Небо и земля

      — Я мог бы прямо сейчас взять тебя на этом столе.       Юджи, кажется, краснеет до самых костей, слыша эти слова. Кожа на виске, в который Сатору произнес эту фразу, должна была тут же обуглиться и покрыться волдырями, потому что это уже слишком. Слишком настолько, что в горле пересыхает и он не в состоянии сказать чего-то в принципе — судорожно выдыхает, глядя на учительский стол перед собой и тут же отводит взгляд. Слов в ответ на подобное не находится, да и Юджи не уверен, что он смог бы сказать хоть что-то, дабы сохранить свое достоинство. Как минимум, чтобы не нарушить одно из тех правил, не попадая в рискованные ситуации.       — Это ты мне так… предлагаешь хорошую оценку получить?.. — и он искренне надеется, что его надломившийся голос звучит невозмутимо. — Сатору…       Ловит смешок в ухо и как сухие губы касаются горящей от этих слов кожи — Юджи весь покрывается мурашками, неуютно ерзая на коленях. Это нетипично для него, вот так брать и заявлять подобное с места, да и Юджи не помнил, чтобы за весь день сделал или сказал хоть что-то, чтобы спровоцировать подобное поведение. Он проснулся чуть раньше, с трудом выпутался из обнимающих его рук, — Сатору что-то говорил сквозь остатки сна, тянул назад, никак не давая подняться — быстро позавтракал, сгонял на тренировку, отсидел две пары и потом еще несколько минут пялился в окно, не понимая, для чего его оставили в классе. Нобара и Фушигуро уже ретировались, обещали подождать его, прежде чем поехать в центр, и они с Сатору остались одни. И он искренне не понимал причин: захотел выяснить, подошел к столу, а потом невиданным образом оказался на чужих коленях в объятиях.       И теперь это. Обжигающий шепот на коже, слова, от которых краснеют щёки и возмущение на пару красочной фантазией заполняет его голову.       Он отстраняется, только чтобы убедиться в услышанном наверняка — игривая улыбка на тонких губах, и взгляд, Юджи уверен — абсолютно невинный под темной тканью, словно Сатору только что признался в чем-то незначительном и простом, а не разжигающим пламя внутри.       — Ты шутишь ведь?       — В академии сейчас никого нет, — его слова прокатились заискивающим тоном по коже. — У второкурсников выходные, Масамичи в командировке, Нобара и Мегуми тебя ждать не стали.       Приятное знание, конечно. Особенно учитывая, что именно Юджи уламывал их все последние дни, чтобы бесцельно пошататься по Токио. Не помнит зачем именно — проснулся с мыслью, что это важно, но никак не мог вспомнит по какой причине.       Но едва образовавшаяся обида скатывается во что-то незначительное, когда руки, обвивающие его тело, сжимают чуть крепче, задирая края куртки. Запах терпкого парфюма кружит голову на пару с разыгравшимся воображением.       — И что… — ему хочется косить под дурачка, просто чтобы не испытывать этого жгучего смущения, жар которого Юджи ощущает от собственных щек. — Ты просто… Я…       Он даже не помнит, когда у него в последний раз настолько заплетался язык после услышанного. Наверное, еще в начале отношений, когда тонкая грань между неловким «я девственник» и полным очевидности «я знаю», наконец стерлась. Юджи тогда тоже не знал куда себя деть всякий раз, вечно робел, несчастно давился словами, не зная, как еще выразить свое желание, когда ты хочешь чего-то большего, а не простых поцелуев и прикосновений сквозь ткань, что кажется слишком толстой. Потом проходит полтора года, и ты уже не стесняясь произносишь слово «секс». Секс — здесь и сейчас. На учительском столе в пустой академии. И ему становится дурно от того, как Сатору улыбается — довольная и сладкая улыбка, взгляд, который Юджи ощущал сквозь повязку и мысли… Все эти извращенные мысли, что вертятся в чужой голове и которые Юджи безошибочно читает в прикосновении к бедру, а кажется, будто к обнаженной коже.       