелку с сашими перед своими глазами и вся еда в миг потеряла свой вкус. — То есть, прям незамедлительно?       Сатору посмотрел на него ласковым взглядом.       — Для них это не будет так просто, как ты думаешь. Начать с того, что сам Сукуна вряд ли будет рад такому раскладу и заканчивая тем, что я не собираюсь сидеть в стороне и наблюдать, как эти старпёры пытаются вершить недоступное им правосудие.       — Я думал, что максимум, какие у нас могут быть проблемы так это, не знаю, осуждение?..       — Оно тоже будет. Вплоть до омерзения и ненависти.       Теперь еда вызывала отвращение. Он сложил палочки на столе и откинулся на спинку стула, потирая горло. Юджи был благодарен ему хотя бы за то, что он не пытается врать и исказить реальность в пользу чего-то, что он бы хотел услышать на самом деле. Куда приятней знать правду, даже если она такая: жестокая и несправедливая.       — Не хочу умирать, — его слова превратились в шепот, едва различимый в этом гомоне вокруг.       За столом неподалеку веселилась шумная компания, с другой стороны, парочка, сцепив ладони на столе, влюбленно лепетала о чем-то своем. Возможно, Юджи хотел бы так же. Просто не держать в голове бесконечное: тише, туше, руки при себе, улыбки — дружеские, взгляды — лучше вообще не смотреть в его глаза, чтобы не вызывать лишних вопросов. Да, со временем ты привыкаешь, со временем действуешь по наитию и делаешь меньше глупых ошибок, но порой, просто хочется закрыть глаза и взять его за руку, не обращая внимания на любопытные лица. Заявить, что — да, сплю с учителем, — да, ему тридцать, а мне семнадцать, — да, мне плевать в насколько консервативной стране мы живем.       — Ты не умрешь, Юджи.       — Ты просто пытаешься меня приободрить…       — И это тоже, но, — он обвел взглядом ресторан. Они сидели в самом углу, в темном закуточке, где их скрывала узкая ширма от посторонних глаз. — Есть вещи в которых я уверен, а есть те, которые знаю наверняка. И я уверен — будет сложно, и я знаю — они передохнут быстрее, чем коснутся тебя хотя бы пальцем.       Юджи попытался улыбнуться.       — Звучит… обнадеживающе, что ли…       Сатору наклонил голову, пытаясь заглянуть в его глаза.       — Ты мне веришь?       Такой простой вопрос. Верит ли ему Юджи? Верит, что когда звёзды начнут взрываться, а небо упадет на землю — он всё еще будет стоять на этой земле? Что Сатору сложит к его ногам сотни трупов, никому не позволив утащить за собой Юджи на тот свет? Верит ли он, что они справятся? Конечно, он верит.       Кивок служит ответом и Сатору протягивает ему руку по столу, мягко улыбаясь. Он ничего не говорит, ничего не требует и не ждет ответа. Простой жест, на который Юджи отвечает, накрывая его пальцы своими. И нервная дрожь уходит с этим прикосновением, растворяется в глазах напротив и хочется лишь перегнуться через узкий стол, чтобы поцеловать его в губы. Холить и лелеять надежду, что однажды он сможет так сделать.       Он моргает, когда перед его лицом поверх тетради, ложится несколько скрепленных листов с контрольными вопросами. Вскидывает взгляд, но понимает, что сейчас не найдет поддержки в чужих глазах — те скрыты за черной тканью повязки. Юджи тянется в карман за мобильным, когда Нобара забирает свою тетрадь из-под его теста.       — Телефоны в карман, — он даже не спрашивает, как Сатору это заметил, стоя к нему спиной и только качает головой, мягко улыбаясь. — Юджи.       — Мне одно сообщение написать, пять секунд.       И быстро стучит пальцами по клавиатуре на сенсоре, пока Мегуми с Кугисаки пялились в контрольную.              Юджи: Наверное, у нас проблемы       Юджи: И я догадываюсь, о чем вчера хотела поговорить с тобой Кугисаки              И прикусив щеку, с сожалением добавляет, поглядывая на то, как Сатору достает свой телефон.              Юджи: Мне лучше вернуться жить обратно в свою комнату       Юджи: Иначе мое отсутствие уже становится подозрительным              Он смотрит на мобильный, в ожидании ответа и поджимает губы, когда Сатору, усевшись обратно за свой стол, недовольно кривится.              Сатору: Потом об этом поговорим              

***

                    — Как думаешь, учитель Годжо с кем-то встречается?       Юджи удивленно вскинул брови, оборачиваясь на Нобару. Та сидела в теньке под деревом и обмахивалась ладонью, стирая капли пота со лба.       — Почему ты спрашиваешь?..       — Из интереса, — она пожимает плечами, словно не видела в этом вопросе чего-то неловкого. — Если так подумать, он должен быть довольно популярен среди девушек. Я это к тому, — Нобара бросила на них с Мегуми предостерегающий взгляд. — Что мне трудно поверить, будто такой человек как он, ни с кем не встречается. Вот ты, Фушигуро, — она толкнула его локтем в бок. — Опуская всю ту занудную часть, что это не наше дело, ты что думаешь?       — Я думаю, что это не наше дело.       Кугисаки поморщилась, закатывая глаза.       — Точно. А ты, Итадори?       — Что я?       — Что ты думаешь? Ты больше всех таскаешься за ним повсюду, может, ты что-нибудь видел? Слышал?       — Да мы с ним и не особо… близки, чтобы говорить о подобном. Но я не слышал, чтобы у него была девушка или… кто-то ещё.       — В смысле «кто-то еще»? — она скривила губы, глядя на Юджи с подозрением. — Я не так давно разговаривала с Маки, в конце концов, я думала, что может она что-нибудь об этом слышала. Ну там, местные слухи-сплетни, всё такое.       Юджи сглотнул, растягивая губы в нервной улыбке.       — И?       — «И», — благосклонно продолжила Нобара. — Она говорила, что когда-то все считали, что между учителем Годжо и Утахиме была какая-то химия. Они вместе учились и, по словам некоторых, Годжо задирал её или что-то в этом духе, — она покрутила пальцем у виска, глядя на них с глумливой улыбкой. — Я удивляюсь, что в мире всё еще существуют люди, которые думают, что если парень задирает девушку, то это симптомы какой-то симпатии, но… Это уже хоть что-то. Или Мэй Мэй, — Кугисаки пощекотала Мегуми сорванной травинкой, лукаво улыбаясь. — Она тоже училась вместе с ними. Да и характер у нее, что ли, более подходящий.       — С чего ты вообще решила, что его интересуют отношения, — он отвел её руку за запястье, неприязненно морщась. — Как по мне, так Годжо из тех людей, кто в отношениях приносит больше вреда, чем пользы.       — А, так значит, тебе тоже интересно.       — Мне плевать. Но если ты пытаешься что-то раскопать, то делаешь это явно не в том месте.       — Да? — Нобара кисло поморщилась.       Юджи всё это время молча сидел рядом, ковыряя землю, выдергивая зеленые травинки и накручивая их на палец. Они долгие два часа носились по полю: бежали десять километров, провели несколько спаррингов, наставили друг другу синяков и теперь прятались от знойного летнего солнца в тени под деревом. Мышцы горели, колени подрагивали от перенапряжения, а на скуле уже расцветал темный синяк — Фушигуро дважды заехал ему по лицу: сначала локтем, затем коленом, Юджи в ответ сбил его с ног и заломил руку до хруста, после чего Нобара объявила ничью. На вопрос — с чего вдруг «ничья», если он уронил Мегуми, она лишь пожала плечами, обливая свои плечи водой. Затем полчаса он наблюдал за тем, как Фушигуро и Кугисаки ходят кругами возле друг друга, делая бессмысленные выпады и как будто не рискуя нападать; ковырялся в мобильном, распластавшись на траве под слепящим солнце. А как итог, когда солнце встало в зените, они втроем попрятались в ближайшей тени. Юджи сидел в шортах и легкой белой олимпийке, стирая зеленые разводы с белой подошвы кроссовок, Нобара сидела на спортивной куртке Фушигуро, потому что не хотела испачкать лосины, Мегуми — без всякого интереса сидел между ними, вытянув ноги вниз по склону.       — А ты чего молчишь, Итадори?       — Да мне и сказать нечего… Есть ли у учителя Годжо девушка или нет… не всё ли равно?       — Мне, лично, всё равно. Но интересно же узнать. Первый признак того, что у мужчины есть девушка — он хорошо выглядит. Делаем вывод…       — Когда ты стала следить за тем, как выглядит Годжо? — Мегуми скосил на неё недоверчивый взгляд, на что Нобара только пожала плечами.       — Надо быть совсем слепой, чтобы этого не заметить, Фушигуро.       Юджи с удивлением посмотрел на то, как Мегуми поджимает губы, отводя от лица Нобары взгляд, но ничего не сказал. Казалось, словно если он сейчас возьмет и вмешается в этот диалог, то только выдаст себя, что очевидные вещи будут сквозить между его слов и он никуда не сможет от этого деться. Он уже пытался признаться им однажды: скомкано, неловко, говорил намеками, надеясь, что друзья всё поймут и без лишних уточнений, но так уж вышло, что ни проницательная Кугисаки, ни внимательный Фушигуро не обратили никакого внимания на смысл, который Юджи на самом деле вкладывал в слова. Он почувствовал на себе пристальный взгляд, прикусил щеку, отворачиваясь от ребят — все эти диалоги его утомляли, нагоняли тоску, словно все вокруг прямо-таки кричало в лицо — ты всё равно не признаешься, всё равно будешь слушать, как все вокруг женят твоего парня с окружающими и едва ли сможешь хоть как-то на это повлиять. Потому что Юджи не в том положении, потому что для всех он всего лишь обычный ученик Годжо Сатору, у которого в башке сидит паразит и не более того. Потому что заявление: «я знаю с кем он встречается, потому что он мой парень» — слишком громкое даже для простой издевки, шутки, под которой не кроется тайного смысла.       — Что с тобой? — он бросил короткий взгляд на Мегуми, тут же вопросительно вскидывая брови. — Ты еще несколько минут назад носился и ржал, а сейчас…       — …притих, — закончила за него Нобара. — Или тебе всё-таки что-то известно, а, Итадори?       Кроме того, что это он та самая тайная пассия, о которой вокруг ходят слухи? Нет, ничего.       — Я считаю, что у каждого из нас есть свои тайны, — начал он, неловко почесывая затылок. — И даже если бы я знал, то, наверное, мне не стоило бы об этом распространяться…       Нобара иронично вскинула бровь.       — Если бы у Фушигуро появилась девушка, ты бы самый первый побежал об этом докладывать.       — Ну, это другое. Это же шутки, а не что-то серьезное.       — По-твоему, для него это не может быть чем-то серьезным?       — По-моему, я бы не стал об этом трепаться, — раздраженно ответил Юджи. — Тем более, если бы я знал, что он хочет сохранить это в секрете.       — Я между вами сижу, если вы не заметили.       — Брось, Кугисаки, у тебя ведь тоже есть свои секреты. И ты бы явно не хотела, чтобы в них кто-то лез. Так почему сама этим занимаешься?       — Подожди. Я не лезу в чужие тайны — я задала вопрос, в курсе ли ты о чем-нибудь подобном, и вместо того чтобы просто ответить «да» или «нет», устроил здесь какое-то шоу моралей.       — Может, потому что я не хочу об этом говорить?       — Так, а в чем проблема так и сказать? К чему сидеть и играть в эти двойные стандарты?       — Да потому что это не ваше дело!       Они пораженно уставились на него.       — Да? Я уверена, что учитель Годжо прекрасно охраняет свою личную жизнь и без твоей помощи, Итадори. А вообще, — она резко всплеснула руками. — Ты прав, у меня есть тайны, у Фушигуро, — она ткнула большим пальцем в его сторону, кисло улыбаясь. — Есть тайны. И даже у тебя они есть. Вот только знаешь в чем разница? Мы тебе доверяем. Поэтому и готовы поделиться чем-то личным. Но когда речь заходит о том, где ты был прошлым вечером, когда до тебя невозможно было дозвониться — ты молчишь и делаешь вид, будто не слышал вопроса.       — А это сейчас к чему? Разве мы об этом говорили?       — К тому!.. — он с удивлением смотрит на то, как Фушигуро сжимает пальцы на плече Нобары. Как секунду они обмениваются взглядами, а уже через мгновение, она просто оседает обратно, поникая. — Да, в общем-то, ни к чему. Твое дело. Ты ведь… — она замолчала. Он чувствовал, что что-то важное, что-то, что тревожило их обоих в этот момент, застыло на губах Кугисаки. Но она лишь в очередной раз всплеснула руками, резко поднимаясь на ноги. — Чёрт, да не важно. Думай, что хочешь.       Она спустилась по склону и исчезла в направлении академии. Юджи перевел удивленный взгляд на Мегуми, ожидая хоть каких-то объяснений.       — Что?       — Не объяснишь?       — А ты не понимаешь, Итадори?       — Что я должен понять?       — Она волнуется, идиот.              

