Небо и земля

      — Если тебе есть о чем говорить с малолеткой и ты чувствуешь привязанность, значит ли это, что ты такой же тупой и уровень твоего развития остановился на подростковом периоде?       Сатору сонно моргнул, пытаясь вычленить из всего этого потока речи основную суть. Он взглянул на мобильный: три часа ночи, посмотрел в сторону — Юджи крепко спал, подсунув руку под подушку.       — Что за философские размышления, Итадори? Тебе не спится? — он старался говорить как можно тише, громкий шепот разрезал тишину ночи, растворяясь в углах комнаты. Головная боль, преследующая его еще с вечера, вежливо постучала по вискам. — Что тебе от меня надо?       — В теории, — продолжал Рёмен. Голос его был уж больно взбудораженным, полным какого-то неуместного восторга и радости. Основные признаки того, что кто-то где-то сдох или только собирается. — О чем можно говорить с малолетним пиздюком? О том, какие он сделал сегодня уроки? Как поругался с учителем, за то, что поставил ему двойку? «Этот говнюк поставил мне низший балл, напишу на своей страничке, что меня никто не понимает»?       Сатору слушал не вникая, подперев щеку ладонью и глядя заплывшим взглядом в пространство перед собой. Он слушал весь этот треп, щурясь от боли и надеясь, что словесная диарея скорее перерастет в настоящую, и Рёмен обосрет свои штаны. Просто для баланса вселенной. Просто в случае Итадори, когда тот творил неведомую херню, в мире неизбежно происходили катаклизмы: кого-то убило молнией, кто-то сгорел заживо, кто-то просто попался под чужую горячую руку.       — Годжо, я жду пояснений.       — Отвали, — произнес он, разминая шею. — Найди себе «малолетку» и задавайся этими философскими вопросами на личном опыте.       — Знаешь, почему люди закрывают глаза во время поцелуя? Это рефлекс, — подчеркнуто проговорил Рёмен и голова наполнилась болью. Он не понимал ни слова, ни сути, ни связи во всем этом экспрессивном бреду, который лился на него из динамика мобильного. — Стратегический плюрализм предполагает, что женщина ищет наиболее сильного и жестокого партнера, что является залогом более сильного и здорового потомства. Отхождение от данного феномена предполагает, что она либо больна, либо не планирует продолжать свой род.       Сатору моргнул.       — Тебя бросили, что ли?       — Пошел на хуй, — прозвучало в ответ. — Нет, серьёзно, Годжо — пошёл на хуй.       Он издал довольный протяжный звук, подсовывая мобильный под щеку и подпирая его плечом.       — Я так понимаю, та «малолетка» оказалась умнее тебя и твое эго не выдержало этого унижения.       В динамике раздался шорох, тяжелый вздох и как вереница из мата прокатилась по пустой улице. Где бы Ремен сейчас не находился, мир рисковал расплющиться и он будет очень рад, если ему не придётся после этого вылезать из постели и тащиться куда-нибудь в Сибую, чтобы разгребать все эти последствия.       — Ты трахаешься с малолеткой.       — С твоим братом, если тебе нужны детали.       — Это значит, что ты тупой, — ни дать ни взять, боже мой. Столь поразительное умозаключение вызвало на его лице разве что усталую улыбку. Рёмен лукавил, когда обещал отвалить и оставить их с Юджи в покое. Под обещанием, как выяснилось в последствии, оказалась чистосердечная клятва портить жизнь на расстоянии и безобидными фразами. — И остался на уровне развития шестнадцатилетнего подростка.       И в груди даже не нашлось обреченного вздоха, раздражения или вереницы слов из проклятия. Он лишь кивнул, прикрывая глаза и перевернулся набок, прижимаясь к лопаткам Юджи спиной.       — Ты отвалишь, если я просто соглашусь?       — Да.       Слишком честно. Слишком открыто и без лишней полемики — Сатору понятия не имел, кем оказалась та несчастная, которая выдрала Рёмена из его привычного болота зла, но кем бы она не была, он готов был аплодировать ей: довести Рёмена Итадори до состояния бешенной табуретки требовало огромных ресурсов терпения. Даже ему, с его-то опытом подъебов, порой не хватало запала, чтобы получить подобный результат.       — Когда подростки умудрились стать такими образованными? — продолжал сокрушаться Итадори. — Я помню времена, когда эти засранцы по поведению были больше похожи на первоклассников: смотрели свои тупые мелодрамы, слушали попсу и курили дешевые тонкие сигареты, думая, что это круто. Шестнадцатилетний подросток по развитию должен быть тупым слюнтяем, а не разбираться в основах квантовой физики или еще какой-то подобной херне.       — Это эйджизм, Итадори.       — Это «соси мой хуй, Годжо» и не перебивай, когда я говорю.       Он лишь закатил глаза.       — Ты был тупой малолеткой, я был тупой малолеткой. Да все шестнадцатилетние были тупыми малолетками, не способными отстоять свою позицию в словесной перепалке. А сейчас? Меня уделала какая-то соплячка. Где обсуждение уроков? Оценок? Еще какая-нибудь херня, которую они считают за реальные проблемы?       — Это какой-то новый уровень насилия, — протянул Годжо, зажмуриваясь до светлых пятен перед глазами. — Я нихера не понимаю, что ты хочешь этим сказать.       Итадори на том конце тупо заржал, после кашлянул, сплюнул, и щелчок зажигалки отозвался эхом в его ушах.       — Я лишь хочу сказать, что в рот я ебал все эти отношения и малолеток в том числе.       — Последнее уголовно наказуемо, имей в виду.       — Несомненно, местным властям понравится мое заявление, когда я накатаю на тебя щедрый лист говна.       Годжо усмехнулся, натянув одеяло повыше и рассчитывая, что пульсация в висках растворится с наступившим мгновением тишины. Но Итадори любезно отрыгивает ему в ухо новой порцией слов, гадко ухмыляясь:       — Одному быть проще.       — Одному быть сложно, — он понял, что произнес эти слова слишком тихо, когда Итадори непонимающе гавкнул на него из динамика. — Говорю: «удали мой номер» и не звони сюда больше.       — Годжо, твой номер у меня в памяти выбит, мне даже записывать его не надо.       — Ага, — невнятно отозвался он, вскидывая бровь. — Я тронут.       — Я просто понял, что ты единственный придурок во всем мире, которому я могу позвонить среди ночи — и он ответит. Ты говнюк, ты невероятно большой кусок говна, Годжо, но есть в тебе что-то хорошее. Что-то человечное.       Как реагировать на подобное — Сатору понятия не имел. Не то чтобы их взаимоотношения с Итадори предполагали что-то большее, кроме любезного обмена подколами, посылом на хуй и всей той прочей чуши, которая у них была. Они никогда не были особо откровенны: слишком разные и слишком похожие, чтобы терпеть друг друга в адекватных объемах, вечные соперники, два придурка — это их удел. Никакой дружбы, никакого сотрудничества между ними никогда не намечалось и, по правде говоря, Годжо это полностью устраивало. Он не жаждал заполучить второго Итадори в свой ближайший круг и обложиться этим семейством со всех сторон. У него был Юджи — он любил Юджи — это было достаточно, потому что даже здесь проявление наследственного характера порой выкручивало ему болты в черепной коробке. Поэтому, подобное признание со стороны Рёмена неуместно, тупо и... бессмысленно. Жест манипуляции и каких-то тайных замыслов, в которые он совершенно не хочет вникать. Серьезно, от Рёмена не убудет напроситься в друзья, а потом со всей дружеской заботой перерезать ему глотку во время очередной стычки интересов.       — Ясно, — в конце концов, следует тупой ответ на такое же тупое признание. — Допустим, что я на секунду поверил в этот дружеский порыв. Это все? Я могу идти спать дальше?       Рёмен, как он и предполагал, ничуть не оскорбился подобным ответом.      Прикурил, втянул воздух, шаркнул чем-то по асфальту и выдал:       — Знаешь, если бы ты тогда не повел себя как ублюдок, ты мог бы быть моим другом.       — Я мог бы быть твоим другом? — он изумленно усмехнулся, качнув головой. — Спасибо за одолжение, но не вноси в меня в список очереди для своих потенциальных друзей, у меня нет желания находиться рядом с такими же психоваными.       — Какая ты принцесса, блять, на горошине — обосраться можно.       — Ты пьян?       Молчание выходит слишком долгим. В конце концов, он слышит, как Итадори щелкает рожей и уж слишком уныло отвечает:       — Да.       — Чудесно. Тебя бросила «малолетка», мучает эйджизм и ты звонишь мне пьяный в три часа ночи, чтобы предложить стать твоим другом, — он констатирует все это бесстрастно, холодно, морщась на последнем слове. — Тебя прямо сейчас должно на атомы разорвать от ощущения унижения, Итадори.       — Не ссы, Годжо, меня разорвет когда я протрезвею, — Рёмен, уж больно снисходительно, кряхтит какую-то чушь и только сейчас до его слуха доходит бульканье на дне бутылки. — Когда это произойдет, надейся, чтобы Токио остался на месте.       — Отлично, это все?       — Мы уже лучшие подружки?       — Ты еблан? — он оборачивается на Юджи, надеясь, что его внезапный раздраженный порыв остался лишь в громком шепоте. Итадори в ответ на его фразу только фыркает. Годжо чувствует как несуществующий сигаретный дым проникает в его легкие через динамик и отравляет остатки того, что можно было назвать приятным сном. — Катись к черту, «друг» мой.       — Ладно, Юджи рядом?       — Да.       — Спит?       — Да.       — Пизда, — кашель, плевок, Годжо надеялся, что Ремен на том конце провода захлебнётся своим словесным поносом.       — Гори в аду, Итадори.       — Я и не прекращал.       И был он таков, когда палец коснулся сброса вызова, а мобильный улетел на тумбочку. За те несчастные десять минут Итадори словно высосал его душу, щедро нассал сверху, обосрал для приличия, чтоб новоявленная куча говна походила на акт дружелюбия и полностью лишил его понимания, что вообще творится в чужой голове, причем здесь плюрализм, рефлекс при поцелуе и вся та прочая чушь, которую он успел выслушать.       — У него срыв, — раздалось со стороны и Годжо удивленно вскинул брови, оборачиваясь. Юджи не смотрел на него, лишь прижался теснее, отводя ладонь, чтобы в конце концов оказаться в объятиях. — Что-то вроде осознания, что иногда он ведет себя как сволочь.       — «Иногда».       — Зачастую, — Юджи благосклонно предложил ему другую формулировку, глубоко вдыхая. — Даже у дьявола есть совесть.       — «Совесть» и «твой брат» не в состоянии находиться в одном предложении. Только если это не предполагает ее отсутствие.       — Он все еще пытается понять суть наших отношений, — он изобразил рукой какой-то неясный жест, словно подбирая подходящее выражение. — Сходит с ума, в общем.