Небо и земля

      — О чем ты только думал?!       У Сатору просто не хватает моральных сил, чтобы сдержать злобу. Он заталкивает Юджи в комнату, хлопает дверью, да так, что дрожь проходится по стенам. И на него не действует ни такой же озлобленный взгляд в свою сторону, ни поза откровенного негодования. Глядя на его потрепанный вид, пыльную форму академии — Юджи, по-хорошему, хочется просто ласково прибить.       — Хватит вести себя как кретин, Сатору!       — Это я кретин?!       — Ты даешь задание, ты в него вмешиваешься, а потом удивляешься — почему у меня ничего не получается? Да, ты — кретин!       — Задание было — уничтожить проклятие. Одно, черт возьми, проклятие! С какой стати в твою голову взбрело, что ты можешь взять и просто уехать на другой конец города, чтобы разобраться с проблемой, которая тебя не касается?!       — Мне предложили — я согласился! Все!       — В следующий раз тебе предложат сожрать член, а не пальцы, Итадори — тоже согласишься? Во благо человечества, конечно!       — Не тыкай в меня моей фамилией! Боже! — Юджи раздраженно стонет, всплескивая руками. Он давит пальцы в кулаки, злится совершенно откровенно, стискивая зубы и глядя на него разъяренным взглядом. — Сатору, успокойся! Я не умер, никто не умер! Все буквально прошло хорошо, даже если бы ты не вмешивался!       — Если бы я не вмешался, я бы сейчас разговаривал с твоим трупом, Юджи, неужели так сложно это понять?!       — Но все хорошо!       — Да нихера не «хорошо»! — он не дает Юджи отстраниться и уйти в угол комнаты. Хватает за запястье и только силой воли заставляет себя не сжать чужую руку до хруста. Насколько же нужно быть глупым, чтобы проворачивать подобную херню. — Это ведь еще надо было додуматься, блядь! Спасибо Иджичи — иначе бы я об этом узнал только после того, как Шоко предложит взглянуть на твое тело в морге!       — Я не понимаю! Ты сам говорил что мне нужна практика — вот практика! Нормальная, без поблажек! — он вырывает свою ладонь из его руки, трет покрасневшее запястье и смотрит с такой злостью, что Сатору хочется просто что-нибудь сломать или разбить. Последнее, чего он ждал, так это чтобы его гневный порыв встречали такой же тирадой, а не пониманием и сбивчивыми извинениями. — Я не жру пальцы, я просто тренируюсь! Ты сам был таким же!       — Я и ты — разные, Юджи!       — Точно, конечно! Ты же «сильнейший»!       Юджи произносит это с такой ироничной интонацией, что на секунду от гнева темнеет в глазах. Не потому что он принижал или пытался задеть — Юджи, вместо того чтобы подумать головой, разгоняет ситуацию лишь сильнее, доводя обычный гнев до самого настоящего бешенства. Он не разделяет, когда делает широкий шаг вперед, припечатывая Юджи к стенке и удерживает за плечо, не давая отстраниться. Карие глаза полны злобы и негодования, метают огненные молнии по его лицу. Подумать только, такая чудесная голова — а сколько же глупых и идиотских мыслей внутри нее водится.       — Да, а ты — идиот!       — Хорошо! Я идиот! Это все? Мы поссорились и я могу идти?       — До тебя реально не доходит? Ты буквально мог умереть — и это не попытка приукрасить или запугать. Это реальная, мать твою, возможность!       — Да я жив! — он орет об этом так громко, что в ушах неприятно свистит. Сатору морщится, напрягает челюсти, стаскивая повязку с глаз. Впивается в Юджи самым раздирающим взглядом, потому что терпения уже просто не хватает. Это был тот самый подводный камень, когда в твои руки попадает подросток — себе на уме, знает как лучше, другие просто пытаются помешать. Кончено, ведь куда лучше было бы, если он сейчас орал на его труп, разумеется. — А ты создаешь из этого проблему! Все обошлось хорошо, все буквально нормально! Какой смысл стоять и орать на меня?       — Да потому что когда я смотрю на пустую завесу, а ты не отвечаешь на телефон — я должен от радости прыгать, что ли?!       — Ты должен понять, что никакой проблемы не было! Ты просто начал всю эту ссору только потому что я сделал не так, как ты просил! А не потому что я был в какой-то иллюзорной опасности!       Юджи выдерживает его взгляд с поразительной стойкостью, отвечая тем же. Смотрит прямо в глаза, ничуть не страшась, задирает подбородок, потому что разница в росте не в его пользу. И все равно умудряется выглядеть на равных, будто это не Сатору распекает его во всем, на чем свет стоит.       Это был просто какой-то сюр.       — Я волновался, так тебе более понятно? В чем была проблема просто сказать?       — Потому что в этом и проблема — ты волнуешься. Переживаешь и все тому подобное. Но я хочу чему-то научиться, хочу разбираться с проблемами не ожидая, когда ты придешь на помощь! Но ты буквально вмешиваешься во всё! Как мне вообще чему-то научиться, если ты не даешь этого сделать?!       Он изумленно усмехается, вскидывая брови.       — Ты меня сейчас обвиняешь?       — Я говорю как есть!       — «Как есть»? А что еще мне, по-твоему, делать, когда мой ученик просто берет и пропадает к чертям, никак не объясняя? Попробуй хоть раз подумать головой, Юджи, если умеешь! Очень полезный навык!       — Какой же ты!..       — Какой?!       На секунду повисает молчание. Они стояли так близко, крича друг на друга и обжигая кожу дыханием со злобными словами. Едва не вжимаясь в эту несчастную стену, испытывая злость, обиду, высшую степень негодования, потому что каждое слово несправедливо и честно одновременно. Сатору смотрит в эти потемневшие от гнева глаза, чувствует, как собственные переливаются искрами яда — и все это вот-вот коллапсирует. Они смотрят друг на друга, тяжело дышат, выпалив всю эту гневную речь и он замолкает всего на секунду, чтобы осознать, что злоба на родном лице — чертовски притягательна. Ему так идет этот суровый вид, совершенно непривычный, но такой манящий: как вытягиваются от гнева мягкие черты, как эти глаза смотрят на него из-под острых стрелок ресниц и обжигают кожу. И он ощущает схожий взгляд на своем лице, как в глазах напротив мелькает огненное желание, как проходит всего секунда, а собственное помешательство ощущается пересохшим горлом и тяжелым дыханием на губах.       Юджи цепляется за него, резко поддаваясь и впиваясь поцелуем в губы.       Сатору моментально сносит крышу. Весь гнев выплёскивается наружу, в поцелуй и в крепкую хватку на его теле, когда он просто впивается пальцами в его поясницу, прижимая к себе. Поцелуй сумасшедший, яростный, полный обиды и желания — выплеснуть гнев, задавить и впитать одновременно, потому что Юджи просто глупый подросток, который впадает в крайности. Юджи хочется просто опрокинуть и смотреть, как наглость сменяется пониманием — потому что он, черт возьми, переживал. Он как идиот вспоминал все сраные номера, листал контакты и обзванивал каждого несчастного на этой планете, пока на мобильном не расцвел входящий от Иджичи. Юджи то, Юджи сё. Юджи хочется просто взять за шкирку и показать, как делать не надо. И целовать тоже хочется. Даже в гораздо большей мере, чем просто прибить.       — Ты просто невыносим…       Юджи тяжело дышит в его губы, неаккуратно льнет ближе, сталкиваясь зубами, ртом и судорожно выдыхает, когда ладони Сатору сминают его ягодицы, подтягивая выше.       Горячие руки скользят по его груди, небрежно растегивают застежки куртки, дорываются до рубашки, касаясь открывшейся шеи — кровать в двух метрах, стол — ближе. И Сатору подхватывает его, грубо сажает поверх, скидывая какую-то херню с поверхности. Что-то глухо бьется, падает — вообще плевать, пусть хоть ядерная бомба упадет ему сейчас на голову, ему не будет никакого дела; он выдирает Юджи из его куртки, стягивает футболку и подтаскивает к себе под бедра, вжимаясь между ног. Целует в краешек рта, в шею, подхватывает мягкую кожу зубами, когда его так же грубо отстраняют, силясь разобраться с пуговицами.       — Да к черту, — раздраженно отзывается Юджи, прежде чем прихватывает ткань и с треском рвет ее. Пуговицы разлетаются по полу, опадают на стол и все это месиво из ткани валится с его плеч. — Ты ненормальный, Сатору, тебе нужно лечить голову…       — Господи, Юджи, закрой уже рот.       И он глотает его дрожащий стон, когда вытряхивает из джинс и кроссовок, дрожащими пальцами пытается выдавить чертов лубрикант и в миг эти красные, пылающие огнем щеки врезаются в его разум. Юджи смущен до ужаса, прикусывает губы, а взгляд — такой самоуверенный и довольный, словно он только что прошел все стадии личностного роста. Шлепок по заднице, как считает Сатору, совершенно заслуженный и Юджи не причитает, лишь коротко вздрагивая, сводя брови над переносицей.       — У тебя просто нет совести, — отрывисто говорит Сатору, прокатывая смазку между его бедер.       Юджи судорожно сглатывает, смотрит на него прикусив губы и упершись ладонями в край стола.       — У тебя ее тоже нет, и все равно мы здесь.       — Все равно? Я бы сказал «благодаря удаче», а не все равно.       — Хватит уже, — Юджи вьется в его руках, бесстыдно разводит ноги и протяжно стонет, когда сразу два пальца проникают внутрь, преодолевая напряжение. Сатору ловит каждую эмоцию на его лице, как трогательно изгибаются розовые брови, как раскрываются припухшие от яростного поцелуя губы, рождая стон. Этот Юджи — распаленный, злой и обиженный, это какой-то особый вид удовольствия. Это не черти в тихом омуте, это бесы, что путают мысли и манипулируют, заставляя поступать так, как им хочется; это желание, страсть и поразительное чувство собственничества, которое не пропадает даже после громкой ссоры. — Мы сломаем стол, Сатору…       — Будет повод купить новый, — его тон никак не вяжется с тем, что он делает. Пытается звучать сурово, раздраженно, оставляя на бедре Юджи красные пятна и в то же время не дергается, не ведет себя чрезмерно жестоко, не причиняя боль — это прелюдия к грубому сексу, а не попытка уничтожить отношения. Даже несмотря на то, что кровь кипит от злости, потому что действия Юджи доводят его до бешенства. — Черт…       Он смотрит на то, как дрожащие пальцы Юджи расстёгивают его ширинку, как спускают брюки вместе с трусами, касаются вставшего члена — и он, черт возьми, любит его, но злится просто ужасно. Поэтому и волновался, поэтому и не находил себе места проклиная всё на этом свете. Потому что мысль, что Юджи мог найти на свою голову проблему посерьезнее, поселяла в груди неприятное чувство паники. И он бы не злился так сильно, если бы его просто поставили перед фактом, если бы Юджи просто схватил его под руку и уволок в другой конец города, желая разобраться с тем, что его совершенно не касается. Сатору раздражало исключительно то, что о происходящем он узнал даже не от него, а от Иджичи, который лишь вскользь упомянул о том, что у Юджи нарисовались какие-то внезапные планы на окраине Токио.       Они начали ссориться уже в машине, когда Иджичи, запуганный и притихший, пытался полностью слиться с водительским сидением.       — Я иногда удивляюсь, Юджи, как ты вообще дожил до семнадцати лет.       — Как-то.       Он уже тогда не смотрел на него, пялился в окно, стараясь игнорировать происходящее. Ссадина на щеке, с головы до ног в пыли, с порванным краем капюшона. Сатору смотрел на него, отсчитывал до пяти, просто чтобы не устроить разбор полетов прямо в машине, просто если он начнет орать, то Иджичи непременно впишется в ближайший столб.       — Я просто хочу понять, — легкомысленно продолжил Сатору, скрещивая руки на груди. — Какая часть фразы «не лезь» — тебе непонятна?       — Учитель Годжо, — начал он, подчеркнуто-формально вытягивая слова. — Вы уверены, что хотите обсуждать это здесь и сейчас?       — Ну раз у тебя хватило смелости лезть туда, куда тебя не просили — очевидно, что иные вещи тебя в принципе не волнуют. Как минимум, я не слышу чувства вины.       — Потому что мне не за что извиняться.       — В самом деле? — он чувствует, как попытки спрятать раздражение, растворяются в резкой интонации. Иджичи бросает на них взволнованный взгляд в зеркало заднего вида, а Юджи — только вжимает голову в плечи, никак не отвечая. — У тебя будут большие проблемы, Юджи.       — Замечательно. Именно проблем мне сейчас ещё и не хватает для полной картины, спасибо — вы как всегда, в своем стиле.       — Юджи, — ему хотелось сказать гораздо больше, но в итоге, все своё мнение на этот счет он вкладывает в предостерегающую интонацию. Во взгляд, который Юджи не видит из-за повязки и в тяжелое прикосновение к плечу.       Затем показалась академия, хлопнула дверь автомобиля и Сатору, не обращая внимание на попытки Иджичи что-то сказать, просто уволок Юджи в западную часть академии. Он видел, что он вымотан, что он расстроен, напряжен и еще больше зол. И Сатору мог бы просто закрыть глаза на все происходящее, отпустить ситуацию и не придавать ей столько значения, если бы не это волнение, что в конце концов переросло в раздражение, а там уже в гнев, в стоящий в комнате ор, когда его не слышат. Он мог бы отложить этот диалог в долгий ящик, мог бы просто обнять его, успокоиться, накрыть одеялом и загладить все острые углы, если бы Юджи проявил хотя бы сотую долю понимания. Если б хотя бы попытался понять, что вляпался в очередную глупость, не подумав ни о себе, ни о других.       И он наклоняется над Юджи, жадно целует, растягивая узкие мягкие стенки внутри — целует, выдавая в этом поцелуе абсолютно все: и пережитое волнение, и злость, и желание. Собирает привкус пыли с его кожи, спускаясь на шею и чувствуя биение крупной вены под губами — у Юджи бешено бьется сердце, мечется, по-видимому, где-то в горле, и ему хочется думать, что у Итадори в голове момент глубокого осознания, что до него все-таки доходит весь идиотизм случившегося, что он не цепляется за его обидные слова, сказанные в злобном порыве; он ведет языком по напряженной от дыхания мышце, касается ниже, целует между ключиц, разводя пальцы — и Юджи давится воздухом, цепляется за него, оставляя огненные следы на плечах и старается прильнуть ближе, вжимаясь бёдрами в его живот.       — Сатору…       Его голос, обычно звонкий и полный меда, сейчас звучит так беспомощно… Собственное имя прокатывается по его губам в исступлённом вздохе, в прерывистом стоне, когда Сатору безжалостно загоняет пальцы по самые костяшки, сгибая их внутри; чувствует крупную дрожь под своими губами, подхватывает твердый сосок и слабо прикусывает, бросая на Юджи тяжелый взгляд из-под ресниц. Видит, как яркое смущение облизывает бледные щеки, как тонкая красная ссадина сливается с румяной кожей, а взгляд такой просящий, практически багровый от застывшей пелены желания. Это такое парадоксальное чувство: Юджи хочется просто зацеловать с ног до головы, ощущать горячее биение сердца под губами, сжать в объятиях, чтобы компенсировать всю ту пережитую тревогу и в то же время, хочется, совершенно без прикрас, заставить его пожалеть обо всем. Чтобы Юджи в следующий раз думал трижды, прежде чем решится выкидывать такие приколы, чтобы хотя бы попытался задуматься о возможных последствиях своего идиотского выбора.       И все эти сомнения, по поводу того, стоит ли устраивать здесь страстное деяние исчезают вместе с тем, когда Юджи приподнимается, опирается руками позади себя и разводит колени шире, выгибаясь. Сбито и тяжело дышит, неловко поддаваясь навстречу пальцам — такой разгоряченный, с красными пятнами на коже, выдыхающий в унисон с влажным звуком движущихся пальцев.       — Ты все еще злишься или пытаешься успокоиться?..       — А чего ты хочешь?       — Я хочу чтоб ты меня трахнул, Сатору, а не переживал о мелочах, — и в этом так много показательной смелости, грубости, совершенно не свойственной для Юджи. Эти грязные слова, что вырываются из его рта — Сатору усмехается, впитывая в себя пошлость во фразе. — Пожалуйста…       — Не за что, — ехидно отвечает он. Целует низ живота, натянувшиеся связки, прижимаясь губами к внутренней стороне бедра. — Тебя, Юджи, по-хорошему надо просто отшлепать за твоё поведение…       И он видит, как мысль, которую он поселяет в голове Юджи, отражается в его глазах разыгравшимся воображением. Как и без того сбитое дыхание замирает, а влажный язык скользит по припухшим губам, которые хочется смять поцелуем. Он вполне мог бы просто стянуть его со стола, развернуть, нагнув над поверхностью и безжалостно распекать, оставляя красные следы от ладони на упругой коже. Мог бы, если бы был больше зол, чем взволнован, если бы в словах Юджи не было правды и лишь одна несправедливость.       — В другой раз, — Юджи судорожно сглатывает, в ответ на его слова. — Не сегодня…       — То есть, ты даже не оставляешь мне шанса, чтобы я потом не искал тебя по всей стране, если что-то случится, да?       — Ты правда хочешь продолжить эту ссору? Сейчас?       — Я хочу, чтобы до тебя наконец дошло, какую глупую ситуацию ты устроил.       — До меня дошло, Сатору, хватит…       И Юджи тянет его на себя за плечи, влажно целует, отчего слюна тонкой нитью вяжется между их губ.       В конце концов, дважды о таком не просят.       Сатору вытаскивает пальцы и смотрит на покрасневшее от трения колечко мышц — влажное и припухшее, сочащееся соком лубриканта. Он наклоняется, чтобы поцеловать, с нажимом проводит языком, собирая вкус — Юджи хнычет, сводит колени над его головой, царапая за плечи и Сатору слышит вздох полный опустошения, когда отстраняется. Желание извести Юджи простыми прелюдиями, не проникая, кажется ему куда более притягательным, но сил на все это просто не хватит — не в его состоянии, не с собственным членом, что уже болит от возбуждения; он давит смазку, размазывая по всей длине — Юджи следит за каждым его движением, облизывает пересохшие от дыхания губы и громко дышит, когда Сатору тянет его на себя, вжимаясь головкой между ягодиц.       — Сатору…       Он входит в него резко, одним толчком и сразу до основания, хватая громкий стон губами. Топит Юджи в себе, проникая так глубоко и с оттяжкой, что кружится голова. Он такой огненный и влажный внутри, словно жерло вулкана — и это не привычная свобода движения, это не комфортная растянутость, это узость, от которой становится почти больно и возбуждение давит своим весом внизу живота. Это сбивчивые стоны, это глубокие царапины на спине, от которых он сжимает челюсти. Юджи возмущенно стонет, царапается, давит свои короткие ногти ему в кожу и боль раззадоривает, пьянит настолько сильно, что все за пределами этого стола просто растворяется в невнятных и бессмысленных образах. Есть только Юджи, что смаргивает слезы под ним, кусает губы, цепляется и царапается. Юджи, который порочно улыбается, соскальзывая ногтями на его плечи. Всё еще злится, понимает Сатору, пытается удержать ответ за несправедливые обвинения и обидные слова.       — Слова поперек мне уже сказать не можешь?       — Я… Всё еще считаю, что ты — придурок…       Годжо тянет губы в снисходительной улыбке, отстраняется, почти полностью покидая его тело — Юджи сжимает одну его головку в себе, напрягает мышцы, не давая выйти, — и вонзается с такой силой, что стол под ними проезжает со скрипом. Стон, что больше похож на крик — он почти уверен, что их способна услышать вся академия. Что все эти сладкие, возмущенные и протяжные стоны, сейчас отражаются от каждой стены на территории и где-то там, Масамичи, готовит ему котел погорячее, проклиная; он подхватывает его под колени, налегает сверху, вбиваясь глубже, резче и — прости Господи — втрахивая Юджи в этот чертов стол.       — Ты такая сволочь, Сатору… — и эти попытки Юджи причитать почти умилительны, все эти обвинения, которые граничат с огненным возбуждением, когда Юджи сам поддается навстречу, щуря слезящиеся глаза. — За что я тебя вообще люблю…       — А я говорил: не влюбляйся, — его собственный голос охрипший, сквозит тяжелыми сиплыми интонациями, когда он качает головой, пытаясь стряхнуть лезущие в глаза волосы. — Иначе будет плохо.       — Пока что только хорошо…       Юджи мечется, цепляется за края поверхности, пытается свести ноги и тут же раскрывается шире, не находя себе места во всем этом пламенном ритме. Он касается покрасневшей от единственного шлепка кожи на ягодице, сжимает его бедра, вырывая хриплый стон с его губ и прокатывает ладонь по твердому члену — Юджи всхлипывает, едва не плачет, тонко выдыхая какие-то неразборчивые фразы и проклятия. Шепчет его имя, жмурится-щурится, раскрывая губы в немом стоне. Дрожит всем телом, когда Сатору стаскивает его ладони со своих плеч — он чувствует горячие капли крови на своей спине, — и задирает руки Юджи над его головой, стискивая запястья одной ладонью.       Его взгляд — расплывчатый и блестящий. Юджи выгибается, глядя на него из-под влажных ресниц, часто и прерывисто дышит, в который раз облизывая губы. Ритм — просто сумасшедший. Стол идет ходуном под ними, сдвигается с каждым толчком на пару сантиметров, со скрипом прокатываясь по полу. Он не садист и уж точно хреновый учитель, но подобное наказание для Юджи кажется ему чертовски уместным в данном случае. Конечно, едва ли после этого он начнет его слушать и перестанет нестись сломя голову в пекло, наверняка станет проворачивать подобное с еще большим энтузиазмом, чтобы потом оказаться здесь; ссора все еще опаляет мысли, жалит языками гнева внутри — Юджи извивается под ним, насаживается, дрожа и умоляя не останавливаться, быть глубже. Хотелось бы спросить, куда уж глубже — он по самые яйца загонял в него член, глядя на натянувшиеся мышцы. Глядя на всю эту картину маслом: раскрасневшееся лицо, раскрытые губы и капли слез, застывшие на черных ресницах. Как его невероятное тело вытягивается под ним словно струна, как дрожат запястья в его ладони и налитый член исходит прозрачными каплями. Он ловит себя на совершенно неуместной мысли о том, какой же Юджи все-таки красивый. И эта не та красота, которую все обсуждают в будничном диалоге, это потемневшие злые глаза, это проклятия, что срываются в его сторону, это хриплые стоны и горящая от царапин спина.       Комната наполняется влажными шлепками, общим сбитым дыханием и несчастным скрипом дерева, что шатается под ними. Он запрокидывает голову, сдерживая в груди гортанный стон, когда Юджи сжимается вокруг него, погружая в дикий жар, что обхватывает его со всех сторон — всё это выводит куда-то за границу реальности. За границу нелепых обид, злости и прочей чепухи.       — Что ты со мной делаешь, Юджи…       — Это я что-то… делаю?.. — он дергано улыбается, вскидывает бедра от очередного толчка и пытается вытянуть хотя бы одну ладонь из-под чужой хватки. — По-моему, Сатору, это ты со мной… «что-то» делаешь…       Юджи задыхается между слов и он с глубокой нежностью проводит по напряженному животу свободной рукой, касается горячей кожи, загоняя капли пота между рельефов мышц и ведет выше, задевая прикушенный сосок — Юджи несчастно стонет, все еще удерживаемый в его руках, смотрит на него с мольбой и желанием, прижимаясь горящей щекой к своему плечу. Сатору обхватывает его затылок ладонью, не сжимает, а просто удерживает, заставляя смотреть прямо в глаза. И он видит эту борьбу внутри, как Юджи мечется между удовольствием и собственной обидой, как ему хочется исцарапать его всего с ног до головы, зарядить пяткой в лицо и в то же время — чтобы он не останавливался. Чтобы это глубже, резже и ещё-ещё-ещё — продолжалось. Как эти карие глаза, мгновение назад такие злые и ядовитые, смотрят на него с восхищенным обожанием; он тянется к нему, изгибается, ждет поцелуя, приоткрывая влажные губы — и Сатору не играет в гордого, прижимаясь к нему. Целует, отпускает руки, позволяя обхватить себя, зарыться пальцами в волосы, а сам обнимает, с лаской проводя по изгибам тела.       — Я уже и забыл какой ты сексуальный, когда злишься, — Юджи шепчет эти слова в его губы, мельтешит ладонями по вспотевшей спине, размазывая кровь. Не царапает, а только гладит, успокаивая раздраженную кожу. — Просто ужас…       — Доводишь, а потом удивляешься, — он вновь толкается, так глубоко и резко, что Юджи тихонько вскрикивает, обвивая ногами его поясницу. Удерживая, не давая тут же отстраниться, чтобы толкнуться снова. Его мягкие губы касаются лица Сатору, целуют в переносицу, скулы, спускаясь к уголку рта. — Прости, что накричал…       — Чёрт с ним…       И он чувствует, как поверхность под ними куда-то уходит, как опора вдруг растворяется со слабым скрипом. Они едва не валятся на пол, когда ножка стола с треском надламывается и мебель с грохотом падает низ — он подхватывает Юджи, прижимает к себе, не давая свалиться следом, втискивает его между собой и стеной, держит под бедра, продолжая двигаться и целует губы, сжимая пальцы на ягодицах. Они кончают почти одновременно: Юджи изливается на их животы, громко стонет, сжимаясь так тесно, что у Сатору перед глазами мелькают звезды — он кончает глубоко в его тело, липнет губами к свежей ссадине на щеке, чувствуя солоноватый привкус пота и слез. Весь накопившийся гнев просто испаряется, словно его и не было.       Они путают общий дрожащий стон во рту, тяжело дышат и прижимаясь влажной кожей друг к другу. Он не рискует ставить Юджи на ноги — он весь дрожит, сбивчиво дышит, вжавшись лбом в его плечо и надо бы отстраниться, отлипнуть от стены, чтобы разобраться со всем этим беспорядком, но сил хватает только на то, чтобы опуститься с ним прямо на пол. Пылающие щеки Юджи ощущаются жаром на собственной коже, горячее дыхание обжигает ключицы и невероятная нежность лишь слегка граничит с раздражением.       Юджи что-то неразборчиво бормочет ему в плечо, все еще подрагивает, крепко обнимая и тянет на себя, прижимает его легкую после оргазма голову к своей груди, и просто целует. В волосы, в лоб, в висок, осыпая всей этой внезапной лаской с ног до головы. Они — измазанные в поту и сперме, — выглядят как последняя стадия отношений в его голове. Сатору косится в сторону упавшего стола, все еще вжимаясь щекой в грудь Юджи, подтаскивает свою разорванную рубашку и без всякого раздражения за порчу имущества, вытирает белесые капли с их кожи.       — Я куплю новую, — он мягко смеется на извиняющуюся реплику Юджи, целует между ключиц и проводит дорогущей тканью по его мышцам, отбрасывая бесполезную тряпку в сторону помойки. — Прости…       — Не извиняйся, — ему не достает словарного запаса в этот момент, хочет сказать: не извиняйся ни за это, ни за остальное, черт с ним, главное, что ты в порядке. Но может пробубнить только одну фразу, заплетаясь между слов.       Спину неприятно жжет и он тянется назад, проводит ладонью по раздраженной коже, собирая застывшие капли и отстраняется, с весельем демонстрируя Юджи кровавые пальцы.       — Это уже насилие, — он посмеивается, видя, как Юджи удивленно вскидывает брови, оглядывая свои пальцы и подмечая кровавые лунки под ногтями. Такой вымотанный, уставший, он медленно моргает, переводя взгляд обратно на его лицо и наконец расплывается в теплой улыбке. — Доволен?       — Считаю, что это меньшее из всего, что я мог бы сделать, — Юджи касается его ладони, сплетает их пальцы и миролюбиво щурится. — Согласись, получить пяткой в нос было бы куда неприятнее. И вообще, но нам нужно почаще мириться таким образом…       — А можно просто не ссориться.       — Ты начал эту ссору, Сатору…       — Я просто волновался, — вновь повторяет он, запрокидывая голову на стену и глубоко выдыхая. — Шляешься непонятно где, не берешь трубку, конечно нервы сдают, особенно учитывая, кто сидит в твоей голове.       — Я не хотел, чтобы ты волновался. Я… — Юджи неловко пожимает плечами, отводя взгляд. — Хотел впечатлить тебя? Удивить, что я вполне в состоянии со всем разобраться и нет нужды постоянно приходить ко мне на помощь.       Казалось бы, глупее причины не придумаешь, но после этих слов, вся былая злость кажется такой бессмысленной. Он... очарован этим желанием. Мягко проводит ладонью по его влажным волосам, соскальзывает на щеку, проводя пальцем по легкому порезу — Юджи такое солнце, когда пытается понравиться еще сильнее, потому и совершает идиотские поступки.       — Можно было выбрать любое другое задание из списка, а не бросаться в бездну. Не нужно делать подобное, чтобы впечатлить меня... Это может быть опасно, Юджи. Без шуток, ты мог умереть.       — Прости, — выдыхает он и тянется ладонями к его лицу. Не целует, а просто гладит щеки, смотрит в глаза, задевая кончиком большого пальца его ресницы. Лучисто, нежно, почти невесомо, словно это Сатору был каким-то хрупким предметом, способным сломаться от малейшего нажатия. — Иногда я тоже веду себя как идиот…       Он усмехается, это абсолютно беззлобная и беззубая попытка напомнить, что послужило причиной сломанному столу. Окидывает его любящим взглядом, подмечает красные пятна на упругих бедрах, горячий след от ладони и покрасневшие от хватки запястья — корит самого себя за импульсивность, жалостливо прикасаясь к каждому из этих следов. Юджи весело вскидывает брови, когда его пальцы очерчивают темнеющие пятна на коже, фыркает и приникает ближе, просто обнимая.       — Ты, к слову, назвал меня по фамилии.       Сатору устало выдыхает в его плечо, улыбаясь.       — Да? Возможно…       — Я это к тому, что я уже забыл, когда слышал свою фамилию от тебя в последний раз. Уже привык, что я просто... «Юджи».       — Как и я привык, что я просто «Сатору».       И Юджи мягко усмехается, целуя его за ухом. Его дыхание на коже такое теплое, огненное. Он гладит его по спине, обнимает за поясницу, наслаждаясь родным запахом.       — Ты такой горячий…       — Еще бы, — он тянет слабую нахальную улыбку на губах. — После такого-то.       — Нет, Сатору, — взгляд Юджи внезапно из умиротворенного, превращается в озабоченный. Он прислоняет ладонь к его лбу и хмурится, непонимающе моргая. — Ты буквально горишь.              

***

             — Ну хватит, — он морщится, надеясь, что одеяло — достаточное препятствие, чтобы Юджи наконец прекратил это все. — Я не больной.       — Я скорее поверю, что у тебя температура подскочила от перенапряжения и старости, чем в это.       — Мне всего двадцать девять…       — Уже двадцать девять, — голос Юджи ласковый и заботливый, и ему хочется просто забыть про свое достоинство и наслаждаться этим: как его холят и лелеют, утешая самолюбие. Юджи стоял над ним посвежевший после душа, залепил ссадину на щеке квадратным пластырем, натянул спортивные шорты, футболку и теперь выковыривал всевозможные в комнате ящики, вспоминая, где у них лежит аптечка. Впихнул Сатору градусник, накрыл лоб ладонью и выглядел так, словно температура, это что-то необычное в их мире. Удивительно, конечно, но они все еще обычные люди, и если бы магия могла защищать тебя от простуды и всяких гриппов, то жить было бы совершенно скучно. — Так, глядишь, не далеко и до сердечного приступа.       Сатору недовольно ворчит, поворачиваясь набок, спиной к Юджи, но вывалиться градуснику из-под руки не дает чисто принципиально.       — Я нормально себя чувствую.       — Ага, только у тебя все лицо красное и глаза слезятся.       — Это от любви, — театрально произносит он и давится, чувствуя першение в горле.       — Разумеется, — Юджи мягко посмеивается, гладит его по плечу, и когда в его руку ложится градусник, Сатору искренне надеется, что его головная боль — простая психосоматика. — Это у тебя от любви температура под тридцать восемь подскочила, да?       — Я просто горячий парень.