Небо и земля

      Юджи почувствовал это, даже не оглядываясь. Воздух в комнате стал тяжелее и покалывал на кончиках пальцев — раньше он бы не заметил, списал все на падающее давление и что всего лишь погода меняется, он бы не предавал внимания таким мелочам, не зная, что дело не в погоде и не в том, что на город надвигается тайфун.       — Злишься, — проговорил он, не оборачиваясь. По телевизору шла какая-то муть: он уже давно перестал следить за сюжетом, вникать в эти глубокие диалоги, которые не имели никакого смысла, а главный герой раздражал своей тупостью. Сатору позади него только захлопнул дверь — Юджи верит, что он искренне хотел сделать это аккуратно, а не так, чтоб аж вибрация прошлась по стенам. — Очень злишься.       — Когда-нибудь я их всех убью, — Сатору грузно опустился в другом конце дивана и закинул ногу на ногу. — Куски недомерков…       — Что на этот раз?       — Да все одно и то же.       Юджи кивнул. Сатору в таком состоянии трогать опасно — обычно самые обидные ссоры зарождались именно из этого настроения, когда Сатору мрачнее обычного, плюется ядом и не желает кого-то выслушивать, не принимая в расчет чужое мнение. Он уже несколько раз споткнулся об этот камень — больно, обидно, неприятно. И потому лучше дать Сатору перебеситься, подождать, когда первая волна злобы спадет и на ее место придет простое раздражение, а там уже можно и попробовать поговорить.       И все равно ему обидно за него — Сатору искренне старается сделать так много, как он только может и все равно упирается в потолок, когда чужие приказы не совпадают с его собственным мнением. Он считает, что рыба гниет с головы, что большинство тех проблем, с которыми сталкиваются первокурсники, является последствием непосредственно их решений, а не чьих либо еще. И может это и так, а может и нет — Юджи признается сам себе в том, что никогда не понимал этого противостояния. Возможно, потому что он не видит всей картины, потому что с его места все не так уж и плохо — его казнь отсрочена на неопределенное время, у него есть крыша над головой, его не гонят на улицу. Но потом он вспоминает, благодаря кому у него это все есть. Если б не Сатору, едва ли бы он вообще сейчас здесь сидел — с пачкой чипсов на коленях, в своём уме и в живом теле.       И ему жаль, что он не может подобрать каких-то правильных слов, не может сказать что-то обнадёживающее и весомое, кроме «уверен, ты со всем справишься». Это даже нельзя было назвать поддержкой — это признание собственного бессилия в этой ситуации. Он очень хотел бы быть умнее, знать больше и даже помочь Сатору решить все его проблемы, просто успокоить, перенять всё его раздражение на себя и не видеть его в таком задумчиво-мрачном состоянии, но он все еще был подростком, второкурсником, который, может быть, лишь немного смыслил в магии и в том, как решаются дела на верхушке. Хотелось бы просто обнять его, но Сатору сейчас — коварней огня, поэтому он молча утыкается в телевизор, стараясь не шуршать чипсами, не издавать лишних звуков, стать тише и незаметней, чтобы ему просто было комфортно, чтобы Сатору просто расслабился.       Он и так устает в последнее время больше обычного — Юджи не знает, с чем точно это связано, просто иногда он просыпается среди ночи от того, что кровать пустеет, чувствует, как мысли терзают чужую голову, когда Сатору босиком шатается по саду, о чем-то крепко задумавшись. Хочет встать следом всякий раз, подойти, обнять его и спросить, в чем дело, но каждый раз заставляет себя остаться в постели, давит в себе мысль, что иногда Сатору просто необходимо побыть одному. Когда он хочет, чтобы его никто не трогал. Юджи беспокоится о нем, боится, что те мысли, которые его тревожат, могут причинить ему боль — возможно, это глупо и Сатору едва ли попадал под описание человека, который будет накручивать себя по пустякам и придавать собственным тревогам хоть какое-то значение, но Юджи знает его.       