Обычно, флирт Сатору выглядел менее настойчиво — какие-то загадочные фразочки, невинные шутки от которых краснеешь скорее из-за очарования, от переполняющего чувства романтики, когда вы просто сидите и смотрите друг другу в глаза, кокетливо улыбаясь. Когда игривый голос раскрывает собственный соблазн — и Юджи нравилось быть милым, смущенным, полностью отдавая власть над своими чувствами. Смотреть в голубые глаза, с сотню раз прокручивать в голове «люблю-люблю-люблю» и теряться потом в его руках, захлебываясь между поцелуями и чувственными признаниями. Легкий флирт, это когда вы сидите в обнимку, перебрасываясь многозначительными фразочками и поглядывая в сторону постели, а это — уже ассорти из домогательств и фраз, которые точно не должны звучать в стенах учебного класса.       — Что на тебя вообще нашло?..       — А нам обязательно нужен повод?       — Чтобы разложить меня на учительском столе?.. Да, Сатору, у этого должен быть очень весомый повод.       — Хочу, — так легко и просто, словно это было очевидно и без его слов. — Или тебе нужны аргументы?       — Я могу привести аргумент «против» — здесь буквально повсюду окна.       — Аргумент «за» — в академии никого нет, — и он тянет вязкий воздух, когда горячая ладонь ложится на его колено, оглаживая сквозь тёмную ткань формы. Полный чувственности жест, от которого пересыхает во рту. — Я считаю, это достаточно весомо.       И Юджи понимает, что его мнение в этом вопросе абсолютно не учитывается, когда родные губы касаются его вдоль челюсти, целуют за ухом и горячее дыхание прокатывается по волосам. И это издевательство. Так медленно, тягуче, целуя и не прикасаясь одновременно, словно проверяя — бьется ли после сказанного его сердце.       — А если… сюда кто-то все-таки заявится?       — Никто не заявится, Юджи, — и внутри все точно сгорает от этого тяжелого тона. Он с придыханием наблюдает, как сильная ладонь ведет выше, вдоль колена, обхватывая внутреннюю сторону бедра и лишь слегка сжимая, массируя упругие мышцы — и этого, черт возьми, недостаточно. Все эти прикосновения-полумеры, от которых ни в омут прыгнуть, ни с колен сорваться. Сначала вот так внезапно, с места в карьер и сразу в пламя — схватить его, усадить на колени, чтобы потом изводить всеми этими едва ощутимыми касаниями и жгучими фразами. — Я бы не стал проворачивать подобное, если бы не предусмотрел всего.       — Конечно, твоему желанию все контролировать можно лишь позавидовать…       — Я мог бы сделать это одними пальцами. Двумя или сразу тремя, — горячий шепот, поцелуи, очередное невесомое прикосновение к бедру и дикие мурашки, бегущие по коже от этих слов. Как Сатору в принципе хватало совести говорить таким голосом такие вещи? — А мог бы просто отлизать тебе.       Пиздец.       И он ловит тихий смех в свою шею, когда понимает, что сказал это вслух, тут же накрывая рот ладонью.       — Сегодня снег должен пойти или… метеорит упадет? С чего вдруг такое желание?..       А мысли в голове — одна порочней другой.       Юджи представляет, как его просто разложат здесь, сдерут штаны, разведут ноги и все это будет невыносимо медленно. Сгорая от смущения и желания под этим жадным взглядом, как его тело — крепкое и упругое — будет таять под прикосновениями, станет слишком маленьким и неуклюжим, раскрытым во всех развратных деталях, которые Сатору будет слизывать не только одним взглядом. Будет дразнить его, давить, ласкать вокруг, увлажняя покрасневшую кожу и этот безумный вид — когда голубые глаза сверкают возбуждением и похотью, а горячий язык влажно лижет между бедер, давит на колечко мышц, лишь слегка проникая и тут же обводя по кругу, широко целуя, собирая терпкий вкус геля для душа и идиотской клубничной смазки.       Лицо Сатору между его разведенных ног — самое развратное, что Юджи видел в своей жизни.       