Небо и земля

      — Я девственник…       Юджи признается в этом с таким волнением, словно после этого весь его отсроченный смертный приговор мог бы быть тут же исполнен. И понимает, что испытывает странное чувство вины за сказанное: лежа без толстовки и брюк, чувствуя все эти горячие поцелуи и чужое возбуждение, что упиралось ему в бедро, Юджи казалось, что он одной фразой убил все удовольствие. Он стесняется смотреть на Сатору чувствуя его взгляд, ощущает замершие горячие ладони на своих бедрах, с едва приспущенным бельем и мнет пальцы, прикусывает щеку, чувствуя раздирающий стыд и смущение.       — Я знаю, Юджи.       — В смысле ты знаешь? Я не говорил об этом.              …              Они встречались уже полгода и Юджи до сих пор чувствовал себя неловко в какие-то моменты. Когда во время поцелуя, приникая ближе и обвивая руками чужие плечи, ощущаешь, как ладони Сатору соскальзывают с поясницы ниже, как тут же отстраняешься, глупо мнешься, потому что знаешь, что «обычно» за этим следует. Потому что ты, как и все, смотрел порно и в курсе, что обычно значат руки на бедрах.       Даже если Сатору после этого снисходительного улыбался, вскидывал руки в каком-то беззащитном жесте и миролюбиво отстранялся.       Просто это смущало. Потому что собственное желание за эти полгода ни разу не облачилось в слова и мешало этому одна лишь неловкость. Как это все будет? Как начнется? Что сказать, что нужно будет делать? И что, если все будет настолько плохо, что… просто не получится. Что именно — Юджи и сам не знал. Он просто испытывал парадоксальный страх показаться слишком неловким и неопытным, что его даже и пальцем будет страшно тронуть.       Полгода, после мучительного периода, когда чужая невзаимность резала по живому и теперь все наконец стало хорошо — и была любовь, был весь этот жар от поцелуев, когда хочется обвить его шею руками и пропасть. И было смущение. Смущение такое сильное, что хотелось попросту провалиться сквозь землю. В те самые моменты, когда горячие руки соскальзывают ниже, когда поцелуи с губ опускаются на шею и собственное тело реагирует слишком неоднозначно. Настолько, что зачастую проще было ретироваться в собственную комнату, запереться в душе и просто… делать все своими руками. И Юджи понимал, что полгода — это, наверное, много. Они знакомы год, с того момента, как впервые встретились на крыше школьного здания, еще полгода — как встречаются.       И да, возможно, это было глупо: он читал какие-то идиотские статьи про первый раз, неуютно жался, смущаясь и робея, когда озорство Сатору перетекало во флирт и прикосновения к колену. И все равно — он не настаивал, когда Юджи несчастно просил прекратить, оставляя чужие попытки без ответного внимания. Сатору двадцать восемь, Юджи — семнадцать и он уверен, что в его возрасте, большинство сверстников уже давно с кем-нибудь да спали и что он, один единственный во всем мире, так и останется девственником из-за своей глупой робости; иногда они засыпали вместе в одной постели, Сатору приглашал его на свидания, баловал чем придется и Юджи застенчиво вычитывал про конфетно-букетный период, когда однажды ему подарили шоколад на четырнадцатое февраля, отставляя целомудренный поцелуй на виске. Они вместе завтракали, изредка шатались по Токио, если их свободные дни совпадали. И все эти объятия, игривый тон и поцелуи. Поцелуи, от которых замирает дыхание, от которых сердце начинается биться так часто, что он в порой просто не может поверить — все же добился. Спустя невыносимый период, когда чужое равнодушие и просьбы не влюбляться резали по живому — он наконец получал любовь от человека, на которого когда-то смотрел как на что-то недостижимое и невозможное. Сатору, который однажды смотрел лишь заинтересовано и чуть насмешливо, теперь топил его во взгляде полном влюбленности, в своем внимании, уступках, снисходительности и заботе.       И Юджи уже осмелел один раз однажды — пришел к нему в комнату среди ночи, когда четко решил, что пятое апреля станет днем для прекращения всех этих терзаний. Сатору тогда еще не спал, встретил его на пороге с нежной улыбкой, пропустил внутрь и он тогда только вышел из душа. Юджи смотрел на капельки воды, что опадали с его влажных волос на полотенце, на блестящие от влаги руки, раскрасневшееся лицо — и подавился словами, чувствуя, как щеки охватывет жар. Ему тогда казалось, что он увидел слабую пародию на то, что мог бы увидеть, окажись они в горизонтальном положении. Эти растянутые в легкой улыбке губы, чуть задравшаяся футболка на животе, слегка приспущенные пижамные штаны и покрасневшее от пара лицо.       — Что с тобой? — Сатору тогда недоуменно вскинул брови, делая к нему шаг. Провел пальцами по его лицу, вглядываясь в глаза, а Юджи стоял, прикусив язык и вмиг растеряв всю былую уверенность. — Юджи?..       — Я просто… — он закашлялся, неловко опуская взгляд — там оголенная кожа живота, тут же вскинул обратно — тут любимое лицо, и в итоге просто закрыл глаза, прижимая ладони к горящим щекам. — Спокойной ночи хотел пожелать…       Все его смелость и решительность тут же улетучились.       И он был благодарен Сатору, за то, что тот не давит, он наверняка видит все эти эмоции и неозвученные мысли на лице, и все равно — не лезет руками за пояс штанов, не пытается завалить на постель, край которой вечно упирался в коленку. Юджи знает, что он и не стал бы, но ему бы ничего не стоило просто настоять на своем и решить проблему Юджи своим напором. Может дело было тактичности, а может в той самой любви, которая не позволяла ему так бесчувственно относиться к его неуверенности — Сатору вел себя мило, снисходительно, извечно тепло улыбаясь и понимающе пряча руки в карманы, когда Юджи просил прекратить. И он прекрасно знает, что это было их общей проблемой — он никак не мог решиться, Сатору — не изводил его давлением, и Юджи не раз видел, как после поцелуев, что заходили чуть дальше, после насыщенных и жарких прикосновений, натягивалась ткань на чужих штанах. И обычно, именно это и заставляло его придумывать неловкие оправдания.       «Давай не сегодня», «я что-то устал», «тебе, наверное, нужно отдохнуть после двухнедельной командировки».       И он тогда сбежал, уже, наверное, в сотый раз — и вновь собственная комната, вновь душ и сбитое дыхание в запотевшую настенную плитку; все эти невыносимые влажные сны с утренними поллюциями. Сны, в которых его раскладывают на постели, сдирают брюки, разводят колени и размашистые сильные толчки прокатывают его по сбитым простыням, до надрывных стонов полных удовольствия.       Потому что Юджи стеснялся не самого факта близости. Юджи стеснялся своей неопытности. Он хочет его, иначе бы не прятался каждый раз в душе, лаская себя и представляя вместо своих рук чужие. Он бы не сбегал каждый раз, потому что собственные фантазии начинают обращаться в реальность. И он бы не шерстил все эти идиотские сайты по ночам, пытаясь убедить себя, что неопытность может быть привлекательной. Он не боится получить по лицу в драке, не боится переломать себе кости и отвечать на чужой флирт взаимностью — но, когда дело заходит чуть дальше игривых фраз… Его как будто переключает. Будто вся врожденная смелость тут же испаряется и его обычно громкий голос становится тише, руки начинают потеть и дыхание учащается от разрастающегося волнения. Просто… просто это Сатору.       Такое поверхностное мышление, когда в какой-то момент ты начинаешь задумываться о его опыте, прошлых отношениях и обо всем том, чего у Юджи никогда не было. Наверняка, в его списке партнеров существовал человек, с которым у него был лучший секс в жизни, были все эти такие же опытные, как и он сам, женщины, которые не стеснялись ответить на страстный порыв, которые не зажимались при поцелуях и не робели всякий раз, когда им на колено ложится ладонь. Юджи боялся, что может разонравиться. Ведь говорят, что секс все расставляет по своим местам — и он переживал, что в их случае, секс расставит их по самым далеким позициям. Потому что не было важно, сколько раз он пересмотрел гей-порно, сколько раз смущенно закрывал вкладку, понимая, что все это бездушно и бессмысленно — он все равно понятия не имеет, как это будет с Сатору.       Они никогда не заходили дальше самых простых прелюдий, вроде поглаживаний по бедру или поцелуев в ключицы, они видели друг друга голыми — в общей бане в академии или, когда дверь душа случайно оставалась открытой, но видеть и прикасаться — это не одно и то же. И в какой-то момент хотелось уже просто расшибиться об стенку, потому что Юджи и сам не понимает, почему так теряется всякий раз. У него не было каких-то проблем с доверием, это… было подобно комплексу: он несколько раз стеснительно разглядывал себя обнаженного в зеркало и сколько бы не пытался уцепиться взглядом хоть за что-то — у него было обычное угловатое тело подростка, с наросшими твердыми мышцами и выглядящим больше неуклюжим, чем сексуальным.       И в конце концов, он все же оказался здесь. Под горячими прикосновениями, без брюк и толстовки в его комнате. С горящими от смущения щеками и влажным взглядом в любимые голубые глаза. Потому что, оказывается, вместо того чтобы говорить метафорами, можно сказать все напрямую:       — Я хочу тебя, но я переживаю, как это все будет, — он тогда неловко отвел взгляд, и добавил:       — Или мне просто не хватает смелости…       Хватает смелости чтобы бить со всей силы и не опасаться сложных проклятий. Хватает смелости, чтобы вмешиваться в уличные разборки, видя несправедливость. Но не хватает смелости, чтобы развести колени и отметить в календаре «День лишения девственности».       — О чем ты переживаешь? — Сатору обнял его, вдохнул запах с его волос, прижимаясь грудью к спине и оставляя легкий поцелуй на затылке. — Что будет больно?       Это был один из тех редких моментов, когда они всё же засыпали вместе и в одной постели. Когда потребность в чужих руках и запахе сильнее простой подростковой неловкости.       — Нет, — и Юджи сдался, тяжело и облегченно вздыхая, чувствуя неясную легкость от того, что наконец смог произнести эти слова вслух. — Ты… В общем, я просто… стесняюсь, что ли…       Последние слова он проговорил настолько тихо, что они вполне могли бы скрыться за шелестом листвы из-за приоткрытых сездзи. Это была комната Сатору, что уже давно погрязла во мраке и слабом лунном свете, в летнем ветерке и стрекоте цикад. В мягком молчании, когда Сатору, в ответ на его слова, лишь обнимает его крепче и вся эта нежность во вздохе, в теплом прикосновении губ к щеке… Насколько же глупо было прятать это в себе на протяжении всех шести месяцев. Он впервые почувствовал, насколько же устал от всех этих побегов, неловких отговорок и от самого себя. Потому что, когда ты каждое утро просыпаешься с мокрыми трусами, хочется уже просто расплакаться от бессилия.       — Стесняешься? Чего?       — Ну… у тебя наверняка было… не мало.       Чего именно ему уточнять не приходится.       — Не так много, как ты думаешь.       — И все же… вряд ли среди них были парни и тем более… — он проглотил слово «девственник», просто надеясь, что оно ничего не значит. — Подростки. Они наверняка все были опытные и… не знаю, красивые?       — Ты красивый, — шепчет Сатору, и тянет его на себя. Заставляет перевернуться, повернуться к нему лицом, укладываясь набок. И эта нежная улыбка, теплый взгляд, который различим даже в темноте. Юджи тянет пальцы к его щеке, с лаской проводит по бледной молочной коже, собирая серебристые пятна лунного света. — С чего ты взял, что вообще можешь быть некрасивым?       — Просто какая-то глупая неуверенность…       — Больше выглядит как ревность, — и это не попытка задеть или макнуть носом в лужу. Потому что так оно и было. Юджи, в каком-то смысле, ревновал его ко всем тем предыдущим пассиям, с которыми Сатору однажды разделил постель. Даже если это было всего на одну ночь. Считал, что это какой-то побочный эффект первых в жизни отношений. — Не сравнивай себя, даже не думай. Ты и те, кто у меня когда-то был — небо и земля, Юджи.       Он робко улыбнулся, вжимаясь щекой в подушку.       — Я бы хотел попробовать, правда, — шепчет Юджи, неловко ковыряя краешек строчки на наволочке. — Просто… а если это будет слишком плохо? То есть… прям очень плохо, Сатору.       И он видит, как Сатору хочет сказать что-то веселое и ехидное, но останавливает себя, давясь, видимо, какой-то неуместной шуткой.       — Я думаю, — в конце концов, произносит он, запуская пальцы в его волосы. Зачесывает его чуть отросшую челку, гладит по голове, подбираясь ближе и целуя в лоб. — Что если говорить совсем честно, Юджи, то мне будет достаточно просто увидеть тебя голым, чтобы сойти с ума…       Юджи, смущаясь еще больше, давится носом в его шею, обнимая и глупо посмеиваясь.       — Ты уже видел, и не раз.       — Это другое…       И разумеется, он понимает, о чем речь. Потому что видеть Сатору голым в той же бане не было настолько же горячо, как в своих влажных снах. Другое, потому что там не интимная обстановка и обжигающий шепот на ухо.       В конце концов, они уже давно не чужие друг другу люди — Юджи видел его шрамы: те, что тонкими и незаметными нитями вьются по его телу и те, которые Сатору предпочитает держать под вторым слоем кожи, никак не озвучивая их наличие. Сатору видел его боль, его слезы и как обида потом выливается во злость после сказанных слов, видел его собственные шрамы, оставленные голосом в голове и страхом перед казнью. Они видели друг друга морально убитыми, видели неозвученные чувства в глазах напротив. Могли орать во время ссор, потом раскаиваясь за каждое сказанное слово, сцеловывая обиду с губ друг друга. Юджи знает, что его любят — не вопреки, или потому что он его заставил, не из интереса или желания избавиться от одиночества. Сатору уже говорил ему однажды: Юджи перевернул всё, что он считал правильным в своей жизни. И он никогда не был так рад тому, что ошибался.       И поэтому Юджи решается во второй раз.       Отстраняется, нежно обнимая его лицо и целует. С ним он в первый раз поцеловался, в первый раз влюбился и собирается в первый раз заняться… сексом? Любовью? И щекочущее чувство волнения царапается изнутри, когда Сатору отвечает, обхватывает его тело руками под одеялом, когда Юджи тянет его на себя, а он оказывается сверху. Поцелуи, от которых дрожат кончики пальцев, от которых еще сильнее краснеют щеки и дрожь скользит по телу. Поцелуи — мягкие и теплые, ладони, что задирают футболку, лаская его тело, нежно оглаживая и снова поцелуи. В губы — чувственные и полные обожания, в шею, собирая привкус кожи, слегка подхватывая и спуская ниже, к ключицам, когда футболка летит на пол. Это — было границей до сегодняшнего дня. Лицо, шея, ключицы — и никогда не ниже. Потому Юджи и стонет, сдавленно и терпко, тут же поджимая губы и закрывая рот ладонью, когда Сатору спускается ниже, задевая губами мягкий сосок.       — Сатору… — несчастно лепечет он, чувствуя, как от жара и стыда кружится голова. И это даже не что-то серьёзное, а всего лишь поцелуи. Хочет сказать «подожди», потянуть за плечи, в очередной раз прекращая, но все его волнение сбивается в кучу и куда-то в дальний угол, когда Сатору оставляет целомудренный поцелуй между грудных мышц, смотрит сквозь челку и улыбается. — Что?..       — Ничего. Все будет хорошо. Просто скажи — и я остановлюсь.       И Юджи благодарно вздыхает, с облегчением проводя ладонью по своему пылающему лицу. Ему почти хочется расплакаться — от этого понимания и снисходительности, которыми Сатору его осыпает. И вся тревога моментально исчезает и царит лишь сладкое напряжение, полное доверие, потому что Юджи знает, — он уверен — Сатору не переступит черту без его согласия.       — Ты безумно красивый, — шепчет он, вызывая на его лице очередную робкую улыбку. — Самый красивый.       — Перестань, — просит он, улыбаясь и прижимаясь горячей щекой к своему плечу. — Это смущает…       — Но откуда-то же в твою голову попадают эти глупые мысли?       И его руки ведут ниже, обводя рельефы и твердые изгибы, касаются бедер через ткань шорт и Юджи глубоко судорожно вдыхает, не зная, куда деть собственные руки в такой момент — находит им место на широких плечах, на горячей коже под футболкой, и неловко разводит колени, чтобы Сатору было удобно, целуя кожу над пупком. И даже свободные для сна шорты в какой-то момент начинают казаться слишком тесными.       — Я просто… — просто-просто-просто. Сколько раз он уже повторил слово «просто» за этот вечер? — Я хочу нравиться тебе, понимаешь?       — Я тебя люблю, — звучит ему в ответ. Сатору вскидывает на него свои голубые глаза, — вот, что действительно красиво — и озорно улыбается. — Или это хуже, чем «нравиться»?       — Не хуже. Но это…       — Юджи, — и он непонимающе вскидывает глаза, испытывая слабый страх, когда Сатору отстраняется. Боится, что все испортил, что слишком много болтает и… — Просто расслабься, — говорит он, оставляя поцелуй на коленке. — Тебе не станет легче, если ты будешь так много думать. Все хорошо.       — Почему-то я думал, что ты будешь более настойчивым, когда мы… ну, вот-это-вот-всё.       — Если я буду настойчивым, то ты убежишь в ту же секунду, придумав себе дела.       — Иногда у меня правда были дела, — в ду́ше, конечно же. — Я не сбегал постоянно просто так…       — Правда? — и этот легкомысленный тон, с которым Сатору наклоняет голову, сидя между его разведённых колен и мягко оглаживая бедра, ласкает сердце под ребрами одним голосом. — А я-то думал, что мы вместе ныкались в душе после того, как ты сбегал.       И Юджи вздрагивает, смотрит на него широко распахнув глаза, чтобы просто рассмеяться.       — Боже, — он закрывает лицо ладонями и тихо, смущенно посмеиваясь. — Как же это глупо…       Он млеет, когда Сатору вновь наклоняется над ним, целует в губы, улыбаясь ехидно и нежно одновременно.       — «Прости, Сатору, я вспомнил, что не выключил свет в комнате», — Юджи закатывает глаза, широко улыбаясь и чувствуя идиотский стыд за однажды сказанные слова. — Отныне это моя любимая отговорка.       — Я переживал за счета, которые академии приходится платить, понимаешь?       — Масамичи несомненно будет тебе благодарен. В этот раз свет выключен?       — Хочешь, чтобы я сходил и проверил?       — Мне будет проще устроить короткое замыкание, Юджи, чтобы ты перестал накручивать себя.       — Кажется, я вспомнил, что обещал зайти к Фушигуро перед сном, — тянет он, обнимая Сатору за шею и игриво растягивая губы. — Что будешь делать?       Вместо ответа, Сатору вновь целует его. Глубоко, проникая языком и заставляя Юджи задрожать, подавившись собственным весельем. Раскрывать шире рот, глотать ставшую вязкой слюну и громко втягивать носом воздух, цепляясь за ткань на его спине — и это лучше всяких слов. Пусть просто обнимет его, поцелует, вдавит в эту постель и никуда не будет отпускать.       Он чуть смелеет, когда тянет его за футболку, помогает Сатору выпутаться из ткани и даже дыхание замирает, когда он видит его таким: в отблеске лунного света, с оголенным торсом и каждый рельеф мышц можно ощутить под своими пальцами без шершавой границы из ткани. Смотрит, неосознанно кусая губы и неловко, совсем робко, опускает ладонь на его грудь — чувствует биение сердца под пальцами, горячую кожу, от которой все нутро и низ живота сводит приятным спазмом. И его белые волосы, голубые глаза, чуть покрасневшие от прилива крови щеки. Та самая картинка из влажных снов — и в очередной раз не верит самому себе. Он — его. Он любит его, не сыплет обидными холодными фразами, смотрит с нежностью и любовью, о которой, пускай, и не говорит так уж часто, как сам Юджи; это его парень. Его самый любимый человек на всей земле.       — До сих пор не могу поверить, что мы вместе… — шепчет Юджи не задумываясь, когда мысли обретают свои слова. — И что это… ты.       Сатору улыбается ему, мягко цепляет его ладонь со своей груди и целует, прижимая к щеке. Так трепетно… Это настолько не свойственно ему — ему присущи дерзость и нахальство, безупречная самодовольная улыбка и самовлюбленный взгляд на отражение — а от этого даже сердце с силой ударяется о ребра.       — Я.       — Люблю тебя, — говорит Юджи, желая закрепить этот момент в своей памяти. Запомнить каждую его интонацию, каждую черту лица в этом мягком свете и весь этот трепет. Впитать в свою память, чтобы потом, если всё будет ужасно, стоять под душем и вспоминать это всё. — Очень сильно, Сатору…       Они вновь целуются, но в этот раз без давящей на грудь страсти. Ему кажется, будто Сатору никогда не целовал его с такой нежностью — от нее хочется просто расплакаться, потому что это невыносимо, невозможно, чтобы поцелуи дарили такое ощущение целостности и любви, чувствовать через эти прикосновения, что в нем нуждаются в ответ, что все то, что было до того, как их «отношения» стали отношениями — было всего лишь ошибкой и тяжёлым периодом привыкания друг к другу; Юджи никогда не держал на него обиды за всё сказанное, за те слова, из-за которых однажды рыдал несколько ночей подряд и впервые забросил номер Сатору в черный список. Он вспоминал о том времени как о чем-то крайне далеком, пусть и было это меньше года назад. Потому что сейчас — все иначе. И он не единожды выслушивал извинения за всё, что было. Выслушивал их и до сих пор, когда речь заходила о том периоде. Слушал весь этот извиняющийся шепот, топился в его объятиях и глубокой сердечной нежности, когда Юджи могли обнять без причины и просто сказать: «прости за все, что я говорил». И видеть раскаяние в его голубых глазах, внезапное проявление гиперзаботы… Это больше не было той самой недостижимой мечтой.       Он обнимает его, сам целует в губы, щеку, висок и лоб, осыпая своей любовью. Сатору нуждается в любви ничуть не меньше, чем все остальные люди и Юджи хочет утопить его в ней. Хочет стать единым целым с его ладонью, душой, телом — как бы смущающие и неловко это всё не было.       — Мы так и будем просто целоваться?.. — глухо спрашивает он, когда случайно задевает чужое бедро пахом.       — Это называется прелюдия, — Сатору наконец отстраняется, улыбается нахально и в то же время легко, зачесывая волосы со лба. — Не будь таким нетерпеливым…       — Зато у тебя терпения хоть отбавляй, да? — он прячет очередную порцию смущения за напускной смелостью, опуская взгляд на штаны Сатору и прикусывая губы, глядя на обтянутый тканью член. — Твое «терпение» тоже не в восторге.       — Мое «терпение» в полном восторге, Юджи.       Протянуть руку или нет, коснуться или так и остаться невозмутимо лежать? Сатору прерывает его мысли, аккуратно стягивая с него шорты, и одновременно оглаживая ноги по всей длине, целуя в выпирающую косточку на ступне, когда скидывает их пол. Юджи кусает кончик ногтя, игнорирует собственное возбуждение и ставшую влажной ткань трусов.       — Черт возьми, Юджи… Если ты еще раз скажешь, что ты не красивый, я сделаю фотографию и заставлю тебя смотреть на нее каждый раз.       — Я уже понял, Сатору… — и млеет, неловко вытягивает руки над головой, надеясь, что это выглядит хотя бы мило, если не сексуально. — Мы красивые, сойдемся на этом…       И испытывает внезапный ужас только в тот момент, когда Сатору пытается стянуть с него белье. Тут же тушуется, вздрагивает, чувствуя резко накатившее волнение. Потому что забылся, потому что поверил в себя — разнежили, излюбили, расцеловали.       — Подожди, — поспешно просит Юджи, накрывая его ладони своими. Сатору смотрит на него тяжелым непониманием — наверняка думает, что он сейчас попросит все прекратить. — Я… У меня… В общем, я девственник…       И вот, как они оказались здесь.       — Я знаю, — невозмутимо ответил он, мягко улыбаясь. — Юджи…       — Откуда? Я ведь не говорил об этом.       И его напряжение сбивает теплый смех — не насмешливый, а ласковый и успокаивающий, от которого натянувшиеся нервы начинают расслабляться.       — По тебе это просто видно.       — В смысле «видно»?       — В смысле — всё это твое смущение, предлоги. Ты думаешь, я всё это время верил во все эти надуманные отговорки?       — Мне казалось, что это выглядит достаточно правдоподобно.       — Это выглядит как явный признак девственности.       — Спасибо, — Юджи, улыбаясь, сконфужено пихает его пяткой вбок — слабо, едва ощутимо, даже не вкладывая силы в этот жест. — Мне стало намного легче от этого знания.       — Расслабься, — по слогам проговаривает он, постепенно целуя внутреннюю сторону бедра, от коленки и практически до паха, отстраняясь в самый последний момент, когда Юджи попытался бы свести колени. — Все хорошо, Юджи.       — Ты это уже говорил…       — Судя по всему, придется повторить еще не раз.       Юджи задерживает дыхание, и мягко соскальзывает с его ладоней, неловко устраивая руки на животе. Сатору тянет с него трусы и когда он остается полностью обнажённым, то испытывает невыносимое желание свести колени и прикрыться, ощущая этот взгляд. Проникающий, облизывающий каждый изгиб его тела, скользящий по возбужденному члену и гладким бедрам — смотрит на Юджи с таким упоением, словно он был каким-то редким и восхитительным экспонатом за стеклом в музее. И эта поразительная тишина, что вырастает между ними подобно толстой стене, заставляет его почувствовать себя неловко.       — Скажи что-нибудь… — просит он, чувствуя, как горит не только лицо, но и все тело под его взглядом.       — Вау…       — «Вау»?.. Сатору…       — У меня просто нет слов, — он тянется через него, налегает грудью и всем телом и Юджи вздрагивает, ощущая его вжатый член между бедер.       И он понимает, что терпение, о котором говорил Сатору, абсолютно иллюзорно — потому что, когда он практически выдирает ящик из тумбочки, Юджи изумлённо усмехается, на секунду обнимая его за спину и наблюдая, как он роется в мелочевке. Большой тюбик смазки оказывается в его руке. Сатору коротко целует его: сначала в губы, затем в переносицу и Юджи судорожно пытается восстановить в памяти все те сюжеты из просмотренных порно роликов, чтобы подготовить себя хотя бы морально.       Смазка была обязательной, это единственное, что он смог вспомнить в итоге.       — У тебя когда-нибудь было с парнем?.. — с дрожью спрашивает Юджи и ловит на себе снисходительный взгляд.       — Нет, но анальный секс практикуют не только с парнями.       — Точно, — он легкомысленно пожимает плечами, пытаясь придать себе невозмутимый вид. — Конечно. Да. Разумеется…       Он пристально наблюдает, как его пальцы отщелкивают крышку смазки, давят на ладонь — искрящаяся от света влага стекает по его коже, и Юджи давится собственным голосом, глядя на это. Ловит очередной успокаивающий поцелуй в коленку и совершенно теряется, когда вместо пальцев внутри, он ощущает его руку на своем члене. Смотрит ошалело и смущенно, ловя на себе возбужденный взгляд.       — Мне хочется сделать с тобой массу вещей прямо сейчас, — голос Сатору врезается в его голову через пелену удовольствия. Он распахивает рот в немом стоне, выгибаясь и смотря на него через дрожащие ресницы. — Но понимаю, что если я начну, то только напугаю тебя.       — Какие-то извращенные фантазии, да?.. — Юджи накрывает его ладонь на своем члене, и пытается не застонать, сжимая зубы и сдавливая голос в горле. Хнычет, от невыносимых сладких ощущений, неосознанно разводя колени шире и поддаваясь бедрами навстречу. Навстречу его широкой горячей ладони, что скользит по всей длине, собирая капельки смазки к головке и оттягивая нежную кожу к основанию. — Сатору, господи… — и с завистью смотрит на его натянутую ткань штанов, понимая, что хочет сделать то же самое.       Неуклюже садится, ловя на себе вопросительный лукавый взгляд, сбивчиво дышит, цепляясь одной рукой за его шею, а другой, пробираясь под резинку штанов с трусами. И их общий вязкий стон мешается на губах в поцелуе. Большой, горячий — он неумело скользит пальцами под тканью, давит ладонью на широкую влажную головку и глотает его тяжелое дыхание, целует, испытывая восторг на пару со смущением.       — Юджи… — собственное имя, произнесенное с придыханием, между поцелуями, посылает волну мурашек по коже. Хриплый, возбужденный — новая интонация в его списке «любимых».       