Знает так хорошо, что в курсе: если Сатору злится — воздух вокруг тяжелеет, у него на лбу появляется небольшая морщинка, а челюсть напряжена; если радуется — кислород становится чистым и сладким, у него приподняты уголки губ и легкая, совсем невесомая улыбка украшает его лицо; если он чем-то расстроен — то никогда не скажет об этом вслух, а дыхание вдруг станет вязким и чужое лицо никак не изменится.       Как и сейчас.       Юджи бросает на него косой взгляд, когда главный герой попадает в очередную передрягу и бежит, расталкивая на улице людей. Пробирается сквозь сборище, потому что где-то там мелькнуло лицо его возлюбленной, а толпа все сгущается, становится пышной, не давая ему пройти дальше. Он ловит неясные ассоциации и отводит глаза.       Это ужасно — видеть его в таком состоянии и быть не в силах что либо с этим сделать.       — Сатору… — он подает голос, практически шепчет, чтобы слова были едва различимы. Чтобы при желании Сатору мог просто проигнорировать, и дальше закрываясь в себе, — Мне правда жаль, что так происходит, — все фразы кажутся ему дежурными, лишенными смысла. Сатору не нужно сострадание, ему не нужна жалость, ему нужно сиюминутное решение проблемы и ничего кроме. — Я бы правда помог, если бы только знал как…       — Всё в порядке.       «Всё в порядке» — вместо «я не хочу говорить об этом».       — Хорошо, — он нежно улыбается, желая просто успокоить, если не словами, так хотя бы голосом.       И это самое идиотское: сидеть в тяжёлом молчании, бросать на него незаметные взгляды и просто ждать, когда чужое сердце оттает. И только когда главный герой наконец умирает, пожертвовав жизнью ради любимой, эта тягомотина заканчивается и полная спецэффектов картинка сменяется титрами.       Они так и остаются сидеть по разные стороны, даже когда экран чернеет и они остаются в темноте. Силуэты различимы, Юджи пытается отковырять заусенец на пальце, а Сатору вдруг тяжело вздыхает. Юджи хочет было что-то спросить, узнать, в чем дело, но абсолютно теряется, когда Сатору просто ложится ему на колени. И это оттепель, это долгая четверть фильма, прежде чем лед тронулся.       Юджи облегчённо выдыхает, зарываясь пальцами в светлые пряди.       — Из меня отвратительная служба поддержки.       — Ты пытаешься, — голос Сатору спокойный и лишь чуть-чуть горчит ядом. — И проблема уж всяко не в тебе, поверь.       — Ты загоняешь себя, — Юджи прокатывает волосы меж своих пальцев, ласкает кожу головы, различая во всем этом мраке как расслабляется родное лицо. — Ты уже пятый раз за неделю возвращаешься в таком состоянии, тебя трогать страшно.       — А ты не бойся.       — Я не говорил, что боюсь, — он тушуется, улавливая в этой фразе дорогой сердцу подтекст. — Я о том, что подумай о себе, хотя бы один день себе выходной сделай и не ходи туда.       Сатору устало вздыхает, накрывая его ладонь.       — Они ведь всех вас перебьют, при одном только желании.       — Как будто ты им позволишь.       — Нет, но сам факт напрягает.       Голос его становится тише, как будто не желая нарушать хрупкость этого момента. Юджи сжимает его ладонь в одной руке, другой — гладит по лицу, касается мягкой ткани на глазах, проводя большим пальцем по щеке.       — Тебе надо расслабиться…       — Да?..       — Отдохнуть, поесть и хорошо выспаться. Принять душ, лечь в постель и лежать, ни о чем не думать.       — А ты в этот список входишь? В качестве главного успокоительного.       — Я в этом списке перманентно, — Юджи улыбается, тихонько посмеиваясь. — Разве что, с перерывами на тренировки и сон.       