Небо и земля

      — Кольцо?..       Он не знает, как на это реагировать. Смотрит на Сатору и на серебряное кольцо в темной бархатной коробочке. И испытывает так много чувств в этот момент и глубокое непонимание: они ведь не планировали это так скоро, не сейчас, когда-нибудь в будущем, когда он окончит академию и они, может быть, перебрались бы на какую-нибудь съемную квартиру; и шок — может он где-нибудь заснул в сугробе и ему снится последний сон? Он застывает, попросту не понимая. Сатору сидел перед ним на корточках — сначала Юджи думал, что тот просто хочет оттряхнуть его колено от снега, после того, как Итадори умудрился подскользнуться на скользкой дорожке, упав, или может быть, просто что-то обронил.       А потом вдруг этот любящий взгляд, от которого внутри все моментально согрелось, рука, засунутая в карман, а в следующий момент — это.       — Я не понимаю… — он понимает. Стряхивает дрожащими от мороза пальцами снег с воротника и смотрит. — Разве ты не говорил, что сейчас пока рано? Не до этого и все такое.       — Пожениться мы можем и потом, а это, — в глазах Сатору столько неутолимой ласки, нежности, тепла, которое согревает Юджи без всякого прикосновения. Он не верит, ошарашен, удивлен — он не ожидал этого. Смирился с мыслью, что пройдет еще не мало лет, прежде чем они подберутся к этому моменту, а в итоге — просто сидя на лавочке, темным вечером, в свете тусклых фонарей и пока снег искрится под небом, опадая на их головы. — Считай, что обычная клятва.       — Я ожидал, что это будет более романтично, — он шутит, пытается сбить собственное волнение, когда в горле в один миг пересыхает. — Ну знаешь, как в кино…       И эта добрая улыбка на его губах.       — В кино нет любви, Юджи.       Может он и прав. Может в этом простом и лишенном официоза жесте было куда больше чувств, чем во всех этих дифирамбах, серенадах и опущенном на землю одном колене. Юджи не знает — ему никогда, черт возьми, не делали предложение, чтобы он мог судить об этом так просто. Внутри все такое… мягкое. Он не может назвать иначе то чувство, которое испытывает в данный момент. Какая-то тупая уверенность, надежность, опора и такая легкость — он смотрит на кольцо, смотрит в глаза Сатору и он никогда не видел его настолько влюбленным, как в этот момент. Никогда не чувствовал себя настолько любящим, когда внутри не просто все щекочет и преет от чувств, а как будто он весь становится ей наполнен. Как будто все его тело, каждая клеточка пропитана любовью. В этом весь Сатору — действовать неожиданно, непредсказуемо, чтобы простая прогулка по осыпанному снегом Токио превратилась вот в это. Он улыбается, неловко жмет пальцы, вжимая голову в плечи.       — И что, прям замуж зовешь?       — Прям зову, — он улыбнулся, качнув головой. Снег искрился на его белых волосах, переливался золотыми искрами от света фонарей. — Потому что, ну куда я без тебя?       — Пропадешь, — согласился Юджи. — Опять закроешься где-нибудь в одиночестве и будешь на людей кидаться.       — Видишь, как хорошо ты на меня влияешь, а ведь я когда-то рассчитывал состариться в одиночестве и чтобы без чужих соплей.       — Больше романтики, — он шутливо толкает его в плечо — совсем легко, не сильно, не переставая широко улыбаться. — Скажи хоть что-то милое, не порть момент.       — Я люблю тебя? — это не должно звучать как вопрос и Юджи смеется.       Прикрывает лицо руками и просто не верит, что все это происходит взаправду, что вот — мужчина всей его жизни, сидит перед ним на корточках в снегу, стряхивает снежинки с волос и просто зовет замуж. Просто улыбается, просто смотрит не отрываясь в его глаза и в них столько чувств. Настоящих чувств. Когда вот — вы друг за друга, вы одни против целого мира, вы в приоритете, для вас не существует других проблем, когда одному из вас плохо. Когда одного пожирает тоска по прошлому, а другого — страх перед будущим.       Когда-то он мечтал провести с Сатору весь тот остаток своей жизни, что ему уготован, что, когда-нибудь, они бы сняли ту двушку возле центра и Юджи таскал бы всякий хлам из Икеи, чтобы наполнить то небольшое пространство хоть каким-то уютом. Тащил бы домой всякое барахло: статуэтки, светильники, всякую хрень в горшочках, за которой надо ухаживать и которая наверняка бы погибла у них через пару месяцев. Они бы вместе готовили ужин, смотрели фильмы по вечерам и засыпали бы в одной постели не переживая на утро, что кто-то их мог бы обнаружить. Юджи бы создал для него место, которое Сатору мог бы назвать своим домом. Их домом. Куда бы они приходили после тяжелого дня, где все негативные эмоции вмиг бы испарялись и они бы просто утешали потрепанные нервы друг друга в разговоре, в объятиях, в той заботливой чашке чая, поставленной на стол, в милом щедром жесте, когда — смотри, я купил твои любимые моти, потому что знал, что ты вернешься с дурным настроением и будешь кривиться на старейшин.       