И он полностью упускает из вида момент, когда пальцы пропадают с его члена. Скользят ниже, оставляя влажный след на мошонке и спадая ниже. Роняет стоны на родные губы, пытаясь вспомнить его слова и расслабиться, в конце концов, доверяя полностью и безвозмездно, когда влажный кончик пальца проникает внутрь. Он ожидал, что будет неприятно, если не больно, но это просто ощущается иначе. Странно и… возбуждающе.       — Сатору… — шепчет он, сцеловывая слюну с его губ. Смотрит в голубые глаза, такие же блестящие от возбуждения, как и, наверняка, его собственные. Цепляется за все ощущения, что осыпаются на его тело, за жар на лице, за колотящееся в груди сердце, член в ладони и палец, давление которого он ощущает внутри.       — Боже, какой же ты горячий…       — Ты тоже, — невпопад ответ Юджи, сжимая пальцы вокруг его члена. — Но неудобно…       — Потерпи, — и этот его ласковый и успокаивающий тон никак не вяжется с их ситуацией. — А лучше ляг…       — Нет, я хочу так. Тоже хочу, чтобы тебе было приятно.       И он не понимает взгляда Сатору, когда он чуть отклоняет голову, смотря на него из-под белых ресниц. Юджи аккуратно зачесывает белые волосы с его лба, поглаживая щеку и мягко улыбаясь. Не успевает спросить, когда его вновь целуют, когда ощущений становится больше и от двух пальцев проскальзывает неприятное давление внизу. Он тяжело и сбивчиво дышит, морщась и щурясь, когда пальцы проникают глубже, медленно и так тесно, что слабый болезненный стон срывается с губ. Сатору гладит его по спине, удерживая в этой неудобной позе и бесконечно целуя, покрывая все лицо и шею влажными прикосновениями. Чувствует, как его словно оглаживают изнутри, как его пальцы туго входят, медленно и постепенно, на мгновение поддаваясь назад и вновь проникая, вызывая целую волну новых ощущений. И он даже не замечает, куда делись все его сомнения и страхи, что преследовали его на протяжении всего это времени — все как будто испарилось, исчезло в легкомысленных шутках, в ощущениях и запахе его тела. Все, чему он придавал значения, все эти опасения — вдруг оказались бессмысленными и пустыми, растворяясь в полных обожания голубых глазах, в трепетных поцелуях и во всем остальном.       Когда Сатору сгибает пальцы, он стонет так громко, что испуганно закрывает рот ладонью, смущаясь до головокружения.       — Прости…       — Даже не думай извиняться за это, — и он повторяет все то же самое, давит пальцы и глотает полные исступления стоны. Это так хорошо, что ему кажется, будто он готов кончить прямо сейчас, рассыпаться на частицы и осыпаться тлеющим пеплом на простыни — все тело покрывается дрожью, внизу живота становится так сладко и натянуто, что он неосознанно пытается насадиться сильнее, усилить это прикосновение и чтоб еще и еще, вплоть до сорванного голоса. — Какой же у тебя сладкий голос, Юджи…       — Да?.. — он несчастно изгибает брови, царапая Сатору за плечо. — А я-то боялся, что буду выглядеть нелепо, а не сексуально…       — Если не уберешь руку, то скоро поймешь, что выглядишь невероятно сексуально.       Он вдыхает полной грудью, когда ложится обратно на спину, весь зацелованный и влажный. Смотрит на Сатору через вязкую пелену возбуждения, когда он наконец избавляется от своих штанов, смотрит на его член — и сглатывает. Не то от предвкушения, не то от вполне рационального чувства страха.       — Я думал, что высокие люди обделены достоинством…       — Это заблуждение, — Сатору слишком самодовольно улыбается, располагаясь между его бедер и выдавливая новую порцию смазки. — Чем ниже — тем меньше.       И Юджи шелудиво улыбается, поглядывая на собственный член и испытывая невнятную беспричинную гордость. Конечно, не один размер, но и не маленький       — В таком случае, мне повезло.       — Тебе повезло, — кивает Сатору, улыбаясь. — У тебя есть целых два члена.       И закатывает глаза, веселясь и испытывая невыносимую благодарность за все эти штуки, что сбивали неловкость и напряжение. Было бы куда хуже, если бы все это происходило в какой-то формальной серьезности. Но Сатору был родным, ласковым и легкомысленным, не цепляющимся за какие-то высокопарные речи, которые наверняка бы только сильнее напрягали, чем раззадоривали.       От трёх пальцев хочется сжаться. Он пытается чуть отстраниться, испытывая уже боль, а не просто неприятные ощущения, жмурит слезящиеся глаза, хватая Сатору за запястье и не давая двинуться. Боже, это еще даже не член, а ему уже кажется, будто это его предел.       — Подожди, пожалуйста…       — Больно?       Юджи кивает, облизывая пересохшие от тяжелого дыхания губы. Глупо утирает выступившие слёзы с кончиков ресниц, надеясь, что его реакция ничего не испортит. Это будет ужасно, если он прям сейчас просто расплачется от какой-то там боли. Сатору успокаивающе поглаживает его по бедру, вновь прикасается к члену — и это помогает, расслабление, которое приходит после, похоже, на сладкий поцелуй. Он стонет, мычит, от остаточных ощущений боли и вскидывает бедра из раза в раз, когда нервы внутри отзываются на движение пальцев. В конце концов, когда все становится свободнее, он цепляет его за запястье только чтобы наконец осмелеть и попросить о большем.       — Мне уже хватит, Сатору… Пожалуйста…       — Тебе будет больно.       — Да плевать, я уже не могу так, — нервно и смущенно отзывается он. — Я хочу тебя, этого недостаточно?       — Вполне…       Он наблюдает, как он перегибается, вновь цепляет что-то из выбранного ящика — коробка презервативов, на которую Юджи смотрит с неоднозначными чувствами. В конце концов, так ведь правильно, да? Презервативы обязательны?..       — Предупреждая вопросы, — лукаво говорит Сатору, ловя его взгляд. Достал фольгированный пакетик и Юджи, облизывая губы, наблюдал, как его пальцы раскатывают полупрозрачное колечко по всей длине, придерживая за язычок. — Не потому что ЗППП, невозможная беременность или что-то еще.       — Тогда зачем?..       — Могу прочитать лекцию, если хочешь.       Юджи хмурится, предупреждающе сводя ноги.       — Просто ответить тебе самолюбие не позволяет, да?       И Сатору тихо смеется, в который раз целуя его колени поочерёдно.       — Просто так скользит лучше, чтобы тебе не было так больно.       Забота, от которой хочется растечься в этот же момент по кровати и пропитать собой простыни, уже влажные от пота и стекающей между бёдер смазки. И он смотрит, как Сатору выдавливает практически весь тюбик себе на член, раскатывая влагу по длине. Разводит его колени, не встречая сопротивления. Сатору наклоняется над ним, придерживает за бедро и давит головкой внутрь. Даже несмотря на растянутость, мышцы все равно неприятно тянет, но это все равно не то же самое, как если бы было совсем без подготовки. Это слабая и легкая боль, которую можно игнорировать, которую Юджи практически не замечает, цепляясь за его плечи и роняя короткие и высокие отзвуки ощущений. Его широкая головка, которую Юджи принимает, щурясь от ощущений, которая, кажется, задевает каждую неизвестную до этого точку внутри, медленно погружаясь глубже. Смотрит на Сатору как одурманенный, как он запрокидывает голову, глубоко выдыхая и взгляду Юджи открывается его поразительная шея, линия подбородка и напряженные от дыхания мышцы под кожей.       Глаза все равно слезятся, чувствует, как несколько слез стекает по краю лица, путаясь и исчезая в волосах; до чего же он превосходный, прекрасный, самый любимый — Юджи тянет к нему руки и Сатору наклоняется, практически ложится, обнимая и обхватывая его тело, когда входит полностью. И от понимания, что он обхватывает его целиком, как Сатору слабо двигается внутри, из раза в раз задевая нервы, отчего Юджи вскидывает бедра и глухо стонет — хочется сойти с ума. Он растянут, заполнен и это сумасшедшее чувство всей его жизни; он тяжело дышит в бледную щеку, ловит такое же тяжёлое дыхание на свое ухо и пытается успокоить бешено колотящееся сердце, когда Сатору замирает в нем, не двигаясь и давая привыкнуть. Такой тяжелый — сейчас он казался ему каменной стеной, которая защитит, не причинит боли и всегда вырастет рядом, куда бы Юджи не пошел. От сумасшедших битв, где все угрожает его жизни, до его первого раза — чтоб не было больно, чтоб он расслабился, чтоб все было идеально и легко, пусть и незапланированно. Его заботливые и знающие руки, ум, красота, любовь, чувства и эмоции — ощущение, будто он никогда не любил его так сильно, как в этот момент.       Он в нём — и небо не упало на землю. Хотя, если метафорически…       — Все хорошо? — Юджи сбивчиво кивает, чувствуя поцелуи на своем лице.       — Да…       И медленный, аккуратный темп, за которым Юджи следует, откидывая голову на подушку и шаря ладонями по его вспотевшей спине, впитывая каждое ощущение и отвлекаясь лишь на пение цикад за открытым окном. И ему так тесно в собственном теле, ощущая слабое сопротивление мышц, которое постепенно сменяется лёгкостью и желанием поддаться ближе, развести колени шире, чтобы усилить контакт. И в какой-то момент, все это выходит за рамки, когда Сатору уже свободно двигается в нем. Юджи стонет, то и дело пряча стоны в подушку или в горячие губы, становится так жарко, что кажется, будто они прожгут под собой матрас. Он выгибается навстречу легким толчкам, кусает губы — свои и его, глотая общее хриплое дыхание, ощущая его руки на каждом сантиметре своего тела. Давится воздухом, стонами, ощущениями, забываясь во всем этом, когда Сатору вдруг резко двигается, выходя почти полностью и тут же загоняя член обратно, отчего все тело прошибает дрожью. И это то самое хваленое терпение, которое кончилось и чему Юджи только рад, мечась по простыням, и задыхаясь, цепляясь за все подряд, подгибая пальцы на ногах и до крупной дрожи в бедрах. Влажные хлюпающие звуки — так пошло от одной мысли, что это может кто-то услышать. Что, наверняка, его стоны и то, как слабо бьется кровать о стену — слышны во всем учительском крыле, которое опустело на время каникул. Он коротко вскрикивает, когда Сатору вбивается в него до самого основания и тут же, словно извиняясь, зацеловывает щеки, шею и плечи.       — Прости, прости… — хрипло шепчет он, между поцелуями. — Тяжело держать себя в руках…       — С чего ты взял… что ты обязан?.. Сатору, Господи… Сделай уже так, как давно хотел…       И это просьба рождает пол собой бешеный темп, под который даже не подстроиться. Сильные размашистые толчки до шлепков по коже, сладкое напряжение внизу живота и как Юджи в состоянии лишь растянуть губы в немом стоне, зажмурить глаза и давить пальцы в его плечи, сдерживая громкие стоны и обвивая его талию ногами, позволяя делать с собой все что угодно. Всхлипывает каждый раз, когда Сатору словно бы проезжается по нервам внутри, вызывая целую бурю ощущений.       Вот он, его влажный сон во плоти — до боли от удовольствия, до невыносимого возбуждения, от которого содрогается все тело и толчки, безумные и бешеные, выбивающие из него всю душу. И это так хорошо, так безумно и горячо, что собственное дыхание способно оставить волдыри на коже. До звезд перед глазами и ярких пятен, когда исчезает вообще все и ноги свести уже просто невозможно. От такого, как Сатору каждый раз попадает в нужный угол, как в конце концов — Юджи громко стонет, кажется, на всю академию, всхлипывая и задыхаясь, надрываясь от каждого толчка. Боже, как можно было быть таким глупым и целых полгода просто сбегать под разными предлогами? Сказал бы ему кто раньше, что это будет именно так, то он бы дал Сатору в тот же день, когда его руки впервые опустились ниже поясницы. И он бы не мучился потом от всех этих влажных снов, просыпаясь с мокрым бельем и ещё несколько минут в тупую разглядывая запачканную спермой ткань, перебирая эпизоды из сна; в какой-то момент этого становится так много, что перед глазами пестрит все вокруг — Юджи кончает, сжимая бедра вокруг его поясницы, дрожа и прижимаясь губами к уху Сатору, чувствует, как сжимается его тело и хриплый глухой стон Сатору теряется у него в волосах, когда он следует за ним, двигаясь еще несколько раз.       