Сатору что-то согласно мычит, и такое нежное умиление царит внутри. Сатору на его коленях это что-то особенно доверчивое, тонкое и хрупкое — гладить его по волосам, чувствовать тепло его ладони на своей и такое сладкое чувство, что хочется сжать его крепко-крепко и зацеловать. Говорить глупые вещи, щемиться от нежности и вести себя по-дурацки влюбленно. Он мог бы устроить им уютный вечер, мог бы сбегать на кухню, чтобы что-нибудь приготовить или стащить, затолкать его в душ, а потом водить ладонями по его обнаженной спине, разминая затекшие плечи и шею, растирая бледную кожу, касаясь ниточек шрамов.       Просто заботливо и влюбленно.       — Просто представь, — говорит Юджи, тепло улыбаясь. — Ты, я — романтический вечер, ужин, массаж.       И светлеет, когда губы Сатору растягиваются в ответной улыбке.       — Будешь холить и лелеять?       — Кормить и любить, — подтверждает Юджи. — Я ведь для этого здесь.       Он с любовью смотрит в глаза Сатору, когда тот стягивает с себя повязку. Во мраке все теряется, но он отчетливо видит чужую усталость, как измотано сверкают голубые глаза — испытывает отчаянное желание пойти к этим самым старейшинам и высказать всё, что он о них думает. Может, они и не преследовали цель изводить Сатору, может он сам вцепился в них и не отлипает и всё равно, его хочется просто накрыть одеялом, закрыть дверь на ключ и чтобы он никуда не выходил хотя бы несколько часов. Чтобы поспал нормально, не подрываясь спустя три часа и просиживая время в саду до тех пор, пока всё не затянет предрассветной дымкой; чтобы поел нормально — вечно торопится, впопыхах глотает пищу, не доедая и бросая Юджи одного за завтраком, потому что спешит; чтобы не возвращался поздним вечером с головной болью — он не говорил об этом, не пил таблетки, но Юджи отчетливо видел, как Сатору жмурит глаза, отворачиваясь и прикладывая ладонь ко лбу.       Такое, конечно, случалось и раньше, и тогда проблемой был не весь этот высший совет. Сатору каждый день снились кошмары: он находил его рядом, обливающимся потом и тяжело глотающим воздух — казалось бы, чего такой человек в принципе может бояться? Он сотню раз спрашивал: «в чем дело», что именно ему приснилось и всё такое, но Сатору лишь нервно улыбался, трепал его по волосам и говорил не зацикливать на этом внимание. Юджи не обижался, понимал, что порою лучше действительно не лезть: иногда, когда люди грустят, они не хотят веселиться, не хотят, чтобы им стало лучше и им просто необходимо прожить этот момент страдания, в немой поддержке, в немом жесте, когда ты сжимаешь его ладонь, прижимаясь щекой. С Сатору было так же. Он не знает, что было в тех кошмарах, но понимает, что был одним из участников — когда Сатору вдруг крепко обнимает его, сбивчиво дышит в его макушку, шаря руками по спине и прижимаясь губами к теплой коже. Когда цепляется за него так, словно хочет убедиться — Юджи живой, Юджи в порядке и петля на его шее пока не затянута.       Это было заметно и во время тех редких миссий, когда они ходили только вдвоем или все вчетвером. Знает, что Сатору не сомневается в его способностях, старается держаться на той тонкой грани между «учителем» и его «парнем», не впадая в эмоции и отдавая Юджи контроль над ситуацией. Он ловко маневрировал между ударами, бил не задумываясь, вкладывая всю силу в кулак и все равно, бывали случаи, когда Сатору вмешивался. Когда пропустив удар, Юджи откидывало в соседнюю стену или сильно доставалось по голове, казалось бы — пустяки, сколько таких травм у него было и сколько еще будет? Он вполне мог подняться, пусть и не без боли, и продолжить, но Сатору решал всё за него, изгоняя проклятие без всякого усилия.       — Зачем?.. — говорил он всякий раз, прижимая ладонь к раненому месту и глядя на него непонимающим взглядом. — Я бы и сам справился.       