***

             — Разве у тебя сейчас не тренировка?       — Да… Я устал.       Сатору понимающе кивает, не отрывая взгляда от тестов и продолжает черкать красной ручкой на бумаге. Юджи искренне надеется, что это не его контрольная, когда спускает с парты стул и садится верхом, упираясь подбородком в деревянную спинку.       — Расскажешь, что у вас там случилось?       — К тебе же подходила Нобара, да? — и вновь кивок. — О чем она спрашивала?       — О тебе.       — Это я ещё вчера понял.       — Спрашивала, в курсе ли я того, что ты не ночуешь у себя уже какую неделю. Знаю ли я, что ты в последнее время сам не свой и ведешь себя странно.       — «Странно»?       — Она не уточняла.       — И… что ты ответил?       — Что ты ночуешь у меня, конечно же, — Юджи не смеется, с позорным видом отворачиваясь к окну. — Сказал, что разберусь и узнаю, в чем дело, раз ты им рассказывать об этом не хочешь.       — Они подозревают…       — Они не подозревают, Юджи, они просто волнуются, что у тебя могут быть проблемы, о которых ты не говоришь. У тебя в голове Сукуна, конечно, они будут переживать, что он как-то на тебя влияет.       — Ты так холодно отвечаешь потому что занят или…       — Да.       — Ладно, — его раздражение вдруг вырывается наружу. Он вскидывает руки, нервничая лишь ещё больше от того, как Сатору отвечает. Может он и не требовал всё бросить и моментально переключить всё внимание на него, но… где-то в глубине души именно этого ему и хотелось. — Я могу вернуться обратно в свою комнату, чтобы вопросы отпали.       И от собственных слов становится тошно. Он уже привык засыпать на узкой постели, когда они пытаются уместить все свои конечности на одном матрасе, просыпаться, выпутываясь их чужих рук, выбирать свои вещи из общего шкафа, хвататься за свою красную зубную щетку в стакане и расточительно относиться к чужому шампуню, когда запах собственного приедался. Привык ходить с двумя парами ключей от комнат, встречать друг друга на пороге, пить из чужого стакана — потому что чужое всегда вкуснее. Лежать на широком плече, глядя, как Сатору листает новостную ленту в своем телефоне и они оба по-глупому смеются с каких-то мемов. Привык, что чужая комната — стала ему как родная, как дом, в котором ему всегда будут рады, в котором всегда тепло и уютно.       — Возвращайся, если хочешь.       — А ты — хочешь?       — Нет, — и Юджи греют эти слова. Даже несмотря на недовольный тон и то, как красная ручка в чужих руках вдруг напрочь перечеркивает весь лист. — Но хотя бы пару дней тебе там стоит переночевать.       — В теории, теперь ты можешь приходить ко мне спать…       Даже несмотря на то, что его кровать еще меньше и однажды они уже свалились с нее на пол, чем перебудили половину этажа. Воспоминания об этом вызывают на его лице улыбку. Но она быстро гаснет, стоит ему вспомнить сегодняшний диалог. Сатору оставляет его слова без ответа, переворачивая тест на следующий лист. Он продолжает:       — Они думают, что у тебя появилась девушка.       — Ну, они недалеки от правды.       — …и говорят, что я что-то скрываю.       — Ты и скрываешь.       Юджи цокнул языком, понимая, что весь этот диалог всё больше походит на монолог. Он встает, неловко ковыляет к учительскому столу и перегнувшись через чужое плечо, с досадой смотрит на собственный тест.       — Я старался.       — Я вижу, — Сатору оставляет жирный крест напротив одного из ответов. — Очень старался не сдать.       — Ну хоть один правильный ответ есть?..       — Да, — он переворачивает несколько листов и Юджи видит аккуратный круг на самом первом вопросе. А затем кресты, кресты, кресты… Жирнее, четче и въедливей. — Я на полном серьезе начинаю задумываться над тем, чтобы использовать Сукуну в твоей голове вместо конспекта.       — Он мне и слова нормально не скажет.       — Кто знает, — Сатору ставит последний крест и откидывается назад, глядя на Юджи сквозь повязку. — Ну что ты хочешь?       — В смысле?       — Мне поговорить с ними за тебя?       — Нет, — Юджи фыркает. — Я сам с этим разберусь. Просто Нобара… никогда бы не подумал, что она может за меня переживать. И к тому же… Что будет, если они узнают?       — Думаю, ничего плохого. Неприятно будет, конечно, но сомневаюсь, что они побегут к Яге или куда-нибудь выше стукачить. Максимум — не будут давать тебе покоя, минимум — посмеются и забудут. Вот если об этом узнает кто-то помимо них, — Юджи позволил себе небольшую слабость, зарываясь в светлые волосы на затылке. Так, что если кто-то зайдет, то чужие глаза этого не увидят. Сатору на его действия лишь сильнее наклоняет голову, поддаваясь к прикосновению. — Тогда будет напряжно.       — А если узнает директор?       — Хочешь перебрать весь штат академии? Может лучше обсудим это? — он кивнул на изрезанный красными линиями тест. — Главное правило контроля?       — Прекрати…       Сатору вздохнул.       — Ну, у него появится на одну причину больше погнать меня отсюда. Так что…       Юджи отпрянул, когда дверь в класс отъехала и показался Фушигуро. Он ощутил на себе тяжелый взгляд, постарался улыбнуться, но Мегуми даже и бровью не повел, подходя к столу и протягивая Сатору ключи.       — Всё вернул?       — Да, — отчитался Фушигуро, засовывая руки в карманы. — А ты что тут делаешь?       — Оценку высокую выпрашивает. У вас же тренировка? — он взглянул на часы, поднимаясь изо стола. — Забирай его.       — А разве не лучше, если он будет один тренироваться?       Юджи удивленно вскинул брови в ответ на такую реплику. Он нахмурился, пытаясь понять, что Мегуми имеет в виду.       — К чему это?                     — В чем твоя проблема, Фушигуро?       — О чем ты?       Мегуми со скучающим видом развернулся на пятках, глядя на взбешенного Итадори.       — «О чем» я? Что это сейчас было? В классе!       — Я сказал как есть, разве нет?       — Нет, — твердо ответил Юджи. — С чего вдруг мне лучше тренироваться одному? Почему мы вообще вдруг стали отдаляться?       — Это не мы отдаляемся, Итадори, а ты от нас. Варишься где-то в своих секретах.       — Что за чушь ты несешь? Я — ни от кого не отдаляюсь. Раньше мы постоянно ходили повсюду втроём, а теперь? Ещё и этот диалог сегодня, — он махнул рукой в сторону класса. — Едва я появляюсь в нашей компании, вы тут же уходите, у вас появляются какие-то несуществующие дела, планы, которых до этого момента не было. Что это вообще было? Какие еще секреты?       — Итадори, откуда мне знать, — Фушигуро безразлично пожимает плечами, переводя взгляд на сэкитэй за ограждением. — Но даже слепому и глухому будет понятно, что ты что-то недоговариваешь. Морозишься, живешь где-то в своем мире, сам отказываешься, когда мы тебя куда-то зовем с Кугисаки. Спишь, живешь непонятно где, ничего не рассказываешь, а потом удивляешься, почему Нобара вдруг переживает. Почему я напрягаюсь, когда уже какую неделю не слышу в твоей комнате признаков жизни. Опять же, это не мы от тебя отдаляемся.       — Так и я не отдаляюсь!       — Тогда в чем проблема? Если все как раньше — о чем здесь переживать?       — Мы же друзья, Мегуми, — Юджи кладет руки ему на плечи, заглядывает в лицо, пытаясь перехватить взгляд. — И я бы не переживал, потому что в целом наше общение ничуть не изменилось, но в остальном… — он неуверенно склонил голову набок, пытаясь подобрать слова. — Общение — нет, а вот отношение ко мне как будто поменялось…       — Если мы такие друзья, как ты говоришь, — Фушигуро скидывает его руки с плеч без всякой эмоции, засовывая руки в карманы. — Тогда что за секреты? И я не о том, что давай — выкладывай все, что ты там скрываешь. У нас у всех есть что-то, чего мы недоговариваем. Проблема не в этом.       — Тогда в чем?       Он тяжело вздохнул. Юджи и рад был бы, чтобы все эти обвинения Мегуми оказались беспочвенны, что — нет, он ничего не скрывает. Он не шкерится и не блокирует телефон в панике, когда кто-то из друзей пытается заглянуть в его переписку. Это не он прячет глупую улыбку при взгляде на Сатору. Это не он сидит на измене каждый раз, когда речь заходит о том, куда он пропадает на ночь глядя и по каким комнатам кочует уже какую неделю.       — Ты нам не доверяешь.       — Это не так.       — Тогда расскажи, — Мегуми качнул головой. — Расскажи, что там у тебя происходит и мы закроем эту тему.       — Я не могу. Не потому что не доверяю! Нет, дело не в этом. Я просто… — он запнулся, возмущенно вскидывая руки. — Черт, почему я вообще должен оправдываться?       — Ты и не должен. Не хочешь говорить — не говори, никто из тебя этого клещами вытягивать не собирается. Просто не удивляйся потом, что мы с Кугисаки перестаем тебя понимать.       Он развернулся, качнув рукой на прощание.       — Фушигуро!       — Давай, Итадори, оберегай свою тайну тщательно, чтобы мы вдруг не узнали что ты там скрываешь от кого-нибудь другого.       — По-твоему это справедливо? Отворачиваться от меня только потому, что я не могу рассказать?!       — Ты не слышишь, — Фушигуро вздохнул. — От тебя никто не отворачивается. Ты сам это придумал.       — Но я реально не могу рассказать!       — Я уже сказал — это твое дело.       Юджи пораженно взвыл, когда силуэт Фушигуро растворился в конце коридора, исчезая за поворотом. Он резко развернулся, замахиваясь объятым синем пламенем кулаком на столб ограждения — его запястье перехватили, не давая вынести деревянные перила.       — Давай без разрушений.       Итадори смотрит на Сатору ошалевшим взглядом, тут же отстраняясь, выдергивая руку из чужой хватки. Сказать хочется так много — и что это обидно, и больно, и что невыносимо чувствовать, как часть чего-то важного просто рушится на его глазах. Как он не может понять, откуда взялись все эти обвинения, почему он вообще должен оправдываться за то, что других попросту не касается? Он не соврет — это его единственные друзья, это единственные люди, которым он доверяет всецело, с которым всегда просто по-человечески хорошо, когда вы на одной волне, хоть и совершенно разные — понимаете друг друга без лишних слов, лыбитесь, подкалываете и можете быть серьезными, когда дело касается чего-то важного. Чего-то, что имеет огромное значение для одного из вас. Разве он отдаляется? Он, по-моему, только и делает, что пытается проводить с ними как больше много времени, без конца хочет поделиться тем самым сокровенным, не в силах подобрать правильных слов. Потому что боится. Потому последствия, которые после этого придется разгребать, могут быть слишком тяжелыми. Потому что боится осуждения, боится, что потеряет тех единственных людей, которые занимают в его жизни важное место. Неужели так трудно понять, что он просто не может всего рассказать? Что он бы хотел — правда хотел, но и представить себе не может, как потом будет разбираться со всем тем ворохом проблем. Что он будет делать, если Сатору вдруг ошибся и они, руководствуясь исключительно собственными переживаниями, пойдут с этой информацией к директору или к кому-то еще? Мыслей в голове так много. Так больно. И голос внутри шепчет: позорник, от тебя отворачиваются даже самые близкие. Такие ли они друзья на самом деле? Разве друзья стали бы обвинять в чем-то подобном? Просить раскрыть тайну, которая, очевидно, касается не только его, за которую ответственен не он один.       Он зарывается пальцами в свои волосы, остраняется от Сатору, исступленно качая головой.       