Просто зная, на что этот человек способен, каким серьезным и ледяным может быть его взгляд, как безжалостно он может резать по живому и можно почти обжечься от холода, если раздражение перетекает в откровенную злость; и как в какой-то момент дверь комнаты закрывается, и ты уже вскидываешь бедра, комкая подушку и опаляя ее своим дыханием, когда серьезность и холод сменяются вязким синим оттенком, полным желания.       И он бы не выдержал, зарылся бы пальцами в светлые волосы, уже умоляя усилить это все, вставить пальцы, потому что от пустоты внутри можно сойти с ума. И он бы сгорел вместе с этим чертовым столом, кусая губы и ощущая на себе этот плотоядный взгляд — Сатору был собственником, как бы упорно это не отрицал. Возможно, это какая-то детская избалованность, что все в этом мире должно принадлежать ему одному: каждый восхищенный взгляд, комплименты, похвала и особенно Юджи. Особенно Юджи, который стонет и краснеет, не в состоянии сказать хотя бы слово, лишь разводя колени шире. И в этом каждый раз так много стыдливой доверчивости, он — семнадцатилетний — до Сатору знающий о сексе лишь из развратных тайтлов и порнушки, читал и смотрел, как всех этих героинь бездушного порно раскладывают на любой поверхности, берут, словно они чья-то собственность, присваивая себе с каждым толчком. И Юджи никогда бы не подумал, что будет желать чего-то подобного до дрожи в коленках. Стать частью всех этих развратных фантазий в белоснежной голове — и это не бездушные прикосновения и жестокая потребность присвоить, это опаляющая все вокруг любовь, возбуждение и невыносимо смущающий шепот на ухо, пока длинные пальцы давят на узкие стенки внутри, а губы оставляют целомудренные поцелуи на коже.       Просто порой Сатору впадал в настроение «сексуального давления» и у Юджи гормоны взыгрывали так, что пошлые фразы вертелись на собственном языке. И Сатору может только мечтать о том, чтобы он однажды озвучил всё то, что крутится в его голове. Начиная от простого и невинного «хочу тебя» и заканчивая такой грязью, что Юджи оставалось поражаться самому себе, как его распаленное сознание остается в состоянии удерживать все эти слова за зубами. Хотя бы потому, что слова о том, что именно он хочет, чтобы Сатору сделал, рисковали сорваться с его губ бесчисленное количество раз.       Юджи незаметно тянет штанину с коленки, пытаясь избавиться от тесноты под ремнем брюк и выныривая из своих мыслей. Поцелуи уже перетекли на шею, за оттянутый воротник куртки и теперь его кожа покрывалась невидимыми огненными следами под прикосновениями губ.       — Тебе все еще нужны аргументы?       — Я не хочу делать это в классе… — и видит Бог, Сукуна или кто там вообще это может слышать кроме них — с каким отчаянием он произносит эти слова. — Я же потом… не смогу здесь сидеть нормально. Пожалей меня, Сатору…       И Сатору жалеет в своем стиле — целует его в щеку, дотягивается до уголка губ, мягким прикосновением снимая все те неозвученные мысли и просьбы.       — Юджи…       — Ты серьезно пытаешься уломать меня на секс в классе?       — Да.       — Тебе не стыдно? — он говорит это со всем возможным возмущением, неловко улыбаясь. Это нелепая и нереальная ситуация, в которой он никогда не думал оказаться. — Я не единственный, кто здесь потом сидит, вообще-то. Нобара, Мегуми, Маки и… другие. Тебе нормально потом будет в глаза им смотреть после подобного?       — Ты меня отчитать пытаешься?       — Тебя бесполезно отчитывать, ты все равно будешь делать по-своему, — и Юджи теряется от собственной нежности, с которой касается его лица. Стирает большим пальцем легкий меловой след со щеки, тянет руки, наконец стягивая эту идиотскую повязку. Как он и предполагал, взгляд абсолютно безмятежный и полный непробиваемого легкомыслия. — Можно просто пойти в комнату, а не портить учительский стол…       — На такой случай у меня презерватив в кошельке, забыл?       — Можно было бы надеть презерватив на твой рот, чтобы он фильтровал слова — было бы замечательно.       — Я бы посмотрел, как ты собираешься это провернуть. Хотя уверен, мой рот можно было бы занять куда более интересными вещами, — и эта шелудивая улыбка, игриво вскинутые брови. — А ты ломаешься.       — Я «ломаюсь»? По-моему, я единственный, кто просто пытается донести до тебя мысль, что заниматься сексом в классе — плохая затея.       И Юджи смеётся совершенно искренне, с лаской зачесывая белые прядки со лба, когда Сатору обреченно стонет, закатывая глаза.       — Да почему?       — Мне серьёзно надо объяснять «почему»?       — Мы быстро, — весело улыбается он. — Туда-сюда и всё.       — «Туда-сюда»? — от былого возбуждения не остается и следа. Юджи громко смеется, едва не заваливаясь назад из-за конвульсии смеха. Сатору заботливо поддерживает его за спину — на том спасибо, что сразу на стол не повалил. — Сатору, что за ужас? Тебе обычного секса мало? Эмоций не хватает?       — Если бы мне не хватало эмоций, я бы выволок тебя в заполненный класс.       — Замечательно, то есть пустой класс — это наилучший из всех вариантов в твоей голове, да? Может, сразу пойдем в кабинет директора?       — У меня была такая мысль, — Юджи изумленно качает головой, усмехаясь. — Но я подумал, что мы пока не на той стадии отношений. Доросли только до пустого класса. Градация, понимаешь? — Юджи понимает лишь краем сознания, когда горячие руки обвиваются вокруг него теснее, вжимая в широкую грудь. — Комната, пустой класс — заполненный класс, кабинет директора и где-то там, в конце, сразу на глазах совета можно отжигать.       — Что ещё за извращенные фантазии?       — Я шучу. Но, пустой класс, Юджи — это весомо.       — Я так понимаю, скоро нам придётся заводить список мест для секса.       — У меня есть любимые, — и он горячо закивал, делая вид, что внимательно слушает. — Машина.       — Тесно, — ответил Юджи. — И руль в спину упирается.       — Зато какой вид. Кабинка туалета?       — Грязно.       — Стол.       — Это… — он задумался, стараясь не отвлекаться на лезущие под его куртку пальцы. — Ненадежно? Травмоопасно.       — Кабинет?       — Просто нет.       — Хорошо, я пойду ва-банк. Ты не хочешь меня? — Юджи вновь громко рассмеялся, когда Сатору состроил самое несчастное выражение лица, трогательно изгибая брови. — Я тебя не привлекаю? У тебя теперь всегда болит голова? Мы расстаемся, потому что у меня маленький член?       — Страшнее лжи в жизни не слышал.       Он глубоко вздыхает, ощущая, как задирается край куртки и горячие пальцы скользят под тканью толстовки. Ведут по животу, выше, широким и властным жестом, собирая на себя тепло его кожи.       — Просто скажи уже, что для тебя это дело принципа…       — Невероятное дело принципа, Юджи, я всю жизнь к этому готовился.       — Боже, — и снова этот испепеляющий жар с щек, от которого закипает кровь. — В академии точно никого нет?..       Он увидел, как Сатору на секунду задумался, отводя взгляд, словно во что-то всматривался. Во что-то пространное и невидимое, тут же расплываясь в широкой улыбке и подхватывая его с колен.       — Точно.              …                     С презервативом все иначе. Когда Сатору кончает, не изливаясь внутрь, Юджи чувствует необъяснимую пустоту, хотя заполнен до самых краев. Он сам — изливается в кулак, протяжно стонет — громко и с чувством, вжимаясь бедрами в Сатору, путая их руки в общем жесте и прижимаясь губами к губам. Потому что это действительно распаляло, стоны, которые обычно лишь едва гуляют по комнате — потому что не дай бог хоть кто-то заглянет в пустое учительское крыло, не дай бог Нанами, который жил где-то в центре, вдруг приспичит переехать среди ночи в узкое подобие квартиры в академии, и он услышит все эти вязкие вздохи, всхлипы, едва сдерживаемые стоны. Здесь и сейчас, в пустой академии, надрываться в застекленном классе казалось самой безумной идеей в его жизни и вместе с тем — возбуждающей настолько, что каждое прикосновение ощущалось чувствительней в сотню раз.       