Дыхания — просто не существует. Как и сердца, что выпрыгнуло из груди.       — Как же я тебя люблю, Юджи… — слова Сатору осыпаются куда-то в район ключиц, когда к нему возвращается сознание. Он расфокусировано моргает, все еще обнимая его руками и ногами, ощущая его в себе и на своей груди. С лаской проводит по его волосам, прикрывая глаза и наслаждаясь, пытаясь восстановить дыхание и вернуть застрявшее между ребер сердце на место.       — И я тебя люблю…       — Ну что, все было настолько плохо, как ты думал?..       — Это у тебя надо спросить, насколько это было плохо… У меня в какой-то момент уже звезды мерцали перед глазами, так что…       И хриплый смех Сатору скачет горячими пятнами от дыхания по его шее. Чувствует прикосновение губ на челюсти, как он приподнимается, покидая его тело и целуя в губы. Словно закрепляя все, что только что произошло. Он лениво смотрит на завязанный презерватив, как Сатору без всякой грации отправляет его мусорное ведро у стола и укладывается рядом. Так же тяжело и глубоко дыша. Юджи находит его ладонь и сжимает, поворачивая голову.       — Тебе понравилось?..       — Это был лучший секс в моей жизни.       — Да конечно, — тяжело выдыхает Юджи, удерживая другую ладонь на бешено колотящемся сердце. — Мой первый раз — и сразу лучший?       — Да, — просто отвечает он. Юджи смотрит на его прикрытые глаза, подрагивающие белые ресницы, налипшие на лоб волосы и эта легкая, полная истомы улыбка на зацелованных губах…       Он подлезает ближе, нежно улыбаясь и ложится на его грудь, чувствуя слабую тянущую боль в пояснице.       — И как ты только терпел все это время…       — У меня был душ и воображение.       — Так ты серьезно, — Юджи весело фыркает, упираясь макушкой в его подбородок. — Я думал, что единственный, кто начал жить в душе последние три месяца. Еще и эти сны…       — Мы синхронизировались, — Сатору мягко посмеивается, обнимая его за плечи, ласково поглаживая разогорченную кожу. — Мне тоже снились. Выдохни, Юджи, ты лишился девственности и конца света не случилось…       — Пожалуй, стоило просто рассказать обо всем этом раньше.       — Я так и не понял, откуда у тебя взялись все эти опасения?       — Не знаю? Просто… Не знаю, честно. Просто из ниоткуда взялись все эти переживания и, я думал, что ты просто в какой-то момент настоишь на этом и все.       — Я бы не настаивал, даже если бы это длилось год, а не полгода.       И Юджи тепло улыбается.       — Год бы жил в душе, да? А я-то думал, что секс важная часть отношений…       — Важная, но не настолько, чтобы рушить отношения из-за этого.       — Знаешь… — проговаривает он, легонько проходясь кончиками пальцев по его груди.       Сатору вопросительно мычит, целуя его в лоб и Юджи прикусывает губы, ощущая прилив смелости.       — Я хочу еще раз… — решительно проговаривает он, перелезая на бедра Сатору и садясь верхом, упираясь ладонями во влажную грудь. — И без презерватива.       И этот плотоядный взгляд, полный восхищенных искр.              

***

             — Наш первый раз? — Сатору недоуменно вскидывает брови, так и замирая с палочками, напротив завтрака.       — Да, ты не помнишь, почему я тогда так смущался? Почему был не уверен в себе и все такое?       — Ты и сейчас смущаешься, — Юджи, на его нахальную улыбку, только с прищуром улыбается, качая головой. — А насчет неуверенности — кажется, там было что-то про подростковые комплексы.       — Да?       — А к чему вопрос?       — Да просто так, — он подпер лицо ладонью, переводя взгляд на окно. Жаркое летнее солнце насыщало краски, и прилегающий сад академии пестрил зелеными и цветочными пятнами. — Я когда-то поставил себе уведомление в календаре, ну знаешь… — Юджи неловко пожал плечами, усмехаясь. — День, когда я лишился девственности и все такое. Увидел сегодня и что-то вспомнилось.       — «День лишения девственности»? — Сатору насмешливо улыбнулся, подхватывая с тарелки свернутый омлет. — «Прости, Сатору, я вспомнил, что не выключил свет в комнате».       И Юджи закатывает глаза, весело посмеиваясь. Настроение такое — легкое и безмятежное, в такую погоду хотелось бы погулять где-нибудь, побыть под солнцем, ощущая жаркие лучи на коже, обдуваемой слабым ветром. Два года назад все было настолько иначе, что даже сравнивая какие-то мелочи, находились поразительные различия. Неопытность и смущение обратились в обратную сторону, хотя, конечно, без второго редко обходилось. Напряжение сменила лёгкость и абсолютное доверие, а неуклюжесть собственного тела выросла в нечто очаровательное, как он мог судить по взгляду, направленному на него. С теплотой смотрит на Сатору, как он медленно пережёвывает омлет — в кои-то веки никуда не торопится, впопыхах глотая пищу, чтобы затем вылететь из комнаты на очередные дела академии.       — Так и что, — говорит он, поднимая на Юджи взгляд. — Отмечать будем? Два года без девственности.       — Сыграем в игру, где я буду девственником, а ты опытным парнем? — он игриво улыбается, качает ногой под столом и задевая колено Сатору ступней. — А в процессе я вспомню, что забыл выключить свет и сбегу.       — Звучит слишком реалистично, мне нравится.