А ведь это началось с какой-то чуши. И что, что он не ночует в своей комнате? И что, что не отвечает на звонки и игнорирует вопросы? Разве это справедливо? Раньше было еще хуже. Раньше он не мог заснуть без чувства паранойи, бесконечно переживал что вот, кто-то стоит по другую сторону двери, прижавшись ухом и внимает каждому сказанному слову. Затем этот кто-то несется, докладывает обо всем и все вокруг просто ждут подходящего момента, чтобы напасть, чтобы обличить тайну, вынося приговор. Еще во времена, когда Сатору был холоднее льда, когда он бесконечно бился об этот айсберг в океане, царапая и раздирая собственную душу о чужое безразличие — он не мог спать по ночам, чувствуя спиной жар чужого тела и не мог даже обнять, не мог взять за руку или попросить успокоить. Может, если бы у него тогда была хоть какая-то поддержка, он бы рассказал обо всем и раньше, он бы не переживал, что сидит на пороховой бочке которая вот-вот взорвется. Он бы просто…       Юджи понимает, что скатывается в обвинения всех вокруг. И лицо его полно грусти. Нет смысла кого-то винить, потому что прошлое не изменишь. Потому они не живут в идеальном мире. Потому что если бы тогда Сатору вел себя иначе, не факт, что они бы вообще остались теми, кем являются сейчас.       — Как же я устал от всего этого… — он смотрит на свои сжатые в кулак пальцы. Боль, злость, отвращение ко всей ситуации заставляли магию вибрировать на самых кончиках пальцев. — Я как будто вечно всё делаю не так… Отношения у меня начинаются через жопу, друзья отворачиваются, даже этот идиотский тест, — он горько усмехается, делая шаг назад. — Может, я проклят?       Вопрос в пустоту. Он ведь действительно проклят.       Сатору опирается рядом с ним на перила.       — Не твоя вина, что всё так получилось.       У него нет сил терпеть этот прохладный тон. Да, черт возьми, сейчас он хочет чтобы его просто обняли. Чтобы Сатору помолчал, чтобы ничего не говорил, а просто делал. И Юджи не может найти в себе сил чтобы шагнуть навстречу, чтобы самостоятельно оказаться в чужих руках и почувствовать, как теплое дыхание прокатывается по его волосам. Потому что нельзя. Потому что все их отношения это одна большая… ошибка.       Внутри все леденеет от этой мысли. Исчезает боль и агрессия, остается лишь пустота, от которой опускаются руки.       Ошибка не потому что он о чем-то жалел. Не потому что он вдруг разочаровался во всем что так любит в Сатору, не потому что вдруг разлюбил. Это ошибка для всех окружающих, одна сплошная проблема, которая тянет на дно, топит тебя в давящих водах и не дает вскинуть голову над поверхностью. Было бы проще, если бы они были ровесниками? Если бы не сидели с ярлыками «учитель» и «ученик»? Если бы он не был проклят Сукуной? Если бы они были самыми обычными людьми, которые понятия не имеют, что такое магия и проклятия? Было бы тогда проще?       В глазах стоят злые слезы. Он злится на самого себя за все эти мысли, за то, что ничего не может сделать, потому что бессилен. Потому что даже преодолев ту невидимую стену, что отделяла его от Сатору, даже когда исчезла колющая руки бесконечность — всё оставалось на своем месте. Только теперь она стала неосязаемой, теперь её постоянно нужно было держать в голове, чтобы вдруг не забыться, чтобы удавиться осознанием, что нихера ты не можешь сделать и ты не попрешь против простых предрассудков, стереотипов и мнения окружающих. Может быть, у них когда-нибудь всё же сдадут нервы? Может, настанет момент, когда они просто наплюют на всё? И будет не важно, кто как отреагирует, кто будет желать им смерти, в каких смертных грехах их обвинят после всего?       Юджи вздрагивает, когда ладонь Сатору касается его лица. Едва ощутимо, самые кончики пальцев скользят по его ресницам, стирая слезы, оглаживают тонкие ниточки шрамов. Он вглядывается в темную повязку, пытается прочитать эмоции по тонким губам, передать в одном взгляде все, что его так тревожит, как если бы Сатору мог читать его мысли. Мог понять его без слов.       Наверное, Сукуна был прав, когда однажды назвал его тупым и неуверенным засранцем. «Вечно ты всё рушишь, к чему не прикоснешься. Хочешь починить, а в итоге делаешь лишь хуже, коверкая реальность своими уродскими пальцами». Странно было слышать такое от аморального ублюдка и еще более странным, было соглашаться с этим сейчас.       — Я сегодня переночую в своей комнате.       Ну обними меня. Давай просто наплюем на всё — обними меня и мне будет легче.       Сатору кивает и пальцы с его лица пропадают. Он засовывает руки в карманы, отстраняясь чуть дальше.       — Хорошо.       И даже не поспоришь? Не попытаешься отговорить?       «Ты сам не знаешь, чего хочешь» — вторит голос в голове собственным словам. Юджи жмурится, как от головной боли, с надеждой вскидывает голову, когда Сатору вдруг делает к нему порывистый шаг. Но нет объятий, нет прикосновения к плечу. Наверное, это ссора. Та самая, когда вы не кидаетесь друг в друга проклятиями, а молча переживаете все беды где-то внутри, тая обиду, недопонимание и неозвученные чувства.       Почему-то он вспоминает старые фотографии Сатору. Те самые, которые хранились на его древнем мобильном, который однажды попал Юджи в руки.       — Сколько тебе тут лет?       — Семнадцать, — Сатору лежал, положив голову на его плечо, наблюдая за тем, как Юджи перещелкивает фотки. Он подолгу всматривается в изображения и каждый раз тянет губы в какой-то особой, застенчивой улыбке. Сатору на этих фото такой… ребенок, ему хочется сказать. Корчит рожи, смотрит поверх круглых очков, изображая причудливые жесты пальцами. Вот он высовывает язык, показывая два пальца. Его белые волосы привычно растрепаны, а тонкую шею стягивает форменный воротник, ниже которого виднеется золотая пуговица с узором; вот фотографии молодых Гето и Шоко, а между ними, из-за объектива вылезает средний палец; фотографии какой-то повседневной мелочевки, селфи с какими-то побитыми людьми, на что Юджи лишь закатывает глаза; фотографии какой-то девушки в купальнике. Юджи смотрит на него, лукаво улыбаясь. — Это Вака Иноуэ.       — Твой типаж?       — Да, — крепкие руки обвиваются вокруг его тела, Сатору утыкается макушкой в его щеку и Юджи не может сдержать нежного вздоха. — Раньше мне нравились челкастые девчонки, с аккуратной грудью.       — Красивая, — соглашается он. — Мне блондинки нравились. То есть, нравятся, — исправляется Юджи, скосив взгляд на белоснежную макушку. — Пышные, упругие, как Дженнифер Лоуренс.       И он давит в себе порыв рассмеяться, когда пытается провести параллели между Лоуренс и Сатору. Ну, грудь большая — один-один, волосы светлые, кожа бледная… Чем дальше он уходит в собственные мысли, тем отчетливей понимает, что своим вкусам он ничуть не изменил. В отличии от Сатору. Едва ли у него была челка до бровей и аккуратная грудь. Всё это глупо и абсурдно — они не девушки как минимум, и вместо миниатюрных тел у них по члену между ног.       Он видит в этом моменте что-то особенное. Как будто Сатору приоткрыл для него одну из тех дверей, за которую раньше никого не запускал. Юджи смотрит на все эти фотографии, листает старые переписки, поражаясь нахальной манере речи. Смотрит видео — его голос такой звонкий! С надрывом, подростковой ломотой, когда фразы, мгновение назад сказанные знакомым бархатным тоном, вдруг преломляются, искажаясь до высоких нот. Такого Сатору Годжо едва ли помнит большое количество человек, едва ли бы он хотел, чтобы кто-то его помнил таким — а тут он вдруг позволяет ему видеть это всё своими глазами, слушать ломающийся голос, нахальные фразы, где порою мат заменяет все слова. Это такой же малолетний, как и он сам, парень: долговязый, щуплый, с глазами цвета темной-лазури, а не привычно ярко-голубого оттенка, с острым лицом, тонкими пальцами и белыми ресницами. Пацан, который впоследствии вырастет в этого мужчину, что очаровательно улыбается, обняв его сбоку и вместо круглых очков носит темную повязку на глазах.       Представить только, если бы он мог посмотреть на него такого вживую, увидеть всю эту манерность собственными глазами, как молодой Сатору крючит лицо, плюется ядом и ехидством на все, что движется, как смотрит поверх круглых черных очков, окидывая его оценивающим взглядом.       — Наверное, если бы мы тогда были знакомы, ты бы меня невзлюбил.       — Возможно, — Сатору улыбается ему в щеку, оставляя короткий поцелуй. — Но у меня и мозгов тогда было поменьше, так что, оно и к лучшему, что мы не были знакомы.       — Ты такой милый здесь, — Юджи качает телефоном, демонстрируя Сатору фотографию, где он, молодой, широко улыбался, сощурив глаза. У него щемит сердце от нежности. — Можно я перекину её себе?       — Потом будешь шантажировать меня?       — Конечно, — он поддерживает этот игривый тон, тепло улыбаясь. — Потом, когда я вырасту, будешь шантажировать меня моими. Идёт?       — Допустим.       И когда потом он закрывает крышку чужого мобильного, когда позабыв о том, что хотел найти свой телефон, чтобы перекинуть фотки — обвивает чужую шею руками, липнет ближе, стоит Сатору накрыть их обоих одеялом. Он чувствует такое неясное чувство единения с ним, глубокого понимания, любовь такую сильную, что в итоге он засыпает с широкой улыбкой.       Вспоминает каждый теплый момент, что хранил до этого в памяти как высшую драгоценность. Смотрит на Сатору — не может прочитать его эмоции, видит в нем такую знакомую отстраненную фигуру, полную холода, словно опять наступил тот ужасный месяц. Он моргает, понимая, что непрошенные слезы льются по его щекам уже несколько минут, что он всё это время стоял и плакал перед ним, сжимая пальцы на своем плече. Юджи ведь тоже упертый, тоже до последнего не скажет, что что-то не так и будет надеяться, что его смогут понять и без слов. Но он слишком хорошо помнит то время, когда слез, казалось, просто не хватало на всё, что происходит. Когда Сатору мог обрубить всё хорошее одним взглядом, проговаривая:       — Вот поэтому я и не хотел, чтобы ты в меня влюблялся.       Когда единственное, чего Юджи хотелось, так это залепить ему самую звонкую пощечину. Закричать, спросить — а зачем ты тогда всё это начал?       Зачем мы начали это, если изначально не были готовы к таким последствиям?       — Сатору… — он сдается. Тянется пальцами к чужой куртке, задирает голову. Хочет попросить о тысяче вещей, когда обращает внимание на его напряженную челюсть. Когда Сатору, выругавшись, сам притягивает его ближе, сам обнимает, обхватывая затылок и вжимая в свою грудь.       — Не могу смотреть, как ты плачешь…       И даже если их сейчас кто-то увидит, осудит и мир посыпется на части. Наверное, они с этим справятся. Юджи чувствует это, Юджи верит в это.       — Разве я и вправду от них отдаляюсь? Мне казалось, я наоборот только и делаю, что пытаюсь проводить с ними как можно больше времени…       — Вы все такие дети, ссоритесь из-за какой чуши, — Юджи горько усмехается, наслаждаясь, как чужие пальцы гладят его по волосам. — Просто поговори с Мегуми. С Нобарой. Если спросят, что за тайны… — он на мгновение замолкает. — Скажи как есть.       — В смысле, «как есть»?..       — Я думаю, — Сатору вздохнул, отстраняя его. — Что уже нет смысла все это скрывать. По крайне мере от них. Про директора и прочих я молчу, будет лучше, если до них это не дойдет.       Он кивает, шмыгает носом, стирая тыльной стороной ладони сопли и слезы. Пытается улыбнуться и осторожно, спрашивая немое разрешение, задирает край повязки.       Нет холода, одно лишь сочувствие и сострадание.       — Хорошо.