Он целует Сатору во влажный висок, не дает ему отстраниться сразу, обнимая за шею. Собирает своей кожей обжигающее дыхание, яркие прикосновения, от которых кружится голова и с нежностью проводит ладонью по его затылку. Еще один из минусов, который Юджи открыл для себя за этот раз, так это то, что теперь вам нужно как-то собрать себя и потащиться в комнату на ватных ногах, вместо того чтобы так и остаться лежать, как бывало в постели. Там можно было просто сбегать в душ, а затем тут же прыгнуть обратно под одеяло, целуясь и ластясь, а здесь…       — Плохая была идея, — врет он, просто чтоб не поселять мысль для повторного опыта. — Неудобно и вставать теперь надо…       Вместо ответа, Сатору просто целует его в щеку, прижимаясь губами к раскрасневшейся коже.       — Мне тоже не понравилось, — и это тоже ложь, которую Сатору даже не пытается скрыть за довольным тоном. Он все же отстраняется, смотрит на свою измазанную в сперме руку и Юджи просто надеется, что Сатору действительно предусмотрел все, а не пошел на это исключительно из принципа. И почти с обидой смотрит на то, как он вытирает руку о его куртку.       — Стирать сам будешь.       — Постираю, — миролюбиво соглашается он.       И это, конечно, картина маслом — Сатору, в распахнутой куртке, с задранной до пупка футболкой и расстеганных брюках, с которых свисал кожаный ремень и который Юджи в какой-то момент хотел уже выдрать вместе со шлёвками. Растрёпанные белые волосы, повязка, сползшая с лица на горло — Юджи очень хотел бы просто лежать и любоваться им: таким довольным, несмотря на содеянное, расслабленным, сексуальным и красивым. Ради этого стоило переступить ту черту, когда он неловко и смущенно признавался в своей неопытности.       — Во сколько ты лишился девственности? — он сам нее понимает, к чему задает этот вопрос, так и оставаясь лежать на столе со сведенными коленями.       — В семнадцать.       — Почему-то я думал, что ты был еще моложе.       Сатору посмотрел на него с глумливым видом, недоуменно вскидывая бровь.       — Ты за кого меня принимаешь?       — За человека, который только что разложил меня на столе в пустом классе.       Сатору закатывает глаза, весело улыбаясь, завязывает презерватив и Юджи радуется хотя бы тому, что тот не летит в мусорку класса, а оказывается в его кармане. Следом отправляется и маленький целлофановый пакетик смазки — идиотской клубничной. У этого феномена уже было название «клубничной лихорадки», просто потому, что Юджи однажды глупо пошутил, глядя на упаковку случайно купленного лубриканта, вместо привычного.       — Это чтоб я вкуснее был?..       И это было ужасно неловко и стыдно, но Сатору оценил и теперь терроризировал его этой смазкой уже на протяжении месяца и Юджи ничего не мог с этим поделать. И искренне не пытался.       — Так и будешь лежать? — он ловит легкий поцелуй в коленку, когда Сатору огибает стол с застегнутыми штанами, чтобы подобрать свалившиеся папки и тетради. Юджи тянется, ощущая приятную ломоту во всем теле и чистой совестью прикрывает глаза, не собираясь куда-либо двигаться, пока его просто не стащат с этого стола. — Может тебе и одеяло принести?       — Принеси, — кивает он, копируя легкомысленный тон. — А мог бы меня отсюда унести.       — Могу и унести, — и это работает как сигнал к действию, когда он слышит веселую улыбку в родном хриплом голосе. Тут же садится, подтаскивая к себе свои штаны с трусами. — Вот бы ты на все мои слова так бурно реагировал.       — У тебя самолюбие не выдержит, если я буду слишком покладистым. Видишь, я забочусь о тебе. И к слову! — он резко оборачивается, выставляя перед собой указательный палец и глядя на Сатору с видом победителя. — Я же говорил, что это ты тащишь меня куда попало!       Папки, тетради, какие-то бумаги — все это шлепается на стол, обдувая обнажённую спину неприятным холодком, а Сатору лишь улыбается, ехидно и счастливо, опираясь на вытянутые руки позади него.       — В следующий раз могу просто усадить тебя на свое лицо.       