Сатору ничего не отвечал, прекрасно понимая и так, что в такие моменты он не может действовать слишком трезво и рационально, не зацикливаясь на его состоянии.       Именно в этом и заключалась основная проблема в том, что учитель и ученик вдруг перестают быть таковыми друг для друга. И именно поэтому Сатору стал отправлять его на подобные миссии с другими наставниками, чтобы не вмешиваться.       — Почему мне так с тобой повезло?.. — Сатору выдыхает эти слова поворачиваясь набок и неуклюже обнимая. — Не припомню, чтобы я хотя бы раз в жизни просил о чем-то подобном.       Юджи отмирает. Робко улыбается и гладит по плечу — они вечно переживают друг за друга, будь то какая-то битва или обычная мелочь.       И слышать эти слова от Сатору почти что в новинку — это Юджи без конца мог трещать о своих чувствах, впадая в приступ романтизма и подбирая все приходящие на ум описания собственной любви. Сатору говорил о подобном редко, предпочитал проявлять свои чувства поступками, а не словами.       — Ну, — Юджи мягко посмеивается. — Говорят, что любовь как раз приходит к тем, кто о ней не просит.       — Значит, подарок судьбы?       — Или я просто твоя совесть и не даю тебе спокойно загоняться.       — В самом деле? — он наконец слышит этот шутливый тон. Сатору улыбается, вжимаясь носом в его живот, отчего его голос звучит совсем приглушенно. Пакет чипсов шуршит, зажатый между бедром и подлокотником дивана. — Не знал, что у моей совести карие глаза.       — Это еще что. Я вот не знал, что когда-то влюблюсь в своего учителя в каком-то магическом колледже, у него будет ужасный характер и он будет топить меня в сжатом воздухе, когда злится — как тебе такой набор?       — Я тебе даже немного сочувствую, — его тихий смех и Юджи плавится от нежности, слащаво улыбаясь. — Совсем немного. В остальном только завидую.       — Поверь, я себе завидую не меньше.       И дышать становится легче.

***

      Юджи медленно насаживается, упираясь ладонями в его грудь и запрокидывает голову, делая глубокий вдох. Ведет бедрами, чувствуя руки на своей талии — этот размеренный, аккуратный темп, когда вы не гонитесь за ощущениями, когда всё, что вам надо — это видеть глаза друг друга, чувствовать прикосновения и как хорошо, как идеально вы подходите друг другу в такой момент. Он упирается коленями в кровать, ведет пальцами по накаченному животу — если это не идеальное завершение вечера, то и Юджи не проклят. После приготовленного ужина, расслабляющего массажа, когда он мял крепкие мышцы плеч под своими руками, ловя вздохи удовольствия, когда вдруг усевшись на его колени, Юджи просто поцеловал его, не вкладывая в этот поцелуй ничего кроме любви; он плавно покачивается, не чувствуя тянущего напряжения в мышцах, смотрит с внеземным обожанием и доверием в голубые глаза — Сатору улыбается, так умиротворенно, довольно, наверняка наслаждаясь видом перед собой, оглаживает его бедра, поднимается на поясницу, придерживая. Это такая идиллия, что хочется захлебнуться. От всего, что Сатору вытворяет с ним, практически не двигаясь, от того, что Юджи делает сам, поддаваясь выше и опускаясь.       — До чего же ты красивый… — Сатору шепчет, а Юджи покрывается румянцем, выгибаясь в спине. Ему хочется ответить неуместное «спасибо», упирается в широкие плечи, наклоняясь вперед и просто целуя: без всяких нелепых благодарностей.       И протяжно стонет, когда Сатору обхватывает его руками и толкается внутрь.              …       Его ладонь скользит по чужой обнаженной груди. Юджи тянет губы в разнеженной улыбке, собирая на свою макушку нежные, полные чувств и немой благодарности поцелуи. После такого вечера остается только закрыть глаза и провалиться в сон, потому что на большее не хватит — затушить все эти зажженные в порыве чувственности свечи, убрать грязные тарелки и собрать раскиданную одежду, чтобы не искать ее завтра впопыхах, — у него нет на это сил. Поэтому он честно признает свое поражение и липнет ближе, оставляя на бледном плече поцелуй.       — Мне всегда было интересно, — голос льется тягучим тоном, мягкой хрипотцой, от которой щекочет в горле. — Ты говорил, что тебя никогда не интересовали отношения, ты никогда не влюблялся и все такое. То есть, неужели не было хотя бы одного человека, на которого ты смотришь и вот, — он моргнул, будто представляя перед собой чужой образ. — «Хочу быть с ним». Или «с ней».       — Почему ты спрашиваешь об этом?.. — Сатору, такой утомленный, явно не в форме для таких вопросов. — Я просто не хотел тратить время на то, что недолговечно.       — Скажи это еще раз.       Он усмехается.       — У меня было несколько попыток в серьезные отношения, но все это быстро заканчивалось. Не знаю, — он проводит ладонью по своему лбу, зачесывая назад растрепанные волосы. — Мне казалось, я не создан для отношений. Не хватало терпения, чтобы это все построить: ты хочешь одного, она — другого. Ты думаешь, что что-то испытываешь к человеку, а на деле это не больше, чем обычная симпатия.       — Почему тогда со мной по-другому?       — Юджи, — Сатору издает измученный стон, перекатывается набок, обхватывая его руками и не давая свалиться с края кровати. — Какая разница «почему», если мы все равно вместе.       — Просто не могу понять — почему именно я?       — Потому что мне хорошо с тобой.       — И что, со мной единственным?       — Представь себе. Ты… — он чувствует сомнение в чужом голосе, как Сатору колеблется долгие несколько секунд прежде чем продолжить:       — Ты заботливый, любящий, принимаешь все мои выкидоны и не уходишь, хлопая дверью, стоит нам поссориться. Всегда пытаешься поговорить, и смотришь на меня так красиво.       Юджи улыбается в ответ на такую формулировку. Сатору так мало нужно для счастья — чтоб смотрели красиво, любили и заботились, а ведь Юджи готов отдать ему целый мир и даже больше.       — С тобой просто чертовски надежно, — выдыхает он, удерживая ладонь на его боку. — И нет ощущения, будто все порушится, если я что-то сделаю не так.       Сатору обнимает его крепче, а он может лишь водить ладонью по его спине, выражать всю свою нежность одним единственным жестом.       — И я всегда боюсь обидеть тебя. Боюсь сказать лишнее и все равно в итоге говорю.       — Я не злюсь, — он не узнает собственный голос. Он ни разу в жизни не испытывал такой сильной нежности к человеку, когда все, чего тебе хочется, это чтобы с ним все было хорошо, чтобы он никогда не страдал, никогда не испытывал боли, был здоров и вечно счастлив. Юджи искренне хочет сделать его счастливым, потому что знает, что именно тогда он и сам будет счастлив по-настоящему. — Я так…       — И когда ты устаешь, — Сатору перебивает его, аккуратно, целуя в макушку. Бархатистый тон снижается до шепота, словно доверял ему какую-то тайну, позволял заглянуть за одну из тех закрытых дверей, что Сатору держит внутри, никого не подпуская. — Ты так мило засыпаешь. То как ты меня обнимаешь, как сильно доверяешь мне, когда ложишься на мои колени, как я сегодня. И все то внимание, что ты даришь мне, все твои СМС, как ты единственный рад моему возвращению, когда я приезжаю из командировки. И как когда я на что-то зол, не требуешь от меня чего-то и просто сидишь рядом, просто поддерживаешь без слов. Черт возьми, как тебя вообще можно было не полюбить за все это?       — Ну все, хватит, — Юджи жмурит глаза, понимая, что всё это выше его сил. — Я сейчас разрыдаюсь, не хочу портить вечер.       — И как у тебя опускаются уголки губ, когда ты чем-то расстроен или тронут, — в его словах сквозит такая теплая улыбка, словно внутри кто-то зажег костер. Хочет довести, думает Юджи, вжимаясь лбом в его грудь. — Ты действительно один единственный такой, ты в свои семнадцать знаешь о чувствах больше, чем некоторые люди в двадцать пять. Конечно я влюбился.       — Знал бы ты, в какой момент влюбился я…       — И в какой?       — О, — он мягко усмехается, наконец успокаивая дыхание. — Сначала я думал, что все это началось где-то год назад, когда мы уже все притерлись, стали ближе и оно постепенно разрасталось. А потом, я как-то задумался об этом и вспомнил момент: когда ты впервые использовал расширение территории, положил руку мне на голову и сказал, мол, не бойся, просто будь рядом. И твой голос в тот момент, твоя рука. В тот момент я влюбился, хотя и не понимал этого. И когда ты еще, — он вдруг шутливо ткнул его пальцем в грудь, недовольно хмурясь. — Узнал обо всем, сказал не влюбляться, я думал это все, это позор, как я теперь буду тебе в глаза смотреть? И ты был так серьезен и поэтому я не понимаю до сих пор, почему ты тогда, в итоге, поцеловал меня. Почему вдруг передумал?       — Сложно объяснить, — уклончиво отвечает Сатору, прокатывая ладонь по его волосам. — Мне казалось, будто я что-то теряю.       — Теряешь?..       — К чему мы об этом? Всё равно ведь вышло так, как вышло, смысл искать этому причины?       Юджи со вздохом попытался повернуться на другой бок, едва не угодив вниз с кровати. Когда-нибудь произойдет чудо и они перестанут тесниться на полутороспальной постели.       — Какой-то вечер откровений прям получается…       — Расслабились, — тянет он и Юджи чувствует, как Сатору трет пятку о его ногу. — После такого вечера и не на такие откровения потянет.       И с несчастным видом выпускает его из своих рук, когда Сатору поднимается с постели, перелезая. Куда ты опять убегаешь? Лежи рядом и наслаждайся моментом.       — Тебе лучше? — вопрос звучит ему в спину, на что получает в свою сторону непонимающий взгляд. — Пару часов назад ты собирался кого-то убить. Еще и эти твои ночные пробуждения…       — Я думал ты спишь, — он удивленно моргает и задумчиво чешет затылок. Юджи искренне доставляет эта картина: голый, расслабленный, Сатору стоит, запустив руку в свои волосы с умным видом. Отблеск пламени от свечей скользит по его телу языками. Юджи поднимается следом, кутаясь в одеяло. — Не знаю уже, что еще мне надо им сказать, чтобы до них наконец дошло.       — Они прям все решают?       — Многое, — кивает он и закатывает глаза. — Мне уже надоело участвовать во всем этом цирке. Как придурок таскаюсь туда каждый день и слышу, как мне приседают на уши: говорят о каких-то сраных расходах и ставят для вас миссии особых рангов. Я сегодня в красках объяснил, что я сделаю, если вы пострадаете хотя бы на одной из них.       — И как они отреагировали?       — Обвинили в дискредитации их крысиной секты. Недоумки, — Юджи тяжело вздыхает, чувствуя, как воздух стопорится в легких от давления и встает с кровати, так и ковыляя к Сатору в коконе из одеяла. Он умиляется, а Юджи тянет его за руку обратно. — Подожди, куда?       — Спать и ни о чем не думать. Твоя проклятая энергия здесь уже все пропитала, дышать нечем!       — Ты чувствуешь ее колебания? — изумленно спрашивает Сатору, когда Юджи давит на его плечи, заставляя опуститься обратно на постель. — Так четко?       — Да, — и не терпящим возражений тоном, говорит, укладываясь рядом. — Спать. Завтра будешь думать, за что ты меня проклинаешь каждый раз.       — Ты же моя совесть, ты и скажи.       — Как твоя совесть, я тебе говорю: я устраивал весь этот вечер не для того, чтобы ты опять погружался в свои проблемы.       Он накрывает их обоих одеялом, перекидывает руку через Сатору и все недовольство вмиг улетучивается, когда их пальцы переплетаются.       — Знаешь что?       — Ну что еще…       — Свечи надо затушить.       И Юджи обреченно стонет, прячась с головой под одеяло.