      ***

             — Пообещай, что будешь молчать.       Юджи пронесся мимо него ураганом, залетая в комнату без всякого разрешения. Мегуми успел лишь разлепить глаза и теперь стоял, сонно почесывая щеку и глядя на Итадори раздраженным непонимающим взглядом.       — Чего? О чем?       — И что не осудишь, — добавил он, сжимая пальцы. — Что бы там ни было.       — Ты время видел? Это не может подождать до утра?       — Нет, — Юджи только махнул рукой, падая на стул. — Мне нужно сказать это сейчас.       — Ну, — Фушигуро оперся на закрытую дверцу шкафа, скрещивая руки на груди. — Я слушаю. Что там такого важного, что это не дает твоей заднице покоя.       — По поводу сегодняшнего разговора. В коридоре.       — Боже, Итадори, — Мегуми издал страдальческий вздох, проводя ладонью по лицу. — Мы закрыли эту тему. Не хочешь — не рассказывай, лично мне вообще плевать, что у тебя там за тайны, я в твою жизнь лезть не собираюсь.       — Нет, ты был прав. Я… Дело не в том, что я вам не доверяю, вернее, дело совсем не в этом. Проблема в том, как вы это воспримите, понимаешь? Я не боюсь, что вы узнаете, я боюсь вашей реакции, если вы узнаете.       — Это одно и то же.       — Не перебивай, — Юджи запнулся, опуская взгляд в пол. — Дай договорить. Я уже пытался рассказать однажды, намекнул по-идиотски, но вы не поняли. И я думал, что так будет лучше, что ничего страшного — так даже лучше. И я еще думал — что за чушь? Я ни от кого не отдаляюсь, мне казалось, что я провожу с вами столько же времени как и раньше и только после разговора с тобой я понял, что ты был прав. Я… действительно отдаляюсь, сам того не желая.       — Итадори, ближе к делу.       — Я… встречаюсь.       Фушигуро скептически вскинул бровь, ожидая продолжения. Но его не последовало. Юджи уселся верхом на стул, сковывая руки в замок.       — Ну, здорово? И… вокруг этого ты построил такую тайну?       — Дело не в том, что я встречаюсь, — уклончиво ответил Итадори. — А с кем… Понимаешь… Это сложно. Типа, это не просто какая-то ситуация, на которую можно махнуть рукой и забыть. Я не хотел рассказывать, потому что у меня могут быть проблемы из-за этого. И не только у меня, понимаешь? Я хотел, вернее… Я думал, что это произойдет как-то само, как-то естественно, но после того что было в классе, на тренировке, — он замялся, посмотрев на свои руки. — Я доверяю вам, правда. Дело не в этом. Иначе бы я не пришел сюда.       — Потом пойдешь к Кугисаки?       — Сначала посмотрю на твою реакцию, — он нервно засмеялся, покачиваясь на накренившихся ножках стула. — Кугисаки это слишком тяжелая артиллерия, для этого мне нужно будет подготовиться лучше.       — Говори уже, Итадори, больше воды льешь.       — Пообещай, что будешь молчать.       — Хорошо? Встречайся с кем угодно, мне-то какая разница?       — Это парень.       — Что? — Мегуми непонимающе вскинул брови, не вдупляя, к чему была сказана эта фраза. Какой парень? Про что речь? А потом до него доходит, когда Юджи кривит губы в ожидании реакции. Он ищет в себе хоть одну яркую эмоцию, но может лишь пожать плечами. — Ладно?       — В смысле «ладно»?       — В смысле — ладно. Парень и парень, я бы больше удивился, если бы ты с Кугисаки встречался. Дальше-то что? В этом и заключается вся твоя тайна? Итадори, бога ради, катись отсюда — я думал, это что-то стоящее, а не пустые переживания на ровном месте.       — Ты можешь просто дослушать? Сколько можно перебивать?       — Ты сидишь и на уши мне приседаешь, вместо того чтобы сказать прямо — я встречаюсь и сплю с парнем — шесть слов, а ты их уже полчаса мямлишь.       — Ну прости! — Юджи раздраженно вскидывает руки. — Я рад, что будь ты на моем месте, то ты бы даже не парился! Но я так не могу, ясно?       — Ты из-за какой-то чуши устроил весь этот цирк? Мы не мамонты, Итадори, мы с Кугисаки в курсе, как работает этот мир. Спи с кем хочешь, встречайся с кем хочешь — зачем вокруг этого делать такую тайну?       — Я с Годжо встречаюсь!       Мегуми замер. Ему послышалось? Наверняка послышалось. Он ковырнул мочку уха, поддаваясь ближе.       — С кем?       — С учителем Годжо, — ровно и четко отозвался Юджи, вжимая голову в плечи. — Уже как год.       В шкафу что-то перевернулось.       Мегуми почесал затылок. Ну, теперь в ужимках Итадори было определенно больше смысла.       — Ну давай, — Юджи обреченно качнул головой, устраивая подбородок на спинке стула. Отчего его голос стал сдавленней и тоскливей. — Говори, все что думаешь. Хуже, чем я себе мог представить, точно не будет.       — А Годжо в курсе, что вы встречаетесь?       Итадори закатил глаза.       — Очень удачный момент, чтобы подколоть. Спасибо, Фушигуро.       — Подожди, я пытаюсь понять, как мне на это реагировать.       — Ну, можешь начать орать и обвинять меня в том, что я сплю с нашим учителем.       — Ага…       — Я всё надеялся, что вы и сами все как-то поймете и мне не придется вдаваться в детали. Но, — он грустно усмехнулся, переводя взгляд на окно за которым чернела глубокая ночь. — Похоже, телепатов среди нас нет.       — Поэтому ты не хотел рассказывать, — с осознанием кивнул Фушигуро. — Боялся последствий.       — Если об этом кто-то узнает… У нас будут большие проблемы, Мегуми. Я не хотел вам рассказывать не из-за доверия, а потому не хотел даже провоцировать возможность, что эта информация может куда-то утечь. Я понимал, что рано или поздно вы все равно узнаете, когда-нибудь мне придется рассказать. Но потом прошел месяц, полгода, год, а я так и не нашел в себе смелости признаться во всем этом.       — Да уж, Итадори, — Фушигуро неуютно качнул головой, чувствуя странное сомнение. Как будто «учитель Годжо» теперь являлось чем то чужеродным. — Прости.       Юджи изумленно вскинул брови, а затем усмехнулся, махая рукой.       — Нет, серьезно. Прости, Юджи. Я… честное слово, я даже подумать не мог, что это что-то настолько… значимое. Ну, встречаешься ты там, спишь с парнем — да и черт с ним, на самом деле. Но то, что это Годжо… Блять, — Мегуми тяжело вздохнул, растирая лицо ладонью. — Я такой идиот.       — Ну, — он неловко улыбается, почесывая щеку. — Ты не знал. Вы не знали. Да и таком вряд ли можно вот так просто догадаться…       — Нам даже в голову не приходило, что дело в этом. Мы с Нобарой думали, что дело в нас или в Сукуне. И поэтому мы не понимали, почему ты так внезапно… изменился, что ли. Мы привыкли, что обычно это ты нас зовешь в каждую дыру, инициируешь весь этот движ, а тут вдруг — ты сам отказываешься, говоришь, что у тебя другие планы и как бы — черт бы с ним. Но когда мы спрашиваем тебя об этих планах и ты не отвечаешь, мы просто начинаем переживать.       — Я понимаю. Мне действительно стоило сказать об этом раньше, но я не представлял как это сделать. Боялся последствий и всё такое, поэтому…       — А что Годжо?       — Что?       — Он в курсе, что ты сейчас здесь? Что ты рассказываешь мне об этом?       — Ну, — он неловко почесал затылок, натянуто улыбаясь. — Он мне и предложил, чтобы я во всем признался. Мы, — какое странное слово «мы». — Доверяем вам, поэтому, наверное, мне теперь и стыдно, что я так долго об этом молчал.       — Мы никому об этом не скажем.       Фушигуро произнес это с такой серьезностью, что на мгновение Юджи даже растерялся. А затем расцвел, улыбаясь так широко, чувствуя, как с плеч валится огромный камень — и он наконец-то может нормально вздохнуть, может расслабиться.       — Спасибо, Фушигуро... Я расскажу Нобаре завтра, по крайне мере, попытаюсь придумать, как это сделать и...       — Я сам с ней поговорю.       — Уверен?..       — Да... — он непонимающе уставился на то, как Мегуми вдруг поник, хрустя костяшками пальцев. А затем, вскинув голову, посмотрел на него, со всей серьезностью произнося:       — Мы тоже встречаемся.       — Кто? — не понял Юджи. — Подожди... Вы с Нобарой? — и дождавшись медленного кивка, изумленно улыбнулся. — И давно?..       — Меньше года.       — Ну, поздравляю?.. Кто бы мог подумать, да? Год назад мы все цапались, а сейчас...       — Да, — кивнул он. — Всё изменилось. Так это получается, что ты всё это время, жил у него в комнате?       — Именно.       — Сменил маленькую комнату, на просторную учительскую, значит.       Юджи прыснул, вдруг тепло и громко рассмеявшись.       — Зато не надо бегать в общий душ по утрам. И холодильник там есть небольшой, и диван, и... Короче, считай, почти как в собственной квартире.       — Я рад за тебя.       — Шутишь или...       — Нет, серьезно. Как бы там ни было, но ты стал больше улыбаться. Чисто мое наблюдение. Раньше ты ходил какой-то мрачный и всем своим видом источал факт того, что у тебя в голове проклятие. А в последнее время, прям... Счастливый, что ли.       — Наверное, потому что я действительно счастлив, — Юджи смущенно улыбается, весело покачиваясь на ножках стула. — Я люблю, меня любят. Большего и не надо. Понимаешь?       Мегуми кивнул.       — Понимаю.       Он глубоко вздохнул, когда дверь за Итадори закрылась с тихим скрипом. Он подождал, а затем открыл дверцу шкафа — Нобара смотрела на него исподлобья, скривив губы и сжав пальцы на плечах.       — Прости.       — Да ладно, — отмахнулась она, выходя из шкафа. На ней была его растянутая футболка, милые пижамные штаны с кошками. Шаркая по полу, она уселась обратно на постель, задумчиво глядя в потолок. — Юджи такой... придурок. Он реально думал, что мы будем об этом болтать?       Он усмехнулся, глядя на то, как Нобара залезает обратно под одеяло, раскидывая руки по подушкам.       — Ну, он выглядел испуганным.       — Да я это и по голосу слышала. Черт возьми... — она вытянулась, скосив на него непонимающий взгляд. — Годжо? Серьезно?       — Я не удивлен.       — А я вот, знаешь, очень даже. Не знаю, я думала он по девочкам, никогда бы не подумала, что это будет парень и уж тем более — учитель Годжо. Хотя, справедливости ради, — она вскинула указательный палец, напуская на себя важный вид. — Они похожи, неудивительно, что они нашли общий язык. Вспомнить только их переглядки.       Её чуть нахмуренные брови, надутые губы — Фушигуро смотрит на неё с несвойственной нежностью, заправляя тонкую прядку за её ухо. У них тоже была своя тайна, может и не настолько глобальная, лишенная масштабов и рисков, и тем не менее. Это он ходил за ней повсюду, безразлично отводил взгляд, пряча за этим собственное смущение, когда Нобара вдруг мило улыбалась; когда он переплетал их пальцы, позволяя Кугисаки утащить себя хоть на край света — он пойдет за ней куда угодно, будет вилять хвостом, как преданная псина и ластиться под малейшее прикосновение, лишь бы эта улыбка, которой она одаривает только его, никогда не пропадала с её лица. Ловить её на руки, когда она радостно несется навстречу; молча принимать её заботу после тяжелого задания, когда синяки по всему телу расцветают бурыми пятнами; целовать её мягкие губы, когда она, вся такая боевая и твердая, вдруг прячет свои когти и превращается в ласковую кошку, которая ходит вокруг, обвивает ноги своим пушистым хвостом и звонко мурлычет, подставляясь под нежные прикосновения. Нобара в его руках тихо сопит, уткнувшись носом в плечо. От неё пахло каким-то кремом, чем-то сливочным и мягким — он вдыхает запах с её волос и наконец прикрывает глаза.       Итадори придурок, которого он мог понять.              

***

             Он вздрагивает, когда чужие пальцы касаются его руки. Смотрит на Сатору удивленно, смущенно, тут же отдергивая ладонь и бросая неловкий взгляд вперед — Нобара с Мегуми спокойно шагали впереди держась за руки, Кугисаки ласково подзывала увязавшуюся за ними собаку, Мегуми — сжимал её ладонь крепко, тянул на себя, меняя её траекторию с луж на чистый асфальт. Они не оборачивались, говорили о чем-то своем, собирая на себя огни вечернего Токио. У Юджи был широкий пластырь на щеке после стычки с проклятием, Нобара чуть прихрамывала, Мегуми — неуютно вел плечом, после того, как врезался спиной в бетонную стену.       — Стесняешься?.. — шепот Сатору едва различимый и Юджи неловко мнет пальцы, мечась между желанием протянуть ладонь и спрятать её обратно в карман. Как будто они всё еще прятались, как будто Нобара и Мегуми всё еще были не в курсе.       — Нет.       И ладонь ложится в чужую. Горячие пальцы обхватывают его руку, чуть сжимают — простой игривый жест, немое: всё в порядке. Юджи поглаживает пальцем тыльную сторону его ладони, такое же немое: я знаю.       — Спасибо, что появился в моей жизни.       И Юджи на мгновение замирает, блуждая непонимающим взглядом по его лицу. И растягивает губы в трогательную улыбку.       — Тебе спасибо...       И сам останавливается, делает шаг к нему навстречу, целуя эти любимые губы, порывисто обнимая. Спереди раздается недовольный возглас Нобары, она о чем-то причитает — Юджи искоса ловит её взгляд, смущенно отстраняется, опуская глаза.       — Ради приличия, могли бы ему хотя бы оценки завышать!