И Юджи пучит глаза от ужаса, соскакивая со стола так стремительно, застегивая ремень, словно от этого, без иронии, могла зависеть его жизнь. Краснеет уже не до костей, а до самой души, чувствуя, как горят кончики ушей.       — В следующий раз, предлагаю, просто запихать тебе уже что-нибудь в рот. Хватит говорить такие вещи.       — Какие? Прямолинейные?       — Откровенные, — подчёркнуто проговаривает Юджи, тушуясь еще сильнее, когда Сатору вскидывает брови. — Серьёзно, что за сексуальное давление сегодня происходит?       — Влюбился.       И хоть это безумно греет — Сатору обычно не говорит такие вещи настолько легко и вальяжно, — все равно смотрит насупившись.       — Спустя полтора года отношений?       — Мне просто нравится тебя смущать, — и вот это уже звучит честно. Настолько, что Юджи перестает суетиться, пытаясь оттереть непонятно откуда взявшиеся меловые пятна со штанины.       — Я слышал, что так пытаются поднять ощущение собственной значимости.       — Мне уже некуда его поднимать.       И Юджи фыркает, поправляет капюшон толстовки, оглядываясь на Сатору с немым осуждением.       — Поцелуй меня, — и не может сдержать улыбки, когда Сатору, веселясь, оказываясь рядом за два широких шага, наклоняясь и тут же исполняя просьбу. Чувственно и влюбленно до ужаса — он обхватывает его затылок ладонями, прижимается, с трепетом подхватывая искусанные губы. Юджи наблюдает за ним из-под полуприкрытых ресниц, цепляется за слабый румянец на бледной коже, за белые ресницы и улыбается прямо в поцелуй, пряча ладони на широкой вспотевшей спине. И он ощущает клубничный привкус смазки, недовольно бурча прямо в мягкие губы. — Если бы я знал, что тебе в голову могут приходить все эти вещи…       — Ты бы быстро заскучал.       Нет, он бы лишился девственности гораздо раньше.       

***

             — У тебя такие красивые глаза…       Юджи смотрит на него чуть задрав голову, ощущая мягкие поглаживания на своем лице, как аккуратные, но полные силы пальцы, оглаживают его лоб, проводят над бровью, словно стирая невидимый развод. И в этом прикосновении столько нежности, любви, сколько не найдется ни в одном слове мира, которыми люди пытаются выражать свои чувства.       — Не красивее твоих, — он не прячет смущения, собственной влюбленности, что ощущается привкусом на губах после этих слов. Потому что карий, отражающийся в голубом, подобен крохотному острову посреди океана — голубой в карем, одинокое озеро посреди засухи. Они друг в друге, погруженные, пропитанные любовью до кончиков волос.       — С моими трудно сравниться, — Сатору самодовольно кивает, но продолжая нежничать и гладить его по лицу. — Но твоим это под силу.       И Юджи слышит в этом гораздо больше, чем простые загадочные метафоры. Сатору любит его — признается в этом, не говоря напрямую. Лежа в одной постели, в его руках, объятиях и под этими ласковыми прикосновениями, Юджи чувствовал каждое неозвученное чувство, непередаваемые эмоции, всю эту нежность и сладость в мягком голосе. Липнет так близко-близко, упирается щекой в его грудь, радостно щурится, чувствуя себя самым любимым человеком на этом свете.       — Хотел подарить тебе шоколад, но подумал, что это будет слишком банально.       — Шоколад?.. — Юджи непонимающе вскинул брови. — Какой шоколад?..       — А какой ещё может быть шоколад на День влюбленных?       Он вдруг вспоминает, для чего изначально собирался потащить Кугисаки и Фушигуро в центр: нужно было обойти каждый магазин, выбрать что-то наиболее подходящее, нелюбимый Сатору шоколад, моти или просто какой-то десерт. Нобара еще говорила: в чем смысл дарить шоколад, когда ты уже в отношениях? А сама ныкала в своей сумке пачку конфет, обвязанных красной лентой и слишком уж милым сердечком на картонном ярлычке.       А потом вся эта ситуация в классе, ватные ноги и состояние, чтобы лишь дойти до комнаты и упасть без сил.       Шоколад…       — И… что ты решил?       — Что будет гораздо лучше, если я просто скажу, что люблю тебя.       — С этим сложно поспорить, — его собственные пальцы оглаживают грудные мышцы под футболкой, скользят по мягкой ткани, скатываясь вглубь рельефа, где тепло лижет пальцы и стук сердца ударяется ему в ладонь. — Я тебя тоже люблю.       Не видит, но слышит это мягкий вздох, полный гармонии. Как рука, обвитая вокруг его плеча, прижимает теснее и Юджи едва не давится — так тепло, уютно и комфортно. Удивительно, как в одном человеке может сочетаться неудержимая сексуальность, граничащая с грязью и столь огромная нежность, целомудрие, когда каждое слово и жест наделяются особенным смыслом.       Юджи тепло улыбается в его грудь, вязнет во всем этом окутывающем потоке магии, любви и нежности, дрожа от переполняющего чувства счастья. Когда-то давно, только впервые встретившись, он был уверен, что Годжо Сатору навсегда останется его учителем, другом, который поддержит и поможет, тем самым высокомерным взрослым, который на всех смотрит сверху-вниз, не разбирая. И он никогда бы не мог подумать, что однажды этот человек будет ластиться к его ладони, как брошенный, будет сидеть возле его кровати и смотреть так по щенячьи-влюбленно, трогательно изгибая брови и улыбаясь самой очаровательной улыбкой. Глазами, которые в одно мгновение ледяные и полные синего пламени, а в другое — летнее небо, теплый ручей, по которому катятся оранжевые блики солнца. Юджи искренне желал каждому найти человека, который будет смотреть на них таким же взглядом — беспомощным от любви, вдохновленным и полным немой благодарности, за то, что ты появился в его жизни. Который без раздумий выберет именно тебя, который, держа тебя за руку даже после крепкой и сжигающей все изнутри ссоры, будет говорить, что всё равно ни о чем не жалеет.       Сатору, настолько влюбленный в него, что порой Юджи чувствует себя каким-то особенным. Это и приготовленный завтрак на двоих — казалось бы! Что в этом необычного? — но это жест заботы, который ты не ожидаешь от него. Это крепкая спина под складками футболки и когда просыпаешься ранним утром, смотришь на его силуэт в конце комнаты, как родные руки просто взбивают яйца, заливают их молоком — и этот запах растворяется по комнате вместе с щемящим внутри чувством нежности. Юджи каждый раз зависал где-то в пространстве между сном и реальностью, не понимая, что из этого действительность — теплый солнечный свет из окон, редкие золотые пылинки, витающие в воздухе и свежий запах улицы. Когда он — такой родной и красивый, оборачивается на его шуршание в постели и просто улыбается, говоря «с добрым утром». И всё это полная противоположность тому, что было в кабинете, когда вместо нежности, сшибающее с ног сексуальное давление, от которого краснеют щеки; это сидеть с ним на заднем ряду в кинотеатре. Смотреть скучнейшую мелодраму и всё равно отводить взгляд во время поцелуя главных героев — потому что не можешь так же, но чувствовать его ладонь, что сжимает твою собственную, держать голову на его плече и весело улыбаться, когда попкорн, кочующий по вашим коленям, вдруг начинает мешать; это и громкие ссоры, от который порой хочется хлопнуть дверью и заорать, потому что вам тяжело услышать и понять друг друга, и как в один момент Сатору говорит: всё, хватит, я не хочу ссориться с тобой. Он, готовый проглотить все свои принципы и своё важное мнение только ради того, чтобы не спать одному этой ночью. И как потом, неловко и неуверенно, зализываете раны от обиды друг на друга: Сатору касался его ладони, извиняясь за сказанное, Юджи — сжимал её крепче, утыкаясь носом в бледную шею.       