И они бы ссорились в тех несчастных нескольких квадратных метрах, расходились бы по комнатам, лелея обиду внутри, а потом просто, молча проявляли бы поддержку: ты ужасный человек, ты меня обидел, но вот твой завтрак; ты меня не слышишь, но, пожалуйста, возвращайся в кровать, потому что без тебя холодно. И они бы мирились, засыпая по разным краям кровати и просыпаясь в объятиях друг друга — потому что привыкли, потому что не ощущать родного тепла под пальцами слишком непривычно. И был бы уют, и была бы… семья? Юджи хочется назвать их семьей. Да, может у них никогда и не будет детей, может они и вовсе умрут молодыми, так никогда и не задумавшись о том, где они встретят свою старость — но вместе. Вдвоем. Пока Юджи будет прижиматься к его плечу щекой, глядя в экран телевизора, как Сатору будет гладить его по плечу, умиротворенно наблюдая за ним краем глаза.       — Я не знаю, что мне говорить, — в конце концов, признается Юджи, неловко пожимая плечами. — В фильмах все по-другому…       Сатору снисходительно улыбается.       — Ты выйдешь за меня?       Как, наверное, много женщин мечтали услышать те же самые слова из его уст. И как в итоге, достоин их оказался именно Юджи. Его почему-то пробирает — может от холода, может, потому что момент настолько трогательный, хоть и нелепый, что он беспомощно шмыгает носом, часто кивая.       — Да? То есть, да… Выйду.       И он путается в собственных руках, не зная, какую протягивать — глупо смеется, когда серебряное кольцо оказывается на безымянном пальце левой руки. Он смотрит на это как завороженный — это так красиво. Красиво все вокруг: и Сатору, и эта безлюдная улица, и эти фонари с тусклым желтым светом и снег, что кружится над их головами. Он разглядывает кольцо на своей руке — аккуратное, не вычурное, с тонкой вереницей камней по ободку. И это такое странное чувство — в принципе видеть кольцо на своем пальце, знать его значение, насколько важным является этот жест и как много он под собой скрывает. Чувствует себя совсем дураком, когда вдруг громко рассмеявшись, просто валится на Сатору, крепко обнимая и целуя его. Они падают на усыпанный снегом тротуар, что холодит кожу даже под курткой и теплыми джинсами, а внутри все точно сгорает, когда он прижимается губами в поцелуе, шепчет что-то несвязное, что-то глупое и млеет, млеет, млеет. Губы Сатору горячие, согревают кожу своими прикосновениями, заставляя Юджи растаять окончательно.       — Почему ты вообще вдруг решил? — спрашивает он, когда навалявшись в снегу и продрогнув, они под руку маршируют вдоль набережной. Он кожей ощущает кольцо, бесконечно одергивает себя, чтобы не начать разглядывать его прямо так — не отвлекаясь на разговоры, вертеть рукой, наблюдая, как переливается свет на камнях и как необычно и красиво выглядит его ладонь с этим кусочком металла. — Почему именно сегодня? Какой-то особенный день?       — Седьмое?       Юджи усмехается, пряча ладонь в чужой карман. Так теплее.       — Тебе понадобилась вся твоя удача, да?       — А вдруг ты бы мне отказал? — Сатору ехидничает, но без издевки, наоборот, такой ласковый тычок, от которого хочется лишь расплыться по этой заснеженной тропе и топить под собой лед. — Ушел бы тогда с разбитым сердцем.       — Ну серьезно, почему?       Он тянет его на себя, заставляет остановиться, чтобы этот вопрос звучал особенно четко. Он искренне хочет услышать, с чего вдруг Сатору вообще снизошел до такого решения. И он ожидает какой-то трогательной истории или наоборот, нахального высказывания, по типу: «я уже давно зарезервировал этот палец». Но Сатору только пожимает плечами, легко улыбаясь.       — Просто проснулся с этой мыслью. Ты, — Юджи вжимает голову в пушистый воротник, пока ладонь Сатору смахивает с его волос снежинки. — Даже представить себе не можешь, Юджи, что я чувствую, когда ты рядом.       — Ну так расскажи? Уж теперь то, — он покрутил ладонью перед чужим лицом, озорно улыбаясь. — Теперь-то я заслуживаю знать?       — Ты ведь и так знаешь.       — А если больше конкретики?       — Черт, Юджи, — и он наблюдает за тем, как Сатору отводит взгляд. Как он устремляется к небоскребам на другой стороне набережной, как за снежной дымкой мерцают огни зданий — и всё это красиво. — Я с тобой счастлив, понимаешь? Я ни с кем не чувствовал себя так хорошо. И будущее для меня не имеет значения, если тебя рядом не будет.       — Но я здесь. — Ты здесь, — кивает он. Юджи кладет ладонь на его покрасневшую от холода щеку, пытается согреть, ласково улыбаясь. — И я безумно этому рад.