Это и моменты близости, которые честнее будет назвать «занятием любовью» и эпизоды чего-то сумасшедшего, когда одежда летит на пол прежде, чем закрывается дверь. Это и полные исступления прикосновения к влажной коже, когда вы дышите в губы друг друга, обнаженные и влюбленные, не пытаясь урваться за ритмом, а лишь обнимаясь, целуясь и прижимаясь так близко, что ваши тела могли бы слиться в одно целое. Это и когда не хватает воздуха, когда дышать становится так горячо, что легкие выжигает стонами, когда любая поверхность лучше кровати, потому что ближе. Сломанный однажды стол, пыльный пол — потому что не удержали ноги, и пошлые, но одновременно с тем ласковые фразы, срывающиеся на ухо: ты мой нежный, самый красивый, любимый. Господи, сядь мне уже на лицо, Юджи.       Это и опробованная однажды в действии последняя фраза, о чем Юджи тактично предпочтет промолчать, а лучше отрезать себе язык, чтобы никогда в жизни не обмолвиться, даже под пытками.       — Меня больше не существует, — он тогда прошептал эти слова в подушку, с головой накрываясь одеялом после душа. Щеки всё еще горели пламенем, а бедра дрожали от фантомных прикосновений. — Меня нет…       — Да ладно тебе, Юджи, — Сатору, напротив, совершенно довольный — лежал перед ним, подсунув руку под подушку и безмятежно улыбаясь. Такой радостный, что хотелось лопнуть.       — Убери это довольное лицо, — он несчастно застонал, пряча пылающие щеки в подушке. Он теперь в принципе сомневался, что сможет смотреть на Сатору так же, как и прежде. После такого, Юджи предпочтет уйти куда-нибудь в храм, отказаться от всего мирского и обрить голову. — Невыносимо…       — Тебе не понравилось?       — Не спрашивай меня ни о чем. Тем более об этом.       — Вау, — невнятно отозвался Сатору и подлез ближе, перекинул через его кокон из одеяла руку, и прошептал куда-то в висок, тепло улыбаясь:       — Ты теперь ещё чем-то недоволен?       Ему тогда захотелось разрыдаться и засмеяться одновременно. Разрыдаться, потому что Сатору не прекращал давить на него своими феромонами, а засмеяться, потому что это и вправду было нелепо. Смотри, Юджи, у тебя самая обычная интимная жизнь или ты рассчитывал, что секс обычно по расписанию, а Сатору Годжо — евнух?       Он недовольно глянул на него одним глазом через щель между складками одеяла, по-прежнему пряча горящее лицо и смирился.       — Просто у меня не настолько испорченная фантазия.       Сатору тогда ничего не ответил, глухо рассмеялся, обнял весь этот ворох и наконец прекратил, оставляя все свои попытки превратить Юджи в горстку раскаленного пепла под своим напором.       — Что такое?       Юджи моргнул, сбивая задумчивость и остатки наваждения. Почувствовал, как мягко родные пальцы прокатились по его теплой щеке — румянец, совсем слабый, разлился по коже и сонный голос Сатору проник в его мысли с любовным смешком.       — Просто вспомнил, что ты не любишь шоколад, — выдернул он первое, за что его мозг зацепился, прежде чем потащить в сторону совершенно других мыслей. — Надо было купить моти…       — Мне уже хватило сладкого на сегодня.       — Правда? — он щурится, запрокидывая голову на широкое плечо. — А по тебе и не скажешь.       — Ты даже представить себе не можешь, как сильно я не хочу тебя никуда отпускать по утрам, Юджи. Лежишь весь такой теплый и расслабленный, — мечтательный вздох и поцелуй в лоб. Юджи тает во всем этом, робко улыбаясь. — Я очень тебя люблю.       Должно быть, это второй или третий раз, когда он говорит эти слова за сегодня. Будь это в другом настроении, Юджи бы даже забеспокоился, но… всё это выглядело так, словно Сатору просто был переполнен чем-то сентиментальным и романтичным, влюбленный в него до глубины души. И Юджи не сдерживает ответного порыва, подбирается, обнимая его лицо ладонями и целует. В лоб в щеки, в переносицу, запечатлев собственное признание на мягких губах. Целует со всей внутренней любовью, благодарностью, просто за то, что Сатору появился в его жизни, за то, что не отпускает по утрам, готовит редкие завтраки, водит в кино и держит за руку, когда весь мир рушится за спиной. За то, что заставляет его чувствовать себя особенным и единственным важным.       За то, что просто любит.